ПЕРВАЯ ПРОБА
«- Это про тебя?
- Нет, но это про жизнь…»
Из диалога после первого прочтения
Стихи писать начала лет с тринадцати, как и многие в ее возрасте, влюбившись впервые. И к четырнадцати своим годам исписала восторженными строками не одну общую тетрадь. Так бы и писала, наверное, и складывала бы в стол, но, однажды решилась показать свои произведения учительнице по русскому языку и литературе. Та долго восторженно ахала, а потом сказала, что в городе, литературное объединение работает, и руководитель – знакомый ее, готов побеседовать с юной поэтессой.
Яночка и пошла к этому руководителю. В небольшом кабинетике, при редакции городской газеты, сидели мужчины и женщины. Читали стихи, много курили, вольготно разговаривали на запретные, в ее понимании, темы.
- А вот, наша юная поэтесса, сказал пузатый, бородатый поэт, который и оказался руководителем объединения.
Яночка. Переполненная впечатлениями, своими стихами и любовью ко всем сразу, восторженно, взахлеб начала читать, и сама получала удовольствие от того, что читает.
На нее смотрели со снисходительным одобрением. Она, румянощёкая, голубоглазая, сбитенькая, по подростковому непропорционально сложенная, вызывала умиление, этой своей восторженной улыбкой и наивными влюбленными стихами.
Когда отзвучали последние строки, она шумно выдохнула, и лучисто обвела всех взглядом, ожидая поощрения.
Маститые литераторы помолчали. Пузатый – бородатый довольно крякнул. Худосочная дама, манерно закуривая, процедила сквозь зубы:
- Неплохо. Но работать, милочка, надо. Юношеская любовь
– это хорошо. Но поэзия - труд. Тяжелый труд. Как писала Ахматова…
- Да ладно, тебе Марина, стихи то, какие светлые и
чистые… - перебил даму другой бородач, но уже не пузатый, а наоборот, поджарый и рыжий. - Но, действительно надо с девочкой поработать… так сказать индивидуально… - мужчины переглянулись. – Я бы мог…
- Да и я бы мог… - вклинился очередной поэт вовсе
безбородый и невзрачный…
Жила Яночка в интернате. Многодетной семье было трудно прокормиться и мать, благополучно доверяла их воспитание государству. И там, в восторженном порыве рассказала Яночка все своей самой близкой подруге Лизке. Лизка с плохо скрытой завистью посмотрела на нее и выдавила из себя:
- Скоро знаменитой будешь?
Но знаменитой Яна пока не становилась. Ее то хвалили, то
ругали предлагали читать классиков. Подруга язвительно спрашивала: «Ну что, когда книгу твою напечатают?» Яна молча закусывала губу и тихо мстительно мечтала о том, что вот когда ни будь станет знаменитой, и тогда Лизка умоется. Кроме того, подруга оказалась еще и болтушкой, и обидное «поэтессочка» сопровождало Яночку до самого окончания восьмого класса.
Но вот, закончив те самые восемь классов, она решила оставить школу и пойти работать, дабы ощутить окончательно свою взрослость и причастность к обществу людей, которые называли себя литераторами. Ходили постоянно с пузатыми портфелями, курили трубки, а дамы, соответственно дорогие сигареты или же беломор. Много пили и часто «завязывали». Все в этом обществе было «через». Все было энсенуативно. Но именно это ей и нравилось.
Нравилось, что взрослые общаются с ней, как с равной. Слово «поэт» возводилось до понятия божества. Все стихи, по их понятиям, тем не менее, были дерьмо, и лишь иногда… «петух навозну кучу разгребая…» … блистали перлы настоящих произведений, что сопровождалось громкими поощрениями и публикациями в местной «сплетнице».
Яночку, пузатый – бородатый устроил на работу. И в тот день, когда ей исполнилось шестнадцать лет, все дружно отметили это на очередном собрании поэтов в редакции.
- Ну, вот теперь можно и поработать… индивидуально…
Вдруг наступила тягостная тишина. Женщины
Снисходительно улыбались, а Мужчины таинственно переглядывались.
- Первая проба?! Не стыдно?! – звонко и гневно воскликнула серенькая дамочка, которую все и всегда нещадно критиковали. Писала дамочка стихи на мотивы популярных песен, и никто никогда всерьез ее не воспринимал. И теперь, ее фраза повисла в воздухе. Все вдруг зашумели. Возник тост «за именинницу». Веселье продолжилось. Ничего не понимающая Яночка, с замиранием сердца успела только подумать: «Как здорово! Теперь с ней, как со взрослой, будут работать индивидуально!»
Она быстро захмелела и, конечно, не видела, как один из поэтов передал пузатому – бородатому ключ. Как они о чем-то тихо переговаривались. Она участвовала в застолье. Читали стихи по кругу. Рыжий поэт играл на гитаре. Пели песни. Возник спор. Зазвенела посуда. Потом женщины начали убирать со стола. Мужчины галантно помогали им одеваться.
Собрались идти к кому ни будь, чтобы продолжить. Пьяненькая Яночка шла по скользкой зимней дороге. За локоток ее крепко придерживал пузатый – бородатый.
- Я тебе, как руководитель объединения, обещаю: и
печататься будешь, и самой лучшей поэтессой тебя признают…
- По – э - том…- заплетающимся языком поправила его
именинница.
- Да! Поэтом! – радостно отозвался он.
- А я стихи написала, новые, вот. - И она полезла в сумочку
и достала тетрадный листок, исписанный каракульками неровных строчек.
- Потом, потом... – он подвел ее к незнакомому дому. Зашли
в подъезд. Открыл дверь на первом этаже, включил свет.
Они оказались в небольшой однокомнатной квартире, где
царил беспорядок: книги, всюду книги – на столе, на полу, на подоконнике. Старый продавленный диван.
Он галантно помог ей снять пальто.
- А где остальные?
- Сейчас подойдут. Мы пока с тобой поработаем
индивидуально.
- Да?! – она обрадовано запрыгала. – Снова достала свой
листочек.
Пузатый же, достал откуда-то огрызок свечи, зажег его и
Выключил свет.
- Так будет романтичнее. – Загадочно произнес он.
Яночка затаила дыхание. «Осторожно!» - застучало сердце.
Но она доверчиво посмотрела на своего спутника и только спросила:
- И печатать будут?
- Будут, девочка, будут, - хрипло произнес поэт.
Они сели на диванчик, и она, близко поднеся листок к глазам,
из – за слабого света свечи, текста почти не было видно, и, подвывая, опять таки подражая взрослым, начала читать.
После мороза, в тепле, хмель вновь затуманил голову, пузатый – бородатый, сидел, придвинувшись близко, и горячо дышал в ухо. Левая рука его приобнимала Яночку за плечи, а правая тем временем полыхала жаром на коленке, поднималась медленно выше, под подол короткой, модной юбочки, забиралась под резинку гамаш, колготок, трусиков…
Теплые мягкие губы закрыли Яночкин рот, усы и борода щекотали. Голова кружилась, и она безвольно откинулась на его плечо, так и не выпуская листочка со стихами из руки.
Пузатый – бородатый был нежным и ласковым. Она почти не ощутила боли. Плыла в горячем мареве. Купалась в его ласках. Только одна мысль и мешала: «Теперь напечатают?».
Он сам все прибрал в квартире, затер пятно крови на диване. Яночка смущалась, а он добродушно гудел:
- Стихи у тебя… да ничего, если что я сам
напишу…напечатают, как твои!
Яночка млела. Тепло пузатого грело ее изнутри. Он проводил
ее до общежития, куда незадолго до этого сам и определил. Еще постояли перед подъездом, он поцеловал ее и, не удержавшись, видимо, залез застывшей рукой под пальтишко, потискал за тугую грудку и снова запыхтел:
- Я тебя опять хочу…
На следующую встречу поэтов она шла со странным чувством страха и гордости. Она – женщина. И несла новые стихи. И боялась, что ничего не изменится. Ничего и не изменилось внешне. Ее встретили как всегда. Как всегда читали новые стихи, и когда дошла очередь до нее, как обычно начали критиковать, но пузатый – бородатый, сказал вдруг поощрительно, что стихи ничего, чувствуется работа, девочка растет. И все дружно загалдела: «Да, конечно, чувствуется, растет, как же…»
И через неделю, в городской малотиражке, пожалуйста, стихи! Молодое дарование, перспективная молодежь и так далее и тому подобное. И подпись пузатого, как пропуск в жизнь.
Яночка летала на крыльях, Лизка завистливо помалкивала.
А еще через месяц Яночка загремела в больницу с нехорошей болезнью. Видимо пузатый – бородатый снимал пробу частенько и вообще был любителем - дегустатором. Но она простила. Все приняла на себя, никому не сказала с кем. У пузатого – бородатого было много влиятельных знакомых. Яночку быстро вылечили, и его семья ничего не узнала.
И были еще встречи в редакции газеты. И были новые стихи и публикации. И спустя какое то время уже у нее спрашивали совета молоденькие девочки. И она мстительно, закуривая, отвечала им, что надо поработать. «Да, дорогие мои, хотите печататься – работайте, работайте, работайте…» И кто-то из поэтов мужчин назначал индивидуальное занятие, и Яночка вместе со всеми молчала, и потом жадно всматривалась в глаза очередной жертвы, пытаясь найти в них нечто, чего не видела в своих, по прежнему сияющих и невинных, но порочных в самой глубине. Но, юные дарования или оказывались строптивыми, или умудрялись женить на себе мастеров, уводили их из семей, крушили, ломали, строили. Находились и такие, чей талант был неоспоримо авторитарен. И вновь приходила какая ни будь молоденькая девочка с сияющим мудрым взглядом, и женщины насторожено ждали и боялись этой магической фразы: «Неплохо, но надо поработать…»
Сколько уже лет прошло с того индивидуального занятия? С той первой пробы? И сколько уже наработано с другими, ради публикаций, книг, места под солнцем… А стихи, что стихи? Вот они, по-прежнему чистые и светлые…