Чжу учился убивать драконов

Абраксас
За это прозвали его Чжу-Легкомысленный. Сын кузнеца по прозвищу Урод Полезный, Чжу учился убивать драконов и посвятил тридцать лет своей жизни (с шести и до смерти) упражнению в этом искусстве. Он не обрабатывал поле и отказался учиться кузнечному отцовскому делу, за которое безногого того прозвали Полезным.
Зато он изучил всех драконов, он знал их повадки и из тысяч следов: на мокром речном песке, в траве, среди горных камней — он мог отличить след именно дракона и легко мог сказать, что за дракон прошёл, какой породы, и крупный ли, голоден он и рыщет, или сыт, доволен – и праздно гуляет, распевая песню звенящим фальцетом.
Он вставал раньше всех и упражнялся в убийстве драконов, каждое утро его видели вместе с восходящим солнцем на вершине горы Овечьей, совершающего плавные гимнастические жесты и жонглирующего двумя мечами, а также мечом и пикой вместе и попеременно.
Чжу-Легкомысленный подражал шипению дракона, мог нарядиться течной самкой, чтобы привлечь внимание половозрелого дракона-самца (этот вид охоты на них особенно действенен в ноябре, в период гона), самодельной трещоткой он искусно вызывал шелест, такой же, как у скользящего в глубине реки дракона, что длиною не менее двадцати жэней, когда его чешуйки трутся друг о друга, этот звук особенно стремителен и серебрист.
Когда Сяо Надменный царствовал в Лу, а Фын Обладатель Тигра, предав смерти старшего брата, государя Чжана, занял его престол в Чунь, Чжу-Легкомысленный написал своё единственное стихотворение на черепке в харчевне в селении Цю, где он остановился по дороге из Чунь в Лу. Там он пил вино и отдыхал душой, потому как государь Чунь отказался от его услуг драконоубийцы, а государь Чунь предаст его осмеянию и отрубит большие пальцы на руках и ногах за наглую ложь и шарлатанство. Чжу отдыхал в харчевне между этими двумя печальными событиями, утешая себя воспоминаниями о злоключениях Преждерождённого учителя Куна, пил ещё тёплое вино и писал единственное в своей жизни стихотворение на черепке, которым служанка скребла столы, да так и забыла. В переводе этот экспромт немало потерял (в частности – рифму, став верлибром), но всё же:

В сухом лесу среди ветвей,
Выбеленных солнечной жаждой,
Невозможно увидеть дракона,
Его в лесу нет, и не было,
Только небо и светлые иссохшие сучья,
Да извилистые тени вместо умерших ручьёв.

Подожди, когда осень сгустится.
Лишь коснутся земли
Ливня первого тонко-прохладные нити,
Дракон выйдет из чащи, танцуя,
Играя песней, насвистывая себе что-то,
Сложив трубочкой длинные губы.

Вот какое стихотворение написал Чжу, который помнил четыреста видов и восемьсот тридцать подвидов драконов: речных, морских, песчаных, воздушных, горных, живородящих и яйцекладущих, драконов-духов, драконов-первопредков, драконов-учителей каллиграфии, музыки и обрядов, драконов, обитающих в весенней садовой листве, живущих под изогнутыми мостиками, в сердцах принцесс и стрелков из лука, драконов-похитителей луны, и дракона, родившего солнце, он знал все их цвета и оттенки, включая невидимые и те, увидев которые на всю жизнь остаются слепцами, он знал повадки, любимые места гнездования, любимые песни, легенды и суеверия драконов, и сказки, которые драконихи рассказывают своим детёнышам, баюкая их на ночь, всё это пёстрое замысловатое знание, никем никогда не записанное, хранилось в круглом сердце Чжу, и могло послужить лишь одной заветной цели: убить дракона.
Если бы перед Чжу-Легкомысленным поставили заполненную тушечницу размером с винную бочку, он бы израсходовал всё её содержимое, непрерывно, день и ночь, излагая своё понимание насильственной смерти дракона, описывая слабые точки на его удлинённом черепе и между рёбрами, технику ведения боя и те яды, что, по его, Чжу, мнению, не вредя охотнику, драконам были бы смертельны. Сердце Чжу — как тушечница, где в первозданной тёмной нерасчленённости плескалось знание смерти благороднейшего из существ, но Чжу не сумел написать ничего, кроме единственного стихотворения, в харчевне, на черепке, по дороге в царство Чунь, где Фын Обладатель Тигра жестоко посмеялся над ним, объявил его сумасшедшим и нарушителем спокойствия, и ещё непочтительным сыном, и приказал отрубить ему пальцы, о которых мы говорили.
С тех пор Чжу утратил способность ловко орудовать копьём, а пропитание добывал себе, мастеря воздушных змеев из бумаги и сбывая их на деревенских ярмарках. Свой гордый путь постижения драконоубийства он продолжал в глубине сердца, и по его скромному некрасивому лицу никто не мог определить, что за тайна там светится в глубине, словно золотистое яйцо дракона, схороненное в чёрном перезревшем иле.
В тридцать шесть лет, когда Чжу состарился, перед самой кончиной многие приветствовали его, став лицом к северу, как наставника бессмертия.
Он достиг совершенства. Но искусство его так и не нашло применения.
Драконы нужны живыми.