Каждое утро я просыпаюсь с мыслью: «Я счастлива!»
И я действительно счастлива. Я счастлива вот уже шесть с половиной месяцев – с тех пор как вышла замуж.
Мой муж… Нет, я и до сих пор не верю, что он – мой муж. Этот ладный парень, на которого пялят глаза все встречные девчонки? Этот крутой мужчина, которому известны ответы на все «почему» и «как» и которого даже на необитаемом острове поджидает уютная пещерка с видиком и банкой пива в холодильнике?.. Сон. Сказка.
Только по утрам, в рассветной тишине, мне почти удаётся поверить в это. Когда он спит, решительная морщинка у него на лбу разглаживается, брови складываются почти умоляюще, а губы смешно выпячиваются. И тогда мне кажется, что, в сущности, это просто большой ребёнок, вверенный моим заботам и целиком зависящий от меня. И, улыбаясь этой мысли, я на цыпочках выхожу из спальни и направляюсь к лестнице, чтобы вступить во владение своим королевством.
Ибо вот уже шесть с половиной месяцев я – полновластная правительница очень уютного двухэтажного государства, и все вещи в нём – мои преданные подданные.
Например, солидная придворная дама – газовая плита – только и ждёт знака моей руки, чтобы наполнить кухню ароматом кофе.
Элегантный кавалер – трёхстворчатый гардероб – готов в любую минуту распахнуть все дверцы, чтобы предложить мне: пеньюар? кимоно? брючный костюм?
А в углу спальни, лукаво подмигивая, мерцает трюмо. У нас с ним есть свои секреты и тайны. Шейпинг, имидж, макияж – немало часов посвятили мы этим таинственным искусствам! Без них никак не обойтись: ведь в нашем королевстве бывают и торжественные приёмы, и ужины при свечах, и даже балы! Это ли не испытания для хозяйки?! И, могу сказать, до сих пор я с честью выходила из них – конечно, благодаря мужу. Ибо нет на свете вещи, в которой он бы не разбирался, будь то способ укладки волос, рецепт коктейля или искусство развлечь гостей.
Правда, бывают у нас чаще его друзья и партнёры, чем мои подруги: ведь мы живём в новом, благоустроенном районе, а выросла я в старом центре. Но я, правду говоря, не особенно жалею об этом. Надоело уже, как Ирка ахает над каждой паркетиной, а потом окидывает меня остолбенелым взглядом: за что, мол, это ей? Или Ленка: мало того что явилась в самовязаном свитере до колен, так ещё и ляпнула при всех: встретила, мол, Танькину мать, и представляешь? У Таньки опять чердак протекает – лежит в психушке! И отдельно разъяснила мужу: «Она с ней на одной парте сидела». А рядом его шеф с женой! Хорошо хоть, муж в середине её речи включил видик. И мне потом даже словом не обмолвился, будто не слышал! Но я, конечно, с тех пор и сама её не приглашаю. Да и времени теперь не будет: ведь новый офис почти готов, и муж берёт меня к себе секретаршей. А его шеф сказал, что если я со служебными обязанностями буду справляться как с домашними, то фирма выйдет на международный уровень. Муж даже покраснел от удовольствия!
Вот только никак не придумаю: что же теперь делать по средам?
Потому что каждую среду, проводив мужа и дождавшись, пока стихнет вдали знакомый шум мотора, я влезаю в старые джинсы и, быстро отперев и снова заперев калитку, направляюсь к автобусной остановке.
Ехать далеко, почти до конечной. В этой стороне у нас нет ни друзей, ни знакомых. Никто не узнает, на какой остановке я сойду. Но выходя, я на всякий случай делаю беззаботно-скучающее лицо и верчу головой во все стороны, словно выбираю направление для прогулки: направо? налево? в магазин? в скверик? И только миновав глухие синие ворота, резко сворачиваю и скрываюсь в маленькой проходной.
Всё! Можно вздохнуть свободно.
Танькино отделение в самом конце двора. Среда – день посещений, но сегодня здесь так же безлюдно, как и всегда. Тишина такая, что звенит в ушах. И кажется, не то что звуки, а и само время не в силах пробиться за высокий каменный забор. ТАМ осень, сентябрь; ЗДЕСЬ воздух по-летнему напоён зноем, и чьи-то узорчатые шлёпанцы сушатся на подоконнике.
Некоторые окна зарешёчены; другие свободны. Почему? Те, кто за решёткой, - опасны? Этот парень с длинными волнистыми волосами? Сутулая женщина в халате? Проходя мимо, я опускаю глаза. Невозможно смотреть в перечёркнутые железными прутьями лица…
Слава Богу, Танька не за решёткой – на улице. Стайка фигур в серых халатах разбрелась по чахлому палисаднику.
-Мищенко! К тебе! – издали оповещает старуха-санитарка, и Танька, путаясь в диком халате, семенит навстречу.
Она близорука: узнаёт меня только на расстоянии трёх шагов. И, конечно, сияет и кидается на шею. И не может подобрать слов от избытка чувств.
Приходится тормошить её:
-Ну, как ты тут? Всё толстеешь?
-Мы ж на диете – одна каша! – радостно оправдывается она, стараясь запахнуть свою дерюгу вокруг талии.
-Ничего себе! В дверь хоть проходишь ещё? На кровати помещаешься?
-Так даже вдвоём! Спим по двое – мест не хватает. Валетом! – сообщает, сияя.
-Ну и ну… На вот тебе, пока совсем не одичала.
-Фантастика?! – она краснеет от радости, но тут же отдёргивает руку. – Ой, нет, утащат сразу! Лучше бы газетку какую-нибудь…
-Кто это утащит?1
Бесформенная фигура, невесть когда очутившаяся рядом, поспешно удаляется.
-Ну, понимаешь… В каждой женщине есть доля стервозности, - глубокомысленно замечает Танька, проводив её взглядом. И обращает на меня всё напряжение своей близорукости. – А ты… ничего не случилось? Или голова болит?
-У меня? На свою бы голову посмотрела! Панк-любитель. У вас тут что, и парикмахеры лежат?
-Нет, всю палату постригли… саэпидстанция… А сказали, я так похожа на Патрисию Каас! – плаксиво сообщает она, хлопая белёсыми ресницами.
-М-м-м… Ну вообще-то, если в профиль… Расчёска нормальная есть? Чёлку сюда.
Она послушно наклоняет голову, глаза старательные – запоминает.
-А как твой каблук, починила?
Иногда мне приходит в голову: может, врачи ошиблись? Из всего длинного Танькиного диагноза я помню одно слово – «амнезия». То есть потеря памяти. А какая же потеря, если она помнит про этот каблук, когда я уже месяц в новых босоножках?
-А твои танцы?
Нет, вот опять… Но я не подаю вида и терпеливо объясняю:
-Я же вышла замуж, Танька, какие теперь танцы?
-Ой, точно, я и забыла! Извини.
И она радостно подвигается поближе и, разглядывая меня блестящими глазами, кладёт руку на живот.
-Ну как, сказали уже тебе – мальчик или девочка?.. А знаешь, с виду совсем не заметно!
Честное слово, это уже просто ни в какие ворота! Да что же это за медицина, что полгода ничем не может помочь?!
-Таня! Мы НЕ МОЖЕМ сейчас позволить себе ребёнка! – чеканю я в десятый раз, отбросив её руку и сдерживаясь изо всех сил. – Мы должны открыть своё дело, встать на ноги – понимаешь?!
И она в десятый раз добросовестно таращит глаза, силясь понять. Тупица! Не зря ей по алгебре летнее задание давали.
-Кстати, помнишь Биссектрису? – перевожу я разговор и, дождавшись знакомого восторженного ужаса в её глазах, выдаю, - Приказала долго жить! От рака лечилась у экстрасенса.
Но круглая Танькина физиономия неожиданно высокомерно кривится.
-Да прямо! Она мне недавно консультацию назначила. Дня два назад. Точно, позавчера! Сказала: ладно уж, не хочется портить выпускной…
Нет, она шиза! Ненормальная, идиотка! Она не вылечится никогда – нечего и надеяться, и ходить сюда… Никогда, никогда не плюхнемся мы больше в гамак на старой веранде, не будем щипать зелёный виноград и строить великие планы: давай организуем международную танцевальную супер-группу, будем путешествовать по всему миру, найдём средство против рака, СПИДа, искореним преступность и войны путём всемирных выборов справедливейшего президента…
…Танька таращится встревоженно. Я успокоительно улыбаюсь, спрашиваю, что принести в следующий раз: шампунь, дезодорант?
Конечно, когда-нибудь её выпишут. Она отрастит волосы, сделает чистку лица, «мокрую» химию – я сама отведу её к хорошему парикмахеру. Отдам сиреневое платье. Или нет, лучше выберем новое: что-нибудь неброское, но покруче. И уж тогда приглашу её к нам – с чего я, собственно, решила, что муж будет против?.. Со временем она может встретить хорошего парня. Мы будем дружить домами – ходить в гости, встречать вместе Новый год. И никто не помешает нам быть сча…
-Вернись! Я всё прощу! – вдруг уже издали, на повороте, кричит Танька. И, смеясь, вся залитая солнцем, призывно машет рукой.