Улицы мокрые и кажутся пустыми из - за отсутствия листьев на деревьях. Радует давящая безоблачная темнота, наполненная полной расслабленностью. Подавленный свет набухший. Мои части тела тоже набухшие, но совсем не тяжёлые. Напротив, такое ощущение, что пальцы рук накачали гелием, и они от этого стали непослушными и суетливыми. Они в больших стеклянных ёмкостях с маринованной ватой. Ужасное раздражение, неподвластное никакому логическому объяснению. Воздух вечерний и поэтому чистый, хотя количество машин на улицах совсем не уменьшилось по сравнению с днём. Субъективное ощущение. Пар вываливается изо рта неуверенной и частичной затяжкой, видимо, поэтому обостряется восприятие. Вдалеке, вспышкой из под трамвайных проводов озаряется новый дом с недостроенной крышей. Этот трамвай ещё за время своего существования будет проезжать мимо этого дома и прыскать искрами в месте стыка проводов. Трамвай будет следить за заселением .
Недотянутый дым из множества ртов скоро соединится в тёмном, беззвёздном небе и плавно упадёт на торчащие конструкции голой крыши завтрашним первым снегом. Я больше чем уверен, что первый снег выпадет именно завтра, выбелив утренние дороги и на несколько часов парализовав движение в некоторых участках города. И люди буду плестись на работу от одной переполненной остановки к другой, приветствуя одиноких водителей вскидыванием правой руки. А дети будут визжать и смеяться, мотать головами облачёнными в полукосмические скафандры из непромокаемой ткани, раздражая своих родителей тем, что что-то первое, пускай повторяющееся, но уже забытое, не может отложиться в их душе белой облицовочной плиткой вывернутого наизнанку недостроенного дома.
Вывернутые дома в спальных районах мало чем отличаются от памятников архитектуры девятнадцатого века. Ведь облицовка спрятана от посторонних под обоями. А в детских комнатках, под мерное движение повторяющихся с математической точностью очертаний облаков, в лихорадочной жажде выползти наружу, шарообразно под обоями перемещаются запутанные коридоры, томимые запустением. Окна открыты настежь и летом и зимой, под вывернутую обёртку дерева, под крик перелётных птиц за спиной, можно натолкнуться на угрюмую фигуру человека в потёртом и засаленном халате, который перед открытыми ставнями смотрит на замурованное силикатным кирпичом нутро изменчивых коридоров. Его подвешенное состояние в воздухе взывает к непониманию, даже его кожа на спине, оттянутая блестящими крючками, которые уходят в небо и теряются в вечернем небе оборванными струнами, не даёт ответа о его невесомости. Эти крючки говорят только о ничтожности всего созданного, железные канаты плаксиво шепчут о скольком сужении в небесах, о ненужности атмосферы и серого цвета, а кожа, пирамидно возвышенная над сгорбленной шеей отвлекает от всего суетного и мирского. Она копит на своей поверхности воздушные пузыри с дрожащими радужными переливами, которые создаёт пухленькая ручка и горячее детское дыхание из соседнего, занавешенного, так же распахнутого, вывернутого, стоящего перед подобойными коридорами вихрасного мальчугана с однотипными движениями в красивых, и от этого кажущихся пластилиновыми, суставах.
Обеденные столы, местами исцарапанные кухонным ножом, скрипят на тросах как пришвартованные к старой пристани корабли в непогоду. Ввинченные одним концом в не рожавшие стены, а другим в свет от витрин ювелирных магазинов, столы хранят атмосферу раннего утра с засыхающими на них кусочками торопливо сделанной яичницы и разлитого два месяца назад пузырька с йодом. Обеденные перерывы весело звучат мелочью в дырявой ткани затёртых половичков, которыми накрывают старенькие фарфоровые чайники с заваркой. И эти вечно снующие птицы, склёвывают остатки недоеденной, в страхе опоздать, булки, и заразившись этим же страхом, бешено вращают своими красными от недельных запоев пуговично-круглыми глазами и обгадив подобие журнального столика и диван, летят в район элеватора, выкрашенного под цвет ресниц осени, здания с недостроенной крышей.
Книжные шкафы с разбитыми стёклами из стекла, которое вставляют в окна женских туалетов, и больших навесных замков, накинутых на эти самые дыры, битком набиты старыми журналами, газетами и политической литературой. Меж страницами закладкой из жёлтой бумаги застрял завтрашний снег, который оставит их читателя равнодушным к своим собственным соскам. Завтрашний снег ломит своей белизной глаза, и хочется закрыть ладонью глаза, отрекаясь от ярких цветов и прося незнакомых слепых богов о скором наступлении сумерок.
Вывернутый интерьер жилища и равнодушные спины жильцов молчаливым частоколом торопит минуты. Водосточные трубы, скрытые под толщей обоев и штукатурки, уже распахнули свои челюсти в ожидании завтрашнего снега, что бы не потерять ни одной секунды, ни одной капли, ни одной снежинки, наделяя морозный воздух внутри своей оцинкованной утробы движениями минутной стрелки.
Куртки висят на своих вешалках вывернутыми. Их внутренности слегка потёрты и запутавшиеся в них снежинки облепят их ослепительно белыми мухами, которые, лениво копошась в них, не спеша будут просачиваться внутрь. Невыносимо медленно, пропитывая недосягаемыми небесами начинающие ржаветь коммуникации, снежинки налипают на причудливо завитые в узлы трубы. А облака, в этот момент превращаются в клейкую массу, бурлящую над головой.
Идеально плоские жидкокристаллические мониторы нового поколения плачут талыми каплями под звуки расстроенных музыкальных инструментов, которые оказались в тёмных коридорах. Звуки блуждают там, не имея представления о скоростях и протяжённости. Они невесомы и сокрыты от уличных глаз и завтрашнего снега. Они принадлежат самим себе и инертные, потому что фальшивы изначально.
Завтрашний снег согнёт головы прохожих в покорном поклоне угрюмости. И они увидят вывернутые дома только из окон трамвая, где их свобода от непогоды позволит поднять глаза. Недостроенные дома с оголёнными крышами покажутся им похожими на почтовые ящики, которые забыли закрыть снежным утром, и которые вынуждены показывать всем свой мир обгорелых спичек, окурков и пыли под пытками естественного освещения. Прикрученные шкафы с чистой и отутюженной одеждой повёрнуты дверьми к уходящим в бесконечность детским шагам по вывернутым коридорам. С расфасованными под майки и накрахмаленные простыни кусками мыла, полки платяных шкафов вызывают слезливость своим спокойствием и материнской заботой. Если бы только можно было бы добраться до этих мыльных высот и подставить фанерной спине закатанные по локоть руки, то по венам бы, возможно, прокатилась обжигающая и на глазах разбухающая внутри неземная радость от близости с красной майкой, на которой белыми буквами стилизованными под логотип Coca-cola написано «Соси ***» и внизу мелким шрифтом добавлено «с удовольствием».
Вывернутые ночные клубы, пустые утром и заполняющиеся висящим на крючках посетителями вечером, светятся неоном, приятным как всё искусственное. Витамины и синтетические натяжные потолки невосприимчивые к завтрашнему снегу в темноте, беззащитные и расползающиеся в сторону по утрам. Лишь крючья блестят неизменно полировано и холодно. Танцующие в темноте перемещаются под звуки падения снега, неон освещает расположенные под ночными клубами гаражи с их недостроенными крышами.
Серебристая вытяжка воздуха, которая ведёт непонятно куда, переплетается с водосточными трубами и шепчет в темноту, к звёздам, слова о высоких чувствах, покрывая инеем окна, перед которыми висят их обладатели, распахнутые как рамы.
Первый снег тает быстро, оставляя после себя ширкающие звуки зимних ботинок об асфальт, под которое происходит окончательное заселение людей в вывернутые дома.