Кусок 10. Останній танок Їжака Федіра
После длительного путешествия водами украинских рек, оказался Тугарин на берегу одной из самых таинственных рек калиновой страны - реки Снов. Была она медленна и мала, часто терялась среди заросших равнин Полесья, так же таинственно исчезая и возникая среди дубовых пущ и березовых рощ. Река была чиста, поскольку как не пытались строить на ней заводы, но напрочь исчезали предприятия, ещё задолго до пуска в строй. Хоть денег в стране Советов было много, но всякий раз выдумывать объяснения начальству, куда делся завод, надоело и потому река Снов была оставлена в покое вплоть до объявления заповедником. Благодаря малолюдности человека, природа края процветала, росли редкие растения, плодилось разнообразное зверьё, даже из соседней Белоруссии переселились зубры. Вслед за ними потянулись сюда и браконьеры, хотя отдаленность от дорог и густота лесов мешала злодеям вполне утолить аппетит своей жадности.
Среди этой густоты на крутом бережку и стояла хижина ижака Фэдира, тихого жителя этих мест, молчуна и отшельника. Жил среди шелеста листьев, среди течения воды, шорохов падающих снежинок и пения соловьев уже много лет. С тех самых пор, как сбежал из городской суеты.
Согласился Фэдир принять к себе израненного и ослабшего Тугарина, потому что на себе знал каково быть на грани смерти, каково шататься на ветру ран. Долго лечил раненого йижак, прикладывал к уставшей героической плоти компрессы из целебных корешков, поил укрепляющими отварами, кормил ягодами и рыбными бульонами. Тугарин терпел лечение, почти не стонал и только спрашивал, скоро ли сможет продолжить свой путь к голове Гриши. Фэдир молчал. Жизнь огорошила его так, что язык отнялся, зато выросли по всему телу длинные и острые иглы разочарования.
Может быть история его не совсем относиться к походам Героя, но мне она показалась интересной. На правах соавтора размещаю её.
История йижака Фэдира
До поры до времени был он обычным зверьком, строил планы, имел мечты. Даже влюбился и сердце зажигалось, кружилась голова при одном только её появлении. Когда расставались, то долго и сладко вздыхал. Он был уверен в том, что живёт в наилучшем из миров, потому что в нём жила она. Он был уверен, что счастье достижимо, как козырёк дома. Строй, клади кирпич за кирпичём и ты достигнешь козырька. Ничто не в силах этому помешать. Он работал, он старался, он укладывал свои кирпичи с любовью и хотя стены росли медленно, у него не было сомнений, в том, что дом его счастья будет построен.
И вдруг телефонный звонок. Голос малознакомого человека вежливо сообщил, что её убили. Дальше должны были последовать вопросы, голос ждал этих вопросов, но Фэдир положил трубку. И увидел дыру, огромную дыру в своей стене. Он почувствовал рядом с собой пустоту. Будто важный кусок его жизни тупым ножом вырезал неизвестный мясник. Он всегда думал, что жизнь это объём, а теперь увидел, что это плёночка, тончайшая пелена, старающаяся скрыть глыбы бреда. Эдакую мутную и душноватую субстанцию, чуть похожую на ночную боль. Пока цела пленочка, можно не замечать подноготной, но вот возникает дыра и из неё так и тхнёт пустотой, ужасом, бредом.
Фэдиру стало страшно, он присел на пол и заплакал, как маленький ребёнок. Он плакал долго, может быть час, может быть два. Хотя нужно было встать и куда-то идти, что-то делать, потому что он был взрослый мужчина, потому что дело женщин и детей бессильно плакать, а его дело действовать.
Но он сидел ошеломлённый. Первый раз он задумался о смерти. И раньше бывало, что люди уходили, но как-то бесследно. Они не имели корней в его жизни и смерть сдувала их как былинки. Её смерть вырвала с куском жизни, оставив по себе дыру. Дыру, которую нечем было заделать, нечем закрыть, чтоб не тянуло тем гадким холодом.
Пришли из милиции, что-то спрашивали, он невпопад отвечал. Он постигал смерть, подошёл к краю дыры и заглянул в её черную пустоту. Смерть. Как это. Как она могла стать трупом, тот миг и что произошло, что происходит, когда человек умирает, вдруг становясь бесцельным куском остывающего мяса.
Его куда-то повели, он не замечал кривых улыбок и грубых толчков. Он вспомнил смерть старушки соседки. Желтая сухая кожа, натянутая на костях, подвязанный рот. Тогда он дежурно вздохнул и прошёл мимо, отговариваясь тем, что есть жизнь, есть смерть, таков закон и нечего зря убиваться. Дворник старый, молодым вперёд шагать. Как и большинство, он отмахивался от смерти, как от мухи, не слишком назойливой, но неприятной. Быстро забыл, кладка кирпичей отличное средство от лишних мыслей.
Теперь она умерла. Будто собака к маслаку, он с разных сторон подходил к этой мысли и не мог её разжевать для себя. Та женщина была в нём, была им, очень большой и важной частью его. А теперь её не стало. Он отчаивался, пытался не думать об этом, но маслак оборачивался глыбой, которая давила и от которой не отвертеться.
Что-то спрашивали, он снова отвечал невпопад или молчал, он думал о том, что произошло. Если бы ему дали подписать какие-то бумаги, он бы подписал, задуманный. Но следователи были молодые, опыта мало и решили признание выбивать, потому что явно он. Мало того, что клинки к бабе подбивал без особого успеха, так ещё и под дурочка косит. Вроде дебил, отвечает путано, замолкает на полуслове, задумчивость изображает. Ничего, мы эту сволочь на чистую воду выведем. Суетились следователи, потому что дело на слуху, весь город говорил о жестоком убийстве, двенадцать ножевых ран, изнасилование, следы сигарет на теле. Показали на центральном телевидении, генерал приказал кровь из носу, а извергов найти.
Пускали кровь из носа и всяко, подвешивало ласточкой, слоника делали, а он молчит. То есть совсем. Ни тебе матов, ни мольб. Хрякает только под ботинками бессловесной массой. А следователи молодые горячие, им чистосердечное признание нужно, чтобы наверняка. Тем более доказательной базы шиш. Всё сволочь замазал, концы в воду. Даже сперма не его, а сообщников показывать не хотел. Убили бы, но надо было на суд предъявить хоть кого то.
Бить перестали, чтоб сошли синяки да ссадины поджили на морде. Убийцу то жалеть не будут, собаке собачья смерть, но опять же телевидение обещалось, так что всё должно быть чики-пики.
Он валялся в одиночной камере и плакал. Ему было страшно. Ему вдруг открылась необратимость произошедшего. Он и раньше знал, что мертвые не возвращаются, хотя часто ловил себя на мысли, что не удивился бы, увидь он вполне здравствующего покойника. Иванов умер, а через полгода был встречен на рынке с кошелкой помидоров. Хотя конечно, такого не будет. Но одно дело знать, а другое прочувствовать. Познать. Сейчас это слово используют остряки для замены более грубых глаголов, описывающих меж и внутри половое общение. Но познать это значит прожить что-то, вжить в себя. Он вжил в себя её смерть, частично умер.
От этого ему было безумно тоскливо и страшно. Даже умереть не хотелось. Умереть внешняя мысль, он же был внутри себя, догрызая мысль и становясь всё мертвей. Не задумывался почему его били и где он. Был поглощён смертью и не мог отвлекаться на что-то другое.
Его повели в суд. Усадили в клетку, окружили дюжими охранниками с автоматами, полный зал людей, много знавших его лично. Всеобщая гадливость, только у некоторых удивление. Неплохой мужик, не без странностей, но вроде безвредный, а тут такое. Её родители кричали, что лучше бы их убил, требовали его смерти. Душно, пахло потом, прокурор с зелённым лицом, часто пердел, видимо хворал желудком. Много мух, наглые такие.
В дыру оставленную её смертью обильно потёк бред. Фэдир увидел те многочисленные хвосты, которых долго не хотел замечать. Те же мухи, они бегали по лицу, нагло лезли в рот и глаза, эта жара, запах пота и блестящие лица в капельках, долгие разговоры прокурора и судьи, похожих на актеров самодеятельности, которые разучили роль хорошо, но играют до крайности глупо. Все эти ссылки на Законы и параграфы, вопросы, вопросы, вопросы, сказать последнее слово, а что он мог сказать?, вопли её матери, крики из зала, два раза он обмочился и сидел тихо в остывающей лужице, пока судья не приказывал переодеть. Иногда тошнило или бросало в дрожь или казалось, что воздух начинает слоиться, покрывается рябью, сетью мелких трещин, которые, казалось, вот-вот разрушатся и предъявят то, что скрывалось за ними от человеческого взгляда.
Кривился и закрывал глаза, чтобы не видеть этого бреда. Иногда даже думал выковырять их, чтоб не служили воротами для помоев. Но выковыривать было нечем, даже шнурки забрали, ходил в дырявых тапочках, припадая на одну ногу, ушибленную во время побоев да так и не отошедшую.
Несмотря на полную бездеятельность адвоката дело разваливалось. Уж слишком белыми нитками шито. Оружия не найдено, сперма не его, сомнительные мотивы, его видели во время убийства в другом месте. А главное нет признания. Было бы, тогда на всё можно плюнуть. И хоть бы этот идиот пальцем пошевельнул, чтоб себя спасти. Но идиот сидел себе в клетке, будто не живой. Мухи садились ему на лицо и безбоязненно грызли, он не замечал и доходило до того, что охране приходилось отгонять насекомых, а все думали, что вот как притворяется! На смягчение наказания рассчитывает. Дураком притворился, мухам себя на съедение отдаёт, хитёр бобёр.
Была назначена психиатрическая экспертиза. Врачи долго пыхтели над диагнозом, настрогали что-то неудобоваримое на семь страниц и судья понял как быть. Отпускать нельзя, потому что давит милиция, потому что другого подозреваемого нет, а оставить жестокое преступление без наказания нельзя, и так в городе бешенной рост тяжких преступлений. Но и в тюрьму садить дурачка как-то совестно. Всё-таки явно не он. Тут же была возможность отправить его на вечное излечение в специализированную больницу. Какая разница идиоту где быть, ему везде божья роса.
Отвезли Фэдира в лечебницу, где через несколько лет судилось ему помереть от бескормицы. Стрелять по причине стремления в Европу было нельзя, а коли тишком-нишком голодом уморить, так и ничего. Фэдир и так был не очень то жив, легко бы умер, но была ему другая судьба.
Однажды случилась буря, небывалая в этих спокойных этих местностях. Сорвало с лечебницы крышу, выбило окна, бедлам начался и пожар. Когда поутру милиция приехала сумасшедших собирать, то нашли не всех. Решили, что унесло отсутствующих бурей, на то и списали. А Фэдир просто ушёл подальше от противной гари, много дней брёл, пока не наткнулся реку с лесистыми берегами, где упал отдохнуть.
Когда проснулся, то понравилось ему место, решил уж больше никуда не идти, тут и жить. Вырыл в земле яму, накрыл сверху деревиной да листьями, так устроив себе жилище. Успел осенью насобирать грибов да ягод, тем зиму и существовал. За это окрестное зверьё прозвало его йижаком, а вскоре и иголки стали расти у него по всему телу. Иголки не нужны когда есть кто-то рядом, когда есть кому прижаться к тебе и тихо посапывать на плече. Для одиночества иголки в самый раз, а Фэдир был одинок в этой тишине густого леса.
Жил. Он не знал зачем, но не знал и зачем умирать. Постепенно придумал как ликвидировать дыру в себе. Заделать её было нечем, тогда он просто свернул пелену своей жизни. Сдёрнул, как дырявую скатерть. Сила дыры в том, что она пустота посреди наличия. Убрать наличие и пустота окажется среди пустоты растворится в ней, побьёт саму себя. Дыры не стало, потому что всё стало дырой. Дыра перестала сильно досаждать, потому что она не оттенялась больше на фоне наличия. Бред был повержен бредом. Фэдир жил. Иногда ему снилось что-то светлое из прошлого, он даже улыбался, но пока просыпался, всё напрочь забывал.
Когда ему принесли раненого Тугарин, то принял безропотно и стал ухаживать. Молча и заботливо. Ему не было интереса до Тугарина, пугали его горячие шептания и полночные всхлипы. Герой плакал по Юлии Владимировне, бредил Юлией Владимировной и клялся, что скоро выздоровеет и придёт.
(Среди куч вонючего мусора ползал я, ища пропитание. Уже добыл краюху хлеба в яичных очистках и застывший кусок картофельного пюре, два огрызка пирожков с ливером. Был я голоден, два дня хворал и не мог выбраться на свет белый. Кружилась теперь голова, хотелось вцепиться в еду и таять её во рту, ворочая языком, размазывать по нёбу, чтоб быстрей прошла она вниз и успокоила ноющий желудок. Голодал я многие годы, весь привык к несчастьям и холоду, но желудок, предатель слабый, ещё бунтовал себе в угоду. И сейчас командовать пробовал, я сопротивлялся и злился, как будто чувствовал, что не время ещё есть. Отговаривался, что ещё поищу, может мяса найду. А сам ждал, сперва не понимал и ждал, потом понял и ждал, потом вовсе охватил меня дикий восторг и сладостное предвкушение.
Ковылял меж зловония и дрожал, когда началось. Услышал я неслышимое и понял непонятное! Геройский голос явился мне! Герой жив! Не только жив, но и несломлен! Такое шептал он в неизвестном далёке: Жди меня розовогубая Юлия Владимировна, жди меня молочная Юлия Владимировна, жди меня остроколенная Юлия Владимировна, жди меня волнующее море темнорусых волос Юлия Владимировна, жди меня солнце души моей, песня сердца, живая вода жизни моей Юлия Владимировна, жди меня глаза бездонной нежности Юлия Владимировна, жди меня белых рук тёплый мрамор Юлия Владимировна, жди меня утоляющий ручей жажды моей Юлия Владимировна, жди меня, жди, скоро приду я! Приду, приду, приду, приду, брошу в ноги тебе голову Жабы, своей маленькой ножкой оттолкнёшь ты мерзость века и паду, паду я на колени пред тобой, повелительница моя, царица неба и земли, калинокровная Юлия Владимировна!
Дрожи Жаба! Преждевременна радость твоя и неотвратимо наказание твоё! Жив Герой и будет праздник освобождения страны моей!
Удалился я в нору свою и хохотал, позабыв про голод и хвори. Одно дело совершать озимый посев и ждать, когда же взойдут семена сопротивления, другое дело знать, что есть росток и скоро низвергнет он Пакостника! Дрожи Жаба! Ждите люди, не впадайте в отчаяние, жив Герой и придёт!
Набирается он сил, потому что многотрудное дело любовь, кому она по плечу, тот получает от неё подкрепление великое и востократ сильнее обычного человека. А уж Герой был в любви! Чудилось ему, как стоит на коленях, как скользит заскорузлым от битв лицом своим по нежной коже ног её, как погружается в теплую тишину лона её, как вспоминает жизнь свою до рождения, как прислушивается к деликатным звукам тела её и возбужденно ворочает головой и клитор её упирается в затылок и начинает умиротворять и засыпает Герой, как маленький ребёнок, весь погружённый в ласку Юлии Владимировны, в зефирное её тело, от которого не оторваться. Маленьким ребёночком чувствует себя Герой, маленьким ребёночком в корзинке, несомой великой рекой. Плачет Герой и снятся ему желто-голубые сны и хорошо ему и привольно и шепчет он тихо-тихо, чтоб не услышал никто кроме неё: Юлечка, Юлечка, Тимчик, клубничка, мёд мой цветочный, розовый весенний мёд Юлия Владимировна! И засыпал и утишалась боль многочисленных ран его и прибывали силы и розовели щёки и скрежетали зубы. Всё благодаря ей, невозможно прекрасной Юлии Владимировне, светилу и радости скромной Геройской жизни.)
Тугарин на берегах реки Снов
В думах о ней да от ухода Фэдира стремительно выздоравливал Тугарин и через неделю мог уже подниматься с ложа своего. Держась ближе к стене выходил он на берег реки и отдыхал, глядя на медленное течение вод. Иногда пробовал на вкус воду и по слабости сладости понимал, что далеко отсюда Юлия Владимировна окунает своё прекрасное тело. Кстати, учёные, тайно от Жабы, анализировали сладость вод и пришли к выводу, что состоит Юлия Владимировна из сахара, причём не обычного бурячного, а диетического фруктового. Впрочем, Тугарин об этом не знал, а лишь вздыхал и трогал свои мышцы, тщась ускорить момент, когда нальются они силой и будут мощны, как раньше, чтоб снова выступить в поход.
Меж тем вся Украина дрожала. Жаба, ничуть не успокоеный победой, дал строжайшее указание найти беглеца. Прихлебатели из свиты пробовали убедить, что он мёртв и нечего боятся, но Жаба чувствовала холодок на шее. Холодок на том самом месте, где вонзится оружие Героя и будет отрублена голова чудовища.
-Искать, блять, а то ноги повыдёргиваю!
Сейчас уже как-то не вериться, но чудовище выражалось именно так, приберегая безматную речь лишь для международных делегаций.
Приказание его было законом и город за городом, село за селом, поле за полем и лес за лесом проходили слуги Жабы, проверяя погреба, заглядывая под кровати, раскапывая могилы и вспарывая животы беременным. Тугарин должен был найден, пусть для этого осушат Днепр, раскопают Карпаты и сведут на пеньки Полесье. Жабе красоты природы были ни к чему, лишь бы устоять у власти. Поэтому приказ был что хочешь делать, а найти бунтовщика.
Уж делали. Застонала Украина, задрожала от ужаса перед распоясавшимися душегубами, кровь потекла реками, языки вырывали, руки рубили каждому, кто хоть чуточку голову подымет, подозревая врага и тугаринского пособника. Мучили нещадно, но не знали ничего люди, только слухами надежды питали.
(В то время и меня взяли прихвостни Жабьи. Сказал кто-то, что говорю я про него плохо и вроде даже пишу гадости. Привезли меня в райотдел и стали бить. А мне не больно. Стали пугать, а мне не страшно. Взялись пальцы мне рубить. Сперва на левой руке мизинец. И про Героя спрашивают. А я улыбаюсь. Гляжу как пал палец мой и представляю, что на один шаг ближе Герой к Жабе и скоро уж Подонку смерть будет. На второй шаг ближе и засмеялся я, как представил, как дрожит Жаба. Привык Безобразник сокрушать, а сейчас сам сокрушен будет. Потом отрезали мне все пальцы и отпустили, надесь, что навсегда уж обезвредили меня. Только хитер я и приучился карандаш деснами зажимать и выводить слова о Герое. А пальцев не жаль, пальцы в основание могилы Жабьей легли. Скоро-скоро Герой явится, говорят об этом люди и я чувствую.)
Слухи о Герое были хотя и приятные, но уж очень смутные. Будто объявился Некий, кому по силам Жабу сковырнуть и установить на земле украинской жизнь вместо нынешнего прозябания. Была великая битва на берегу Днепра и хоть остался Жаба жив, но изрядно воинство мерзкое его потрёпано, а главное, что Герой спасся. И в неизвестном месте копит сейчас силы свои для второго похода, когда уж никакого Жабе спасения не будет, а только лишь поражение и лишение головы. Шептал народ и надеялся, что так оно и будет. Только так. Ожидание господствовали в обществе, что если появился Герой, то падёт Жаба, сгинет злодей и кровопийца, сторицей выйдут из него страдания народные, разорвёт его от народной крови, на тысячи кусочков по свету разбросает и не следа скоро от безобразника властного не останется. Шептались.
Телевидение или газеты про это ни-ни. Кто намекать пытался, сразу подвешены были за ноги на деревьях, и вспомнили мигом об настоящих интересах страны. Несколько окочурились, по причине слабого здоровья, зато остальные выработали в себе убеждённость, что нужно хороший имидж перед западными товарищами иметь для привлечения инвестиций. Поэтому говорить только о положительном, тем более что народу и так сложно, всё-таки переходный период.
Но ростки нового и лучшего видны уже невооруженным глазом, скоро совсем станет хорошо. В таком духе и вещали, народ послушно кивал головами да смотрел сериалы, а в темноте мечтал о пришествии Героя. Называли его иначе, потому что за одно слово это теперь посылали на пытку, выламывали руки, жгли тело, чтобы вызнать где Герой, куда спрятался и кто сообщники. Запретили слово употреблять, вычеркнули из всех учебников, запретили фильмы про героев показывать, даже овсяную кашу "Геркулес" выпускать запретили. Подчистили, замели, будто и не было никогда героев, будто всё время только и делали украинцы, что голову склоняли да терпели разнообразные напасти. Технологии эффективны в промывке мозгов, вот их и промывали, отбеливателей не жалея. Так работали, что некоторых начисто вымывали, так что просили люди оружие и сами начинали Героя искать да на этом основании головы согражданам сносить. Остальные показывали свою преданность, а втихую мечтали, что будет и на украинской улице праздник.
(Уж будет-будет! Сколько ни рыщут жабьи псы, сколько ни дыбят землю-терпеливицу, сколько ни пускают крови человеческой, а найти не могут Героя! Будто сама земля его приняла и спрятала и силами питает, чтобы уж встал он и точно сокрушил пакостника и сатану рыжую, расточил до самой малой части, истребил до последнего колена, растоптал и не оставил следа! Землица наша, надежда и спасительница, кормилица, мать родная! Когда совсм мне уж худо становится, то иду я в поле, беру щепоть её, родимой, да под язык. И легчает мне и какая-никакая сила во мне просыпается и существую, благодаря ей, родимой! Скрывает она Героя долгожданного, поднялась она против Жабы мерзкого и уж как не сильно чудовище, а против земли не попрёшь и будет сокрушено.
Осталось только дождаться, выжить в огне безобразий, разожженном рыжим подлецом. Ой, трудно было выживать, потому что совсем распоясались мерзавцы, истребляли людишек сколько хотели и на всё им было прощение, потому что искали главного врага президентского, который грозился строй сокрушить. Даже до свалки моей с безобразиями дошли, стреляли бомжей и меня могли. Только пал я в самую грязь и притворился мёртвым. На трупняк им неохота патроны изводить и прошли мимо. А мне то и притворятся сильно не надо, потому что как есть труп. Горка золы остывшей, в глубинке малая искорка мести моей, которой и жил.
Потому должен был описать подвиги Героя, его главный подвиг, когда убьёт он Жабу и воссияет украинское счастье! Дрожи Жаба! Быстрым хороводом замелькали твои последние дни!)
В числе жертв репрессий оказался Манджелу, который на самом деле не умер. Едва только успел подлечить свой живот патриот, а его связали и допрашивали, где мятежник и каков секрет сабли. Пытали старика, но выдержал он мучения, не сломался и даже речь сказал предсмертную. Видимо, казалось тогда ему и другим, что участвуют они в каком-то огромном представлении, наблюдаемом многими зрителями. Вот и говорили смелые монологи, чтоб научить зрителей бороться. Хотя слышали их только палачи, а слова отскакивали от тюремных стен на желтоватые листки протоколов. Оттуда речь эта и почерпнута.
-Саблю я сделал, чтоб было ему удобно истреблять вас, холуев безумного и мерзопакостного хозяина вашего, князя тьмы, царя бед украинских, хулителя песен, корчёвщика калин, засырателя полей и портильщика рек. Идёт смерть вам, идёт вам наказание за все дела ваши мерзкие и муки украинские, трепещите подонки, кончается ваше время и грядёт время жестокой отплаты!
По сходности слов Манджелы и Колия можно сделать вывод, что их, разделенных многими километрами, будоражили одни и те же ожидания. А когда за слова его влили в рот Манжеле серной кислоты, чтоб навеки замолк он, то смеялся он и выдыхал пар сжигаемой собственной плоти.
(Как ни дурманили головы украинские, но ждали люди героя и верили, что вернётся. Как не злобствовал Жаба, как не истреблял патриотов, надеясь под корень ранить украинское дерево, чтоб не осталось на нём живых ветвей, а всё одинаковый сушняк с макдональдсовыми грибами в головах, но тщетны были его старания. Те, кто уж давно высох, ломались, остальные же прятали в глубинах души патриотический сок и питали себя им отвергая жабью слизь, лившуюся с телевизоров.
Тогда вышел закон, чтоб в каждом доме обязательно телевизор был и чтоб не меньше трех часов в день смотреть. Сперва просто смотрит человек, потом лизать с экрана слизь жабью начинает и тем вовлекается в оборот. Вовлеченными управлять легко, а главное, что мыслей нет. Жабе только того и надобно, потому что если мыслей нет, то и не различит человек, что жаба им правит, не просто жаба, а жаба-людоед. Кровопийца и душегуб первый.
Боялся Жаба мысли, потому что за мыслями могут и дела последовать. Хоть смирный народ, хоть те кто в атаку первый подымался, все на Великой Войне да в сибирских лагерях положены. Много лет косили Украину, много крови её пили и насмехались. Теперь вот вздумало чудовище хладнокровное могильщиком послужить славного народа. И с лихвой справлялась, насыпало костями невинных могильных холмик на кладбище племён, когда явился тут Герой. И задрожал Жаба, сидел у себя во дворце и трясся будто под током. Не могли никак героя изловить. Где-то скрывался он, прятали его гадкие людишки. Приказывал Жаба давить их приказывал резать детей на глазах, чтоб развязывать языки, приказывал сжигать сёла, чтоб вернуть обратно в скотство.
И те, кто имел силы, сносили мучения и гибли непокорившиеся, другие же ломались, но где Герой не говорили. И бесновался Жаба и приказывал дальше лить кровь, всё телевидение круглосуточным сделал и велел не выключать ящики, что промывка мозгов без перерыва шла. Боялся Жаба, что от мыслей о Герое и сам он появится. Ведь взялся же откуда-то, не иначе, как надуман! Истребить мысли, выпрямить извилины, промыть мозги! Лопался от гнева Жаба, метал приказания.
Только не поможет тебе это Жаба! Многим мозги промоешь, почти всем головы вычистишь, но останется горсточка, которая не допустит тебя вовнутрь и не лизнёт слизи твоей, с экранов проистекающей! И будут мысли и будут ожидания и явится Герой! Каждый день думал я о нём и выводил карандашом каждый день, чтоб побольше становилось думающих и попран был Жаба! Дрожи Изверг! Шипи Змий! Извивайся Насильник! Будешь истреблён! Грядёт Герой!)
Битва на Днепре не прошла для страны бесследно. По всей стране стали отмечаться случаи неповиновения и бунтов. Их подавляли с предельно допустимой по времени и пространству жестокостью (всё-таки Европа рядом и третье тысячелетие). Фабрика в Конотопе работала с постоянным перегрузом, нарастили производственные мощности, на Роиенской фабрики по ромнянию людей освоили производства стройматериалов из непокорных. Однако результата в виде полной тишины и благоденствия это не давало.
(Подымается народ! Вчера были в городе расстрелы, привезли на свалку две машины трупов и зарыли! Уж если не успевает Жаба жрать, значит много слишком убиенных. За то, что от скотства проснулись. Восстаёт народ! Который уж и за живой не почитали, о котором уж и думать забыли. Вставал народ, заплёванный, избитый, пропитый, вставал и вспоминал, что ведь люди, что ведь нельзя Жабе подчинятся и принимать слизь безобразий его! Чуяли Героя и не могли уж в грязи гнить! Коли безнадёга, так и жили, водку пили да морды били, но явился Он! Явился Герой долгожданный, который восстал против кровопийства и обещал устроить тут жизнь человеческую. Пришёл он, а уж и мы подкачать не должны. Пробуждался народ. Топтали его, кровь пускали, огнём жгли, головы снимали, а вставал народ с колен, подымал голову и оглядывался, ища Героя. Не боялся смерти, потому что не знал жизни. Дрожи Жаба! Идёт волна, которая сметёт тебя! Камень Герой всколыхнул украинское болото и не устоять Мерзавцу! Дрожи Жаба!)
Во время розыска героя и параллельных душегубств особо выделился пучеглазый демон Слизьтвин, трогательный живоглот с высшим образованием. Сей прихлебатель особенной стати был. Если остальные псы по кровожадности своей злодейства творили, то этот с научным смыслом. Те для удовольствия младенчиками хрумкали, а этот изучал преимущества питания молочными человеками и научные работы писал. Или исследовал сколько пыток к человеку применить нужно, чтоб с ума свести. Ходит вокруг и записывает. Профессор на крови. Первый помощник главного злодея.
Пока все пускали почём зря кровь налётами, этот деятель разлиновал области на квадратики и стал выжигать всё напропалую, не оставляя за собой даже беспозвоночной жизни. Скакал на белом коне впереди расстрельных команд да поджигателей, узнавал как действует на человека приближение верной смерти. Что говорят, сильно ли потеют и какое давление у стенки. Ходит среди криков и пожарищ, в окружении десятка отборных едунов и замеры производит, ещё живых анатомирует.
Все данные документирует и производит так бесценный вклад в сокровищницу мировой науки. Был очень рад обильному научному материалу. Хотя случались и недоразумения. В знаменитом селе Беловодье, где был самый высокий уровень алкоголизма в стране, зажгли одного бунтовщика, а тут ветер как дунёт и понёс огонь на площадь перед сельсоветом, где народ собрался. За несколько минут всё население местное, с детства пропитанное брагой, без остатка выгорело. Слизьтвин был таким оборотом недоволен, так как с пепла научной пользы немного. И продолжал свою экспедицию по выжиганию земель.
Часто жгли прямо с населением, так как в Конотопе, несмотря на рост мощностей и производительности, с валом лишних людей не справлялись. По недели ждать приходилось, вынуждены даже были делать колбасу из одетых людей делать, чтоб времени на очистку не терять. В связи с этим, часто потребители ломали зубы о пуговицы или часы. Зато произошло в Украине настоящее мясное изобилие и мясное животноводство обанкротилось. Потребители предпочитали кушать не грязную скотину, а ближнего да ещё и за полцены.
Так продолжалось до той поры, пока однажды заметил Тугарина на берегу мерзкий ужик Анакреон. Было это животное малое и слабое, хотя и не ядовитое, но в пищу не пригодное из-за концентрированной подлости. Хотя несколько раз спасал от голода его йижак Фэдир, но в ответ на это питал змеёныш к спасателю своему только ненависть. И раз даже укусил йижака за руку, когда тот протягивал ему пищу. Фэдир отдернул раненый палец и удивлённо посмотрел на пресмыкающееся.
-Зачем ты это сделал?
Анакреон оскалил свои желтые несмотря на молодость зубки и гадко ухмыльнулся.
-А вот такая я скотина.
И медленно уполз, поклявшись себе отомстить колючей твари за унижение. Благодарность требует мудрости. Дурак же затаит обиду и станет выдумывать как куснуть руку дающего. Анакреон был из таковых, гадил по мелочи, но так чтоб всерьёз досадить не получалось. Пока вот увидел незнакомца на берегу. И тут же в ужовой голове созрела мысль, чтоб пожаловаться участковому. Чужак то явно без прописки тут киснет.
Бросился Анакреон в реку и поплыл к ближайшему селу, чтоб осуществить свой гадость. Будь жив сом Петро или другая патриотическая рыба, так съели бы, но рыбу тоже истребляли, сливали в реки яды, чтобы подавить сопротивление везде. Плыл себе спокойно ренегат, не боясь наказания за предательство. Ожидал себе награду. Что заметят старание его и подлость, благодаря чему пойдёт он в рост и станет правителем леса. А уж что потом, что потом будет, ужик запредставлялся, воды хлебнул и едва не утоп. Похотлив был ужик, сверх всякой меры похотлив, но по причине нижайшего положения вынужден был довольствоваться лишь лазаньем по деревьям. В случае же возвышения все шансы имел, потому как власть штука покоряющая. Кто в начальственном кресле сидит, так мигом преображается, краше становиться и умней, расцветает прямо и людям очень приятен. Ни одна по руке не хлопнет.
Сказать трудно, то Фрейд им руководствовал, то ли Адлер, но к вечеру достиг Анакреон села, только участкового не нашёл. Был тот на спецоперации в соседней области, где была малая родина Тугарина. Там больше всего жгли и истребляли население, да леса рубили, а речку Псёл и вовсе засыпали. Анакреон расстроился, но сдаваться не думал и пополз к сельсовету, где работала белотелая Зина Петровна, уже лет пятнадцать сладкий приз счастливчику, выигравшему выборы председателя сельсовета. Давно ужик мечтал поизвиваться на этом роскошном теле, но боялся мести головы.
И сейчас лишь смиренно попросил телефон. Позвонил в район и сообщил о чужаке. Жил ужик в лесу, поэтому ничего про Героя и поиски его не слышал. А в районе за власы трёпаны были многажды и сразу же интерес к информации проявили. Милиции посылать было некого, все в творческой командировке, потому попросили братишек с базара. Те взяли ножи и кастеты, погрузились в автобус местного футбольного клуба и отбыли, довольные предвкушением грядущего душегубства. Мельком слыхали, что герой силён, народу на Днепре положил немало, но так ведь это чепуха. Потому что они крутые, потому что к ним киевские приезжали и получили по самое не грусти. Так вот. А Героя затопчем, как говориться, толпа малолеток хуже паровоза, а тут не малолетки, а серьёзные пацаны, у кого уже и по три ходки. В награду просили село на разграбление. Посмотрели недавно кино про Чингисхана, как там монголы отдыхали. Крови пустить, понасиловать, понятно, что добычи не возьмёшь, бедно живёт сельский народец, так это ж не для наживы, а чтоб отдохнуть. Обещали.
Пока бандиты ехали к Тугарину, из района позвонили в Киев, что дескать есть какой-то человек, живет у ежа, часами сидит на берегу и время от времени воду языком трогает. Приложили Анакреона к трубке, тот описал, что черноволос, чужак, ходит медленно, шатается, но голос сильный. В Киеве всё мигом поняли и доложили Жабе. Тот, наконец, из под стола вылез, защёлкал страшной своей пастью и повелел подавать вертолёт, все злодейские силы собирать и направлять туда, а также слёзно просить Россию о предоставлении ядерных бомб.
Это у Жабы новая идея возникла как спастись. Рассудил он, что всё-таки сейчас технический прогресс и время совсем не героев, а крупного опта. Хоть ты трижды герой, а науке противостоять очень трудно и если на тебе случится термоядерная реакция, так сколько тебя не ищи, а не сыщешь. Слизьтвин расчёты предоставил, согласно которым никакой герой, даже украинский, ядерной бомбе не ровня. Сколько б не пыжился, а разнесёт его на тысячу частей и тут же испепелит. Конечно, вони много по миру подымится, что нельзя так. Но лучше вонь по миру, чем от собственного трупа. Миром Жаба обременялся не сильно, в этом отношении был почти монах. Полетел на вертолёте, героя убивать. Надеялся на внезапность.
Тугарин в то время лежал ещё слабый и безоружный в избе Йижака и мысленно представлял Юлию Владимировну, завёрнутую в национальный флаг, державшую трезубец с жабьей головой. Картина эта казалась Тугарину прекрасной. И чувствовал, как затягиваются раны и пребывают силы. Когда вдруг Фэдир заволновался.
-Пустоту чувствую.
Тугарин чувствовал самую, что ни на есть полноту и не понял.
-Мерзость холода чувствую!
Тугарин чувствовал самую, что ни на есть жару и не понял.
-Смерть идёт.
Тугарин чувствовал самую, что ни на есть жизнь и не понял.
И тут стал нарастать гул вертолётов, целыми стаями летели они, будто вороньё, учуявшее падаль. А впереди всех летел Жаба и первым выпрыгнул он на землю. Говорят, что содрогнулась она от омерзения, но это маловероятно, так как уже много лет носила и должна была привыкнуть. Более достоверно то, что заржал Жаба и зловонно сернул на землю. Скорей всего это была метка территории, а может быть чудовище готовилось к сражению. Оно открыло пасть и стало подходить к хижине Йижака, чтоб проглотить его со всем содержимым.
В это время Фэдир вышел из своей хижины, увидел пасть Жабы и остолбенел. Йижаку показалось, что перед ним была дыра. Такая, как он видел раньше. Страшная дыра, поглощающая жизнь и выплескивающая бред, мерзкая дыра, которая грозила заглотнуть весь свет и оставить сугубую темень. Дыра приближалась, дыра дышала смертью, дыра изрыгала вонь и небытие. Фэдир ненавидел дыру, Фэдир не боялся дыры, внутри его бился пепел и нечего было жечь леденящим холодом. Фэдир крикнул Тугарину:
-Беги!
Фэдир понял кто был этот человек. Великий портной, тот кто зашьет дыру шкурой чудовища. Тот кто занавесит бред и отгородит холод, пестователь жизни и попиратель безобразий. И Фэдир затанцевал. Сухие иголки его дрожали в лучах предзакатного солнца, сухое тело ходило в изгибах и случилась тишина, более сильная, чем шум вертолётов. Жаба застыл. Жаба привык к страху, к ужасу, к застывшим людям или к смелости, рожденной отчаянием, к мольбе и глупым надеждам, к тщете человека. Но этот танцевал. Смело смотрел в глаза, смотрел без страха и без мольбы, он не боялся смерти. Душа его выгорела и пепел остыл, но Жаба ничего не знал о душе. Мерзавец выкатил свои глаза, перевидавшие миллионы смертей, Сволочь ронял куски зловонной слюни и не мог оторваться от танца. А Йижак убыстрял темп, всё быстрее он перебирал ногами, всё грознее мелькали его иглы и маленькие глаза-бусинки с превосходством озирали чудовище. И пыль вздымалась и пыль стояла в воздухе и йижак наступал, а жаба медленно отступала, зачарованная смелой красотой танца.
В это время Тугарин вылез из избушки и заковылял к лесу, но никто не видел отступления его, а видели все только танец. И спасался Герой и расступались пред ним деревья и смыкались вслед за ним зеленой стеной, когда закричал Анакреон, что чужак сбегает. Этот уж был настолько ничтожен, что не заметил танца, этот уж пробудил от спячки чудовище. Пробудился Жаба и крик его был слышен вплоть до уральского хребта. Размозжил ужика за то, что крикнул поздно. Сомкнул челюсти на йижаке Фэдире и проглотил его со всеми иголками, а тот уже мёртвый улыбался, потому что хотя потерял надежду на свой дом счастья, но возложил большой камень в стену общего дома. Герой успел уйти, Герой успел спастись, а Жаба поперхнулся, кашлял и шипел.
Пока Жаба плевалась и орала, Тугарин шёл лесом. Он не боялся, он не был уверен, что спасётся. Он просто уходил в сторону Киева, туда где живёт жемчужнозубая Юлия Владимировна, там где касаются земли её мягкие ступни. Тугарин вышел на поляну и увидел толпу бритых быков, оживлённо о чём-то матюкающихся. Увидев его они заржали как лошади и побежали, трясся боками, будто свиньи. Выставили вперёд ножи и явно желали убить. Тугарин бы справился с ними. Даже ослабленный украинский Герой легко раскидает толпу всякой блатоты, но было дорого время. Позади, круша деревья и вытаптывая кусты ломился Жаба, который знал, что кроме ядерной бомбы единственный шанс победить Героя, напасть на него сейчас. Жаба успел бы, но вдруг с неба упал гусь. Единственный оставшейся в живых из гусей Тугарина. Он долго искал хозяина и увидев его подхватил на свою мощное тело и унёс вдаль, даже не заметив нескольких ножей, которые бросали разъярённые бандиты. Через несколько минут гуся и Тугарина догнал рёв чудовища. Жаба приказывал поднимать авиацию и ПВО, чтобы настигнуть проклятую птицу.
Но гуся было уже недостать и уносил он Тугарин вдаль. Увидел в этом полёте Герой, что делал Жаба с народом его, как горели сёла и собаки ели непогребенные тела мёртвых, пересыхали реки из воды и начинались реки из крови, как осквернялись церкви и дымились пепелища. Сказал Тугарин. Примерно так:
-Неси меня гордая птица не в Киев, где ждёт меня луна моей ночи и день моего солнца Юлия Владимировна. А неси меня на юг, где стоят большие печи и много железа и есть славные кузнецы, которые быстро выкуют мне новую саблю. Острую саблю, тяжелую саблю, такую что навсегда прекратит танцующий огонь безобразий, такая что перерубит толстую жабью шею. Неси меня быстрее гусь, чтоб быстрее была битва и смог я к ранам народа моего приложить смерть чудовища! Спеши!
И полетел гусь на юг, в степи, шахты и рудные горы, где не ждали его, потому что ждали на севере, думали, будет прятаться Герой в тамошних лесах. Но Тугарин прилетел на Донбасс и хоть был сей край едунами кучмовскими перетрощен на труху, однако оставались и тут люди. И согласились они сделать саблю для Героя и принялись за работу сразу и старались изо всех сил, как только узнали, что сабля эта будет для Жабы. Каждый и везде имел к чудовищу кровавый счет.
(Слышу звон молотов, чую жар плавящегося металла! Где-то готовится оружие для Героя, новое сокрушение для Жабы! Торопятся люди! Каждый и везде имел к чудовищу кровавый счет! Будь то под можжевельником в Крыму или бод буком в Карпатах или под калиной на Полтавщине, или в раздольной донецкой степи, стояли могильные холмики на нетронутой земле. Потому что съедал Жаба людей бесследно и чтоб хоть какая память осталась по них, делали безутешные матери могильные холмики и приходили часто и плакали, взывая к богу о каре чудовища. И сами входили в грех, мечтая о мучительной смерти его, чтоб резали по кускам, изжарили заживо в печи, а в ненасытную глотку залили расплавленного свинца. И сейчас торопили старухи мужей, чтоб быстрее делали они саблю. И закрывали выплаканные глаза, плямкали беззубыми ртами, представляя, как будет истреблять душегуба эта сабля. Делайте её острой, делайте её крепкой, делайте её быстрой, делайте её неотразимой, делайте её жадной к холодной крови чудовища.
Дрожи Жаба! Чуй свою погибель! Хотел истереть ты всех бесследно, но сам поражён также будешь! Дрожи Жаба!)
Изготовление оружия для Тугарина было организованно по всем правилам конспирации. Чтоб враги не узнали о приготовлениях, спустились избранные мужи под землю в старую заброшенную шахту и раздули горн, подбрасывая отборного антрацита. Там застучали молотами, выковывая украинское спасение и надежду. И толкали друг друга в плечи, распалённые ожиданием, когда будет чудовищу отплачено. Смеялись старики и работали, будто не было за плечами долгих лет отчаяния и скоро должна была быть готова сабля Героя и скоро должен готов быть сам Герой.
Сидел он в тёмном углу и вспоминал Юлию Владимировну, кушал закрытыми глазами её воображаемый образ, ласкал губами, таил языком, нежил нёбом. Тем подкреплялся Тугарин и чувствовал лёгкость в членах и ясность в мыслях. Ощущал Тугарин, что снова становится так же силён, как и был, только умнее.
Сменит тактику. Нет смысла убивать рядовых, потому что оно суть мясо безобразия и сколько не руби, новое нарастёт. Но вот если перешибить хребет безобразия, то падёт всё оно и больше не встанет. Хребет же безобразия Жаба, представлявшаяся Тугарину рыжей тварью с окровавленной пастью. Искромсать пасть эту, перерезать горло, расковырять череп, проломить грудину, переломать рёбра, отрубить лапы и сжечь всё мерзость это на жарком огне, а пепел рассеять по полям, чтоб из гадости выросли сахарные буряки и пшеница.
Чувствовал Жаба все эти благие намерения Героя и холодило теперь не только на жабьей шее, но и по всем местам, где собирался Тугарин проводить раздел туши. Дрожал Жаба, снова спрятался под столом и там принимал все безрезультатные доклады, что ищут, а нет. Один только Слизьтвин порадовал. Привёз из Москвы сразу 6 ядерных бомб, чего должно было хватить на Героя вполне, ещё и запас останется, буде явится новый. За верную победу над Тугариным отдал Слизьвин всю газотранспортную систему Украины и Азовское море под самовывоз. Жаба наградил свою правую руку и первого пособника всеми наградами трижды и пообещал сделать наследником. Снова залез под стол и стал ждать пока Герой сам объявится. Только-только, а самолёты в круглосуточной готовности, сразу взлетят и поставят финальную точку в этой истории. Книжек Жаба не читал, не знал, дурачок, что таких маленьких романов не бывает.