Больше всего Она любила летать над морем. Раскинув руки и подставив лицо жарким лучам Солнца, Она наслаждалась ощущением силы и легкости во всем теле. Вода внизу сверкала так, что больно было смотреть, а небо было таким синим, каким оно бывало только здесь, в этом странном мире.
Берега не было видно – Она не видела его никогда. Повсюду, насколько хватало взгляда, простиралась блистающая синева слитого с небом моря. Еще мгновение – и волшебная картинка смятым комком бумаги упадет в темноту – так бывало всегда – и Она проснется или погрузится в глубокий сон без сновидений. А пока…
1.
Гурзуф… Наверное, существуют на свете более живописные и романтические места. Но именно в Гурзуфе оказалась Она тем летом, после очередного года студенческой кутерьмы и вечной мерзлоты далекого северного города. Запах олеандров и магнолий сладко кружил голову, тёплые благоухающие ночи влекли на берег моря, в голове кружились строчки любимого Северянина: «Это было у моря, Где ажурная пена… Королева играла В башне замка Шопена…» А красивые загорелые люди, праздно шатающиеся по набережной, понимающе переглядывались заговорщицкими взглядами разомлевших и уставших от блаженства курортников.
-Сходи, он же вроде тебе нравится, - мама ткнула пальцем в одну из афиш, пёстро залепивших город во всех направлениях.
Она лениво откусила персик и прищурилась на рекламно улыбающееся лицо. Завтра… Завтра ей «стукнет» двадцать один. «Правда, что ли, сходить… Сделать себе подарок на день рождения», - не без иронии подумала она. Затем протянула деньги суетившейся здесь же толстой тётеньке с красной обгоревшей кожей, сунула билет в карман, ещё раз взглянула на фотографию, достала из пакета персик и направилась к пляжу.
На берегу сидел человек. Это было впервые, когда кто-то нарушал здесь её одиночество. Она подошла ближе – Он обернулся и взглянул на Неё. Она знала Его – Она видела Его вчера. Окружённый восхищённой толпой, Он был прекрасен и удивительно талантлив. Его музыка заворожила Её. Так завораживает шум дождя, великолепие рассветного утра и неистовство грозы, величие звёздного неба и плеск прибоя. На мгновение Ей показалось, что Его душа так пронзительно одинока, что она зовёт Её – Её одну… Восхищённые лица людей вокруг – Она с улыбкой подумала, что, наверное, каждый из них чувствует то же самое… Стихия музыки – что воздействует на наши души сильнее и необратимее?…
Глаза синие, как море, а волосы цвета Солнца.
-Пойдём, - Он с улыбкой протянул Ей руку. Она взглянула в Его глаза и поняла, что ЗНАЛА ЕГО ВСЕГДА. Это знание уходило в бесконечность вместе с миллионами лет их существования во Вселенной.
Ослепительно жёлтый песок был обжигающе реален, берег дугой уходил за поворот. Рука в руке, Они шли туда, к неведомой цели, и Она понимала, что никто на свете не заменит им друг друга на этом пути.
2.
«Для того, чтобы выработать привычку контролировать сны, нужно начать с чего-то очень простого – например, смотреть во сне на свои руки. Объектом для фиксации взгляда может быть всё, что угодно, главное – задействовать внимание сновидения, ибо оно есть дверь в сферу второго внимания… И в конце концов второе внимание развивается в новое состояние бытия, практическую реальность; оно становится выдающейся силой, нашим пропуском в удивительные миры, образы которых до этого не могли явиться нам даже в самых необузданных фантазиях…»
Она закрыла книгу и взглянула в окно. Унылая ноябрьская слякоть дождливо барабанила по стеклу. «Il pleure dans mon ceure, Comme il pleure sur la ville», - отозвалась память плаксивой верленовской интонацией. Дождит за окном, как в сердце моём…
Они встречались почти каждую ночь. Какой детской забавой казались Ей теперь все эти недоступные «магические техники»! Ожидая Его, Она подолгу рассматривала свои тонкие полупрозрачные пальцы и удивлялась – разве это может быть сложно? Потом появлялся Он – глаза синие, синие, как море, а волосы - цвета Солнца… И они устремлялись в иные миры, и прекрасная бесконечность Вселенной поражала их своей красотой.
Они взмывали вверх с такой скоростью, что ветер шумел в ушах. Он что-то кричал Ей, смеясь и глядя в звёздную высь… Потом они опускались на мягкую траву и, сидя под изумрудным небом, слушали музыку. Казалось, сама Вселенная исполняет для них потрясающую небесную симфонию. Любовь, страдание, покой, экстаз, - вся гамма чувств и переживаний звучала в этой музыке; удивительная, чудесная стихия, она словно проникала в самую тайну человеческой природы, наполняя душу таким ощущением счастья, благоговения, величия! Стройные и глубокие мистические звуки Космоса какой-то кристально чистой яростной силой врывались в глубину сердца и сознания, поглощая, растворяя их в себе, и в этом растворении словно бы зарождалось что-то новое, необратимо изменившееся, прекрасное…
Как Она любила смотреть на Него в эти минуты! Он сидел, закрыв глаза и подняв лицо к звёздам, Он был так безмятежен, спокоен, красив в своей глубочайшей духовной медитации… Но словно какая-то скорбь – почти мука – чудилась Ей в чертах Его лица, и сердце Её рвалось на части от огромной, беспредельной, всепоглощающей Любви.
3.
Зима кончилась. Душистый апрельский ветер стремительно ворвался в суровый морозный город и вырвал Её на время из его цепких объятий.
На Патриарших было солнечно и людно. Сидя на любимой скамейке, стоявшей почти возле самой воды, Она наслаждалась летом, так неожиданно грянувшим в Москве в конце апреля. Яркое солнце било в глаза. Она прищурилась: живописный жёлтый домик, стоявший напротив Неё через пруд, как корабль, поплыл по воде.
После каникул в Гурзуфе прошёл почти год. За это время Она не видела Его ни разу, но каким-то непостижимым образом Он стал Ей роднее и ближе всех людей, живущих на свете. Она была уверена, что встретит Его, когда внезапно собралась в дорогу, - и всё же, Ей показалось, что земля уходит у Неё из-под ног, когда сегодня Она увидела афишу с Его именем. Ведомая каким волшебным наитием, оказалась Она здесь именно сейчас, в такое неурочное для каникул время? Кто вселил Ей эту непостижимую уверенность в предстоящей встрече? Все мысли и чувства смешались, в голове кружилось только одно: «Так не бывает, ТАК НЕ БЫВАЕТ!»
Она не знала, что ожидает Её завтра. Она хотела только одного – подойти близко-близко, так близко, чтобы можно было коснуться, и заглянуть в Его глаза.
Он стоял на сцене в ярком круге света, подняв лицо к невидимым звёздам и прикрыв глаза, и звуки чудесной музыки заполняли пространство тёмного притихшего зала. Казалось, Он слышал эти мелодии в каком-то волшебном сне, когда сама Вселенная исполняла для Него свою небесную симфонию… Пробуждая к жизни стихию звука и гармонии, Он дарил её людям, как гимн Любви, Вечности, Бессмертию; и она врывалась в сердца, подобно урагану, чтобы с этих пор никогда уже не оставить в покое растревоженные души, заставляя их потом вновь и вновь искать этих переживаний…
За кулисами, в глубине длинного коридора, Она увидела Его сразу. Неожиданно серьёзный, собранный, молчаливый – Он был не совсем таким, как Ей представлялось, Он был – лучше. Торопливо раздавая автографы, Он быстро кивал головой в ответ на слова какого-то толстяка в белом, Она подошла совсем близко… Он будто что-то почувствовал, осёкся на полуслове начатой было фразы, поднял на Неё глаза – синие, синие, как море…
Долгое время они летели в темноте, но вот тонкая фосфорицирующая нить слабо обозначила линию горизонта. Небо посветлело до нежно-фиолетового, ландшафт постепенно прояснялся: внизу смутно различались очертания гор. Серебристый свет, перекатываясь по вершинам, ложился на склоны, одевая их в мягкие пастельные тона, причудливо отражаясь в белом тумане, клубившемся у подножий.
Постепенно полоса света у горизонта превратилась в огромное зелёное зарево, полыхающее вполнеба, - и они летели в нём и в него, объятые призрачным светом странного мира.
- Здесь зелёное Солнце?
- Нет.
- А что же это?
- Увидишь.
Она переступала босыми ногами по густой и мягкой траве поляны, сияние которой не утомляло глаз, а, напротив, излучало тепло и покой. Он смотрел на Неё снизу вверх, сидя на земле и прислоняясь спиной к скале цвета тёмного золота с зиявшим посреди провалом пещерного входа.
- А что там?
- Туда нельзя…
- Почему?
Он долго смотрел на Неё, потом подошёл, тронул рукой Её лицо…
- Потом. Когда-нибудь…
Начался дождь, Она запрокинула голову. Тёплые капли стекали по лицу, шее, плечам, груди, унося с собой печаль, сомнения, тревогу…
- Иди сюда.
Он зачерпнул в углублении скалы немного дождевой воды, поднёс к Её губам… Терпкий и пряный вкус. Вкус золотого вина.
Он поднял Её на руки, Она, улыбаясь, смотрела на Него из-под полуприкрытых век… Его золотые волосы потемнели от влаги дождя, а глаза… Глаза, казалось, обнимали Её всю такой безграничной любовью – и Она, забываясь в их синеве, не могла понять, отчего так кружится голова – от терпкого и пряного золотого вина или от прикосновений ласкавших Её нежных и сильных любимых губ.
Они опустились на траву.
Дождь кончился, и только далёкий звук журчащей воды доносился из пещеры, нарушая безмолвие.
Они стояли совсем близко, так близко, что голова Её почти лежала на Его плече. Она огляделась – в полутёмном коридоре не было ни души. Кто-то заглянул в дверь, позвал Его – Он не отвечал… Он смотрел на Неё – удивлённо, растерянно – и свет неоновых огней за окном отражался в Его глазах.
Он молчал. Она, не зная, что говорить, медленно направилась к выходу. Обернувшись у двери, Она увидела Его на прежнем месте – Он опустил голову, словно глубокая задумчивость овладела им, и силуэт Его на фоне вечернего неба показался Ей таким родным…
- Вы идёте?
Он, помедлив, пошёл вслед за Ней.
Несмотря на поздний вечер, на улице было очень тепло, а воздух казался по-южному душистым. Шёл дождь, и Она с наслаждением подставила Ему разгорячённое лицо. Он стоял рядом - капли стекали по Его щекам, а золотые волосы совсем потемнели от влаги дождя. Он взглянул на Неё, и, казалось, какие-то слова готовы вот-вот сорваться с Его губ…
Уходя от Него по яркому вечернему проспекту, Она оглянулась в последний раз – Он стоял у машины, держась за ручку дверцы, и растерянно глядел Ей вслед…
4.
-… ибо человеческое существо – создание, по сути своей, весьма загадочное, таинственное… Природа его непостижима, мистична и крайне драматична. Поэтому история Леверкюна не уникальна. Эти истории, судари и сударыни мои, происходили, происходят и будут происходить, пока не изменится мир, мда-с…
Профессор снял очки, засунул дужку в рот и изучающим взглядом обвёл аудиторию. Лекции его были очень популярны в Институте, их часто приходили слушать с других факультетов, где он не читал.
- Да что далеко ходить, - продолжал он, расхаживая по кафедре, - вспомним, хотя бы, «Шагреневую кожу» или «Портрет Дориана Грея». Фаустовский сюжет, голубчики мои, бессмертен и неизменен, да-с… Только вот в легкомыслии своём мы как-то привыкли полагать, что это просто литература. Да, судари и сударыни мои, это великая литература, но… не только лишь.
Профессор остановился напротив окна, задумчиво пожевал дужку очков, затем блеснул на слушателей маленькими глазками, водрузил очки на нос и продолжил:
- Весь фокус-покус, голубчики мои, в том , что сознание человеческое, вернее, я бы даже сказал, осознание – оно в нашем обществе не развивается. Почему, как так, - спросите вы меня. Да так! Условий для этого просто нету. Это, так сказать, не предусмотрено программой человеческого развития нашего дорогого социума, мда-с. Ведь как получается – наше родное, если можно так выразиться, осознание мы получаем в наследство, едва народившись на свет Божий. Бытие и сознание у нас у всех, я бы сказал, трафаретно, соответственно норме – так какое же тут, позвольте вас спросить, развитие осознания?! Мы живём в мире чётких понятий и конкретных формулировок. Мы все знаем, что стол, например, - он ударил кулаком по столу, - твёрдый и деревянный. Или там, допустим, стеклянный, делают ведь сейчас и такие…Гм, да-с… Он стал задумчиво разглядывать свой кулак. Потом снял очки, протёр их платком, извлечённым из заднего кармана штанов, уронил его на пол, снова надел очки и уставился на слушателей так, как будто впервые их увидел.
- Так о чём бишь я… Осознание, судари и сударыни мои, - это наш спасательный круг в Океане Бытия. Мир таков, каков он есть – об этом нам ежесекундно кричат наперебой все наши пять органов чувств, вместе взятые. Но голубчики мои, милые, любимые, остановитесь вы на секундочку в вечной суете вокруг своего ненасытного Эго, оглядитесь вокруг! Какой там Леверкюн – да он отдыхает вместе со своим чёртом на фоне тех непостижимых вещей, свидетелями которых вы можете стать!
Седая бородёнка профессора патетически взметнулась вверх, он сорвал очки и сунул дужку в рот, потом заложил руки за спину и стал бегать по кафедре, что-то бормоча себе под нос. Неожиданно он наткнулся на свой платок, валявшийся на полу, и начал с любопытством его разглядывать, пригнувшись и держа перед собой очки наподобие лупы. В рядах слушателей послышалось шушуканье и сдавленные смешки. Профессор, наконец, поднял платок, шумно высморкался и затряс им над головой в новом припадке красноречия:
- Нет, никогда вы не поймёте, в чём тайна человеческой природы, никогда! Но ведь можно же, можно приблизиться к этому Великому Знанию, сделать хотя бы один ма-а-ленький шажок, - при этих словах профессор встал на цыпочки и начал красться по проходу, - но нет же, зачем же, нас и так неплохо кормят!
Он горестно всплеснул руками и уставился на студентов с нескрываемой укоризной. Затем покачал головой, взглянул в окно, вздохнул и направился к своему столу.
- Человек, по природе своей, ещё и ленив безмерно. И в этом – заметьте, судари и сударыни мои, - в этом корень всех наших бед, да-с…
Он вытер платком лицо и сунул его в задний карман штанов.
- Ну ладно, вернёмся к Леверкюну…
5.
Небо было нежно-фиолетовым, а золотые листья деревьев тихо звенели от лёгкого прикосновения ветерка. Прислонившись к дереву, Она наблюдала, как Он пытается дотянуться до небольшого листочка на высокой ветке, чтобы послушать его тон. Он создавал музыку, прикасаясь к разным листьям дерева, сплетая тонкую, прозрачную паутинку нот в нежную и печальную мелодию. Он был целиком поглощён своим занятием и казался Ей таким далёким и недостижимым в своём упоении творчеством! Словно любимый ребёнок своей излюбленной стихии – МУЗЫКИ - её продолжение, её баловень, её творец…
«Осознание себя во сне зависит…» Как там было? Мысли путались, Она почему-то ничего не могла вспомнить. Она должна сказать Ему, что-то сказать… Она чувствовала, что ещё немного, и рассудок её не выдержит. Тоскливые пробуждения по утрам, серые дни без Него, ожидание ночи – скорее, скорее – снова к Нему… Так не могло больше продолжаться. Неужели Он ничего не осознаёт? Он – тот, который живёт на Земле и просыпается каждый день в своей кровати – как Он может не искать Её? Если Он хотя бы вполовину чувствует то же, что и Она, как же Он может довольствоваться повседневностью без Неё, зная, что Она где-то ждёт, любит, тоскует? Как?! А может, эти сны – плод Её безумного воображения, Её фантазии, а Он тут вообще ни при чём… Она в растерянности уставилась на Него.
Он обернулся под Её взглядом и весело, по-мальчишески тряхнул ствол. Так школьники обрушивают друг на друга сугробы снега, повисшего на голых ветвях, и с визгом и хохотом выпрыгивают из-под деревьев, заснеженные и счастливые.
Золотая пыльца закружилась в воздухе и осыпала их с головы до ног, как новогоднее конфетти. Взяв в ладони Её лицо, Он целовал Её нежно, страстно, и голова сладко кружилась от невозможной близости этих – таких далёких! – синих, синих глаз… С трудом переводя дыхание, она уткнулась лицом в Его плечо:
- Пожалуйста, подожди… Ну, давай поговорим…
Он удивлённо взглянул на Неё, затем сел на кучу листьев и усадил Её рядом, крепко обняв и прижав к себе. Она вдыхала запах Его тела и усилием воли возвращала свои мысли к тому, что намеревалась сделать.
- Ты знаешь, что мы живём на Земле? – Вопрос показался Ей парадоксальным, но Она продолжила. – Мы люди. Мы любим друг друга и должны быть вместе. Ты должен приехать.
Небо стало бледно-синим, а яркая линия горизонта предвещала скорый Восход.
Он растерянно смотрел на Неё.
- Да, конечно, я приеду. А… куда?
Она вздохнула. Абсурд. Может, Она пытается добиться невозможного? Похоже, Он действительно ничего не понимал.
Он прислонился к дереву и опустил голову. Ветер тихо шевелил Его золотые волосы.
- Долгое время я был здесь один, - наконец, проговорил Он. – Я посетил тысячи миров, я поднимался к звёздам и спускался на дно морей… Я думал, что счастлив. И вдруг я встретил здесь тебя… И я понял, что все эти миры, все эти полёты и путешествия не стоят и одной минуты, проведённой возле тебя. – Он поднял на Неё глаза. – Ведь мы вместе, так чего же ты хочешь от меня? Пожалуйста, не мучай меня больше, я не понимаю, что я должен сделать…
Он был бледен и вправду казался измученным. Стыд горячей волной захлестнул Ей лицо и обжёг слезами глаза. «Пусть, пусть так, - думала Она, обнимая Его золотоволосую голову и прижимая к себе. – Пусть так, хорошо…»
Ультрамариновая звезда сияла над горизонтом, сад будто ожил и затрепетал в преддверии нового дня…
Она открыла глаза. За окном было темно – стояла бесконечная зима и бесконечная полярная ночь. «И это – день», - горестно подумала Она, выключила надрывающийся будильник и поплелась в душ.
6.
«…История Леверкюна не уникальна – эти истории происходили, происходят и будут происходить, пока не изменится мир. Но Музыка… Самое духовное из искусств – ведь она пронизывала всё его существо, она должна была переплавить его душу, дать ему другое рождение, сделать его Причастным – Причастным к Великой Тайне Знания Первопричины… Так как же он мог? «И будете, подобно Богу, различать Добро и Зло…»
Подняв его над миром, Музыка указала ему Путь, обрести который так сложно, а, свернувши с него раз, практически невозможно ступить на него вновь… Что же заставило его забыть тот Свет, который он – наверняка! – провидел, окрылённый божественным вдохновением, внимающий гармониям стихий… Как же он мог? Или в этом и есть проявление драматизма человеческой природы? Но ведь это не драматизм, а величайшая глупость! И почему мы, люди, снова и снова попадаемся на их дьявольский крючок, зная, что придёт день, и осознание содеянного горестным спазмом сожмёт горло… Неужели и тогда всех Сил Света не хватит, чтобы разорвать этот замкнутый круг? И разве есть во Вселенной преграды, которые не рухнут и не обратятся во прах под натиском яростной силы Великой Любви?»
Профессор отложил тетрадь, снял очки и взглянул на Неё.
- Значит, музыка как философская категория… Гм, забавно, забавно рассуждаете… Почему вы, сударыня… Как бы это сказать… Так об нём печётесь?
Она вздрогнула.
- О ком?
- Как о ком? О Леверкюне, конечно же. А вы о ком подумали?
Не отрывая от Неё глаз, профессор откинулся на спинку стула. Странно, но раньше Она никогда не замечала у него лёгкого косоглазия.
- И вообще, сударыня, о чём вы всё время думаете?
В кабинете было темно – горела лишь тусклая настольная лампа, и в её неверном свете тщедушная фигурка профессора отбрасывала на стене чёрную тень с огромными несуразными плечами.
- Между прочим, вы его идеализируете, - его голос внезапно стал хриплым,- – ведь сколько воистину великих душ не устояло перед искушеньем!
Он говорил торопливо, почти шёпотом, поблёскивая на Неё своими маленькими глазками.
- Договорчик-то заключён, заключён добровольно, по обоюдному согласию, мда-с. Так что незачем вам копья ломать, идите себе, голубушка, с миром.
Она встала и, как в тумане, направилась в тёмный угол комнаты, где должна была быть дверь.
- Эй, записки свои приберите, мне они ни к чему. Зачёт я вам поставлю.
Она вернулась и взяла тетрадь. Профессор, низко наклонившись над столом, рылся в бумагах.
- И вот ещё что, сударыня, - не поднимая головы, проговорил он своим обычным голосом, - не хлопочите так об нём, не надо. Только, с позволения сказать, шишек набьёте да дров наломаете. Ступайте.
Она тихо вышла в коридор и аккуратно прикрыла за собой дверь. Короткий хриплый смешок прозвучал из кабинета Ей вслед.
7.
Она бродила среди деревьев сада – золотые листья облетели и с хрустом рассыпались под ногами.
Где же ты, где? Неужели ты исчез навсегда и обрёк Её на вечную тоску и одиночество? Она подняла глаза к звёздам, но звёзд не было видно – холодный порывистый ветер гнал по небу сизые облака.
Где ты, где же ты? Отзовись…
Голые тела извивались на сцене какого-то ночного клуба. В воздухе висела пелена дыма, и фигуры людей, сидевших за столиками, казались призраками. Камера неторопливо скользила по лицам – известные, узнаваемые, любимые… Кумиры своего времени. Они равнодушно глядели в объектив, рты их кривились высокомерной улыбкой, в глазах была скука и безразличие. Некоторые были откровенно пьяны, висли друг на друге, кривлялись и ржали в камеру дикими голосами.
В углу зала Она увидела Его. Он сидел один перед полупустым стаканом, не принимая участия во всеобщем веселье, задумчиво глядя в пространство… Вот Он слабо кивнул в ответ на чьё-то приветствие, откинул со лба пряди золотых волос, посмотрел в объектив камеры – сколько невыразимой, пронзительной печали увидела Она в его глазах…
Внезапно чей-то голос, заглушаемый порывами ветра, донёсся до Неё – чей-то отчаянный зов… Это был Он – Он искал Её, Он звал Её. Она заметалась по саду, выбежала на дорогу – Он бежал, бежал к Ней, раскинув руки. Казалось, ещё мгновение, и Он окажется рядом, обнимет Её, прижмёт к себе, чтобы не отпустить уже никогда… Задыхаясь, Она бросилась Ему навстречу. Но Он исчез.
Странное низкорослое существо стояло перед Ней. Огромные несуразные плечи делали его фигуру почти квадратной, волосы были черны, как смоль, кривой рот осклабился в глумливой ухмылке, дикие жёлтые глаза с нескрываемой ненавистью косо глядели на Неё.
- Ну, вот и свиделись, голубушка, - проговорил он резким хриплым голосом.
Почему-то вся его фигура показалась Ей смутно знакомой, но при всём усилии Она не могла ничего вспомнить. Он разразился хохотом:
- Что, не помнишь ничего? Да мы ж с тобой почти как родные! Да, человеческое существование изрядно отшибает память…
Внезапно он замолк и вцепился в Неё взглядом.
- Что бродишь тут, как привидение, Его ищешь? Забыла, чем это в прошлый раз закончилось? Забыла… Как же ты Его-то не забыла, ведь всё было сделано…
Он изучающе глядел на Неё какое-то время, потом подскочил вплотную и яростно зашипел Ей в лицо:
- Что ты можешь Ему дать? Любовь-счастье-свободу? Какие слова, какие чувства! Я дал Ему любовь толпы – что может быть слаще человеческому сердцу! Я дал Ему сцену - когда Он стоит на ней, Он думает, что Он – Бог, Он свободен и счастлив. Согласен, Его свобода и заключается только что в этих жалких нескольких десятках метров, но что поделаешь, таков уговор. Он знал, на что шёл, это был Его свободный выбор и Его всё устраивает. Он счастлив, и отстань ты от Него со своей любовью, мой тебе совет. К тому же, - Чёрный смерил Её взглядом и чему-то усмехнулся, - по формату не подходишь, в этот раз я особенно постарался… Ладно, пощажу твои чувства в память о былой дружбе. Подрастёшь - поймёшь. Расслабься, ты не добьёшься Его. Ты только зря тревожишь Его, а потом начнёшь бесить. Оставь Его – это лучшее, что ты можешь сделать для вас обоих.
Она не отвечала и не двигалась с места. Она вспоминала синие, синие, как море глаза и готова была скорее умереть, чем отказаться от своей Любви.
- А ну, пойдём! – Чёрный больно дёрнул Её за руку и втолкнул в глубину тёмной пещерной пасти. Она падала, падала в бесконечность мрачной бездны… Она силилась проснуться и не могла, Она пыталась закричать в надежде, что звук собственного голоса разбудит Её, но всё тело словно сковал паралич. Чёрный летел рядом и, ухмыляясь, косил на Неё дикими глазами.
- Что, страшно? Наконец- то тебе стало страшно. Сейчас, сейчас ты увидишь, ради кого умереть собралась.
Бесконечное падение, наконец, закончилось. Она оказалась в огромном полутёмном помещении, напоминавшем концертный зал. Резкий ледяной ветер гулял между зрительскими рядами, заставляя хлопать пустые кресла с драной обшивкой. Сцена, показавшаяся Ей похожей на эшафот, словно была наспех сколочена из плохо пригнанных и незакреплённых досок, которые ходили ходуном.
На сцене стоял человек. Костюм, сидевший на нём как-то куцо, явно был ему мал, белое напудренное лицо улыбалось клоунской улыбкой; он нелепо и беспорядочно дрыгал руками и ногами, глупо хлопая стеклянными глазами. А за его спиной возвышалась огромная ужасающая фигура Чёрного, который с воем и хохотом дёргал его за нитки…
В каких мирах, в каких иллюзиях провидим мы наших чёрных попутчиков, что так хорошо знаем их черты, характеры, повадки? Каким образом соучаствуют они в перипетиях и трансформациях наших судеб? Порой кажется, что мы знаем их лучше, чем друг друга, ибо они – суть мы, наши тени, наши двойники, воплощение наших пороков и страстей… Они сопровождают нас из века в век; они хитры и коварны, они расставляют нам ловушки, подкупают, заставляют нас предавать, убивать а мы – о, абсурд! – мы в большинстве своём отрицаем сам факт их существования! Мы вызываем их к жизни, играем по их правилам, незаметно становясь их рабами, их марионетками… Мы - добровольно! - отдаём им свой Свет, свою Силу, свою Жизнь, свою Любовь… И ради чего? Ради нелепой видимости мнимого величия, декорации которого они – по нашему же заказу - с такой тщательностью и скурпулёзностью создают для нас… Зато – мы ни за что не несём ответственность, а это так удобно…
Если это – ИЛЛЮЗИИ, то почему же их последствия так разрушительны? А если это – наш свободный выбор, то отчего же он так безнадёжно глуп?..
8.
Какой бы долгой и суровой ни казалась нам зима, весна всё равно – обязательно! – наступит. Свежий, прохладный запах талого снега наполнил воздух, и пришёл апрель.
Апрель… Одно это слово почему-то воскрешало в Её памяти любимый образ с синими, синими, как море, глазами и волосами цвета Солнца.
И апрель привёл Ей Его.
Она спокойно и просто встретила весть о Его приезде, словно давно была к этому готова. Да и, собственно, Она всегда знала, что Он приедет – ведь Она так ждала Его… Целый год, двенадцать долгих месяцев Она как молитву, как заклинание твердила Его имя. И Он услышал Её, Он не мог Её не услышать. Ведь какой бы долгой ни казалась нам зима, весна всё равно – обязательно! – наступит…
Подобно стремительному апрельскому ветру ворвался Он на сцену – прекрасный, яростный, неистовый в своей Любви. Он увидел Её в зале – сразу. Он не сводил с Неё глаз, Он пел Ей о мягкой траве, изумрудном небе, ультрамариновом Солнце и лазоревых горах… Казалось, всем своим существом Он стремится к Ней – ещё мгновение, и Он не выдержит, подойдёт, сожмёт в объятиях и не отпустит уже никогда…
Антракт, удивлённо-испуганные глаза мамы: «Ты хоть позвони, где ты будешь…»
Она с трудом дождалась окончания концерта.
За кулисами было людно, шумно, весело. Атмосфера всеобщей эйфории царила там – все стремились взять автограф, сфотографироваться, просто прикоснуться к дорогому кумиру…
Наконец, толпа понемногу рассеялась, и Она постучалась в гримёрку. Он распахнул Ей дверь – и… О, Боже, кто это? Вежливое холёное лицо, холодные серые глаза…
- Вы ко мне?
«Это не Он, - мелькнула в голове парадоксальная мысль, - это не может быть Он…»
- Вам автограф, девушка? – Нетерпеливо и досадливо проговорил Он.
Ей стало смешно. Автограф! Он предложил Ей автограф!!! «Наверное, думает, что я сбрендившая фанатка», - смех просто душил Её. Она заметила Его торопливый, испуганный взгляд в сторону двери, повернулась и вышла в коридор.
На улице было сумрачно и морозно. Прислонившись к холодной каменной стене, Она смотрела, как Он уходит. Окружённый плотным кольцом охраны, Он вышагивал быстро, чётко, почти чеканя шаг, словно предводитель своей чёрной свиты. Сейчас Он спустится по лестнице… сядет в машину… и, наверное, Она не увидит Его больше никогда.
Боже мой, какая дура! Какая жалкая идиотка! И эта нелепая фантасмагория – Её жизнь?! Все Её мечты, надежды, вся Её «Великая Любовь» в один миг обратилась химерами, глупыми призраками Её глупых фантазий…
Кто разыграл перед Ней всю эту дьявольскую мистификацию, да так, что Она до последнего момента не слышала ни одной фальшивой ноты в этом сатанинском концерте? Кто?!
Морозный ветер ударил Ей в лицо. Она подняла глаза к звёздам – тусклые невыразительные плевочки безучастно взирали на Неё со своей далёкой высоты. И пусть Она здесь себе хоть голову расшибёт об эти каменные стены – Ему всё равно, Ему нет до Неё дела… Боже, как смешно всё это, как смешно!
Чёрная кривая пасть осклабилась Ей в лицо в приступе неудержимого хриплого хохота, а дикие косые глаза торжествующе светились лютой ненавистью и злобой.
9.
Мрачная каменистая пустыня простиралась вокруг. Она сидела на каком-то остром неудобном камне, Он стоял перед Ней, уткнувшись лицом Ей в колени, плечи Его тряслись от рыданий.
- Прости, прости меня… Я так любил тебя, я так люблю тебя, я так стремился к тебе… Но я не смог… Я ничего не смог… Прости, прости меня…
Она машинально перебирала пальцами Его золотые волосы… Сердце Её будто умерло. Какой злой насмешкой судьбы казалась Ей теперь Её жизнь, Её
любовь, Её мечты… Да, мечты сбываются, но совсем не так, как мы того ожидаем, и вместо счастья, вместо счастья мы получаем лишь горький урок, от которого, возможно, не оправимся уже никогда. А удачи нет и не будет в этом мире, потому как не за счастьем приходим мы сюда – за чем угодно, но только не за счастьем… Мёртвой холодной Вселенной абсолютно безразлично, какой мы делаем выбор – жить или умереть, бороться, любить, ненавидеть или убивать… Потому что нет ничего – ни жизни, ни смерти, ни любви – а только лишь одна беспощадная мысль, летящая в холодном и мёртвом пространстве Вселенной…
- Я ухожу, пусти меня. – Она встала, Он поднял к Ней лицо.
- Неужели… Неужели ты бросишь меня здесь одного? Нет, пожалуйста, не оставляй меня…
Он вскочил на ноги и сжал Её в объятиях, осыпая поцелуями Её лицо. Она ощутила солёный вкус на губах – солёный вкус Его слёз… Ей казалось, что в груди у Неё – холодный тяжёлый камень, который не даёт Ей дышать, не даёт Ей жить, не даёт Ей любить Его…
Она вырвалась и пошла прочь, неловко и больно ставя ноги на острые камни. Обернувшись, Она взглянула на Него в последний раз – одинокий, сгорбившийся, постаревший, Он сидел на том же месте, где Она оставила Его, обхватив голову руками, глядя перед собой невидящими глазами, раскачиваясь из стороны в сторону… А за Его спиной возвышалась огромная чёрная фигура, которая наплывала, наплывала на Неё ядовитым жёлто-серым туманом, стискивая тупой болью виски, забивая лёгкие колючим сухим песком, не давая вздохнуть…
Она проснулась от удушья. Тусклый свет настольной лампы, бледное, встревоженное лицо мамы…
- Мама, они никогда не отпустят Его, никогда, - слова с хрипом раздирали Ей горло, в груди пекло, слёзы жгли глаза.
- Кого не отпустят? Боже, какая температура… Лежи, доченька, куда ты?
Комната плыла перед глазами и казалась Ей круглой полутёмной пещерой с сырыми стенами и промозглым ледяным ветром.
- Скорая? Да… Двадцать три… Похоже на пневмонию… Да, ждём…
Прохладная мамина рука легла на лоб, глоток воды ослепительной свежестью будто заново вдохнул в Неё жизнь, всё закружилось перед глазами и Она провалилась в темноту.
10.
- Ну, сегодня совсем молодцом, - весело сказал доктор, выглядывая в щель между маской и шапочкой. Он слушал через стетоскоп, и что-то в Её груди заставляло его озабоченно хмуриться. – Ещё недельку полечим, и будешь, как новенькая. А то надумала, голубушка, в платьице по морозу бегать, понимаешь. Он повернулся к медсестре. Рыжеволосая сестра в коротком халатике ловко вскрыла ампулу, изящным движением наполнила шприц и лучезарно улыбнулась.
Такая осведомлённость доктора Её слегка удивила, и Она подозрительно покосилась на него. Но то ли из-за болезни, то ли от усталости Ей не хотелось ни о чём думать и уж тем более вспоминать подробности той ужасной ночи. Она блаженно потянулась. Кровать Её стояла у стены, противоположной окну, и из-за головы доктора Она могла видеть краешек голубого весеннего неба. Воробьи чирикали так звонко, что заглушали радио, монотонно бормотавшее в углу. Внезапно сухой дикторский голос заставил Её насторожиться. Холодный стетоскоп скользнул под рубашку и змеёй свернулся в области солнечного сплетения. Слышно было плохо, Она поняла только, что Он в больнице. Стены комнаты закачались, в голове начало пульсировать – казалось, кто-то изнутри пытается проломить Ей виски молотком.
Врач быстро глянул на медсестру, та одним прыжком оказалась в углу, выдернула из розетки шнур, подскочила к Ней – близко перед лицом мелькнул безумный блеск глаз и оскал зубов из-под ярко накрашенного рта – и в следующее мгновение она с наслаждением всадила Ей шприц. Затем почему-то взвилась под потолок и, зависнув там в неподвижности, обиженно пробормотала неожиданно скрипучим голосом:
- Мне нужно на конференцию.
Врач, между тем, ничуть не смущался происходящим. Изучающе глядя Ей в лицо, он сдёрнул маску и осклабился своим кривым ртом. Медсестра тем временем уже бешено кружилась под потолком в такт чудовищной музыке, рвущейся из динамика радио. На одном из виражей её короткий халатик с треском лопнул, и пара морщинистых крыльев грязно-жёлтого цвета уткнулись в стены.
- Мне нужно на конференцию, мне нужно на конференцию! – Оголтело вопила она из-под потолка, издавая хриплые гортанные звуки. Лицо её вытянулось, словно голова птицы, и она стала похожа то ли на доисторического птеродактиля, то ли на общипанную ворону. На одном из виражей бывшая медсестра ловко подцепила когтями радио и с громким карканьем вывалилась в окно, сотрясая улицу чудовищной музыкой.
Она посмотрела на доктора. Тот с торжествующим видом стоял прямо перед Ней, пряча что-то за спиной. Он подошёл ещё ближе, рука его артистично взвилась вверх…Жалкая кукла с соломенными волосами и голубыми стекляшками вместо глаз болталась перед Её лицом, беспомощно дёргая руками и ногами. Стало совсем нечем дышать. Последнее, что Она видела, погружаясь во тьму – дикие косые глаза, горящие лютой ненавистью и злобой…
11.
Мы рождаемся на этой Земле, мы приходим, неизвестно откуда и в неизвестность же уходим… Мы живём – любим, надеемся, стремимся, достигаем, страдаем; мы боимся потерять и торопимся успеть… Мы ошибаемся и начинаем всё вновь. И иногда бывает день, когда дерзновение взлёта оборачивается мучительной болью падения, а надежды и мечты – горсткой пепла; и уже совсем нет сил смотреть в лицо этому миру. И вот тогда, находясь на самом дне отчаяния, мы внезапно на миг оказываемся за гранью человеческого осознания и – всего лишь миг! – созерцаем нечто, сокрытое в самой сути нашего существа, нечто Абсолютное, подобное спокойному величию океанских глубин, безразличных к бушеванию бурь и штормов на поверхности воды…
И это нечто заставляет нас снова видеть Солнце и любить, любить до слёз эту трудную, трудную прекрасную Жизнь.
12.
Стол скрипел и прогибался под тяжестью книг, конспектов, учебников. Аккуратные пронумерованные столбцы экзаменационных вопросов были бесконечны: цифра зачёркнута – выучено, обведена – доработать… В преддверии госэкзаменов нужно было стремительными темпами навёрстывать всё упущенное за то время, когда напрочь потерял Её Институт.
Госы… Кто же из нас не помнит этого существования на грани, на пределе всех своих сил и их резервов, до сей поры благополучно дремавших?
К кому из студенток филфака не приходили в короткие экзаменационные ночи похотливой чередой Пушкин, Достоевский, Толстой?
Но Она спала крепко, не видя снов, чему была весьма рада. Учёба захватила Её целиком, не оставляя времени для сожалений и переживаний, давая Ей чувство покоя и удовлетворённости, создавая в Её жизни видимость правильности и порядка.
Мама неслышно вошла в комнату, поставила перед Ней чашку горячего крепкого чая и почему-то печально сказала:
- Иди, там твой по телевизору…
Слово «твой» неприятно резануло слух, Она помедлила… Затем встала, вышла в другую комнату и тихо присела у экрана.
Он сидел на сцене в круге света – сгорбившийся, печальный, одинокий.
- Я бежал навстречу своему счастью, - торопливо бросал Он слова в полутёмное, притихшее пространство какого-то концертного зала, - но встреча не состоялась… И опустилась мгла…
Наезд камеры, крупный план… Он вскинул глаза и взглянул прямо на Неё. О, сколько боли, сколько муки почудилось Ей в этом взгляде, сколько муки!
13.
Мгла окутывала Её со всех сторон. Как ребёнка, прижимая к груди куклу, Она металась по мрачным коридорам и не могла найти выход. В горле пересохло и першило, сердце бешено колотилось в груди; от смрада, висевшего в тяжёлом воздухе, то и дело подкатывала тошнота. Гиканье и хохот Чёрного, преследовавшего Её, затих вдали – казалось, Он отстал. С трудом протиснувшись сквозь узкую щель в стене, Она очутилась в круглой пещерной зале, тускло освещённой светом нескольких факелов. Сбоку виднелся единственный проход, Она устремилась туда и едва успела отскочить, лицом к лицу столкнувшись с Чёрным. Он тянул к Ней свои мерзкие лапы, злобно скалясь:
- Отдай… Отдай! – его голос чудовищным рёвом клокотал под мрачными сводами. - Это всего лишь кукла! – Он стал дико хохотать, - а душа-то Его, душа-то знаешь, где?!
Отступать было некуда. Она чувствовала спиной ледяные камни, видела тянувшуюся к Её горлу руку и у самого уха слышала его злобное хриплое дыхание. Казалось, ещё мгновение… И вдруг Она поняла, что не боится. Страх, липким кольцом сжимавший Ей горло, исчез. Тогда, глядя Чёрному в его тусклые пустые глаза, Она двинулась прямо на него. Тот опешил от неожиданности, Она нырнула в тоннель… Вспышка яркого света… и – синее-синее – как Его глаза – море…
Ласковый шорох волн по песку… Она открыла глаза. Он лежал рядом, голова Его почти лежала на Её плече, и лицо Его было близко-близко… Она закрыла глаза, наслаждаясь Его дыханием, затем коснулась губами Его щёк, откинула с прекрасного лба пряди золотых волос, снова прижалась губами… Он открыл глаза.
- Ты… Как хорошо – ты…
Она помогла Ему сесть. Он провёл рукой по лицу, взглянул в небо, слегка наморщив лоб (как хорошо знала Она этот взгляд!), затем – снова на Неё…
- Я вспомнил – мне снился сон… - Тень пробежала по Его лицу. – В этом сне я потерял тебя и думал, что умру от горя.
- Это был всего лишь сон. – Она посмотрела в сверкающую синюю даль. - Я всегда буду с тобой. Пойдём. – Она встала и протянула Ему руку.
- Пойдём, милый, мы опоздаем к завтраку.
- А давай останемся здесь навсегда, построим хижину из пальмовых листьев и будем в ней жить, как Робинзоны.
- Ага, и у тебя отрастёт седая борода по колено, и ты будешь пугать своим видом одиноких чаек.
- Так уж прямо и седая…
- А что - нет, что ли… Пойдём, кушать хочется…
- Такая прожорливая… Полюбуйся лучше, как море сверкает, красота какая! Только о еде думаешь.
- Я только о тебе думаю. Упадёшь в голодный обморок – что, я тебя на руках понесу, что ли?
- Понесёшь, понесёшь. Куда ты денешься.
- Да уж, от тебя денешься. Опять во сне явишься.
- В смысле?
- Да… Ты снился мне. Много раз. И место это снилось, и что мы с тобой здесь… Давно, мы ещё и знакомы-то толком не были.
- Подожди, как это… Мы ещё знакомы не были, а я уже тебе снился?
- Ну, а что тебя удивляет? Я подозреваю, что не мне одной… Ой, а у тебя во сне глаза были такие синие – ужас, как вспомню… Будто купороса наелся.
- Ну, ты сказала… Купороса наелся. Можно подумать, от этого глаза будут синие… Это я к тебе специально в контактных линзах приходил, чтобы красивее было.
- Я так и знала. Лишь бы голову заморочить бедной девочке.
- Это кто здесь бедная девочка? Уж не ты ли?
- Ну, не ты же… Пойдём.
- Юль, ну подожди… А что, в жизни лучше?
- Не поняла?
- Ну, глаза… Глаза у меня в жизни лучше, чем во сне?
- Конечно, лучше. Сны – это всего лишь сны. В жизни всё лучше, чем во сне, особенно у тебя… Ну, ты же сам всё знаешь… Говорю тебе, говорю – каждый день говорю… Ты лучше всех на свете, мой родной – и во сне, и наяву, и в жизни, и на сцене… Что, ты мне не веришь, что ли?
- Верю, верю.
- То-то же. Ну, пойдём, дорогой.
- Ну, пойдём, дорогая. А что тебе ещё снилось-то? Расскажи хоть, интересно ведь.
- Расскажу, расскажу. Только после завтрака. Догоняй…
- Подожди, неугомонная!
- Догоня-яй!
Москва, февраль 2000.