В светящемся молоке осени падает наземь исчерпанная, выеденная до скорлупы, жизнь. В патетическом некроэкстазе она красится в неправдоподобные цвета, кричит тебе в глаза о своей эстетике, слишком очевидной, до отвращения стильной, до уродства сочетаемой в линиях и оттенках. Но внутри этого вылизанного совершенства жирно шуршат бактерии разложения, превращая гладкие, яркие формы в теплую, мокрую, сладкую гниль. Простой естественный процесс. Человеческая осень. Наденьте пальто с капюшоном.
Младшие классы собирают гербарии. На тихих уроках они синхронно учатся любить сухую, ломкую пустоту тривиальности, забальзамированные руины мертвых правил, заглатывать окостеневшие слова исторических монстров. Бактерии разложения заползают в маленькие бледные ушки и высасывают мягкие сочные мозги детской доверчивости.
Любое извращение точно выверено. Размер и форма любого протеста не может выйти за пределы погрешности. Искусство служит. Уже не важно кому или чему. Искусство определилось как разновидность сервиса и, соответственно, обрело тарифы, ставки, план-графики, разделение обязанностей и все остальное. Генеральные продюсеры бродят по заброшенным подвалам в поисках новой пищи для бактерий, неокультурных форм Танатоса. Свежее мясо запекается по традиционным рецептам и скармливается клиентам в общественных местах. Бифштекс есть хорошо прожаренный или с кровью. Сервис обеспечивает все бактериальные потребности.
Простой естественный процесс. Сезон человеческой осени. Звук шуршащих бактерий вселяет в тебя надежду. Когда они съедят всю гуашь и пластик осеннего уродства, тогда выпадет, наконец, чистая и безыскусная зима.