Кусок 2. Путь Жабы. Через века к безобразиям
Другое дело жабы-людоеды. Предчувствуя скорую свою смерть, сползлись они к Десне, крупной реке, расположенной в пасте безвременья. И метнули в реку всю имевшуюся икру. Местные рыбы охотно икру стали лопать, но рыбу схватила птица и понесла на север, а птицу подстрелил охотник и скушал, выбросив внутренности в лес. А внутренности скушала лиса и покакала. Дождь пошёл и смысл лисий кал. Так одна из икринок оказалась в маленьком озерце и на долгие годы упокоилась в иле.
Может там бы и пропала, но случился коммунизм. Точнее началось его построение. Пошла мода у людей на резкости. Поняли вдруг все, что плохо жили лишь по недоразумению, а хорошо - оно рядом, только извернись да достань. По-новому извернись, как не додумывались смирные и туповатые предки. Вот и придумали в селе Чайкино добывать в окрестных озерцах ил, чтобы удобрять свои глинистые пашни да получать сказочные урожаи.
(Извлечен из царства гнилостной смерти, продолжатель убийств кровавых, истребитель людской и наказание украинское! Долго спал и силы копил для дел своих неправедных, Жаба, ни к чему кроме душегубства не способное чудовище! А когда услышал слабину народную, то как хворь, будто гриппок злопыхательный, полез наружу, что насытить себе кровопийством! Не знает Украина, что выйдет из болота, не до того ей, тяжко от красной напруги! Не чует страна напруги жабьей, которая ещё страшней! Потому что там скоты, но люди, а тут чудовище затхлых подземелий! Уже точит оно зубы на потраву народа! Убей Жабу, всякий, кто увидит её! Убей Жабу!)
Уже ощущаете вы некоторую тревогу и постепенно становится понятно, что хэппи-эндом не грозит. Но сперва про само село, которому суждено печально прославиться. Называлось оно до революции Кривоносовка да Стягайловка. Потому что два села было на берегах зловонной речушки Соплёвки, являвшейся одной из ноздрей на роже безвременья. Были сёла бедные и не дружные, общались тем, что били друг другу морды за луга и просто так. Революцию восприняли без радости, но и не противились. Споро порушили церкви и стали закрывать иконы коммунистической прессой, когда явились в сёла несколько комсомольцев.
Были они из голытьбы, сбежавшей из сёл во время одного из частых здесь голодоморов. А когда вернулись, то никто и не узнал бывшее крапивное семя. В кожаных тужурках были, при наганах, курили крепущие папиросы и чуть что били в морду, настаивая, что иначе коммунизму не быть. Для его упрочнения первым делом затеял комсомол изничтожить прошлое. Подстрелили батюшек и сожгли барскую дачу неподалёку. А потом решили избавиться от грустных названий сёл, пришедших из тёмного прошлого. Так как коммунизм и никто никому ломать носы да штаны стягивать не будет, то упразднить надо Кривоносовку и Стягайловку. А вместо того назвать их так, чтоб отразить светлое будущее.
Реквизировали комсомольцы жбан самогона и стали думать как. Думать для комсомольцев было дело новое, непривычное, поэтому много не придумали, а порешили назвать Кривоносовку Чаем. Село Чай. Потому что, когда наступит коммунизм, то только и будет население, что чай в прикуску пить и жизни радоваться. Как явный сопроводитель коммунистической жизни, удостоился чай стать названием села. Жителей же стали называть чайниками, на что те ничуть не обижались, так как тогда это был полезный в хозяйстве предмет, а не синоним профана.
Стягайловку думали назвать Сахаром, потому как какой же без него чай. Но тут прибыл из Киева контуженный комиссар и рассказал про чудо кинематографа. Как на белой простыне люди ходят, паровозы ездят и даже баталии происходят, а простыне всё нипочём. Чудо да и только. Комсомол посчитал, что это очередное свидетельство скорого коммунизма и назвал Стягайловку Кино. Как называть жителей сельца не придумали. Кинцы - неприлично звучало, киноки, почти как иноки, киняне, вроде няни, а слова киношники тогда ещё не выдумали. Лет пят жили обитатели Кина (склонять можно) без названия, когда укрепилась власть окончательно и стала серьёзность приобретать, чтоб уж не набегом душить, а осадой. И бросились в глаза областному начальству шутовские названия Чай да Кино. Несерьёзно как-то. Приказали исправить, а заодно выяснить, не злонамеренное ли дело. И виновных наказать, потому как при построении коммунизма шутить не время.
Комсомольцы это хорошо понимали, пуганы были и пронялись до расстройства желудка. Когда кто-то предложил построить между сёлами мост да объединить в одно. А назвать Чайкино. Явно был выдумщик неместный, потому как в тех краях про такое животное и слыхом не слыхивали. Расспросили, чтоб контры в названии не было, выяснили, что вполне пролетарская птица, над морем летает, рыбу ловит, не какая-то там мелкобуржуазная ворона. И назвали объединённое село Чайкиным. А начальству пояснили, что ошибка на карте вышла и это у тех, кто её малевал, злонамеренность нужно искать. Кажется, нашли там трёх английских шпионов, расстреляли.
Минула беда чайкинское начальство, но счастья особого не пришло. Вроде и колхоз согнали и указания все выполняли, но урожаи плёвые, сами голодали и планов не выполняли. Пеняли на земельку, которая и вправду была в здешних местах жиденькой да скупой. Траву то из себя испускала, а на что-то более путное жадничала. Вот тогда то и порешили её илом задобрить. Чтоб стала жирней и планы не портила. Соорудили колесо с ведёрками и стали черпать жидкое зловоние из окрестных озерец да болот, вывозить всю эту радость на поля. Затыкал народец себе мхом носы, рты платками завязывал и возился днями, убивая себя да лошадей. Весной, только лёд сошёл, начали, чуть хлеба убрали - продолжили. Несколько озер вывозили и ожидали на следующий год великий урожай.
Попутно и лежалую икринку на поля выплеснули. Солнце её пригрело и к жизни вернуло. Дождик пошёл, лужица сделалась, снова солнце и в тёплой да грязной воде затеялась неприкаянная жизнь, которая ой как много посеет смерти. Тут бы её и к ногтю, тут бы её и раздавить, как гниду, но кто ж знал, что из маленькой плесневелой личинки выйдет большая беда?
Была икринкой, стала головастиком, плескалась себе в грязице, как подобрала его одна крестьянка. С мясом тогда было худо, вот и решила женщина разнообразить питание. Думала борща зелёного сварить, но головастик, предчувствуя недоброе, скукожился и стал кашлять. Вроде болен да заразен. Голод тогда уж минул, потому крестьянка есть существо побоялась и выбросила на помои, где несколько лет головастик и прожил, на зиму уходя в глубины, а летом плескаясь поближе к поверхности.
И в положенный срок стал он жабой, обычной жабой-людоедом. Только, видать не спроста уцелела та икринка во многих испытаниях, потому что ко всем качествам жабы добавила она предчувствие опасностей. Задолго их ощущала и тем спасалась. Подрастя достаточно, Жаба вылез с помойки, попрыгал несколько и возжелал людского питания, потому как черви дождевые да опарыши приелись очень. Однако на детишек нападать не стал и даже курицу не изглодал. Не было тогда куриц, съели всех. И детишек не было, умерли от голода. Потому жрать нечего, а взрослого человека юному чудовищу было не осилить. Задумал подрасти, чтоб достичь человекоедного возраста. Расти лучше не на улице, вот и придумал малолетний злодей притвориться ребёнком. Запрыгал в хату, залез в кровать и стал квакать. Так жалобно, как только мог.
Женщина с мужем в это время тяжело работали на полях и не слышали кваканья, иначе сразу бы вышвырнули земноводное вон. А пока пришли к вечеру, жаба уже охрипла и только сопела да ёрзалась. Женщина подошла ближе и посмотрела на чудовище. Было темно, в голод у женщины умерло двое детей, ласка материнская ещё не перегорела, но тело больше не могло давать жизнь. Она хотела детей, долго сидела в темноте, потом завернула чудище в простынь, чтобы не пугаться его холода. И сказала мужу, что у них будет сын. Уставший от тяжелой работы и недоедания мужчина только кивнул и затянулся дрянной махрой напополам с соломой.
Так зажили они втроём. Жаба быстро научился говорить, женщина срезала ему перепонки на пальцах и отпилила клыки. Теперь если одеть, он был похож на обычного ребёнка, только очень уж ротатого. Знающий бы человек сразу опознал в нём жабу, но знающих к той поре и в помине не было. Потому жил себе жаба, думал, как ему дальше проскочить.
Война началась, мужчина ушёл на фронт и не вернулся. Осталась женщина сама подымать чудовище, которое уже начинало подрастать и обнаруживать свои кровавые устремления. То курице голову откусит, то щенка слямзит, то посмотрит так, что аж ноги слабеют и круги перед глазами. Очень уж явно кровососное начало в маленьком Жабе обнаруживалось.
И будь оно сильнее всего, то съел бы кого-нибудь, пойман был советской милицией и отослан в Сибирь. А то и к стенке, времена то были расточительные. Но предохранил от этого чудовище один маленький феномен его хладнокровного организма. Необычайно чувствительное заднее отверстие. Все им только оправляются, а Жаба ухитрялся вдобавок улавливать веяния судьбы и времени. В этом шестом органе чувств и заключалось главное преимущество Жабы пред всеми. Очко с интеллектом давало поводы говорить об инопланетном происхождении организма Жабы. Хотя кости его предков в икоткинских болотах доказывали аборигенность вида.
Итак, прочувствовав обстановку, дала задница сигнал в мозги Жабы, что умерить нужно кровожадные вожделения, а то беда будет. В тоже время полностью погасить в себе потребность в человеческой крови и ужасе Чудовище не могло и стало искать способов наиболее безопасного их добывания. Решено было перво-наперво ехать в город, где людишек побольше и заметить исчезновение сложнее. Слопал несколько человек и едва не попался в руки дружинникам. И тогда постиг, что просто так лопать людей нельзя.
Запрет сей никак не связан с моралью, которая жабам неведома. Просто складывая на одну часу весов выпученные от ужаса глаза и растерзанные тела, а на другую вероятность скорой поимки, Чудовище понимало, что риск неоправдан. Может в нём даже просыпались какие-то родовые инстинкты самосохранения, но понимал, что нельзя. Однако поскольку он жаба и устроен есть людей по своей природе, то совсем отказаться от свежины не мог. И начал искать менее опасные пути удовлетворения своих подлых желаний.
Снова подсказала задница, его верная и главная советница на всю жизнь. Она указала на узкую тропку, под названием власть, взбегавшую до самого поднебесья и терявшуюся в облаках. Жаба увидел тропку и поверил в неё. Где-то там, среди туч, где никто не увидит, можно спрятаться и безнаказанно жрать людей, предварительно смотря им в глаза и наслаждаясь бессилием венца творения. Чудовище сглотнуло слюну и приступило грызть гранит науки, который был тогда скорее глиной для людей умелых. Страна развивалась, ей требовались молодые специалисты, главное чтоб с понятием были, а там уж притрутся. Жаба притёрся довольно хорошо, в основном благодаря длинному и сильному своему языку, которым он достигал самых глубин начальственных задниц и оставлял там самые лучшие впечатления. Посему карьерный рост имел значительный, слыл всеобщим любимчиком, как человек дело знающий и грязи небоящийся. А чего ему грязи боятся, ежели он жаба? Родина это для него.
(Страх Жабы. Тяжесть, которую не вынести. Наливающиеся свинцом ноги, пот ручейками по согбенной спине, дрожащая папка в ослабевших руках. Дубовая дверь открывается, человек входит в кабинет к директору. Он инженер, закончил московский институт, хорошо знает дело, имеет несколько рацпредложений и два патента на изобретения, но дрожит. Ему дурно. Дыхание спирает пересохшее горло. Воздух прорывается со скрипом, кружиться голова, судороги по телу. А он ведь альпинист, каждый год в горах, железное здоровье. Но жернова страха смололи его на муку пресмыкания.
Большой директорский кабинет, пол покрытый линолеумом, наконец-то стол. Вкрадчивый голос вопроса, нужно отвечать, докладывать, но сил нет и он молчит, совсем уж истекая потом. Даже не пытается взять себя в руки и успокоиться. Он видел, как сходит лавина, его задело краем, но тогда и не было так страшно. Директор. Про него никогда не говорили. Подчинённые любят обсуждать начальство, но про этого все молчали. Когда он проходил мимо, все кукожились от холода, цокотали зубами и отворачивались. Никто не мог поднять глаза на директора. И он сейчас не мог. А голос всё ближе, всё сильнее смыкаются ресницы, но даже сквозь их дрожь он чувствовал надвигающуюся темноту. И холод, совсем нежданный этим жарким летом. Холод будто от ледника, холод всё ближе. Хочется выбежать из кабинета и спрятаться в какой-то каптерочке, средь сломанных кульманов и пыльного картона, втиснуться в уголок и заплакать от ужаса.
Дрогнут нервы, ужас тронет его с места, сделает шаг к бегству, к воображаемому спасению. Но пасть уже раскрыта, тварь уже предвкушает, клац и нет человека. Упивается им Жаба, хохочет и радуется, уминая вслед за выпивкой чужого страха закусь инженерного тела. Хрумтят кости, брызжет кровью плоть и хохочет Жаба счастью своему, позволяющему вполне насытиться. Радуется Жаба, потому что нет ему остановки и жрет он кого хочет на заводе своем. Только чепуха это, закусочка, разбег перед главной едой, где уж он то покажет себя тварь!
Убей жабу! Убей Жабу, спаси народ свой! Убей Жабу! Вставайте люди, берит оружие в руки и убивайте тварь! Сколько же терпеть и сколько мучаться! Убей Жабу! Убей Жабу! Привязать "Кировец" к левой щеке и "Кировец" к правой, пусть едут, пусть газуют во всю и разорвут тварь! Убей Жабу!)
По данным профкома завода за время директорствования Жабы на предприятии исчезло 1329 человек, в том числе 525 человек инжнерно-технического персонала, 326 итээровцев, 172 рабочих, персонал конструкторского бюро, два состава самодеятельности и заводская футбольная команда вместе со скамейкой запасных, дублем и юниорами.
Столь обильную пропажу персонала на заводе замечали, обращались в обком и компетентные органы, там обещали разобраться. Люди пропадали дальше, уходить с завода не хотелось из-за хорошей зарплаты и быстро двигающейся очереди на квартиры, притом машины часто давали. Так что было за что терпеть, привыкли к пропажам и особого значения им не придавали.
Жаба же радовался чудесному своему устроению. Десятки тысяч людей были под его началом и для жабы-людоеда это был предел возможного. Дальше ему было продвинуться трудно, потому что в КГБ знали о его доисторических корнях и кровавых потребностях. Поэтому по партийной линии не пройти и в министры не пустят. Рыжий по этому поводу не горевал, блага всего хватало и жил себе особенно не суетясь.
Как начались тут всякие веяния. Многие растерялись, смутились нового, но Жаба под доблестным руководством своего многомудрого очка сориентировался правильно. Сначала принял изменения старого, потом стал поддерживать строительство нового и даже разучил несколько предложений на языке, чтоб патриоты всякие не гавкали. Попал в парламент, потом в правительство, а потом стал президентом.
Потому что очко сказало, что Президент может есть сколько угодно и кого угодно. Не каких-нибудь десять вшивых инженеришек в квартал, а хоть каждый день и докторов наук да академиков. Потому что он власть, потому что он царь, потому что он вершина и он стоит на всех остальных. Когда читал свою первую президентскую клятву, то давился слюной, глядя на аппетитных парламентариев.
И началась в стране эра жабы-людоеда. Сначала никто не подозревал, что к власти пришло чудовище. Ещё не успокоились волны от погибшего гиганта, мути было поднято больше чем достаточно и рассмотреть кто есть кто было недосуг. А к плохой власти у нас привыкли поколениями, потому что хорошей никогда и не было. Кое-кто вспоминал Брежнева, ну так это было затишье перед бурей. Подкопили сальца и тряситесь.
Трясло здорово. И как-то так всё обступало, затягивало, придушивало, что как не дёргайся, а концы отдай. Тут и стали некоторые провидцы замечать, что президент то у нас того. Чего того пояснить не могли, хотя понимали, что того и всё тут. Или не того, ну в общем что-то нехорошее. Осмелиться подумать, что он просто жаба-людоед не могли. Убыль населения списывали на то, что люди бегут и плодятся плохо. Хоть президента и ругали, но подумать, что он запросто уминает собственных граждан, не смели. Всё-таки не Африка. Хотя и не Европа. И в Азию не хотим.
Кто такие и зачем, не знали, ждали, что как-то оно само собой случится, что сковырнёт эволюция не того президента и придёт новый - тот. Это обязательно, потому что не может быть, чтоб за тысячу лет ни одного толкового правителя. Революций хватит, нечего их делать и некому. Ждём, что вылезет из народной массы достойный представитель путём народного волеизъявления.
Верили в это и ждали, каждый раз назначая из двух зол меньшего, потом разочаровываясь в нём и ожидая следующую кандидатуру. Даже кандидатур было не густо, а самого представителя и вовсе не было. Если не вор, то тряпка.
Между тем Жаба жила себе, год от года укрепляясь и смелея. Как ни в чём ни бывало, перевалила выборы и продолжала кушать людей, уверенная в том, что править ей до скончания дней без всяких помех. А живут жабы-людоеды долго, лет по двести, поэтому ожидало страну нашу страшное будущее, как вдруг приснился чудовищу сон.
(Однажды ночью я проснулся. Я часто просыпаюсь ночью, потому что насквозь протрух, потому что блохи и язвы, потому что холодно и вся спина поросла мхом от сырости. Когда нечего жрать, я тру спину культей, потом собираю губами мох и ем его. Он жрёт меня, я его. В этом нет нечего необычного, но тогда я проснулся удивительно. Я лежал в зловонной темноте землянки и мне казалось, что я вижу небо, темное небо украшенное единственной звездой. Звездой избавления и надежды. Я почувствовал, что всё изменилось! Всё стало иначе! Среди темноты появился свет и будет мне отмщение, а стране моей спасение! Я улыбнулся. Я хотел улыбнуться, но не смог. Потому что щёки мои плесневелыми шкурками присохли к стёртым дёснам. Щёки забыли как улыбаться, многие годы я только плакал о своей стране! И вот теперь я снова могу улыбнуться. Я растягивал рот культями, я отдирал губы от случайных зубов, я улыбался. Будет избавление! Дрожи Жаба! Всесилен ты и растоптать можешь любого, но идёт к тебе прекращение! Не знаю с какой стороны, не знаю кто, но остановит бег твой проклятый и вернёт тебя в гниль небытия, откуда ты и прибыл! Дрожи Жаба! Радуйся народ украинский!)