История с белым роялем и прочие военные приключения Деда Ромы
-Я тогда из села у****овал и пришёл в Конотоп. Стал работу искать. А тут на заводе, "Пищепром-1" назывался, набирать людей стали. Я туда прибежал. Спросили меня за происхождение, самое пролетарское, говорю, происхождение. Взяли и поставили в убойный цех. Там и хорошо, мужики весёлые работали, но тяжело. Так за день намахаешься, что вечером еле ноги тянешь. Пришёл домой и спать. А я ж молодой, я ж на танцы сходить хочу, гармоника у меня есть, бабы так и млеют. Взял я и покалечился чуть. Выписали мне больничный, а я к директору пришел и попросился в самодеятельность, чтоб зря хлеб не есть. Директором тогда был товарищ ***в.
-Дед! Не матерись, ясно же сказали!
-Я и не матерюсь! У него фамилия такая была! Так все и звали, товарищ ***в!
-Чего-то ты про него раньше не рассказывал.
-Тебе, остолопу такому, и без фамилии сгодится, а товарищу писателю в подробностях надо. Попросился, значит. Товарищ ***в согласился.
-А чего ты умеешь?
-На гармонике могу, спеть станцевать.
-А писать умеешь?
-Умею, но малограмотный я. Зато рисовать умею. Я в селе, лучший по рисованию был. Хоть корову могу, хоть коня, а хоть собачку улыбающуюся.
-О, это дело. Возьмись-ка ты плакаты рисовать. Предприятие мы важное, а наглядной агитации нет. И пьянство имеется. Пьянству надо бой дать. Иди.
Так и пристроился я художником. И плакаты малевал и стенды разные, когда на заводе, а когда товарищ ***в на день-другой в райком посылал. Работа свободная, паёк тот же, жил припеваючи. Вечером приду, проборчик поправлю, туфли ваксой смажу, расческу в задний карман, гармонику за плечо и в парк. Танцы-шманцы там, я играю, мне и винца принесут и ночевать приглашают. Утром только приду домой, часок сосну и на работу. Тогда ведь строго было, опаздывать нельзя, а то срок.
Так и жил, не жил, а барствовал. Когда война. Как сейчас помню, воскресенье было, я собирался на свидание к молодице одной идти, намазал туфли, стою, проборчик изобретаю, тогда проборчики в моде были. Тут по радио объявляют, что война. Я даже и обрадовался, что бахнем немца, трофеев заимеем. У нас в селе мужик жил, так он еще в царскую войну в плену у немца был. Рассказывал, как богато живут и сколько там добра набрать можно, если в каждом доме патефон стоит и сервизы всякие. Пойду, думаю, в армию, чтоб и себе урвать.
Но в армию меня не взяли, потому что важное предприятие, броня на всех. Я трошки расстроился, но потом гляжу, что серьезное дело. Прёт немец и прёт. Осенью бомбить начали Конотоп и всё по заводу целили. Бомба одна в управление попала. Я в актовом зале картину малевал к годовщине Великого Октября, когда как жахнет. Я быстро под стол, а оно стены дрожат и гарью воняет. Выскочил я в коридор, все бегают, кричат, что в директорский кабинет попала. Но товарищу ***ву повезло, стол у него дубовый был, принял на себя удар. Так что выжил директор, только раненный очень. Тут приказ эвакуироваться пришёл. Часть оборудования мы раньше железной дорогой отправили, а что осталось погрузили на полуторки и помотали. А фашист то рядом, пушки гремят, наши отступают, как бы, думаю, в окружение не попасть. Страшно в плен, потому что, говорят, что издеваются сильно, по-живому режут, фашисты проклятые.
Ехал я в полуторке с товарищем ***вым. Он без сознания был, медсестра с ним рядом и я носилки придерживал, чтоб на ухабе не перевернуло. Дороги то сам знаешь какие, что тогда, что сейчас. Держу я носилки и вдруг директор глаза открыл и спрашивает, где рояль. У нас в актовом зале рояль стоял, здоровенный, белый, ещё с царских времён. Директор любил на нём "Интернационал" играть.
-Оставили мы рояль, машин не было.
-Да вы что, ****ь! Да как могли!
-Не было машин, товарищ директор, честное слово не было!
-А бюст?
На рояле бюст Сталина стоял. Тут я уж и срыпел. Это ж тогда подсудное дело! Бросили врагу товарища Сталина! Оно понятно, забегались, спешили очень, времени ни ***, немец прёт, всё разве упомнишь? А товарищ Хуев стонет, просит дать пистолет, желает застрелиться, чтоб не видеть этого позора.
-На моём передовом заводе, чтоб такое! Не хочу жить, дайте мне пистолет, искуплю кровью!
А какая у него кровь, если пошматованный весь, несколько дней без сознания был. Гляжу я на него и сердце кровью обливается! Потому что я товарища ***ва очень любил и уважал. Он то строгий, не без того, что и в зубы даст, так по делу ж! А как про рабочих заботился, пайки чтоб, художественная самодеятельность, на демонстрации всегда в голове района шли. Всё как полагается. И меня ж он на завод взял, хотя я и без образования и судимость у меня была за драку. Но поверил мне человек, теперь лежит и убивается почём зря. Подскочил я к нему и на колени!
-Товарищ ***в, отец родной, я сам искуплю! Вернусь и заберу, только изволь полуторку дать, на горбу же не утащу!
-Бери полуторки и гони. Всегда я в тебе, Ромка, уверенный был. Мчи!
Я с начальственной полуторки спрыгнул и следующую остановил.
-Сваливай всё нахуй, поедешь по заданию товарища ***ва!
Водитель было заартачился, я у него бабу когда-то отбил, не хотел подчиняться. Так я ему сразу в глаз.
-К стенке хочешь, зараза такая, за невыполнение приказа!
Скинули мы с кузова бумажки всякие из отдела кадров да бухгалтерии и поехали.
-В город, что ли?
-В город!
-Так там же немцы!
-А у меня приказ!
-Убьют!
-Мне ради товарища ***ва и помирать не страшно!
Очень уж хороший человек был, душевный и за счастье всем сердцем. Прём значит. Колона наша закончилась, дорога пустая, в городе постреливает.
-Газуй, газуй!
Оно то и мне лячно, покрикиваю для бодрости. Въехали в город, по улочкам промчали и к заводоуправлению. А там ворота закрыты.
-Тарань!
Ворота аж отлетели. Подскочили мы к актовому залу, вскочил я, бюст хвать, а он, зараза такая, к крышке рояльной прикручен. И так и этак, а курочить же не могу, всё-таки вождь. Тогда покатил я рояль, он то на колёсиках. Разогнал его и дверь. Двери там широкие, чтоб колонной заходить можно. Отлетели они, рояль с разбега и в кузов. Загремел весь, ножки отлетели, но умостился. И товарищ Сталин на нём. Ну, думаю, жох я, жох! Этакое вытворить! И везучий же! А мне всегда везёт, хоть в деньгах, хоть по бабам!
-Дед, не ****и, у тебя уже сто лет как не стоит!
-А ну молчать, когда старшие разговаривают! Сцикунота! Мурло такое, только квакни ещё!
-Ладно дед, давай дальше рассказывай.
-Не тебе рассказываю, так и заткнись! Иди лучше к жинке своей, там и выебывайся!
-Ну дед, чё ты. Рассказывай дальше.
-****ь такая, войны не видел, а пасть раскрывает! Сучье вымя. Ага, значит, погрузил я бюст с роялем и погнали мы. Едем улицами и слышу я гул какой-то. Вроде трактора идут. Часть какая-то отстала, что ли. Выезжаем на перекрёсток, а там танки. Тигры эти самые. Туча целая, прут прямо на нас.
-Газуй, дурик!
Водитель и сам сообразил, что капцы намечаются, как газанёт, чуть я не выпал, за товарища Сталина схватился. Думал, поседею весь, пока за угол не свернули. А фашисты не ожидали видать и стрельнули поздно, так что пронесло нас. И вроде уже из города выехали, дорога свободная, я думаю, дадут орден или не дадут. Экое геройство сотворил, должны дать. Буду его на пиджак вешать и на танцы ходить. Бабы ордена любят. У нас как на танцы офицерики придут, сразу все девки к ним. Хотя там же и не ордена, а значки всякие и то. С орденом совсем лафа.
Задумался я, как оно хорошо мне будет с орденом, когда слышу свист. Мне бы припасть к роялю и за товарища Сталина крепче взяться, а я, что долбоёб какой, начал в небо смотреть. Там самолёт пролетает и вдруг как жахнет и кидануло меня из кузова наземь. Успел я только увидеть, что машина дальше едет и подумать, что не видать мне ордена, но хоть товарищу ***ву услужил. И сознание потерял.
Очухался, вечерело уже. Лежу в кустах при дороге, голова вся в крови, туман перед глазами. А по дороге машину прут. Хотел пошевелиться, на помощь звать. Когда гляжу, машины то не наши. Немцы! Я и замер. Сейчас найдут, будут на куски резать. Они то и раньше меня видели, но думали, что мёртвый. Подождал я перерыва в движении и отполз в кусты подальше.
Ощупал себя. Руки-ноги целы, голова болит, ну так это и с бодунов бывало. Соображаю куда мне деваться. В город подался. Была у меня одна баба, сама жила и всегда мне рада. Еле дошёл, шатало меня, а ещё патрули на улицах. Немец то порядок любит, ходят по трое и всех проверяют. Меня б, окровавленного, первым делом замели. Огородами шёл, два раза падал, такое со мной ослабление вышло. Чуть ли не под утро допёрся, бабу разбудил.
-Принимай, Маня, бойца.
И упал. Она баба крепкая, затащила меня в хату, обмыла, одежду поменяла и уложила в кровать. Кормила хорошо, самогоночик и за недельку отошёл я, что так вроде и ничего. Но тянет меня на улицу, а боязно. Маня говорит, что ловят подозрительных, особенно если солдатики.
-В полицию иди, полицию они сейчас собирают. Форму выдают, оружие, деньги обещают платить и паёк. Иди Ромка, не пропадёшь.
-Никогда, Манька. Чтоб Ромка Тунгусов форму одел и вертухаем стал, никогда такого не будет! Притом немчуре прислуживать.
-А чего ж ты делать будешь, дома то не усидишь, знаю я тебя.
-Придумаю чего-нибудь.
Ещё с неделю пожил, когда прибегает Манька, запыханная вся.
-А ну быстрей одевайся и тикай!
-Это чего?
-Офицера немецкого ко мне поселили, сейчас придёт.
-Значит на фрица меня сменяла?
-Дурак! Комендатура расселяет, что сказали, то и выполняй. Быстрей давай, а то увидит ещё!
Оделся я, взял хлеба с салом и ушёл, не попрощавшись. Стал я на фашиста зол. Мало того, что родину заграбастал, так еще и с хаты выгнал, от бабы. Захотелось мне выместить. Только у меня то даже оружия нет. Сховался я от дождя под мостком и стал ночи ждать. Решил в село родное подаваться ночью. Там то с патрулями поспокойнее, может и устроюсь. Дальше видно будет. Может, наши скоро вернутся.
Сижу, жду, когда слышу шаги по мостку. В кованных сапогах кто-то. Стал как раз надо мной и кряхтит, явно облегчится собирается. Потом залопотал что-то по-немецки и струйка. Значит надо мной стоит, сцит да ещё и напевает. Ну, совсем фашисты проклятые обнаглели. Покажу сейчас, как Ромку Тунгусова обижать. Как выскочу из-под моста, хвать немца за елдырину, аж по самые яйца и как дёрну. Немец с моста и давай я его колошматить, а потом горло давил, пока не затих, скотина такая. Затащил я его под мост и стал смотреть, чего полезного. Взял себе пистолет с ремнем, флягу, портсигар, лопатник да сапоги. А плащ не взял, хоть хороший плащ, но опасно.
С тем и пошёл я к себе в село. До утра и добежал, пристроился у тётки. У неё мужа и двух сыновей забрали на фронт, мужик по хозяйству нужен, она меня и пригрела. Живу, не бедствую, питание хорошее, крыша над головой, только скучно мне. Отвык я от сельской работы, чтоб за свиньями ходить да коровами. Так опротивели мне, что уж обратно в город линять собрался. Когда приехала немчура и забрала всё. Тётка чуть не повесилась, а за мной на следующий день полицаи пришли. Сперва к себе звали, а потом один вспомнил, как я его в городе отхайдокал и тут они мне устроили. Чуть не сдох, честное слово, товарищ писатель, вот даже след остался.
Дед неожиданно заголил рубаху с пиджаком и показал впадину в рёбрах.
-Сапогами били, собаки. Побили и бросили. Дурачьё, убивать надо было, потому что я не забуду, я мстить буду. Только ходить смог, подстерёг их на дороге. Ехали пьяные, я их и того. Всех пятерых. Чтоб знали, что Тунгусовых только тронь, беды не оберёшься.
Пострелял и в город подался, чтоб не нашли. Иду лесом, снег хрустит, вдруг выходят двое и винтовками мне тычут. Ну, думаю, кранты, на других полицаев нарвался.
-Кто такой?
Приглядываюсь, что форма то наша, хоть и оборванная.
-Свои.
-Какие такие свои?
-К нашим прорываюсь, от завода отстал и прорываюсь.
-Глянь, на нём же сапоги немецкие.
-В расход его.
-Погоди те братцы, какой в расход? Я ж свой!
-Какой ты свой!
-Полицай ты, шкура продажная!
-Какой я полицай, если я их пристрелил только что!
Рассказал им всё как было, повели мужики меня к командиру. Тот послал проверить, но на всякий случай сказал петлю делать, что при надобности без задержки повесить меня. Три часа простоял с петлёй на шее и ничего! Такие мы, Тунгусовы, крепкие. Потом пришли, подтвердили мои слова, так и прибился я к окруженцам. Немного нас было, человек тридцать, семь раненных. Хотели к своим пробиваться, но как узнали, где линия фронта, так и поосели. Куда там зимой столько пройти. Собирались разойтись да ждать лета, может чего будет, когда в соседнем районе мост взорвали с эшелоном. Немец туда сразу полк бросил, провели облаву и постреляли тамошних. Но несколько человек убежало и к нам прибилось. Рассказали, что есть приказ за линию фронта не бежать, а оставаться по лесам и бить фашиста со спины.
Так сделались мы партизанами. Сперва полицаев коцали, потом засаду сделали на немцев и с десяток их уложили. Сразу из леса ушли аж под Ямполь. Там леса большие хорониться было где. Зиму и проваландались. А весной взяла меня блажь. Изнемог я по землянкам кантоваться, дымом дышать да крупу варёную жрать. Захотелось мне людской жизни, так захотелось, что прямо мочи нет. Стал я думать, как быть. Проще простого в город уйти и там прятаться. Но ведь и поймать там могут. Сейчас, говорят, озверели полицаи, чуть что, сразу вешают. Фигня.
Сплю раз в землянке, голова от чада аж трещит, рядом раненные стонут, живот колобродит, в общем не жизнь, а рай. Но сниться мне сон, что вроде стою я у дороги, а по ней немчура идёт, без оружия все и с поднятыми руками. Сдаются. И не видно им конца края. Экое, думаю, удивительное действие. Хочу спросить, чего делается, но чудно мне так, что и сказать не могу. Вроде рта у меня нет. Я уж и так и этак, не могу спросить. Всё равно мне радостно, раз немец сдается, победили мы.
И тут стукнуло мне в голову, что немец сдаётся, потому что Гитлер сдох. Он же у них главарь, а то сдох и посыпалось воинство. Так тебе и надо, падаль усатая, думаю. И так мне радостно стало, что война кончилась, начинается мирная жизнь и прочие радости, проснулся я. В чаду да матах. Обидно мне стало, что вот существую будто мышва и сколько существовать так неведомо. Не слыхать, чтоб наши немца обратно гнали, а будто бы даже наоборот. Командир говорил, что главное на Волге устоять. Если за Волгу отступить, так это надолго, может лет на десять, на двадцать. Всё равно не возьмёт фашист уральских гор да сибирской тайги, покоцают его там. Но это ж десять лет так жить! Совсем мне плохо стало. Изнемог. Я то жилистый, крепкий, но чтоб жить, так люблю хорошо. В баньку хотелось, борща с мясом, чтоб баба приятная под рукой.
И стала меня мысль гнетить, как бы так извернуться. Вспомнил сон. Вот если бы Гитлера убить, тогда бы война быстренько кончилась и по домам. Стал я думать, как бы это сделать. Чтоб в Берлин ехать, так и не мечтал, не доеду. Вот если бы Гитлер сюда приехал, на покоренные земли смотреть. Тогда бы мы ему устроили. Много раз снилось, как я Гитлера убивал.
Уже весна во всю буйствовала, когда вспомнил я про Конотоп. Жила недалеко от завода там бабка, приходила иногда, просила крови человеческой продать. Только, чтоб с самых отъявленных контрреволюционеров, какие только на завод прибывали. Бабка эта была ведьма и колдунья известная. Насколько у нас на заводе товарищ ***в дисциплину сделал, а и то так её боялись, что кровь выносили, чтоб только не урекла. Такой взгляд был, что зыркнет на человека и начинает он сохнуть и кукожиться до самой смерти. Страшная баба. Ещё могла человека магией сшибить. Лепила из хлебного мякиша фигурку и потом тык гвоздём. Сразу умирал человек. Страшная про неё слава шла и все её боялись. А я вот чего удумал.
Дед закашлялся и стал знаками показывать, что с горлом не в порядке.
-Горло у деда пересохло, надо бы смочить. Деньги есть?
-Сколько?
-А давай червонец, чтоб уж два раза не бегать.
Внучок побежал, а дед мигом справился с голосовыми связками и продолжил.
-Значит, удумал я через ту колдунью и Гитлера того. А чего, если любого человека заморить могла, так и Гитлера бы. А он сдохнет и война закончится. Во как хитро! Бегом я к командиру.
-Дайте мне двоих бойцов в командование, по автомату и сделаем Гитлеру капут!
Командир мне в морду, чтоб глупостей не болтал и так тошно.
-Смеешься, что ли! Красная Армия отступает и не может с фашистами справится, а какая-то тёмная ведьма может! Бред!
Выгнал. Чёрт с тобой. Сам утёрю отсюда, сам ведьму заставлю Гитлера погубить и война закончится. А потом приду в Москву, поведут меня к самому товарищу Сталину и вручит он мне орден. Самый важный и самый огромный.
Уселся я под деревом думать, какой он будет. Такой, что любую бабу закадрить и ей как счастье! Квартиру мне дадут отдельную, машину с водителем и пенсию пожизненную, чтоб ни в чём себе отказа не знал. Хорошо будет!
Тут командир меня позвал. Он сам из Ленинграда был, привык по-другому жить и надоели ему тоже эти землянки. Хотелось ему, чтоб в регулярную армию, а не с этим мужичьём малообразованным валандаться. Он же танкист, броня ему нужна. Если Гитлера убить, то вряд ли, чтоб немцы сразу сдались, у них порядок, дисциплина. Но отступить могут. Ему ж главное до линии фронта добраться, чтоб не по землянкам сидеть с тремя патронами на человека, а воевать с полным боекомплектом, бить хвалённые "Тигры". Там и слава будет и честь. Поэтому решил послать группу. Что теряет, трёх шаромыжников, а выигрыш может быть большой.
И пошли мы в Конотоп. Я да двое со мной. Взял хлопцев молодых, чтоб споро дойти, и местных, чтоб не заблудиться. За два дня добежали до Конотопа и тут бы нам на околице остановиться да ждать вечера. Но молодые, горячие, пошли по светлому. Думали огородами пробраться. И чуть только прошли, как патруль. Мы то их положили, но стрельба поднялась, стали немцы с полицаями нас окружать. Мы к речке, надо было под кладку прыгнуть и сидеть тихо, а хлопцы, дурики такие, поплыли. Их и посекли уже на том берегу. Про меня подумали, что утонул. Стоят прямо надо мной и беседуют. Я рот руками держу, чтоб зубами не цокотеть, а то ведь холодно. И собак ещё опасался, собака бы меня лёгко нашла.
Повезло. Ушли, я ещё с часок посидел, чуть совсем не околел и вылез. Трясёт меня, огни перед глазами, заболел. Нужно мне искать тёплую печь и залегать на ней, чтоб неделю отогреваться, самогончик и внешне и внутренне принимать. Только где ж мне такой курорт взять?
И тут придумал я прямо к ведьме той идти. Заставлю на Гитлера ворожить, чтоб сдох, скотина такая. Потом пусть лечит. И, блять, честное слово, шёл же мокрый, особо не таился, а ни одного тебе патруля. Меня за километр видно, что партизан и хватать надо, а прошёл. Перелез через забор, старуха то сильно ограждалась, стучусь в дверь. Она спрашивают, кто такой. Я голосу собрал и басовитенько так говорю, что полиция. Чем её ещё пронять? Открыла. Я её в дом затолкал, на засов дверь, еле стою, но грозен.
-Самогону тебе или что?
-Какого самогону! А ну колдуй, чтоб Гитлер, тварюка последняя, хамло чёртовое немедля издох! Лепи фигурку да протыкай, чтоб прямо сейчас и сдох, собака!
-Да врут это всё, сыночек, врут! Не колдунья я, не умею ворожить, уборщица я простая, в сахаротресте полы мыла!
-А ну не хитрить, бабка! Колдуй! Или ты предателька? Продалась фашисту! Да я тебя!
В жару я был, перемёрз и буянило организм. Может мне б попросить, сказать чего приятное, я на эти дела мастак, до сих любую девку растоплю. Но ни сил, ни соображения не было. Замахнулся на я на ведьму, она резко как отпрыгнет, что кошка. И давай шептать слова непонятные и порошками в меня метать. Слабость во мне сделалась, упал я сперва на колени, потом на руки, стою раком и потемнело тут в глазах окончательно. Больше ничего не помню, будто провалился куда. И так мне кажется, что вроде долго я в этой темноте пробыл, уж надоело, но сделать ничего не могу. Мысленно существую и всё.
Очнулся я через время, а какое время сказать не могу. Вроде стою в кабинете каком-то. Так значит и стою, на коленях и руки выставив. Чего стою, где я, не понять. Пнули меня. Подымаю голову, стоят в форме. Наши! Только с погонами. Я то разбираюсь, не должно быть погон. Хотел спросить, а меня в морду. Упал, кровью харкаюсь, говорят, чтоб признавался. И ногами.
-В чём признаваться, братишки? Не бейте!
-В предательстве твоём! Думал войну диваном пересидеть, дезертир засранный. Не хочешь за Родину кровь проливать! Пособник фашистский! Говори!
И снова давай меня унаваживать. Увидел я тут писаря с заводу, жидка одного, по фамилии Пуперштейн. Я к нему, что помоги, расскажи, как я бюст товарища Сталина от немца спас. А он морду воротит, говорит, что никакой не Пупер, а Ануфриев. Переименовался гад такой, они на это дело быстрые. Так и не помог. А меня давай опять мордовать. Требуют, чтоб говорил, а что я скажу, если ничего не помню. Мутная голова, еле понимаю, кто сам такой, а меня садят сапожищами. Уж собрался умирать, когда подняли меня за шкирку и потащили. Сказали, что к стенке. Я и не сопротивляюсь. Чёрти что творится, что тут поймёшь. Когда вдруг голос знакомый слышу. Еле глаза открыл - вижу, товарищ ***в! Тут то я ожил.
-Товарищ ***в, выручайте!
Он сперва скривился от вида моего битого, но как узнал, сразу же заулыбался и ко мне.
-А ну отпустите его!
-Нельзя, это враг народа.
-Да я вам покажу врага, а ну ведите к начальству!
-А ты кто?
-Я кто, я товарищ ***в! Под суд, твари пойдёте!
Повели его к начальству, а меня на лавочке усадили. Сижу я, тепло, солнце светит, по всему видно, что бабье лето. Чудно. Вспоминаю, что весной к ведьме шёл, а тут осень. И бьют. И к стенке ставить собираются. Ладно бы фашисты, им есть за что. А то наши. И в погонах. *** с ним. Сижу, плююсь зубами. И так их не густо было, теперь совсем последние.
Когда выходит товарищ ***в.
-Пойдём боец, поручился я за тебя. Хотели тебя к стенке! Этакого то орла! А я им рассказал, как ты бюст товарища Сталина из-под носа у фашистов увёл! Молодчина! Порадовал ты тогда меня, так бы помер, а так ожил. Так что мы теперь в расчете. А я то думал, что помер ты. Шоферюга хотел на себя всё списать, что вроде он один рояль добывал, но я ему въехал в зубы, всю правду предъявил.
-А чего со мной было? Ничо не помню.
-Заколдовала то тебя ведьма. Она хотела в гуся тебя, чтоб на мясо забатовать, но старая была, заклинания попутала и стал ты диваном. Да не простым, а редкой марки, на таких раньше цари сиживали. Немцы то его и забрали.
-Кого?
-Диван. Ну, тебя, в смысле. Поставили у себе в комендатуре, там и простоял до их пор. Когда наши пришли, то командир твой рассказал, что уходило трое к ведьме, а чего с ними сталось неизвестно. Бабку арестовали, она сразу всё и рассказала про тебя. Приказали расколдовать, а она в плачь, говорит, что позабывала всё. Но есть специалисты такие, что и чего не знал, вспомнишь. Она тебя расколдовала. Подумали, что дезертир, раз всю войну под немцем был, а не на фронте и в расход решили. Да я вовремя попался. Идём на завод, разворачиваем предприятие, работы невпроворот.
Только отказал я.
-Сперва немца добью, а потом уж и на завод, есть у меня к фашисту лицевой счет.
И пошёл воевать до самой победы, а потом ещё с япошками дрался. Вернулся уважаемый человек, с орденами и медалями. Тогда уж и устроился снова на завод работать. А чего, предприятие хорошее. От и вся история. Так шо, может повечеряем, внучок уже принёс?
Внучок и вправду прибежал с двумя бутылками мутной жидкости мрачного вида. Видимо самогон.
-Щас обмоем это дело, а то что ж насухо.
-Крыши огурцы, олух.
-А ты дед про верёвку рассказал?
-Какую верёвку?
-Да не слушайте вы этого сопляка, мелет что попало!
-Дед же вешатся тогда собирался!
-Цыть, подонок!
-Чего цыть, как правда!
Дед схватил веник и бросился за внуком. Тот стал отступать за стол, вокруг него и сделали несколько кругов, пока старик упыхался.
-А всё равно расскажу!
-Убью, пащенка!
-Дед то тогда пожил пару дней, а с него давай смеяться, что он вместо воевать, немца на горбу держал.
-Цыть!
-А потом ещё придумали, что это ж у него лицо, сидушки были. Так ему немцы задами всю морду измозолили!
-Убью!
Дед ринулся на внука, опрокинув стол. Юрка успел подхватить обе бутылки и отскочить в сторону.
-Дед, не доводи до греха!
-Убью, тварюку!
Дед Рома уже плакал.
-Почему шум в клубе?
В дом заскочил мужичок лет сорока с лишком, востроносый, светлые волосы с пробором, глазки быстренькие, на нём куротчка ветхая и серый шарф уважительной длинны.
-Батя, останови деда, а то беда будет!
-Убью, паскуду! Где топор?
-Дед, не трожь топор!
-Голову отрублю и буцать буду!
-Батяня, ты чего?
-Опозорил, вы****ок такой, на всю жизнь опозорил!
-Папаша, сколько там тебе жизни? И чем он тебя опозорил?
-Я про то, как дед фашистские задницы мордой терпел, рассказал!
-А вот это не хорошо.
-Так все ведь знают!
-Не твоего ума дело! Перед чужим человеком деда позорить не смей!
-Убью, подонка!
-Батя не ори.
Человек в упор поглядел на меня. Понял, что надо как-то вступать в разговор, а то неудобно.
-Дедушка, вы не беспокойтесь. Я про то, что Юра сказал не напишу. Никто не узнает.
-Не напишешь?
-Ни в коем случае. Зачем же.
-А то ведь и так сколько мне стыда была за жизнь, чтоб на старость лет опять позорится. Я ж не виноватый!
-Конечно, не виноватый! Вы герой, проявили себя, рояль с бюстом спасли.
-Герой, не герой, а фашисту жопу не лизал! Никому не лизал! Ты лучше расскажи как женился, пащёнок такой!
-Дед, уймись!
-А, сучье вымя, зашипел! Боишься правды! Как деда позорить, так с удовольствием, а как правду слушать, так боишься!
-И ничего не боюсь, что там позорного?
-А вот сейчас и расскажу что!
-Ну и рассказывай, только не перевирай!
-Сынок, дед не будет, я уж прослежу.
-На тебя, батя, надежда, а то ведь наплетёт старый.
-Ну, слушай, писатель!