Иван Иванович сел за стол,
поерзал на стуле,
отыскивая на тощем своем заду места помягче,
взял из стопки лист бумаги,
задумался,
посмотрел на потолок,
увидел муху,
перевел взгляд на бюст Вольтера,
всмотрелся в россыпь родинок противоестественного происхождения на великом носу
и вышел из своего кабинета.
Кажется, он отправился искать мухобойку.
Эй, Иван Иваныч, куда Вы?
А ведь он должен был написать завещание,
в котором отказал бы определенную часть своего немалого состояния племяннику Василию,
каковое завещание Василий обнаружил бы случайно полчаса спустя,
что натолкнуло бы его на мысли весьма недобродетельные,
но вполне объяснимые
недавними
длительной беседой с кредитором и ссорой с любовницей.
И спустя неделю Василий убил бы своего дядюшку.
Проницательный читатель понял бы, кто убийца, на восемьдесят седьмой странице романа,
не слишком проницательный - на сто пятой,
а герои романа - на сто седьмой.
Но увы, Иван Иванович пренебрег своим долгом героя перед автором и не написал завещания.
Василий полчаса спустя не нашел в кабинете ничего,
кроме коробки с сигарами (одну из которых стянул),
засиженного мухами бюста Вольтера,
портрета своей двоюродной бабушки
и чистого листа бумаги.
Он так никогда и не стал убийцей.
Напротив, ему посчастливилось встретить богатую, красивую и великодушную женщину,
которая сделала его счастливым,
подарив ему хорошее приданое
и четырех детей - мальчика и трех девочек.
Они жили долго и счастливо и умерли в один день.
В живых, собственно, осталась одна дочка Варенька,
но болезнь и шок от потери близких лишили ее памяти,
и ее взял в жены Комиссар,
приняв за классово близкую душу.
Ах, какая была трагедия, когда все открылось!
Арестовали Комиссара,
арестовали его брата,
арестовали его старушку мать
и ее любовника,
но Варенька по странной случайности осталась на свободе.
И в положенный срок она родила сына.
Сын был похож на Комиссара,
но воспитанный матерью,
был робок и кроток,
честен и несправедлив
и не любил Усатого.
Шестнадцати лет он пытался покончить собой, а восемнадцати ушел на фронт.
Началась война,
где он научился курить,
пить спирт,
убивать,
первый раз познал женщину
и перестал помышлять о самоубийстве.
Мать с трудом узнала его, когда он вернулся.
Пять лет он еще погулял,
молодой и красивый,
интересно хромающий,
с волоокими брюнетками и
ясноглазыми блондинками,
а потом женился на Софье Марковне,
некрасивой и немолодой девушке.
Любовь.
У них родился сын Витя,
который окончил школу,
поступил в Технологический,
научился играть на гитаре,
ходил в походы,
женился,
развелся,
что, впрочем, уже совсем неинтересно.
...Витя - это мой отец.
Я пишу роман, хотя писателем себя и не считаю.
Меня заставляет время - высший инвариант, которому должен противится каждый мыслящий человек. Меня интересует сослагательное наклонение и плевать, что история его не терпит. Давняя и самая сокровенная моя мечта - покончить с собой при помощи сослагательного наклонения, хотя бы в литературном пространстве. Для этого я пишу роман о своем прапрадеде и его дяде Иване Ивановиче. Руками первого я пытаюсь убить себя в лице второго. Вот первая фраза моего романа «Иван Иванович сидел за столом». Больше пока из-под моего пера ничего не вышло...
Иван Иваныч решительно отказывается садиться за стол и писать завещание. Он аргументирует свой отказ тем обстоятельством, что сотни, если не тысячи, Иван Иванычей в сотне романов садились за стол, и ни для одного из них добром это не кончилось. Автор, рассердившись, запирает все двери и окна в кабинет, и обрекает тем самым Ивана Иваныча на голодную смерть.
Но у его героя есть с собой бутылочка мадеры и пирог с рыбой, на подкрепляющее действие которых он рассчитывает. Поэтому он упорствует в своем неповиновении.
Гораздо хуже приходится его племяннику Василию, который дожидается под дверью - ему, про которого автор совсем забыл, смертельно скучно. Особенно раздражает Васю дым сигар, которые изредка покуривает Иван Иванович. У Василия, заядлого курильщика, от этого запаха мутится в желудке и голове. Еще немного - и он ворвется в кабинет и убьет дядю просто так, из злости.
Что, согласитесь, уже совсем никуда не годится.