КРЫЛЬЯ
Хочется написать о чем-то грустном….Может, потому, что уже почти двенадцать….Скоро начнется новый день….Только его никто не увидит..Кроме меня…Все спят, а сижу перед монитором и стучу, стучу по теплым клавишам…Слушаю Наутилуса…И мне хорошо. И хочется написать о чем-то грустном. Все, бросаю ненужные слова. Я не умею писать предисловия!
Она жила в большом городе, в одном из его высотных домов. У нее были серые глаза и кудрявые волосы, непонятно какого цвета. Она их часто красила, когда была одна в темной квартире, наедине с тоской и депрессией…. Она носила джинсы. Ее звали Машкой. Она любила ночь и кошек. И ночь ее любила. И кроме ночи ее любило еще очень много разных людей. Разные люди дарили ей диски и розы. Приходили к ней в квартиру и смотрели на ее картины. Машка любила рисовать. Она рисовала ветер. Только она умела рисовать ветер. И за это ей дарили книги и грамоты. Розы ей дарили за другое. За ее глаза и улыбку, и за то, что она так смешно убирала волосы с лица перепачканной красками рукой. Хотя и за это тоже дарили. И в Машкиной облупленной ванне всегда лежали розы. А она только смеялась и гуляла по ночам. И ее телефон сонно пищал в пустой квартире. А по утрам она шла в университет. Машка была студенткой. Но там она тоже рисовала и смеялась. А еще Машка любила музыку. И часто по ночам она забиралась с ногами на подоконник, открывала окно и пела. Соседи сначала стучали ей в батарею и дверь, но потом стали улыбаться и даже вылазили из своих окон, чтобы посмотреть на Машку, которая поет по ночам. А ей было так хорошо петь на подоконнике, что она забывала про все на свете и чувствовала, как за ее спиной трещит футболка, и что-то покалывает под лопатками. За спиной у Машки вырастали большие сизо-синие крылья и Машка, громко смеясь, смешно и неуклюже прыгала с подоконника. Машка летала над городом и страшно пугала людей, заглядывая к ним в окна. А потом она садилась на какую-нибудь крышу и доставала из кармана скрученную в трубочку тетрадь в клеточку и карандаш. И начинала рисовать. Она рисовала сонный город, который вяло махал лапами и закрывал невыспавшееся лицо. Но Машка успевала заглянуть в его глаза. И рисовала их на клетчатой бумаге. А потом смотрела в окна. За окнами спали люди. Но многие не спали. Многие рвали гитарные струны, пили водку и танцевали. Но Машка не рисовала их. Машка не любила рисовать людей. Машка рисовала ветер. Только она умела рисовать ветер. И за это ей дарили книги и грамоты. Розы ей дарила за другое. За ее глаза и улыбку, и за то, что она так смешно убирала волосы с лица перепачканной красками рукой. Хотя и за это тоже дарили….А потом она опять взлетала в серое глупое небо, смешно двигая острыми плечами и садилась на свой подоконник. На подоконнике Машка курила и куталась в куртку. Петь ей уже не хотелась. Хотелось спать. Но она все сидела и курила. Он открыл дверь легким движением руки. Его браслеты глухо звякнули в жидком воздухе ночи. Машка никогда не запирала дверей. Он зашел и облокотился о стенку. Он смотрел не ее сгорбленную спину, черную куртку, из под которой торчали сизо-синие кончики Машкиных крыльев…На дым Машкиной сигареты, улетавший в серое небо, на ее блестящие волосы, раскиданные по спине. Он подошел и встал рядом. Она молча протянула ему сигарету:
-Слышала, как ты пришел. Курить будешь?
-И тебе привет. Я тоже рад тебя видеть.
-Ой, прости! - она обернулась и чмокнула его в щеку.
-Опять летала? – он осторожно потрогал хрупкие перышки ее крыльев.
-Ага…Сегодня немного. Тяжело чего-то…
-Понятно. Он вкусно затянулся и сел рядом.
У него были грустные зеленые глаза и странная прическа. Он носил рваные джинсы и футболки. Его звали Димкой. Он очень любил вот так сидеть рядом с ней по ночам и молчать. Только с ней ему было приятно молчать. Никакие девочки с длинными накрашенными ресничками, бегавшие за ним табунами не могли сравниться с ее таким тихим молчанием. Машка была ему хорошим другом. Просто хорошим другом. Но когда он проходил мимо нее с какой-нибудь девчонкой, у нее почему-то портилось настроение. Сильно портилось настроение. Но сейчас он сидел рядом с ней, такой родной и по-детски понятный. Сидел и курил, смешно звякая браслетами. И только он знал про ее синие крылья. Но никому не говорил о них. Димка был очень хорошим другом. Из окна вырывался свежий осенний ветер, и обдавал их запахом прелых листьев и ледяной озерной воды. И им казалось, что весь мир с трубами, машинами и людьми куда-то исчез. Остался только облупленный подоконник, осенний ветер, он, она и ее крылья.
-Через пять минут последний трамвай, - он затушил сигарету о железный карниз и спрыгнул с подоконника. В комнату. Она продолжала сидеть в темной задумчивости, обжигая пальцы горячим пеплом. Он сходил на кухню и принес две чашки холодного чая. Горячего не было. Он поставил чашки на стол. Машка все так же, сгорбившись, сидела на подоконнике. Не было одного. Крыльев.
-Да, тебе пора…Ты позвони, когда приедешь, - сказала она, хотя точно знала, что он не позвонит.
-Обязательно,- сказал он, хотя и он точно знал, что не позвонит.
-Пока! – крикнула она ему в след и слезла с подоконника.
Потолок был белым и облупленным. Где-то вдалеке прогрохал последний трамвай. А в нем сидел Димка, смотрел в окно грустными глазами. Да, так и было. Она это точно знала. Болели лопатки. Все- таки, это очень тяжело – уметь летать. Машка лежала на большой, как каравелла старой кровати, укрытая шерстяным пледом, и пыталась заснуть. Но заснуть не получалось. Получалось только думать. И только, почему-то, о Димке. Нет, Машка не хотела видеть его рядом с собой всю сознательную жизнь, не хотела просыпаться и засыпать рядом с ним. Она хотела нарисовать его. Просто нарисовать. Нарисовать его непонятную прическу, драные джинсы, смешные браслеты и грустные глаза. И еще пририсовать ему крылья. Да, только не синие, как у нее, а зеленые, как его глаза. Изумрудно зеленые крылья. Это будет очень красиво. Он будет стоять среди осенней жухлой травы и серого неба, на котором громоздятся черные тучи, в лицо ему будет дуть ветер, а за спиной раскинутся два крыла. Два изумрудных крыла. Машка улыбнулась и заснула.
Проснулась она от знакомого стука дождя по шиферу крыш. Отопление еще не включили, и в комнате был жуткий холод. И к тому же она забыла вчера закрыть окно. На столе стояли две одинокие чашки с вконец остывшим чаем. Машка взяла чашки и пошлепала босыми ногами на кухню, вздрагивая от прикосновений к ледяному полу. Там она зажгла плиту и с грохотом водрузила на нее чайник. Потом быстро помылась и залезла в любимые тертые джинсы и свитер яркого такого синего цвета. Спина немного болела, особенно под лопатками, там, где еще вчера трепетали тяжелые крылья, а теперь тупо ныли два глубоких шрама. Но Машка уже привыкла к этой почти постоянной боли. И не замечала ее. Почти. Выпив чашку обжигающе-горячего кофе, она схватила со стола мольберт, вышла к грустному октябрю, и, топча желтые листья тяжеленными ботинками, пошла в универ.
-Привет, Марья! Как жисть??? - к ней тут же подскочил вездесущий Леха.
-Сбацай чего-нибудь бодренькое, а? – он протянул ей желтую раздолбанную гитару.
-Не, Лех, мне маникюрщицу мою жалко. Чего она зря старается-то? Дам хоть денек пожить моей красоте. – Машка вернула гитару надутому Лехе и побежала по ступенькам наверх. В их кабинете было уже полно народу. Народ шумно расставлял мольберты и пел песни. По утрам здесь всегда пели. Машка весело и громко затянула «Дыхание» и стала раскладывать кисти. Все как обычно. Неформалка Эллочка, чей мольберт всегда стоял рядом с Машкиным, доброжелательно кивнула ей своей бритой головой. Когда Эллочка писала портреты, рука модели находилась где-то в левом глазу, а ноги изящно скрещивались за правым ухом. Юрка сидел на подоконнике и неистово мучил гитару своими тонкими эстетскими пальцами.
…Я слушаю наше дыхание
Я раньше и думал, что у нас
На двоих с тобой одно лишь дыхание
Дыхание…
В кабинет шумно вошел высокий лектор и Юрка свалил с подоконника вместе с еще гудящей в экстазе гитарой. Лектор эффектным жестом закинул длинный конец своего полосатого шарфа за спину и, выставив ногу, с пафосом произнес: «Итак-с!» Машка смотрела в белую пустоту пока еще чистого холста и вспомнила вчерашний запах прелых листьев и ледяной озерной воды. Почему-то опять тупо заныли лопатки.
-Если вы еще способны глубоко чувствовать и понимать природу, вы нарисуете осень. Как вы ее понимаете, - сипел лектор.
Машка улыбнулась, и карандаш в ее руке полетел над снежным полем холста. Зеленые глаза, руки, русые волосы, и трава…Все, как она хотела. Тучи, нагромождение черных, серых туч…
-Можете закончить дома.- Она и не заметила этих четырех часов…Пронзительно трещал звонок. Машка свернула холст и вместе со всеми вышла на улицу. Дождя уже не было, но дул сильный ветер, который тут же подхватил Машкины легкие волосы и завертел их в известном только ему одному диком танце. Идти домой не хотелось. Дома не теплей, чем на улице, дома вечная вода, капающая из крана и картины на ободранных обоях. Вот он, Машкин мир. Она шмыгнула носом и села вместе со всеми в далеко уже не зеленом скверике около универа. Опять пели песни, мучили струны и болтали всякую чепуху. Еще курили и думали, куда же пойти вечером. А Машке почему-то хотелось в Димкин матфак, где пьют вино и любят все раскладывать по полочкам. Ей до боли в коленках надоели длинные волосы и полосатые шарфы. Надоели вечные разговоры типа:
«Ребрант, на самом деле, полон абстракционистских мыслишек» и эстетские ухмылки. Но она нечего не могла с этим поделать, потому что сама была такая. Ну, или почти такая. Кинув жалкое: «Пока», она пошла по осенним листьям, докуривая на ходу. Она чувствовала себя жутко одинокой под октябрьским солнцем, которого и видно не было уже почти месяц из-за серых туч. К Димке просто так прийти она не могла, а больше никуда она идти просто не хотела. Пришлось опять подвигать плечами, чтобы унять боль. Машка и сама не знала, что с ней в последнее время. Димка сто лет был ее другом и никогда не претендовал на что-то большее. Машка просто не представляла себя рядом с ним…Но почему же так хочется летать? Она выкинула окурок в урну и засунула озябшие руки в карманы. Впервые она не знала, куда ей идти и что делать. Она села на холодную скамейку и смотрела на желтые листья на черном асфальте, которые мотал злой ветер.
-И тебе не скучно так вот сидеть одной? – Машка увидела перед собой тяжелые Юркины ботинки.
-Скучно, - сказала Машка бледными от холода губами.
-А чего сидишь тогда?
-Больше делать нечего.
-Пошли с нами! У Лехиного какого-то знакомого с матфака сегодня день рождения. Наши все идут!- Юрка с неподдельным участием заглянул ей в глаза.
-Он же Лехин знакомый, пусть Леха и идет…
-Ну он то само-собой пойдет…И…А, ну тебя, не хочешь и не надо. Сиди тут и замерзай.
-С матфака, говоришь? – Машка ухмыльнулась
-Ага.
-Во сколько?
-В восемь.
-Не, в восемь я не могу, - сказала Машка, хотя точно знала, что придет.
-А…Ну тогда ладно. До завтра.
Она поднялась со скамейки и зашагала навстречу осени. А осень подслеповато жмурилась воспаленными глазами, смахивая с них слезинки дождя своим пушистым хвостом. Тяжелые Машкины ботинки безжалостно мяли жухлые листья и будоражили тихие лужи. На ее обветренном лице блуждала лукавая улыбка, а озябшие от ветра пальцы не чувствовали обычную нежность холста, который она несла, как самую драгоценную на свете вещь. Сейчас…Ступеньки… Ключи извиваются в неловких пальцах и падают на пол. Наконец дверь открыта, и Машка с облегчением скидывает куртку и обнаруживает в комнате кота, который ушел в открытую форточку месяц назад. Кот лежит на диване, худой и грязный и смотрит на нее влюбленными глазами. У кота синие глаза. Кота зовут Рузвельт. Машка ласково кормит кота рыбой и садится перед телевизором. Глаза слипаются, и голова медленно наклоняется к спинке старого кресла.
-Машка, ты сумасшедшая!
-А? Чего? – она открывает глаза и обнаруживает Димку, который сидит на полу перед развернутым холстом.
-Ты сумасшедшая, и безумно талантливая. Я и подумать не мог…Крылья…
-Ну кто тебя просил смотреть? И вообще, сколько времени?
-Половина первого. Мне сказали, что ты должна прийти на вечеринку. А я так и подумал, что ты спишь перед телеком.
-Я ничего никому не должна. Я забыла...
-Кончено, ты ничего не ела?
-А как ты думал. Ко мне кот пришел. А я думала, что он давно замерз.
-Они живучие. Что у тебя есть из еды?
-Я сама приготовлю,…Можешь идти на свою вечеринку…Я живая, как видишь…
-Я не дам тебе умереть. Я пока еще не такой гад.
-Ну иди, иди…Готовь! Сам напросился…Спаситель! – Машка зевнула и встала с кресла. Димка уже чем-то громыхал на кухне. Она подошла к окну. Почему-то было очень хорошо. Синяя ночь качалась на занавесках и строила рожи. Машка опять села на любимый подоконник, прислонившись щекой к холоду стекла открытого настежь окна. По спине побежали мурашки. Ночь схватила Машку и сдула ее с подоконника. Машка взмыла над домом, махая тяжелыми, так легко появившимися крыльями.
-На, и только попробуй не съесть! - Димка вошел в комнату с дымящейся тарелкой спагетти, - Откопал у тебя в шкафу. Съешь вместе с тарелкой, обещаю.
Он поставил тарелку на стол и оглядел комнату. Ветер шевелил белые занавески.
-Марья, ты где?- Димка подошел к окну и вздохнул. – Летает.…А как же еще.…У нее же Крылья.…А на друзей плевать…
Он ел спагетти, запивая колой, и смотрел хоккей. Стрелки часов неумолимо ползли ко Времени Последнего Трамвая. А Машки все не было.
-Ирочка, ну я думал, ты веселишься! Ну что ты так, котенок! Нет, не забыл я тебя! Ну нет же, чего ты кричишь? Ну солнышко, ну я же оглохну! Ты этого хочешь? У Машки, да…Зачем же так? Она не виновата, что я к ней хожу. И не странная она вовсе. Нет, детка, не ходить я не смогу…Нет, ты не поняла! Ира!
Димка бросил телефон на пол. Бросил и задумался. Уже которая девушка вот так бросала трубку, бросала его, бросала все. И все из-за чего? Из-за странной Машки. Странной, но такой нужной. Девушки забывались, а Машка все была рядом. Дышала, летала, рисовала. Смеялась. Влюблялась. Не в него, нет. Димка улыбнулся. В художников, в музыкантов…С одним даже два года встречалась. А он уехал в Австралию со своим ассистентом. Навсегда. Машка потом долго рыдала в углу, а он поил ее горячим молоком и читал ей романы перед сном. Родители у Машки – переводчики. И они вполне уверены, Что Машка – вполне взрослая и умная. Купили ей квартиру и матаются по всяким Швециям. Есть у нее, кроме него еще куча друзей и знакомых. Машка – человек общительный. И своими серыми глазами, как магнитами притягивает людей. Особенно, конечно, парней. А парни сыпят ей на порог розы. Но парни не варят ей спагетти и не читают ей на ночь романов. А он знает, что у нее на сердце, что она боится стрекоз и мышей и обожает ночь. И кошек.
-Ты еще тут? Я опять долбанулась о форточку, - Машка кинула на стул смятые листки с набросками крыш и луны -А последний трамвай уже колотится за пять остановок отсюда. Слышишь?
-Мг... Меня Ирка бросила…
-Из-за меня?
-Ну…в общем, да..я ей, видите - ли, внимания мало уделяю.…Психовала тут.…Чуть телефон не расплавила своими воплями…ультразвуками….Блин…
-Найдешь еще….
-Сколько можно искать…Я устал…
-Хватит, Дим! Завтра же будешь с другой! Это я одна, как дура тут сижу…
-Может, лучше сидеть, чем вот так…бегать, вертится, крутится…
-Пошли чай пить, Казанова!
-На себя посмотри!
Четыре утра. Машка спала, раскинув руки в стороны. Волосы, раскиданные по подушке, черная футболка с Цоем на груди, белые носки.…А Димка сидел на клетчатом пледе, на полу и смотрел на нее. Не спалось. Машкина квартира, запах роз и краски. Сквозняки и дыхание, мерное Машкино дыхание. Он встал, открыл окно и затянулся. Сигаретный дым уползал в светлеющее небо. Опять ненужные мысли. Он вспомнил Ирку. Накрашенные ресницы, светлые кудри из-под голубой шапочки, тонкий голос, юбочки, диски Робби Уильямса, как высшая святыня. Она боялась его странных друзей в кожаных куртках, хорошо училась и любила алгебру. Нет, как он может думать о ней в комнате, наполненной музыкой Машкиного дыхания. Завтра на очередной вечеринке он подцепит очередную такую Ирочку, прогуляет с ней два месяца, а потом она бросит его из-за этих вот ночных разговоров с Машкой.…И все начнется сначала. А Машка будет летать по ночам. Он как обычно затушил сигарету о железный карниз, вздохнул и закрыл окно.
-Опять полетишь? – За окном расстилала подолы своего платья очередная ночь. Димка опять пришел к ней. Машка стояла за мольбертом с бешеными глазами и кисточкой в зубах.
-Мг…- кисточка упала на пол. – Привет, Дим! Смотри, уже почти готово.
-Уже? – Димка подошел к картине, - какие у меня глаза безумные и крылья…
-Похоже? Нравится тебе?
-Да, Машка…Только почему ты вдруг начала меня рисовать? Ты же не пишешь людей!
-А ты не человек…Ты мой друг…
-Ну..смешно…А крылья почему?
-Не знаю…Захотела вот тебя с крыльями нарисовать.
-Да, только жаль, не вырастут они у меня!
-Откуда ты знаешь? У меня же…
-Дак это ты…Ты – другое дело….
-Ну…Может быть….
-Маш, не летай сегодня, а?
-Это с чего еще? – возмутилась свободолюбивая Машка.
-Я чего-то боюсь за тебя в последнее время…
-Ха! Чего ж ты мне, мама, что ли?!
-Боюсь, что ты не найдешь дорогу домой….
-Ну….конечно….не болтай ерунды, дурак! – Машка хмыкнула и пошла оттирать руки.
Димка посмотрел на холст. «Дурак…» Ну конечно, как может быть иначе…дурак…Раньше такого не было…А теперь, когда она выпархивала в окно, он места себе не находил, в его воображении плелись картины Машкиной героической гибели…Он не спал…Он боялся…А чего, сам не знал…Наверно, боялся потерять ее.
-Маш, ну я тогда пойду может быть? – закричал он.
-Ты чего это? – Машка зашла в комнату, вытирая руки цветастой тряпкой.
-Ну..если ты меня не слушаешь…То я пойду….
-С чего это ты? – Машка удивленно подняла на него серые глаза.
-Не знаю. – Димка хлопнул дверью.
-Чокнутый….блин…
Приходила ночь. Опять она кралась в комнату, тянула Машку за руки к окну. Машка сопротивлялась. Но ничего не могла собой поделать. «Боюсь, что ты не найдешь дорогу домой…» Что с ним? Это так на него не похоже. Он никогда так себя не вел. Никогда. Крылья рвали футболку, причиняя боль. Машка упала на колени посреди комнаты, вцепившись руками в волосы. Ее трясло, судороги сводили спину. Боль. Зачем она нужна? Кому-то ведь нужна. Крылья тускло замерцали синим бешеным светом. Машка выпрямилась. Боль прошла. Остался холод. «…не найдешь дорогу домой..» Она забралась на подоконник. Ветер захохотал и схватил ее в свои терпкие лапы. Машка сорвалась с подоконника и помчалась среди серых небоскребов на огромной скорости. Так быстро она еще не летала. Никогда. Ветер толкал ее в спину, рвал джинсы, хватал за волосы. Холод пронизывал ее насквозь. Машка зацепилась замерзшими руками за какой-то карниз и забралась на крышу. Это стало опасно. Она стала шарить по карманам. Так. Она забыла карандаш и бумагу. Все зря. Холодная луна. Холодный ветер. Холодное железо крыши. Тяжелые крылья. И его теплые зеленые глаза. Теплые слова. «Я боюсь за тебя, Машка!» Она встала и подошла к самому краю крыши. Это стало опасно. Она ринулась вниз. Где оно? Где ее теплое окно? Машка путалась в сером лабиринте домов.
Запрыгнув в комнату, она закрыла окно, задернула шторы и бросилась к телефону.
-Это ты? Приезжай! Приезжай скорей!
Димка трясся в пустом разбитом Последнем трамвае. Он ехал к ней. Она вернулась. У нее был испуганный, хриплый голос. Ей было страшно. Она была одна.
-Что случилось? – он ворвался в неожиданно ярко освещенную комнату. Машка обычно не любила яркого света. Она обернулась. Он увидел ее огромные испуганные глаза, расширенные зрачки, спутанные волосы, рваную футболку. Он ринулся к ней, обняв ее неожиданно крепко, почувствовав ее запах, запах ее волос.
-Я больше не отпущу тебя туда! Ты слышишь? Никогда!
-Не отпускай, пожалуйста! Не отпускай! – слова срывались с ее губ и путались в его волосах.
Сердце все еще колотилось. Непонятно от чего. От безумного полета, или от…Машка пила горячий чай, жадно вцепившись зубами в кружку. Димка сидел напротив. Он слышал стук ее сердца. Или своего…
-Пора спать
Он слышал ее дыхание. Холодный пол, плед, брошенный на пол, подушка. Он сидел и смотрел на нее.
-Машка!!! Машка проснись!!
-Что? Что такое?
-Машка! Я люблю тебя!
Он хватался за нитку, как последний дурак.
Он боялся, что когда-нибудь под полной луной,
Она забудет дорогу домой,
И однажды ночью вышло именно так.
Он страдал, если за окном темно,
Он не спал, на ночь запирал окно,
Он рыдал, пил на кухне горький чай,
В час, когда она летала по ночам.
А потом, поутру она клялась,
Что вчера это был последний раз,
Он прощал, но ночью за окном темно,
И она улетала все равно.
И три дня и три ночи он не спал и не ел,
Он сидел у окна и на небо глядел,
Он твердил ее имя, выходил встречать на карниз.
А когда покатилась на убыль луна,
Он шагнул из окна, как шагала она,
Он взлетел, как взлетала она, но не вверх, а вниз…