Вероятно, каждый встречается в жизни с чем-нибудь таинственным и необъяснимым, во что обладающий здоровой, устойчивой психикой человек всё-таки не верит до конца, но невольно узнаёт с трепетом то в кошмарном сне, то в бреду, то в очертаниях скомканной одежды на стуле посреди ночной комнаты. В памяти Наташи Ильиной с раннего детства жил один образ: существо размером со среднюю собаку на прямых негнущихся лапах, с большой овальной головой. Состояло существо из огненных волокон, мерцающих красным и фиолетовым. Глаза — выпученные круглые белые с маленькой точкой зрачка в центре. И возник этот образ (так казалось Наташе) когда она, шестилетняя девочка, играя с подружками в прятки, забежала на заброшенный огород и полезла в заросли одичавшего крыжовника. Вот тогда… Впрочем, это, всё-таки, нельзя было назвать воспоминанием о реальном событии. Это было, скорее, чем-то вроде забытого ощущения, словно Наташа не на самом деле увидела сквозь листья, а кто-то рассказал ей, как, подобно раскалённому воздуху над костром, в зарослях переливаются, исчезая, красно-фиолетовые световые пятна. Наташа даже не сразу выбежала оттуда, потому что испуга не было. Только повеяло в лицо чем-то нехорошим, чужим, опасным. И никому никогда, даже деду, ни полслова об этом не говорила Наташа. Не потому, что стеснялась или боялась, просто постепенно забывала слишком тяжёлую для детского сознания тайну. Но почему-то вдруг вспомнила о ней сейчас, в эту глухую бесконечную минуту, водя холодеющим пальцем по ребристому боку крышки небольшого стеклянного пузырька.
Вспомнила и вдруг разозлилась. Почему так много испытаний выпало ей? Непроницаемая тишина одиночества, болезненный ступор безнадёжности, а совсем недавно — боль утраты и предательство. Наташе казалось, что невозможно выдумать такую душевную пытку, которой она не подверглась бы за свои шестнадцать лет. Теперь стало понятно, что беды начали преследовать её с детства, с того самого момента, когда неожиданно прикоснулось к её душе что-то безжалостное и жуткое, словно в сверкающую синеву заповедного озера опрокинули мусорное ведро.
Рука Наташи сжала пузырёк, и ногти впились в ладонь. Ещё совсем недавно она думала, что всё позади, что теперь, наконец, она будет жить весело и интересно, а может быт даже счастливо… Слово «счастье» Наташа отваживалась произносить лишь про себя, чтобы не спугнуть, не сгладить, не отдалить. Зато теперь вслух — сколько угодно! Мёртвые звуки мёртвого слова, означающего мёртвую мечту. Сердце заметалось, как белка на верхушке дерева, охваченного огнём: Андрей, Андрей, Андрей! Но даже сейчас, сквозь последнюю смертную печаль, сверкнула вдруг прощальная искра радости, которую когда-то излучало это имя.
Андрей…
Следователь. Кто бы мог подумать. Этот большеглазый худенький пацанёнок, уронивший под стол авторучку и неловко пытающийся достать её.
— Меня зовут Алексей Михайлович Потапов. — Представился он, и, кажется, даже хотел протянуть через стол руку для приветствия. — А вас?
— Наташа Ильина.
— А по отчеству?
— Наталья Николаевна.
— Кто сообщил вам о гибели деда?
— Милиция. При нём же было пенсионное удостоверение. Мне позвонили, и я приехала на опознание.
— Да… — Он побарабанил по столу тонкими женственными пальцами. Было похоже, что он ещё не решил, как вести разговор. — Я ознакомился с вашим заявлением относительно звонков с угрозами.
Наташа пожала плечами.
— К тому, что там написано, мне нечего добавить.
— Когда эти звонки начались?
— Недели две назад.
— Кто говорил, мужчина или женщина?
— Женщина. По голосу молодая.
— А вы смогли бы этот голос узнать?
Наташа ненадолго задумалась.
— Ну, не знаю. Всё-таки это по телефону. Хотя этот голос всё время звучит у меня в ушах. А что? Что-нибудь выяснилось?
— Да нет, — вяло ответил следователь, — ничего пока определённого. Вы не возражаете, я закурю? — Он долго не мог справиться со старой зажигалкой. — Так вы утверждаете, что угрозы не имели адреса?
— Ну да, даже непонятно кому именно угрожали. Этой сволочи было безразлично кто снимал трубку я или дедушка.
— А что она говорила конкретно?
— Из всех цензурных слов я могу повторить только: «Я тебя замочу».
Следователь покивал каким-то своим мыслям.
— Ну, а как вы реагировали на всё это? Какие объяснения находили?
— Да какие же объяснения? Мы ведь с дедушкой не «новые русские», ни кому не должны. Меня уже спрашивали в ту ночь, когда я оставила заявление. У нас, конечно же, не было и не могло быть врагов. Я заканчиваю одиннадцатый класс, круг моих недоброжелателей ограничивается математичкой, которая убеждена, что я списала последнюю контрольную, и моей соседкой по парте, которая на меня в обиде из-за того, что я не пригласила её на день рождения. Вот и все мои недруги.
— Какие никакие, но они у вас есть. — Без тени улыбки заметил следователь. — А ваш дед?
— А что мой дед? Он был простым пенсионером, целыми днями играл в парке в домино, а вечером смотрел телевизор и газеты читал.
— Но мне известно. Что он всё-таки был не совсем простым пенсионером.
— Как это? А! Вы, наверное, о его фронтовых наградах. Да, он был героем Советского Союза и полным кавалером ордена Славы. Но это же ему ничего не давало.
— А как же этот дом?
Окинув следователя внимательным взглядом, Наташа чуть улыбнулась. Сейчас он не показался ей таким уж желторотым недотепой. Сквозь неловкие и рассеянные, точно смущённые интонации в его вопросах всё заметнее чувствовалась весьма цепкая хватка.
— Дом, вы говорите… Но это не имеет отношения… То есть, я хочу сказать, что только в силу некоторых обстоятельств этот дом принадлежит нам.
— В силу каких обстоятельств?
— Ну, раз вы так много о нас знаете, то вам не надо рассказывать, что это — бывшая частная дача одного высокопоставленного государственного чиновника. Дело в том, что во время войны этот человек был командиром полка, в котором служил мой дед. Однажды под бомбёжкой дедушка спас ему жизнь. С тех пор Пётр Иваныч не забывал дедушку. Если мог, оказывал кое-какое покровительство, даже когда дед и не просил его об этом. Я помню Петра Иваныча — дедушка брал меня к нему в гости. Я уверена, что сутью их отношений была не только благодарность со стороны Петра Иваныча, а еще и искренняя дружба. И вот, так случилось, что жена и сын Петра Иваныча умерли раньше него, и так как других родственников у него не было, он перед смертью завещал эту дачу дедушке. Мы тогда жили далеко, в городе, в коммуналке, и этот подарок показался нам настоящим чудом.
— Бывает же на свете такое. — Искренне не то удивился, не то позавидовал следователь. — Дом-то, я смотрю в отличном состоянии. Паркет, двери с витражами…
— Да, в очень хорошем состоянии. Но мы живём только на первом этаже, где камин. Для двух этажей у нас просто не хватает мебели. Всё, что осталось от Петра Иваныча забрали родственники его жены. Дедушка тогда был очень рад этому — он никак не мог смириться с великодушием своего друга, по-моему, даже чувствовал за собой какую-то вину.
— Родственники жены? А сейчас они где?
— Несколько лет назад уехали в Америку.
— А вы ведь тоже прописаны здесь?
— Да, конечно.
— Другие родственники есть у вас?
— Есть. Тётя и дядя в Минске.
— Что вы намерены теперь делать?
— В каком смысле?
— Ну, останетесь здесь или отправитесь к родственникам?
— Конечно, останусь здесь. Я этих родственников всего один раз в жизни видела. Думаете, я им нужна?
— А здесь вы кому нужны? — Он нахмурился, сразу же уловив бестактность вопроса. — Прошу прощения, но всё-таки, на что вы собираетесь жить?
Он не застал Наташу врасплох. Этот вопрос пришёл ей в голову вчера в первый день после гибели деда, когда она впервые ощутила вернувшиеся твёрдость движений и спокойную ясность мыслей. Глубоко вздохнув, Наташа попыталась обдумать своё положение, и опять в груди взлетели воспоминания, но уже не о живом, а о мертвом. Никто не будет больше ворчать над газетой, с сердитым шелестом размашисто перелистывая страницы. По осени никто не войдёт в дом в перемазанных грязью сапогах и отсыревшей куртке, усыпанной сухой хвоей и берёзовыми семечками, и не поставит гордо посреди комнаты полную корзинку грибов. Никто не будет решительно отнекиваться от Наташиных предложений причесать серебряные кудри, а потом, подставив, наконец, голову, замирать под лаской её рук. Деда больше нет. И (Господи, об этом нельзя не думать!) нет его пенсии, которой худо-бедно хватало им обоим. Наташа поняла, что она не просто осталась одна с горьким чувством потери родного человека, она осталась одна в мире, где никто не раскроет ей объятий только потому, что она — это она, где, судя по всему, придётся доказывать и время от времени подтверждать (ведь это никогда не уложится в голове) своё право на жизнь. А как вообще жить? На что жить? Где может заработать деньги школьница шестнадцати лет? По крайней мере, один ответ напрашивался сам собой, но Наташа не успела испугаться: немедленно вслед за страшными мыслями её словно опахнуло теплом — Андрей…
— Окончу как-нибудь школу и пойду работать. — Ответила она следователю.
Он посмотрел на неё пристально и немного насмешливо.
— Скажите-ка мне вот ещё что: кто-нибудь, когда-нибудь предлагал вам переехать отсюда?
Наташа попыталась припомнить.
— Кажется, дедушка рассказывал, что когда мы поселились здесь, в городской администрации были очень недовольны и даже расстроены нашим появлением. Они говорили, что понятия не имели о нашем существовании и о завещании Петра Иваныча, что, зная о том, что у него нет родственников, сами имели виды на этот дом. Хотели устроить здесь что-то вроде дома отдыха для узкого круга лиц. Предлагали даже выкупить у нас нашу старую комнату в коммуналке и предоставить двухкомнатную квартиру в новом доме.
— Что же, ваш дед отказался?
— Как видите. Я помню, хоть и была тогда маленькой, как он говорил, что одно дело — квартира, пусть двухкомнатная, пусть в новом доме, и совсем другое — кирпичный двухэтажный дом рядом с речкой и сосновым бором.
— Чиновники вас долго уговаривали? Настаивали?
— Не знаю. Я же говорю, мне было тогда около десяти, и я не слишком-то вникала в эти проблемы.
— Ясно.
Разговор, видимо, подошёл к концу. Но следователь всё сидел за столом напротив Наташи, напряжённо уставившись в сторону. Похоже, ему просто не хотелось уходить. Надвигалась непонятная пауза.
— Ой! — Спохватилась Наташа. — Дедушку ведь совсем недавно опять вызывали в исполком.
— В связи с квартирой? — Встрепенулся следователь.
— Нет. В связи с заседанием, посвящённым годовщине Победы. Но о квартире тоже заговаривали.
— Снова предлагали переезд?
— Да. Дедушка даже разнервничался и принял на ночь лекарство.
— Когда это было? Я попросил бы вас поточнее. — Черты его юного лица вмиг затвердели, а кисти красивых рук напряглись.
— Ещё до каникул. Недели три назад. Кстати, этим дело не кончилось: к нам недавно приходила женщина, сотрудница какой-то риелтерской фирмы, ну, знаете, насчёт недвижимости. Сказала, что ей порекомендовали нас как потенциальных клиентов.
— Она сообщила, кто именно порекомендовал?
— Нет. Дедушка спрашивал, но она как-то вывернулась.
— А как называется фирма?
Наташа нахмурилась и прижала ладонь ко лбу.
— Не помню. Какое-то короткое иностранное слово.
Следователь записал то, как выглядела женщина, затем убрал бумаги в «дипломат», авторучку в нагрудный карман пиджака, рассеянно оглянулся и сказал:
— Мне пора. Вы меня не проводите?
Они вышли вместе. Через все зазоры под одежду сразу же полез жгучий холод. Порывистый ветер, словно дразня, словно провоцируя к драке, то бил в лицо, то подталкивал в спину. Всё размазывалось и всхлипывало под ногами. Тоскливо и скучно было смотреть на эту вязкую ледяную муть, разбавленную посверкиванием скорбных лужиц талой воды. Наташа подняла голову к небу, но и там, как и на растерзанной мартом земле уныло шевелилось мутное месиво.
— Хороший у вас забор, как вокруг секретного объекта, — весело заметил следователь, — высокий, крепкий.
Там, где Наташе приходилось прыгать через раскисшую проталину или свободно разлившийся струйчатый ручеёк, следователю хватало одного единственного журавлиного шага. Он шёл легко и вдохновенно, по мальчишески размахивая дипломатом и зорко высматривая места посуше, куда можно было бы поставить ногу.
— Дедушка этот забор не любил. Он даже поговаривал иногда: «Хорош домик, хорош… Светлая Петру Иванычу память. Только вот за такими заборами я жить не привык».
— А вы привыкайте! — Усмехнулся следователь и неожиданно остановился, не доходя до ворот. — Вот что, Наталья Николаевна, у меня появились по вашему делу кое-какие намётки. Говорить об этом подробно я пока воздержусь. Всё ещё путано и нечётко, и предстоит большая работа, но я хотел бы вас попросить, — он выразительно глянул на Наташу сверху вниз, с журавлиного своего поднебесья, — будьте осторожны, не заводите новых знакомств. И если вас вдруг что-то встревожит, пусть даже на первый взгляд чепуха — не стесняйтесь и немедленно звоните мне. Договорились?
Наташа кивнула. Они подошли, наконец, к воротам, таким же высоким, как и сам забор, выше среднего человеческого роста. Но следователю стоило только повернуть голову, и он наверняка увидел бы пятнистую от проталин, похожих на размётанные чёрные лоскутья, равнину, разделённую на две половины узкой чертой дороги.
— Спасибо, что проводили. — Сказал следователь, терпеливо дожидаясь, пока Наташа закончит возиться с замком. — Дальше мне через мост и направо, да?
— Да, правильно. Выйдете прямо к шоссе.
— А как-нибудь покороче нельзя?
— Это и так самая короткая дорога.
— Ну, ладно…
Он скользнул за ворота и оглянулся.
— До свидания, Наталья Николаевна.
Наташа хотела сразу же закрыть ворота, но всё-таки прильнула к оставленной щёлочке и стала смотреть вслед шагающему по лужам следователю. Вспомнила его глаза — прозрачные, точно камни чистой воды и пушистые, слегка волнистые волосы, изящные аристократические руки и тепло, которым, казалось, он дышал, и которого так не хватало Наташе в эти студёные дни. Но больше всего в следователе её удивило какое-то нервное сочувствие, которое он всё время пытался спрятать за равнодушными усмешками. Это было не простое сочувствие, какого (Наташа понимала) она вполне заслуживала. В этом человеке Наташа увидела необычайно искреннее редкое сострадание. А ведь по долгу службы ему, должно быть, ежедневно приходится копаться в грязи, становиться свидетелем трагедий и бед. Если он и вправду так впечатлителен — ему нелегко живётся.
Пальцы ног были как ледышки. Старые негодные сапоги! Стоило только выйти на улицу, как ноги уже мокрые. Стянув куртку и надев стоптанные тапочки, Наташа подтащила кресло к камину и вытянула ноги поближе к огню. Жар пламени — единственный друг, который мог позаботиться о ней в эту минуту. И Наташа была бы рада отдаться его снисходительным ласкам, но ей некогда было сидеть долго без дела. Ждала уборка и плита: скоро должен был прийти Андрей.
Наташе снились летние дни, переполненные каким-то отчаянным солнцем и утопающие в пышной зелени. И ни единого человека, вообще ни одного живого существа, только свет, малахитовая листва, сухие пыльные тропы, ряды пустых скамеек. А сверху точно сыпался ворох приторных цветочных запахов. Сны эти, начавшиеся после гибели деда, отнюдь не приносили забвения. Были они хоть и яркими, но короткими. Наташа всё думала об этом навязчиво грезившимся лете, чтобы не думать о пузатой склянке, наполненной небольшими белыми таблетками с едва заметным желобком посередине.
Перегнувшись через перила моста, он пытался поддеть рогатиной упавшую в воду шляпу, но никак не мог до неё дотянуться. Наташе показалось неловко останавливаться, и она хотела уже пройти мимо, но молодой человек, заслышав её шаги, поднял голову и весело улыбнулся:
— Вот уж никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь!
— Смотрите, уносит! — Крикнула Наташа, завидев, что шляпу подхватило течение.
— Ладно, не нырять же мне за ней.
Стоя рядом, они вместе смотрели, как шляпа, кружась и покачиваясь, уплывает всё дальше.
— А может, её где-нибудь прибьёт к берегу?
— Может, — охотно согласился он, — но мне что-то не хочется продираться сквозь камыши, к тому же, скорее всего, напрасно.
Теперь они смотрели друг на друга, подыскивая, что бы ещё сказать. Им обоим не хотелось обрывать эту неожиданную встречу.
— Жалко шляпу. — Негромко молвила Наташа, закрывая краснеющие щёки поднятым воротником куртки.
Незнакомец пожал плечами, не сводя с Наташи широко распахнутых улыбающихся глаз. Их взгляд словно восклицал: «Шляпа? Какие глупости! Это ведь даже забавно, если кому рассказать: уронил с моста шляпу и не смог выудить. А, вообще, ерунда! Посмотрите лучше, небо какое высокое, и солнце уже совсем весеннее».
— А вы, случайно, не в том доме за забором живёте?
— Да, а что?
— Ничего. Просто проходил мимо и думаю: «интересно, кто тут живёт?» Оказывается, вы.
— Да, я.
— Я подумал ещё, что в этом доме должна жить принцесса.
— А что вы думаете теперь?
— Думаю, что эта принцесса сейчас разговаривает со мной. Как вас зовут?
— Наташа.
— А меня Андрей.
С той минуты они встречались почти каждый день. Несмотря ни на какие дела. И Наташа не могла понять, как это раньше она жила без Андрея. В пустоте плыли пустые годы. Да разве это были годы — это были тягостные сновидения, от которых хотелось с досадой отмахнуться. Но не прошло и месяца со времени знакомства Наташи с Андреем, а сколько невиданного открыла она вокруг. Она удивлялась каждому своему вздоху, каждому глухому и нежному стуку в груди. Удивительное преследовало её, даже без дела стоящую у окна в ожидании звонка Андрея. Например, вон там, над лесом виднелся тонкий прорыв в облаках, и через него тёк золотой луч. А в тёплых световых струях не спеша, кружилась далёкая птица. То поднимаясь, то опускаясь. «Что ей нужно там, на одном месте»? —рождался в Наташе странный вопрос, и от внезапной догадки больно вздрагивало сердце — «Она любуется миром». А другая птица пролетела прямо над домом, на мгновение задержав взмах крыльев, чтобы переждать встречный порыв ветра. Нигде и никогда не видела Наташа той пронзительной чёткости, с какой обозначился на бледном небе чёрный силуэт птицы. Линии раскинутых крыльев точно вспыхнули ясностью и исчезли, взметнувшись легко и неистово. Наташа отошла от окна взволнованная и растерянная. Напряжённая тишина, телефон молчит. Но он скоро оживёт, потому что на другом конце провода нетерпеливой рукой Андрей снимет трубку и прокричит в неё своё обычное: «Привет, Наташ! Я так соскучился, во сколько встречаемся?» И Наташа, назначая время и место, будет чувствовать себя птицей с прямыми острыми крыльями, которые впитывают солнечное тепло и сдерживают натиск ветра, позволяя ей любоваться миром.
Во время свиданий, то коротких, то длинных, в зависимости от обстоятельств, Андрей, казалось, светился счастьем, но, к смущённому удивлению Наташи, ни разу даже не обнял её. Сначала она воспринимала сдержанность Андрея как трогательную робость или как заботливое опасение спугнуть ту чистую нежность, которую они дарили друг другу взглядами, но всё чаще и чаще, мысленно прильнув к дорогому телу, она про себя просила Андрея сомкнуть вокруг неё сильные и добрые руки, наградив её плечи нежной горячей тяжестью.
Однако случилось это только когда, разбуженный звонком Наташи, всклокоченный и возбуждённый, Андрей примчался к ней в ту жуткую ночь гибели деда. Час назад вернувшаяся из морга, вздрагивающая от яростных приступов мелкой дрожи, как больная собака, Наташа уткнулась мокрым от слёз лицом в грудь Андрея и даже сквозь свитер ощутила на спине каменный холод его замирающих пальцев. Тогда же она впервые заметила незнакомую тёмную глубину в его глазах и неприятно-резкую складку, пролёгшую от крыльев носа к кончикам тонких губ. Перехватив взгляд Наташи, Андрей тряхнул белокурой головой.
— Сволочи! Как старик мог им перейти дорогу? А если уж и помешал чем-то, ну, ткнули бы ножом. А то — забить ногами! Поймали хоть кого-нибудь?
Наташа пискнула: «Нет!», и снова всё преломилось и поплыло перед глазами. Сначала Андрей настойчиво пытался добиться от неё чего-то, потом ушёл, долго хлопал дверцами буфета на кухне, наконец, вернулся с бутылкой водки и быстро наполнил две хрустальные рюмки. Наташа вслед за Андреем залпом проглотила, давясь, жгучую горечь, и слёзы постепенно отступили, прошёл озноб, захотелось спать. Всё ещё всхлипывая, она положила распухшую от тупой обволакивающей боли голову на стол, но Андрей поднял её со стула, подхватил под коленки и отнёс на диван, укрыв тяжёлым покрывалом. Наташа, однако, спала недолго. Разлепив горячие веки и оглядев, пустую комнату, она принялась звать Андрея, почти до истерики испугавшись, что он ушёл домой. Но он был рядом. Он коротал ночь на кухне, и когда появился, от него грубо несло водкой, а глаза были неестественно трезвые, ясно-прозрачные и усталые.
— Не пей больше. — Шёпотом попросила Наташа, обвивая его руку повыше локтя, где мгновенно затвердел под её пальцами бицепс.
— Я не пью. — Просипел он, тяжело отведя в сторону пронзительный, алмазно-твёрдый взгляд.
— Всё будет хорошо. — Наташа нашла свой голос неожиданно ровным.
Андрей взглянул на неё с удивлением.
— Ты знаешь, — внезапно оживляясь, продолжала Наташа, — я, вообще-то, везучая. Когда я была маленькой, дедушка возил меня в гости к моей тёте. Мы гостили там долго, около месяца. Однажды взрослые оставили меня одну, и я от скуки бродила по дому. В ванной работала старая стиральная машина. Крышка была снята, и я заглянула внутрь. Мне показалась занятной вертушка в виде пропеллера на дне. Она вращалась так быстро, что превратилась в один полосчатый круг. Мне нестерпимо захотелось потрогать её, и я почти уже коснулась пальцами вспененной воды, когда кто-то схватил меня за шиворот. Это был дедушка. Как он потом кричал на меня! Я даже не сразу поняла, что секунду назад он спас мне если не жизнь, то по крайней мере руку. Видишь, опоздай он хоть на миг, и меня бы уже не было в живых.
Наташа подумала, что сейчас Андрей в порыве любви и жалости, наконец, сам привлечёт её к себе и станет утешать поцелуями — глаза его и вправду вспыхнули странным огнём — однако, он остался неподвижен.
— А вчера, — пытаясь преодолеть тревогу, Наташа улыбнулась, — представляешь, вчера меня чуть не сбила машина. Правда. Какой-то сумасшедший. Видел же, что мне некуда деться и всё равно гнал, даже не сигналил… Андрей!
Наташа приподнялась на локтях, с ужасом вглядываясь в его искажённое судорогой лицо.
— Андрей, что с тобой?
Он закрыл побелевшее лицо руками.
— Похоже, перебрал я немного, Наташ… Прости. Должен был поддержать тебя, а сам…
— Ну что ты! Без тебя я здесь помешалась бы.
— Понимаешь, тоска вдруг накатила. Мерзость эта вонючая вокруг, выродки, нелюди… И ты, маленькая моя, теперь совсем одна среди них.
— Я не одна, я с тобой. Ты же меня не бросишь?
— Наташа!
— Посиди со мной, ладно? А то напьёшься ещё, что я буду тогда с тобой делать?
Они были рядом всю ту долгую слепую ночь. Сквозило холодной свежестью в форточку. Уютно потрескивал огнь в камине, едва слышно гудел дымоход. Как всегда необъяснимо поскрипывал пол. Наташа то забывалась тяжким и жарким, как безнадёжная погоня сном, то лежала с открытыми глазами, не сводя их с любимого, задремавшего у её ног.
Расстались они на рассвете. Наташа чувствовала себя на удивление бодрой и отпустила Андрея до вечера, напоив его крепким кофе. Это было за день до того, как к ней приходил следователь. Она ждала Андрея и после его ухода, только напрасно. Дома у Андрея, как на зло, никто не брал трубку, и Наташа начала уже поддаваться отчаянью, когда вдруг позвонил он сам.
— Привет, Наташ. Замотался совсем, только что с работы. Как ты там одна?
— Ничего. Я одна почти не была: девчонки одноклассницы заходили. И следователь.
— Да? Ну и как, что?
— Ничего. Дурачок он какой-то.
— Ну, всё-таки что-нибудь он сказал?
— Сказал, есть намётки и не велел заводить новых знакомств. Андрей, ты чего молчишь?
—Я думаю. Действительно, чудной какой-то. При чём тут новые знакомства?
— Не знаю. — Вздохнула Наташа, у неё было тяжело и неспокойно на душе.
— Ладно, слушай меня. Я на этой неделе, наверное, ещё несколько дней буду занят, но и одну тебя оставлять тоже не хочу. Поэтому живо бери зубную щётку, бельишко, учебники и дуй ко мне домой. С родителями я договорился.
— Когда? — Ошарашено спросила Наташа, хотя всё время со смерти деда с замиранием сердца ждала этого предложения и теперь втихомолку ликовала, потому что получила подтверждение тому, что Андрей совершено такой, каким она представляла себе своего принца.
— Когда? Сейчас, конечно! Знаешь что, я, пожалуй, возьму у друга машину и заеду за тобой.
— Не надо, Андрей, ты же устал. И потом, я не знаю… Мне как-то неловко.
— Наташка! Ну не прикидывайся ты ломакой. В общем, так — собирайся, я еду.
— Нет! — Она успела прежде, чем он положил трубку. — Я приеду сама. Пока.
— Пока. Не задерживайся. Жду.
Сейчас, разглядывая таблетки сквозь толстое зеленоватое стекло, Наташа вспоминала каждое слово того телефонного разговора. Нет, ничего не могло встревожить её. Голос Андрея был такой, как всегда — немного виноватый, но он ведь обещал приехать и не сумел, немного дрожащий, но это от беспокойства за Наташу, ведь ей придётся добираться к нему уже по потёмкам. Нет, никто, даже самый стреляный воробей ничего бы не заподозрил.
Когда Наташа почти уложила вещи, раздался телефонный звонок. Нехорошее предчувствие, проснувшееся вдруг и впрямь было связано с Андреем: неужели у него что-нибудь изменилось? Но чужой встревоженный голос в трубке сказал:
— Наталья Николаевна? Слава Богу, вы дома. Это следователь Потапов. У меня новости для вас. Вам знаком некто Андрей Мирошенко?
Наташе показалось, что земля, небо, весна — всё сделано из стекла, и по этому стеклу разошлись во все стороны трещины, и то там, то тут начали сыпаться отколотые кусочки.
— Почему вы мне о нём ничего не сказали? Вы ведь недавно с ним познакомились? — Вот, именно. В начале месяца. — Он очень даже при чём. Вы сейчас одна? Тогда постарайтесь взять себя в руки. — В порядке? Так вот, вполне вероятно, что Андрей Мирошенко причастен к убийству вашего деда. — Наталья Ник… Наташа! Что с вами? — Я объясню, объясню, конечно. Я тут поднял сводку по области за последние полгода. Всё, что касается махинаций с недвижимостью. Двое пострадавших сообщают, что документы на оформление продажи жилплощади были представлены им мужчиной и женщиной, женщина точь-в-точь похожа на ту, которая приходила к вам. Её до сих пор не нашли, но благодаря свидетелям была установлена личность. Это ранее судимая гражданка Светлана Мирошенко. Они с мужем давно не живут по месту прописки. Выяснить его личность, как вы, наверное, уже понимаете, тоже не составило труда. Вы меня слушаете, Наталья Николаевна? — Я не оставил без внимания и проверки сведения о ваших недоброжелателях, мне, знаете ли, на моей работе довелось повидать всякое, и ваша соседка по парте, кстати, она больше не держит на вас зла, обмолвилась, что видела вас с очень красивым светловолосым молодым человеком. Его ведь зовут Андрей? Он вам и свою настоящую фамилию назвал? Наталья Николаевна! Как вы могли ничего не сообщить мне? — Что-что? Личное дело? Да вы понимаете, что почти уже месяц находитесь в смертельной опасности? — Как к нему? Какие родители? Вы слышали, что я вам только что сказал? — Когда? — И вы должны будете идти одна через мост, потом через лес? — Очень хорошо, просто прекрасно, Наталья Николаевна. Не вздумайте высовывать носа из дому. Ворота у вас заперты? — Не проверяйте, не надо. Минут через десять к вам подъедет старшина Соседов. Он будет с автоматом вы не пугайтесь. Пейте с ним чай, смотрите телевизор. Завтра утром я позвоню вам, или, лучше, заеду. — Наташа, — голос следователя упал вдруг тоном ниже, и Наташа снова почувствовала на себе взгляд его глаз — чистых живых озёр. Он так тихо и так тревожно произнёс её имя, что она заплакала, беззвучно и неудержимо. А он растерялся, и, торопливо бросив: «До свидания», положил трубку.
Шатаясь на подгибающихся ногах, Наташа обошла комнату по кругу и остановилась перед зеркалом, вглядываясь в потусторонний серебрящийся сумрак. Любимое платье Андрея было на ней цвета красного вина, если смотреть сквозь бутылку на свет, и длинный тонкий шарф из сиреневого шёлка. Наташа вдруг вспомнила, что всякий раз, облекаясь в этот наряд, потому что он очень нравился Андрею, она словно загоняла вглубь какой-то неясный протест. Она считала, что ей просто не шли эти цвета — напоминающая что-то зловещее комбинация пурпурного и фиолетового. И ещё Наташа вспомнила, как однажды Андрей курил у окна, а она, занимаясь чем-то своим, посмотрела вдруг на его спину, и привиделось ей, что это не спина, а стена — глухая серая, как их забор.
Первый шок проходил. Подкрадывалась реальность. Если правда то, что сказал следователь, тогда ничего уже не будет, ни счастья, ни весны, ни жизни. Наташе почудилось, что на неё набросили тяжелую сеть. Но кто и по какому праву распорядился Наташиной судьбой? Кто смеет отдавать ей приказы? И чего ей ждать теперь здесь, в пустом доме? Старшину Соседова с автоматом?
Наташа отвернулась от своего отражения, бросилась в коридор, привычным движением собрала волосы под беретку, надела куртку и сапоги и выбежала на улицу. Ворота оказались незапертыми, а за ними ждала весна, ждала синий ветер, ждала разбухшая мягкая глухая тьма. Снег почти весь сошёл, а небо было затянуто облаками. Но ведь это не навсегда. Наташа с улыбкой взглянула вверх — какая тонкая газовая вуаль. Если бы встать на цыпочки и дотянуться туда, к небесам – даже лёгкого мановения руки было бы достаточно, чтобы отодвинуть её. И запели бы звёзды.
Да почему же она так наивно и просто поверила следователю? Откуда эта овечья покорность? Едва наткнулась на препятствие и тотчас же перевернулась вверх брюхом, как рыба, измотанная течением. Что есть у следователя? Имя и приметы. Не так уж мало, конечно, но и не так уж много. Почему бы ни допустить простое совпадение. Ведь речь-то идёт об Андрее, об её Андрее! Высматривая под ногами стальное посверкивание луж, и чувствуя, как сочится сквозь худые швы в сапогах ледяная влага, Наташа твердила себе: «Всё когда-нибудь кончится, и когда выяснится правда, я скажу ему: «Всё было против тебя, и факты, и люди, но я наперекор всему верила, что ты невиновен. Любящее сердце не ошибается». И никто не сможет описать то чувство, которое проснётся тогда одновременно в юноше и девушке, соединяя их навсегда.
Сколько же раз ходила Наташа по этой дороге. Она не сомневалась, что запросто могла бы нарисовать каждый куст на обочине, не пропустить ни единого камешка или ямки, но непривычная после искрящихся снежных далей тьма, в два счёта сбила её с толку. Наташа то соскальзывала в незнакомые канавы, то натыкалась на неизвестные буераки. Ей вдруг показалось, что уже вечность бредёт она без дороги, и не существует больше ни дорог, ни времени, а только затопленное холодной тьмой пространство. Окончательно запутавшись в каком-то кустарнике, Наташа остановилась, чтобы поискать ориентир, и с облегчением поняла, что если она и сбилась с пути, то вовсе не так безнадёжно: вон блестит позади река, и как ни в чём не бывало, чернеет мост, только шоссе почему-то не было видно.
И тут что-то схватило её за лицо, накрепко зажав рот. Не человек. Прикосновение человека не может быть таким жёстким и грубым. Наташу с силой приподняло вверх, и она напрасно брыкалась, отчаянно колотя пятками воздух. И вдруг звериная хватка ослабла. Наташа полетела в холодную грязь, проехавшись по ней ладонями. Замерла, смешно распластавшись. И поняла, что секунду назад в невероятной близости от её головы просвистела пуля. Словно материализуя её мысли чей-то голос прокричал где-то недалеко:
— Кто стрелял?
Другой невидимка откликнулся:
— Потапов, товарищ майор.
— Потапов! — Продолжалась странная перекличка. — Где Потапов? — В воздухе затрещала остервенелая матерщина.
Напрягаясь изо всех сил, Наташа подняла голову. Шагах в двадцати от неё плясали жёлтые круги и, пересекаясь, шарили по земле тонкие световые столбики. Она молча ждала, когда один из этих столбиков уткнётся в неё. Наташу подняли, потрясли за плечи. Потные блестящие лица понеслись вокруг диким хороводом пока она не выхватила взглядом одно лицо с прозрачно-тёмными по-детски испуганными глазами.
— А если бы промазал, журавель ты долговязый? — Гаркнул кто-то над самым Наташиным ухом, и запрыгали оскаленные рты, заходили вверх-вниз кадыки.
Наташа вырвалась из чьих-то успокаивающе властных объятий и обернулась. Кто-то неохотно шевельнул лучом своего фонаря, чтобы она могла увидеть мужчину, распростёртого на земле лицом вниз и сжимающего в мёртвом кулаке небольшой нож с горящим бликами лезвием. Она сразу узнала, кто это был, и, присев, закричала от ужаса.
Наташа положила пузырёк в один карман куртки, маленькую фляжку с водой — в другой. Зазвонил телефон. Это, наверняка, был следователь. Последние дни он не давал Наташе покоя и всё время нёс какие-то глупости: «Все пройдет. Только не верьте весенним чувствам». И Наташе приходилось делать вид, что она не замечает его, и вообще никого и ничего вокруг не замечает. Вот и сейчас она терпеливо ждала, когда иссякнут телефонные трели, и после наступления унылой тишины, не оглянувшись на пороге, вышла из дома.
И не смогла не улыбнуться весне даже сквозь боль, к которой, впрочем, она успела привыкнуть. Не привыкла она только к этому миру, меняющемуся на глазах. Уже давно Наташа подметила про себя, что вот, например, к зиме можно привыкнуть, сначала, конечно, потосковав, а потом, смирясь, без метаний досмотреть до конца этот черно-белый сон. Можно привыкнуть к лету, быстро и незаметно, как привыкают ко всему хорошему. А вот к осени и к весне привыкнуть нельзя никогда — всё кажется, что несёт тебя куда-то неведомая сила то ли по твоей воле, то ли по своей. И ничем не унять перекрывающую дыхание беспричинную тревогу. А ранней весной, к тому же, начинают преследовать тебя какие-то неугомонные назойливые надежды, — чем грязнее, неуютнее, суетнее на земле и в небе, тем эти надежды необъятнее и светлее. Это, должно быть из-за того, что всё вокруг меняется, и тебе начинает казаться, что вот-вот, стоит лишь завернуть за угол, что-нибудь изменится и в твоей судьбе. Не менялось. Злорадно потешался март. Но каждый год Наташа ждала его. Ведь вся суть весны заключается в марте, а, может, и в конце февраля, когда появляется в небе особый свет, опасный стремительный тонкий, как удар рапиры. Наташа начинала предчувствовать этот свет задолго до его прихода, и, глядя в отягощённые снеговыми тучами небеса, знала — он близко, он уже мчится к ней, фехтовальными выпадами опрокидывая преграды на своём сверкающем пути. Вот в такое-то время, обманутых разбушевавшимся солнцем прохожих, доверчиво скинувших шубы, стережёт в подворотнях ветер — проказливый мальчишка-хулиган. И забавно наблюдать за ними через мутноватое автобусное окно.
Уходя надо прощать. Всем. Всё. И Наташа простила плутишку март за слякотные распутья, за беззащитную наготу перелесков, за растерзанные на кусочки облака. Последние часы надо прожить торжественно и тихо. К тому же злись, не злись, не выпросить раньше времени ни тепла, ни нарядности майской.
Она шла краем пустынного кладбища и думала, как их много, как много — оградок, просевших каждая на правый или на левый бок, тщедушных дверок, колченогих скамеек и памятников, где в аккуратном овальчике — лицо погребённого, далёкое, невнятное, неспособное отыскать прочное место в памяти, как и очертания бесцветных облаков. Но знакомых лиц Наташа здесь не искала. Дед был похоронен на другом кладбище, а на могиле того, к кому она шла сейчас, не было ещё ни памятника, ни оградки, ни пропитанной холодом бурой травы, только жестянка с именем и цифрами. Наташа остановилась у свежего холмика, покрытого одиноким венком. Человек, который так хотел, чтобы она умерла, сам лежал теперь здесь, непостижимым образом заперев в своём гробу и её. И у неё не осталось больше сил колотить изнутри по глухим доскам.
Но где же были раньше эти просторы и выси, зелёные брызги почек, яркие и весёлые, как огоньки прищуренных в улыбке глаз? Неужели и правда идущее своим чередом время, ведущее за собой настоящую земную весну способно пощадить человека и подарить ему, нет, наградить его по заслугам этой спокойной лёгкостью, с которой думалось на безлюдном погосте о Смерти. А после, пропустив через себя Смерть, всю, до последней могильной песчинки, ты наталкиваешься вдруг на Жизнь, и уже не спрашиваешь в бессмысленной тоске, по какой такой неведомой причине к ней, к Жизни из молчаливого колыхания небытия Кто-то Всеведущий и Всемогущий, вызвал Своей волей именно тебя.
От насыпи, за которой шумело шоссе, в сторону Наташи бежал кто-то, размахивая руками, чтобы не потерять равновесия на размытой ручьями дороге. Не верьте весенним чувствам. Пройдёт март, унеся с собой ноющую боль и судороги перерождения. Но для этого нужно время, а молодость не терпит ожидания. Однажды обманувшись, молодость не верит больше никому.
Наташа вынула из кармана и бросила на рыжий могильный холм пузырёк, издавший звук, который получается, когда трясут детскую погремушку. И тот спешащий человек, как будто почувствовав, что опасность миновала, перешёл на быстрый размеренный шаг.
Наташа ждала его не двигаясь, и сосредоточенно слушала, как её истерзанное стужей тело безжалостно и больно пронзает счастье.