Две тени пересекали лужи, которыми разделили тротуары игры погоды. По одному из них шли две напоминавшие листья, повёрнутые ребром к солнцу подруги и говорили о чём-то своём. С другого тротуара казалось, что они, как две линейки, изгибая низ, перемещались в направлении большой площади, засеянной также выкроенными линейками, с той разницей, что пестрота брюк была не одинаковой, но один мотив объединял их: они как бы хотели сказать, что здесь что-то должно быть. Но, присмотревшись, можно понять, что это только игра рисунка. И чем ярче солнце, тем рисунок больше выделял их несостоявшиеся части.
Солнце равнодушно взирало на всё это, верней, оно не затрагивало заботы жизни, которая рассевала этими линейками что-то своё.
Листы, повёрнутые ребром к солнцу, не дают тени, НО, ЕСЛИ ИХ МНОГО, СОЗДАЁТСЯ ВСЁ ЖЕ КАКОЙ-ТО СЛАБЕНЬКИЙ СУМРАК. Линейки, держась под углом к солнцу, могли дать тень,А СУМРАК В НИХ ГУЩЕ. Но это их сходство говорило, что от них нечего ждать в походе жизни. Поход совершался другими. Но жизнь должна держать что-то своё. Поэтому линейки ходят, радуют глаз тому, что изымает у жизни. Некоторые думают, что они "самые главные" . Сигареты у них такие же, как у главных. В этом отличие кончалось. Но они своей спесью сбивали всё намерение жить другим.
Площадь пополнилась ими. Глотнула их желание и стала расширять своё влияние на то, что они несли собой. Это соединяло всех в этой площадной игре жизни и смерти. Если нет другого применения, то пусть так и будет.
Способность кучиться им подогревая, звучала музыка, верней то, что называли так. Истошно орали певцы, которых можно назвать декламаторами уличной толпы. Но, если присмотреться, так это всё фолк, только частушка то более выразительна, и там хотят перекричать друг друга, а эти призывают кричать толпу, и толпа кое-где кричит. Собственно, это отличается от брани, но брань разносится тоже. Так, крича и бранясь, происходит их досуг. Некоторые смеются, но смех их тоже надрывен. Это как бы раскланивание друг перед другом в этом крике толпы.. "Линейки, по порядку рассчитайсь,"- так и хочется сказать кому-то, кричащему больше всех. Они и так прислушиваются к крику, поэтому это излишне. Управляемость толпы в этом прислушивании и есть.
Прислушивание линеек даст не то, что уже сказано. Это будет невообразимый порыв. Может они не все уйдут, но многие, схлынув, сомнут что-то своё, одинаково сомнут. Потом будут дрожать под дождём, будто дождь начался только сейчас.
У них всё только сейчас. Однодневки, по сравнению со всем дрожанием жизни. И везде они одинаковы, прислоняясь к половому в Египте или в Грузии. Им надо дать почувствовать себе не то, что чувствовали уже. Тогда они "джага-джага" попробуют. Оттянутся. Оттопырятся. Перевернутся в себе, и линейка станет крестообразна, но на мгновение. Заметят это другие, а им всё равно. И другим всё равно, убивать то что-то надо. Убивать, в смысле получений мзды с жизни. А мзда эта невероятно непонятна. Служащие смерти будут отбивать их у жизни. А жизнь так и хотела, затруднить смерть. Затруднение хоть как дало бы передышку другим течениям жизни. По любому, добивается жизнь своей цели. Чище и светлей тем, кто обязан цвести в палисаднике жизни, если сторонятся линеек.
Стравливая линейкой, жизнь просветляет проходы.