Кусок 9. Великая битва
Взбежал Тугарин на холм и остановился поражённый. Пред ним была река, но не легендарный Днепр, а огромное скопище всяческих воинств. Собрал их со всей страны Жаба, чтобы не дать Герой прорваться ко Днепру, чтобы не досталась ему голова князя Гиви и не был щёлкнут выключатель. Напрягся режим, исторгнул из себя все силы, какие только были у него. Неправедные силы, потому что иные Жабе не служили. Всего душегубов, злодеев, пакостников, бандитов, воров, убийц, мерзавцев, хамов, трепачей, взяточников, моральных пидорасов, наглецов, издевателей, сволочей, костоломов, жополизов, кляузников, клятвопреступников, псов ненасытных, завистников, иуд, доносчиков, продажных тварей, негодяев, иродов, мучителей, обманщиков, бессовестных, христопродавцев, отцеубийц, кровопийц, шакалья, продавшихся дъяволу, извергов, ****оболов, прочего отребья собралось в количестве 666-ти разновидностей, что только подтверждало настоящее происхождение Рыжего Чудовища.
(Было этого воинства не перечесть, а Герой один, пусть и с саблей, пусть и специально приготовленной. Только рано радуешься, Жаба! Рано предвкушаешь победу свою противозаконную! Чтоб тебе пусто было, тварь! Забыл ты, что тебе и нечисти твоей премногой, не просто человек противостоит, но герой. Украинский герой. А это продукт штучный, ручной работы продукт.
Смирны украинцы, смирны и покорны, будто сама их земля, мягкая да рассыпчатая. Попартизанят украинцы, отведут душу, по хуторам расползутся и молчат. Тебя, Безобразника космического, сколько терпели и казалось нет конца края этому терпению. Но раз за несколько веков возьмёт народ мой и произведёт глыбу! Из мягкотелой украинской гущи как выйдет скала бронебойная. Твердости неимоверной и уверенности космической. Таков был Тугарин, во много лет единственная надежда и опора украинская. Не дрогнул и не засомневался. И про жизнь не заопасался. Потому что жизнь его была положена перед страной своей и перед народом своим. Человек печется как бы прожить, а герою главное КАК жить. Не будет он терпеть поругания, ни своего, ни страны родной. Восстанет и приструнит пакостника. Дрожи Жаба! Дрожи кровожадная Тварь, сама смерть и в смерть ввергнута будешь!
Жаркая битва грядёт! Алчет поживы геройская сабля! Дрожат мерзкие приспешники жабьи! С земли украинской скошены будут бурьяны безобразий! Очисти страну свою от скверны, недрогнувший рукой сокруши! Убей Жабу, убей Жабу, убей Жабу! Чую праздник, чую освобождение, круши!)
Перекрестился Тугарин, взмахнул саблей и хотел бы уж мчаться в бой, как окликнули его. Осадил себя и обернулся Тугарин, удивлённый. Позади себя увидел взбиравшуюся на холм жиденькую цепочку людей во главе со всадником. Не учился Тугарин в школе, учебников по истории не читал, а то бы сразу узнал и всадника и сотоварищей его. Однако брал Тугарин не знанием, а чувством. И сразу сообразил, что друзья это идут и помощники верные.
И точно, подошли люди и всадник с ППШ в руках уверенно сказал:
-Не торопись хлопче, есть тебе ещё помощь.
Засмеялся хитро и табачку нюхнул. Сопровождающие дружно засмеялись и сами нюхнули, кроме одного, у которого рук не было, а только глаза грозные, будто сама гроза. Всадник передёрнул затвор.
-Ну теперь с богом, можно и покрушить безобразие.
И поехал вниз, равнодушный к жизни, но с ноздрями, раздувающимися от предчувствия великой битвы.
Опись героев
Это был восставший из гроба, чтобы побороться за будущее Украины, сам Сидор Артёмович Ковпак, фашистская гроза и немецкие слёзы, великий партизан, распанахавший гитлеровские тылы от Курщины до Карпат, будто горло от уха до уха. Был он мал да удал, пуль не боялся и те его обминали, чувствуя крепость. Ещё в первую мировую ходил Ковпак в атаки на пулемёты, самые безнадежные высоты брал и запуганные австрияки бежали, лопоча "Ковпак! Ковпак!". Так оно у них в языке и осталось, слово это, синонимом капца.
Как революция началась, то оказался Сидор Артемьевич под началом славного Тухачевского и кого только не бил, удивляя смелостью и находчивостью. С эскадроном на полки ходил и Варшаву бы взял, да ранило. Отлежался пока, а тут уж и войне конец. Пошёл по административной линии, но к писанине бесцельной сердце его не лежало. Жил себе, не сколько жил, как увядал, водку кушал для жизненного послабления.
Когда Великая Отечественная началась, немец попёр. Была у Ковпака броня и по должности и по возрасту, но не захотел он уходить из путивльских дубрав, бросать родную землю на растерзание броненосного варварства. И остался Ковпак в родной земле, слезами Ярославны умытой, кровью многих предков, сдобренной. Набрал себе отряд отчаянных людей, которые в тех краях ещё остались, хоть морили их голодом, отправляли в лагеря в смертоносную Сибирь и просто расстреливали.
И пошли соколы Ковпаковские шерстить врага, бить его со спины и по затылку, чтоб знал гад, что легко украинскую кровь пустить да трудно отвечать. Гремела малая война по лесам да закоулкам, горели мосты, взрывались поезда, висели полицаи. И Гитлер в подземном бункере скуб свои куцые усы, не зная как одолеть Сидора Артемьича. Ядерных бомб тогда ещё не было, а прочее Ковпаку было, что мертвому припарки. Не давал продыху фашисту ни на минуту и пошёл в свой знаменитый поход к Карпатам. Такого дыма пустил, что год холоднее выдался, чем прежние, потому что солнце не могло землю греть. Партизанище!
Теперь вот снова поднялся из родной земли для её защиты. Смерть попрал, чтоб послужить родной стране. Махнул он автоматом и тронул лошадь.
А следом за ним шёл славный Иван Богун, погибель ляшская, воздвигнувший на Буге целую запруду из шляхетных трупов, чтоб вольготней было украинским карпам. Славный винницкий полковник, хоть и был он замучен да погребён в чужой земле, и то сумел прийти на помощь Герою украинскому. Правда на границе не пропускали, доказывали таможенники, что кости богунские культурное достояние и не под каким видом вывозу не подлежит. Да только выматюкался козак и спалил к чертям собачим весь пост. Тем и пробился, встал в строй жаждущих жабьего сокрушения.
Дальше Максим Зализняк, батько которого был кузнец, а за мать Украина. Выковал Максима отец из доброй стали, в огне закалил и поставил на защиту Родины. И такого страху навёл на ляхов козак, что лезли они на деревья, чуя, то нет им спасения на земле. Подходил к тем деревьям Максим и бил по ним тяжелой своей булавой и сыпались паны будто груши и внизу резал их Зализняк, собирая богатый урожай мести, сам-десят беря за кровь украинскую, за страх и унижения. Под Уманью три тысячи гонористых польских драгун уложил на землю доблестный запорожский козак. Крылышки им пообламывал и отправил обратно в Польшу. Мол, ещё летите. И хоть сослан был в Сибирь сранным царизмом, хоть завален был вечной мерзлотой и даже креста не поставили, но выбрался и пришёл, готовый вновь положить своё горячее украинское сердце на алтарь победы.
Вместе с ним товарищ его верный, полковник уманский Гонта, поляков коловший и жидов резавший, чистивший землю украинскую от кропивцев и подлецов. Был у Гонты заветный нож свяченный, против врагов украинских первейшее оружие. Им стреблял он шляхту беспутную да корчмарей бессовестных. И жену свою не пожалел, которая в унию ушла и детей туда же затянуть хотела. Зарезал жену Гонта, потому что одна у настоящего козака жена - милая, черноземная Украина. Пока в кандалах она да от вражества претерпевает, нельзя козаку на баб тратиться, только на битвы себе расходовать и к войне освободительной себя копить. Тем и занимался, собрался изрядно, только об Украине думал.
И за великую любовь свою претерпел Гонта. Обманом и подлостью, а больше никак и нельзя было, взяли его ляхи в плен и сразу в кандалы заковали. Потом язык отрезали, чтоб не сказал он правду страшную да правую руку отрезали, чтоб не пришла с неё больше смерть польская. Привезли Гонту в польский лагерь и стали над мучеником смеяться, плевать да за оселедець дёргать, заглядывая в глаза козацкие и желая увидеть ужас предсмертный. Но вместо жалоб и плачей, собрал Иван во рту крови да выбитых зубов и плюнул со всей мощи в лицо магнату Бахаржевскому. А левой рукой как ударит, по яйцам. Ой тут лях как взовьётся от гнева. Привык то к смирным холопам, которых бить, с которых шкуры снимать да девок портить.
И приказал генерал, чтоб ему пропасть, устроить Гонте страшную муку. Раздели палачи полковника, оставили в чём мать родила и крестик нательный сорвали. Усадили Ивана на раскалённое железо и стали спрашивать, хорошо ли ему было, когда шляхе кровь пускал. Ответа не ждали, какой ответ с вырванным языком, да только аж взвыли, когда Гонта улыбнулся им. Тогда приказал генерал ляшский снимать кожу казацкую. Двенадцать полос мучители срезали со спины Гонты и страшно тут глянул козак на поляков. У многих из них речь отнялась и чтоб не оставить и следа от грозного полковника, разняли они тело его на четыре части и развешали на перекрестках дорог в назидание прочим. Думали, что склюют его вороны и не останется даже следа, но навек остался Гонта в памяти украинской. И тело его люди добрые собрали и погребли по православному обряду. А ножик гонтовский, к изничтожению украинских врагов намоленный, гарно спрятали и передавали из поколения в поколение, ожидая времени, когда придёт новый Гонта и воспрянет Украина. Теперь был тот ножек в сабле тугаринской, ещё больше прибавляя к её убойной силе.
Что же касается Бахаржевского, так по боли не заметил он, что на кулаке гонтовском было гарбузове семечко. Вошло оно в шляхтетское яйцо, вполне прижилось и скоро расти стало. Потом отцвело, завязалось и стало обременять пана своей нарастающей тяжестью. За год слёг Бахаржевский и до конца жизни уже не вставал, глядя как произрастает у него между ног здоровенный гарбуз желтого коляру, а если постучать, так гудит. Врачи не знали, что и думать, сам Бахаржевский терялся в отчаянии и было всем невдомёк, что проросла то украинская месть. Выкатили гарбуз наглому хахолю.
А следом шёл матрос Жуненко, тот самый, что на штык по семь фрицев насаживал, так что когда восьмой фашист гибель свою находил, то первый опадал с приклада. Страшен был в рукопашной матрос Жуненко и алкал немецкой крови, потому что расстреляли гниды гитлеровские жену его пышнотелую, а детишек малых спалили в хате. И была это боль и сердца разрыв и чтоб хоть как-то спастись, шёл Жуненко вперёд и коцал немца, чуть облегчаясь при виде тевтонской крови. Но успокоение то было краткое и снова горело у него внутри, давило мыслей неподъёмной тяжестью, и снова шёл он в бой, пока под Ковелем, в жестоком бою, не попал в него танковый снаряд и не разнёс в клочья сухое солдатское тело. Даже не хоронили отчаявшегося пехотинца, потому как нечего. Но и он смог собраться да к Тугарину прийти, потому что и сейчас враг был. Только тогда немчура в окопах напротив сидела, а сейчас фашист во главе страны стоял и лил кровь украинскую и хрумтел костями народными. Изыскал Жуненко винтовку, штык приделал и готов был Рыжего насадить по самые помидоры.
За Жуненко шёл достославный Северин Наливайко, воитель морской, полководец сухопутный, сокрушитель драконов воздушный. Когда шли козаки от турецких берегов, опережая дым пожарищ, с полными чайками добра, появился в небе вдруг огненный змий и стал жечь паруса, чтоб не смогли мужи украинские уплыть и настигли их корабли турецкие. Тогда надел Северин дублёной кожи рукавицы, и когда змей к его чайке подлетел, как прыгнет славный козак да схватит чудище за хвост. Не ждал дракон такой дерзости и в море пал, где и потух бесследно. А козаки ушли на милую Украину и долго там пили-гуляли, хваля смелого Наливайко.
А как в следующий раз налетел крепкий шторм и перевернул несколько чаек у самых крымских берегов. Тут уж и злобная татарва налетела, верёвки готовя для желанного живого товара. Но выхватил Северин саблю свою верную и с криком страшным на супротивника бросился. И бился жестоко, призывая товарищей не забывать о вере отеческой, о сожженных сёлах и пленённых девах украинских. Так ожесточились козаки, что опрокинули татар и долго по берегу их дорезали. А потом взобрались на гору прибрежную и несколько дней атаки отражали, пока самые умелые вили веревку предлиннейшую. Верёвку ту набросили на облако и воздушным путём убыли, просыпясь козацким дождём аж где-то под Старобельском.
Смел был Наливайко, отчаян и грозен. На золото не купился, имуществом не обложился, гордыни не возымел. Товарищей чтил, людей обижать не позволял, спины врагу не показывал, с саблей не расставался. Занозой в глазу был он для душегубов и те придумали уж как здоровое семя извести. Пообещали дукатов много и нашлись изверги бессовестные, которые пригласили Северина в гости, напоили, накормили, спать уложили и отдали ляхам-душегубам сонного. Те дрожали все от страха, знали мышва поганая, каков орёл в сети поймался, потому спеленали цепями, сверху баулами закрыли и погнали что есть духу в свою сторону. И только уж в Варшаве успокоились и устроили Северину страстотерпие. Рубили его по маленькому кусочку и мясо парующее скармливали охотничьим псам. Но сцепил Наливайко зубы и ни стона не услышали мучители. Теперь вот стал Северин, видя что гетьманом в Украине чудовище стало, ещё хужее, чем шляхта безбожная. И пришёл, хотя сила в нём, конечно, была уже не та.
Зато та была сила в знаменитом Анатолии Хребто, представителе счастья. Имея звёздное происхождение и узнав про устройство жизни, затеял он построение счастья в одном глухом куте Слобожанщины. Организовал фабрику по производству счастливой еды, прочие приготовление и ввёл население в неведомый им мир спокойной тишины. Как только победишь жир, счастье сразу обретается. И Хребто победил жир и спровадил бурную реку судьбы в каменные берега определённости, с тем чтобы человечество спокойно выжило век свой и оставило пространство для передовых паровых машин. Но вышло всё по-другому, погиб Хребто в битве с опасающимися счастья, и вот теперь восстал. Может в счастье и неуверенный, но понимающий, что убить надо Жабу, потом уж о другом думать.
Далее шел смелый рязанский воевода Евпатий Коловрат. Был сей богатырь славен битвами своими с половцами, немало кочевий грабительских разорил, народом был любим и народ любил. А когда пошло на Русь Батыево воинство, то и с этим супостатом сражаться начал. Тяжёлое было тогда время, горели города да посёлки, лежали всюду трупы человеческие, а на жестокий восток тянулись вереницы пленных. В отчаянии была Русь и казалось, что настал конец света и нет спасения от кривых сабель монгольских и не останется скоро в этих краях православного человека без цепей.
И когда все стонали и плакали, когда темень безнадёжья хоронила людей, пришёл Евпатий в древний Чернигов и кинул клич охотникам за родную землю постоять да показать супостату, что не перевелись ещё достойные люди на земле Русской. И пришло к нему тысяча сто человек, таких что не за сундуки, а за Родину дрожали, таких что готовы были помереть, лишь бы спасти родную землю от рабского поругания. И повёл храбрецов этих на бой Коловрат. Ещё в лесах добавилось отчаянных, потерявших и семью и дом. Пришли он в землю Суздальскую и ударили по ордынцам. Те уж от крови опьянели, в победоносность свою уверовали, привыкли бегущих да безоружных рубить и пали.
Одну орду вырезал Евпатий, вторую вырезал, третью. Не было спасения убийцам окаянным ни днём ни ночью. Узнал про эти кровопускания Батый, собрал всю рать свою кровавую и двинул на Евпатия. Окружили православное воинство и предложили сдаться, обещая за то жизнь сохранить. Только рассмеялся Евпатий, потому что не понимал он жизнь в ошейнике. И пошла орда в атаку. Многотысячной ордой своей хотели смять, затопить островок непокорный. Но натыкались на ряд копий, но поражались стрелами, рубились мечами и ложились слоями непобедимые степные воины. И потух их задор и пропала надежда на лёгкую победу и отошли они несмотря на беснования начальников своих. Стояло Евпатиево воинство, закалённое битвой и спаянное смертью. Не чаяли надежд, не имели спасения. Об одном лишь мечтали, чтоб погибнуть достойно. А павшие сраму не имут.
Увидел Батый крепость сию человеческую и встревожился. Всякий противник труден, но нет более трудного, чем тот, кто уж смерти отбоялся и о жизни вечной думает. Единственная надежда сломить такого, соблазнить спасением. И поскакали толмачи к Евпатию огласить ханскую милость, что за храбрость и мужество, прощает их Батый и берёт к себе в орду. А в орде хорошо, а в орде награды щедрые да жизнь привольная. Так вот из тех кого убивают, станут они сами убийцами и вершителями чужих жизней. Чего уж лучше.
И снова рассмеялся Коловрат. Не увидел он хитрости вражеской, но поразился подлости. Какое сердце должно быть у человека, чтоб перешёл он к врагам и свой народ истреблял? Какая душа должна быть у человека, чтоб за спасение своё платил он жизнями других? Какая совесть должна быть у человека, чтоб забыл он бога? И повелел Евпатий заткнуть смрадные глотки толмачей кровью и пали они. Разлютился Батый и приказал стереть с лица земли дерзновенных. И снова чёрной волной понеслась конная вражь, ощетинившись саблями и брызжа стрелами. Закрыв глаза неслась орда, надеясь многотысячной массой своей снести и растолочь упрямых русов. Но вновь частокол острых копий и снова монгольская смерть. Падали, падали, падали узкоглазые воители, удивленные смертью в земле, обещавшей лишь богатую добычу. Сотня за сотней устилали они холм и отступили. Так их много осталось, что поредевшее воинство Коловрата, строило из тел стену.
Взревел Батый. Лучшие воины его, отчаянные батыры, разгромившие десятки армий и победившие полсвета, гибли теперь на этой болотистой земле от рук неведомо откуда взявшихся лесовиков. Тех самых лесовиков, которых до этого легко бил и расточал, склонных к беспечности и предательству, трусливых и бездумных. И вдруг эти, будто пропасть среди степи. Раненным зверем волал хитрый хан, а когда унял злость свою, то приказал тащить к холму изобретения изощрённых китайцев. Три дня, прокладывая дорогу в болотах, тащили эти орудия к месту и все три дня ходили кочевники в атаку. И почернел холм и наполнился смрадом тысяч гниющих тел и ночами слетались на него стаи воронья, чтобы отпраздновать богатое пиршество.
А Коловрат стоял и вместе с ним оставшиеся сотни храбрецов. Бесконечные битвы иссушили их, смерть товарищей сделала твёрдыми как железо, ожидание смерти выбелило их лица. Ждали они следующей атаки, даже не рассуждая устоят или накроет холм темной скатертью конницы. И тут заработали китайские машины и полетели в воинство православное камни огромные да целые бревна. И до вечера длился сей смертоносный дождь, а потом помчали на холм смелые всадники и огласили воздух победными криками. Уже в потёмках дорезали раненных, тех кто был так искалечен, что не мог погибнуть сам.
Приказал Батый найти смелого воеводу, но как не искали Евпатия, а найти тело его бездыханное не смогли. Укрыла его земля и проводила по своим плодоносным нутрам аж до Китежа-града, где и прибывал Коловрат в молитвах да постах. И вот восстал рязанский воевода и пришёл сражаться с Жабой, который суть трижды Батый чудовищный. Как откликнулись тогда черниговцы, так и он пришёл на помощь братьям, чтоб боронить земли православные от безбожного супостата.
А следом за ним шёл славный отаман Гамалия. Тот самый, что имел слух и сердце к причитаниям братским. Раз сидел он на берегу Днепра и услышал отзвук плача христианского. Рыдали то козаки в турецкой неволе, потерявшие надежду родину повидать и на Сечи оказаться. Заболело сердце козацкое от сострадания к братьям пленённым. И кинул Гамалия клич:
-Ой вы братья-козаки, славное воинство Запорожское! Живём мы не тужим, родине служим, но есть у нас должок! Сидят в царьградских погребах товарищи наши верные, в неволю турецкую попавшие. Не предали они веру отеческую, не метнулись в магометанство поганое и слёзы льют по Родине милой! Ужо мы им не поможем, ужо не освободим их, да не пустим турку кровь за все муки православные!
Загалдели козаки и решили в поход идти, любых друзей вызволять. Поехали в дубраву на Большом лугу, свалили деревья старинные, начали из них чайки тесать. Другие мясо вялили для дальнего похода, третьи порох делали для жарких битв. Помолясь, двинули козаки в путь, будто стая соколов летели по Днепру-батюшке. Ой дрожи турецкий берег, ой плачь нечестивая страна, прощайтесь с сыновьями матери, забывайте о мужьях жёны. Плывёт воинство козацкое, гребёт местью распалённое, чтоб истребить гнёзда людоловские, чтоб пустить петуха по городам безбожным. Одним махом переплыли море да выскочили на берег возле Галаты. Содрогнулся Царьград. Султан гарем свой бросил, на скакуна арабского вскочил и припустил от моря подальше, куда не достанут козацкие сабли.
А сабли козацкие длинные, а сабли козацкие острые. Сунулись было янычары да так и остались лежать порубленные средь горящих домов и вырубленных садов. А козаки знай себе ходят по городам, ломают двери кладовых да подвалов, вызволяют христианские души да дьявольский металл, набивают чайки свои богатствами да портят девок черноглазых. Увлеклись, увлеклись чубы запорожские, а тут Султан явился с войском невиданным и в том войске пехоты несчесть, конницы тучи, пушек стада, галер косяк. Ещё и топтуны есть, диковинные звери из страны индийской, у которых изо лба растёт человеческая нога, которую им как рука, а усы у них каменные, а вместо ушей лопухи огромные произрастают, хвост же тонок и неказист.
Собралась вся эта сила неимоверная и грозит козакам смертью да позором. Не успеют они в чайки свои прыгнуть да отплыть, как сметут их пушками, разнесут в щепы и потопят, как котят. Видят козаки, туго дело. Нету спасения и прощай Отечество. Уж было начали облачаться в белые одежды, чтоб смерть принять в чистом, когда вскочил Гамалия и гаркнул на весь белый свет.
-Рано помирать собрались, браты вы мои, ой рано. Успеете ещё помереть, а пока живите да белому свету радуйтесь и детям рассказывайте, как весело вы к султану в гости ходили, какие подарки брали и как души христианские выручали.
-Как же это мы поживём, если обступила нас погибель и никуда не деться, как только погибнуть в тяжкой битве?
А Гамалия и говорит:
-Погибнуть в битве дело стоящее. Только на чужой земле не хорошо гибнуть. Будто собаки будем погребены и никто и слезы не прольёт над могилами нашими.
-Что ж делать, отаман?
-Уходить на милую Украйну, в чём я вам помощь сделаю. Прощайте братцы. Пришел освобождать да смертию пленён, но нет во мне тоски, потому как смерть смерти рознь. Моя же мне приятна и весела. За товарищество погибать, это и многих жизней лучше.
Тронул Гамалия коня и поехал к лагерю султанскому, где били барабаны, ревели топтуны и сабли, будто поле серебряной пшеницы. Как увидели его турки, то возрадовались. Победу то чуяли, но и цену представляли, скольким ложиться здесь да погибать. Понадеялись, что сдадутся гяуры и вместо крови, ещё и золото получат. Провели Гамалию к шатру султанскому, охрана копьями щерится, толмач появился. Сказал Гамалия, что хочет один на один говорить. Важное очень.
Султану и страшно, но как перед войском трусость свою показать. Кивнул головой, что пусть. Забрали у козака оружие все, одежду перетрусили, связали и оставили перед правителем. Тот стоит в латах да при сабле острой, посмеивается. А Гамалия, от пленных языку наученный, спрашивает у него:
-Видел ли ты султан чудо?
Отвечает султан, что видел.
-А видел ли ты такое, чтоб был человек связан, а стал свободен?
Смотрит султан, а руки то у козака и правда свободные, пути у ног валяются.
-Ты колдун, чужеземец! Расскажи мне заклинания и я подарю тебе жизнь!
-Я даритель здесь, ты же мёртв.
И прыгнет Гамалия, будто сокол на перепела, свалил султана и вмиг ему горло перегрыз. Потом снял тюрбан, отточенными ногтями больших пальцев стал с лица погибшего кожу снимать. Остры были ноги и скоро отделил козак лицо султанское от тела. И приладил себе чужую кожу. Оделся после этого в одежды богатые выскочил из шатра и на турецком крикнул отступать. Потому что другой отряд кяфиров шёл к Стамбулу. И тронулось воинству с места и глядели козаки, как уходит их смерть в пыли и шуме. Потом сели на чайки и взмахнули вёслами и где-то уж на середине моря услышала многоголосый гнев, когда открылся обман. И пал Гамалия и сорвана была с него чужая личина и предстанет он перед Богом тем, кем был - славным козаком.
Теперь вот из дальней турецкой земли пришёл, чтобы сразиться с Жабой-злодеем, главным нехристем, мерзавцем и людоловом.
Такое вот грозное воинство пришло на помощь Тугарину. Струсили они с себя сыру землю и хоть были чуть подгнивши, однако руки имели по-прежнему крепкие, а кто не имел, так яростью восполнял и зубовным клацаньем. Все бою жаждали со злодейской Жабой, который наибольшый позор был и попрание народа украинского. Потому что раньше враги были человеческие и хоть рвали тело да не лезли в душу, этому же жаботину тела мало показалось, ещё и души возжелал, залез туда и скверну сотворил. Всяко народ жить может, но не со сломанными характерными палочками. А потому бить Жабу, бить до смерти, потом ногами затоптать, чтоб и следа не было от украинского позора. С таким желанием вышли беспокойные герои из погибели и прибыли на берега Реки, в помощь Тугарину.
Увидали воинство жабье злопротивное, но не испугались вражеской многочисленности. Каждый из них уж воевал один против многих, а смерть, так она им была не в новинку. Поправили оружие своё, перекрестились на дорожку и пошли в бой. Тугарин впереди идёт, геройской саблей воздух полосками режет, так что опадают они. Следом Копак из автомата сечет, Жуненко штыком колет, Наливайко булавой грозит, Зализняк косой машет, Хребто кулаками намеревается, Гамалия мушкетом целит, Богун пикой тычет, Гонта глазища выкатил, Коловрат мечом двусторонним рубит.
Как врежется вся эта армада, да как давай крошить да истреблять врагов украинских. До седьмого колена, не оставляя камня на камне, прах развеивая, до последней капли крови, вырывая и выжигая смрадный бурьян густо поросший на украинской земле. И гремели молнии и сотрясалась земля и солнце спряталось за тучами и дышать стало нечем и наступила ночь кромешная от густоты битвы и не видели герои врагов, а чувствовали и истребляли невидимых и шли себе вперёд, сквозь густоту мерзкую, к священному Днепру, в чьих водах надеялись от скверны отмыться и затеять новую жизнь любимой стране. И рубил вперёди Тугарин, а остальные шли за ним следом, рубя широкую просеку во вражеских телах к днепровскому берегу. А воинство тьмы наседало, бесновались жабьи рабы, распаляли свою холодную кровь страхом перед чудовищем и бросались на смерть, подталкиваемые, стоящими сзади. И никто не мог остановить ход Героев, даже роботы Макдональдса, даже донецкие, объединенные и днепропетровские, никто. Когда вступил в бой сам Жаба. Защёлкал огромными своими челюстями, выкатил свои леденящие глаза и погнал рать свою в последнюю атаку.
Не смелостью, не отвагой, а мясом и массой взяли своё чёрные силы. И хоть не замечали герои, но редели их ряды. То один, то второй, изнемогши падали и прижимались к родной земле. И та принимали их, верных своих сыновей, прятала и спасала от посмертного надругательства, каковое непременно бы враги украинские сотворили. И так оказалось, что остался в бою один Тугарин, рядом целая тьма супротивников валялась, но другая тьма, не сколько живых, были они трупы, как лизнувшие мерзкой слизи с кожи Твари и тем принявших его причастие, вся эта шевелящаяся орда напирала. И вязла сабля его в густоте тел и пеленались руки многими трупами и чуя, что будет он пленён врагом, собрал Тугарин последние силы и рванулся вперёд. Был это уже берег и без сознания пал Тугарин в Днепр и спасла его украинская река, унесла сильным течением подальше. Как не искали ищейки жабьи, всё дно обыскали, а не нашли геройского тела, оставив Жабу в предсмертном ожидании, что снова явится Герой.
В наказание приказала жаба осушить Днепр, убить главную реку Украины, уничтожить, чтоб не осталось и следа, повернуть воды вспять, загнать по притокам, что угодно сделать, только бы убить Днепр. И осушили реку и заплакала Украина и склонили голову патриоты, наслышанные о победе кучмовской. Герои бывшие снова пали, Герой нынешний пропал и нет на Жабу управы. Последняя надежда пропала, последний луч солнца погас и темень воцарилась. И даже Юлия Владимировна, героическая Юлия Владимировна, патриотическая Юлия Владимировна, украинская Юлия Владимировна, даже она украдкой всплакнула, узнав, что повергнут некий герой, восставший против Жабы.
(Донеслась до меня подлая весть, что пал Герой и преодолён скопищем жабьим. Говорили про это люди и ладошки тёрли, потому что спокойно им без героя. Понурив головы в говно страха, привыкли они и думали, что так испокон было. Когда же сим слепцам духа явлен был свет свободы, то не обрадовались они ему, а лишь отворачиваться стали, чтоб глаза им не резало и не высвечивало всю подлость существования их. Спокойнее им без Героя.
А я плакал. Пал на землю и рыдал, оплакивая несбывшуюся мечту. До вечера истекал и думал уж прекратить пустое существование своё, коль не зачем, но представил пирующего Жабу. Как веселиться он, ушедший от наказания, как потешается над погибшим Героем, как грозится милой моей Украине новыми убийствами! Разве в пору мне выходить из жизни, разве не отомстил я за своё зачёркивание и за мучения Родины! Сказал себе жить. И зубы не сцепишь, потому что нечего, и кулаки не сожмешь, но жить! И сражаться с Жабой.
И тогда сказал себе, что буду писать. Про Героя. Что был такой, поднялся и сразился и хоть повержен, но победил! Потому что каждый восставший против Жабы уже победитель. И чтоб был пример и чтоб была надежда, принялся я писать. Не люблю я слова, не верю им, за пустоту их, гниль да оборотничество. Что сейчас слова, как не пустота! Давно они потеряли смысл и превратились в чепуху. Жаба говорит, что заботиться о стране и жрёт её до смерти. Прихвостни жабьи говорят о патриотизме и в смертоносности соревнуются. Остальные все говорят одно, думают другое и всё для проформы. Отделено слово от дела, разрезана связь между ними и оттого образовалась пропасть. Без дела потеряло слово смысл и правду. Никто не верит словам, никто не уважает Слово, а треплют его, будто на все дырки затычку. Истёртой бумажкой стало слово, того и глядишь, что распадется оно на малосущественное и пропадёт. Таково сейчас слово, ничтожней его и не придумаешь.
Но что у меня есть, кроме слов? Что у меня, калеки убогого есть, кроме слов, чтоб сражаться с Жабой! Ничего нет. Только и осталось во мне способности, чтобы словеса производить. Поэтому хоть ныне они пусты и обманчивы, хоть нет им веры и нет дельного подкрепления, но решил я описать подвиг Героя.
Потому что были и другие времена для слова. Были времена, когда ценилось оно выше золота и наполнялось делами людей. И самый великий пример тому - Тарас. Кто мы и что мы без него? Были бы? Не были бы. Жили в разброд, претерпевали и обряжались в чужие наряды, чтоб выжить. На задворках был язык родной и грозило исчезновение народу, бедному народу всё время проведшему в злоключениях. Будто сирота должен был умереть он, так и не отведав славы, показав лишь пример печальности бытия.
Когда явился Тарас. Никто не ждал его и не надеялся, смирились все с общей погибелью и старались выжить по одному. Но сказана была правда и открыты глаза и задета душа и разбережено сердце. И встал народ и выросла из бесцельного песка глыба, воспрянул цветок украинский. Словом были спасены от забвения, словом были собраны, словом укреплены, словом держались, им спасались и дожили до сих позорных пор, когда восседлал нас Жаба и так придушил, что стали мы почти при смерти.
Не глупец я, чтоб понимать, будто слова мои сродни Тарасовым, но буду я писать, потому что Тарас был первый Герой, Герой слова. Сражался он словами, собирал людей словами. Второй же Герой был Герой дела. Восстал он против Жабы и сразился. Чтобы не остались деяния его втуне и собрался я описать их. А то ведь ходили слухи, что не способна больше земля украинская спасателей рожать, что прошли времена героические и настала пора торжествующего безобразия. Мол, это раньше люди подымались на восстания, а сейчас это глупо, потому что всё неправда и не зачем и толку нет.
Враньё! Все эти словеса - суть плевела! Ошмётки трусости! Я же писать собираюсь ядрёными зёрнами, потому что про Героя! Будут словами мои наполнены делом под завязку и станут они ценны, как и положено словам. Во время словоблудия, буду я писать словоправедности и может не сразу, может потом, но услышаны будут мои слова, падут на плодовитую почву горячих сердец и снова явятся герои и будут сражаться с Жабой и истребят!
А если не истребят, то хоть погибнут по-человечески, как должно людям, но не скотам. Не в покорности злу и не в смирении пред мерзостью, но с поднятой головой и глазами, обращёнными к небу. Для этого стараюсь и жить буду. Дрожи Жаба! Победил ты, но не последняя эта битва! И предстоит тебе ещё! Пока жива Украина, пока жив народ, не будет тебе спокойствия, буду сеять я зерно свободы! Дрожи Жаба!)
Но рано плакала Украинская Дева и рано склонились патриотические головы. Жив был Тугарин, изранен, измучен, измождён, но жив. Подхватил его в Днепре сом Петро, трёхсотлетняя рыба с козацкими корнями, помнящая ещё Сечь. Был он большим украинским патриотом и очень переживал, что любимой страной стала править жаба. Хоть и людоед, а ведь нет существа никчемней. Сколько Петро жаб переел за всю жизнь и посчитать трудно. А теперь вот сам скрывался от жабьих подручных, потому что велел Жаба всех сомов истребить за козацкие усы и запретный патриотизм. Мечтал Петро об избавлении и хоть видел сам, как поражён был Тугарин воинством Жабьим, но всё-таки верил, что воспрянет Герой и свернёт шею негодяю. Удалось мне пообщаться с потомством Петра и говорили они, что был он очень горд, тем, то спас украинского Героя. Мудрая рыба сразу понял, что это избавление долгожданное.
Тащил на спине каменное тело Тугаринское сначала по Днепру, потом по Десне, а потом заплыл в реку Снов, где уж и мелко было для его многопудового тела, но жил на берегу мудрый зверёк, по имени Фёдор.
Он Тугарина и приютил и стал заботиться о нём, как о сыне родном. Поил отварами целебных трав, кормил салатами из корешков, компрессы клал и раны смазывал. Мудр был Фёдор, но о том дальше.