Он уже не понимал, что происходит. Он не знал, как такое возможно. Ему казалось, все перевернулось вверх дном. Рассыпалось на части, удвоилось и утроилось.
Филиппов Виктор. 1962 года рождения. Русский.
Когда-то давным-давно, когда мать ругала его, возвратясь со школьного собрания, он впервые ощутил это чувство беспокойства. Они говорили, что он хулиган и ставили неуд. за поведение в четверти. Кто это «хулиган»? Он, что ли? Это про него они говорят?
Что такое поведение? Это когда ты не засовываешь руки в карманы и не плюешься выше всех на переменке? Когда ты не куришь на верхней площадке пожарной лестницы и не бранишься словами, от которых учительница литературы краснеет и делает вид, что не слышит?
А что ты сказал? Что у Лильки сиськи до пупа? Что Макаров вонючка и пердун? Что очкарик Киреев, круглый отличник по всем предметам, кроме физры, на самом деле жила и козел?
Это было давно. Потом были армия, женитьба – несколько раз и все неудачно, авторемонтная мастерская, клепальный цех на заводе, дружки и пьянки, разбитые морды, менты и обезьянники… И еще, о чем ему и вспоминать не хотелось.
Жены тянули деньги, дети визжали, мать плакала, отец лез драться.
О том давнишнем самом первом случае он почти забыл. Он уже почти привык к тому, что живет какой-то странной и несвоей жизнью. Некоего второго, или вернее, третьего лица, о котором, похоже, лучше всего были осведомлены все остальные. Это у них на него были заведены дела, метрики и анкеты. Они проводили с ним воспитательную работу и проявляли в нем сознательность.
В их жизни Витька себя не любил.
Странно ли, что они платили ему тем же?
Но иногда во сне он видел человека, ребенка. Он знал каким-то образом, что это он сам.
Этот мальчик был как мягкий свет. Он смотрел прямо ему в душу и улыбался, не говоря ни слова. И Витька готов был умереть от этого света!
Правда, чаще он являлся домой лишь под утро, валился на кровать в чем был и проваливался в черноту.
А утром, невыспавшийся, Витька Филиппов поднимался из руин, тащился в ванную бриться, и долго с недоверием вглядывался в собственное лицо за стеклом, в бесцветные глаза с набухшими мешками…
О-о-о, Епрст!… Здорово, приятель, – бормотал он с бесчувственным остроумием своему отражению и принимался замыливать его лицо кисточкой. До самых ушей.
Филиппов. Виктор. Кто бы помог ему разобраться!
Мужчина. В этом Витька, пожалуй, не сомневался бы по понятным причинам. Можно сказать, объективным.
Русский – наверно. Как его мать, кланявшаяся Царице Небесной на кухне, когда его приносили без чувств дружки и оставляли в передней на коврике.
Отец. Нескольких детей, звавших его и папой и дядей – тут он уже ни в чем не был уверен… И дальше было еще непонятней.
Почему-то он всегда всем оказывался должен. Мастеру и бригадиру, соседям по площадке, теткам в автобусе, инспектору в окошке…
Разве он просил их о чем-то? Уговаривался с ними? Разве он хоть раз сказал им, что они что-то ему должны?
Впрочем, чтобы отвязались, он иногда, бывало, что-то обещал…
Как случилось, что почти исчез тот, кем он еще помнил себя иногда - тот мальчик? Доверчивый такой, радостный, с портфелем и челкой, пахнущей взрослым одеколоном. Они говорили, - Освежить. Смешное слово…
Как вышло, что появился другой человек, присвоивший его имя и навязавший свое несимпатичное лицо? Который говорил ему слова «Надо» и «В Последний Раз». Как в протоколе собрания.
Вонючего трудового коллектива.
- А я-то здесь причем? Вот, и шли бы вы… лесом…всем коллективом!
Они все придумали для него, чтобы ему некуда было деться. Чтобы он все время держал себя за язык, выбирая правильные слова, на которые они кивают и улыбаются понимающе. Они связали его по рукам паутиной пустых слов и чернильных росчерков.
Они вклеили ему в паспорт чужую фотографию. Они сказали ему, что он должен быть им благодарен за все, что они для него делают.
- Спасибо, вашу мать! Вот протрезвею, приходите за сюрпризом.
Беспокойство?
Нет, все в порядке. Он наблюдал и делал выводы.
Пока говорить еще рано, но здесь определенно была какая-то самая настоящая подмена.
Какая-то странная и бездарная игра, которую никто, кроме него, не хочет замечать! Напротив, все деятельны и благодушны. Показывают зубы и говорят «Чиз».
Они приспособились общаться друг с другом на языке сигнальной системы, научились объяснять свои чувства движением жидкостей и электричеством.
Они внимательно изучают содержание фигур и жестов.
Они выбирают музыку, написанную для упражнений с туловищем.
Они соорудили себе дурацкий балаган и с воодушевлением исполняют роли, на которые их пристраивает кто-то вездесущий и злой. Кто забирает у них их самих. Возвращая взамен румяна и латекс.
И этот, в стекле, кого он не сразу узнавал с утра, кажется, был с ними заодно.
Однажды Витка встретил Киреева. Худой боязливый отличник стал вялым чиновником с быстрыми глазками. – Знаешь, старый, я скажу… людям. Может быть, для тебя у них что-нибудь найдется. По дизелям? Ты только не выступай, ладно? Им надо понравиться…
Он искренне хотел помочь.
Грудастая Лилька сама разглядела его в очереди в ГАИ, где он оплачивал «неправильное расположение транспортного средства на проезжей части».
Она обрадовалась ему, а он ей. Он даже удивился, как гулко забилось у него в груди.
Он как раз тогда снова был неженат. Кстати. Впрочем, для него это никогда не имело решающего значения. Если только для нее.
Они пошли в кафе, а потом к ней.
…Он подсматривал, как Лилька тихонько прошла в ванную, а потом сидела голая перед туалетным столиком, сушила волосы и рисовала себе лицо.
Красивая спина, небольшой мягкий живот, сладкие вялые груши и крепкая задница. Он мог бы ее сфотографировать, но ей не понравится.
Она увидела его глаза в пудренице. Ее прочерченные брови слегка изогнулись, она набросила на себя халат, и вышла на кухню.
Они вместе пили чай с крекерами и сыром. Она сказала, что у нее все в порядке. Ее бизнес развивается. Она назначена исполнительным директором небольшой рекламной конторы.
Он сказал, что уезжает в экспедицию. С приятелем. Она его не знает.