1
Он жил в маленькой однокомнатной квартире не мансарде. Он жил не один. Она каждое утро уходила, и приходила каждый вечер. А Он, был художником, и Ему не надо было уходить на работу к кому-нибудь определенному времени. Он любил Ее, Она была для него ангелом, кумиром. Она, не знаю, любила ли Она его, но была привязана, Она чувствовала ответственность на себе. Он нуждался в ней.
Она любила шумные праздники, хотя и не прочь была иногда посидеть на крыше, любуясь луной, заходящим или восходящим солнцем.
Он любил ее и живопись, а еще он любил тишину. У него
не было друзей, только Она. Он никогда ни с кем не разговаривал, не здоровался, не извинялся. Если Его обижали, он равнодушно рассказывал ей об этом, а все переживанья выплескивал в своих пейзажах. Он боялся ее обидеть, Он боялся осложнить ей жизнь своими рассказами и заботами. Но все же ему было хорошо. У него было все - Она.
2
В тот вечер они сидели на крыше. Она любовалась на солнце. Солнце заходило, но было необыкновенно ярким, если долго смотреть на него, то начинаешь видеть белый, масляно - белый огромный плоский круг. Солнечный диск, будто прятался под покрывалом полупрозрачного, оранжевого света. Она сидела и смотрела на небо, волнующееся, под белыми облаками. Весь мир, казалось, был голубой и оранжевый. Она сидела и любовалась, как там, далеко в низу, все тонуло в свете солнца и в небесной синеве, а Он рисовал этот пейзаж. Вдруг Она глубоко вздохнула и сказала ему:
- Знаешь, я влюблена. И мне теперь тяжело с тобой жить, общаться. Я не буду говорить глупых слов типа: "Прощай, прости, не виновата". Я прошу, не ищи меня.
И Она ушла. Не прощаясь. А Он сидел, смотрел диким взглядом и не мог понять, что произошло. Его мозг защищался от этой, самой тяжелой, психически, для него травмы. Шок. У него был шок.
Прошло не меньше получаса, когда Он, вскочив, закричал изо всех сил. Слезы, заливали все лицо, затекали в рот, и Он не мог остановить их. Рот был распахнут так широко, что губы треснули и слезы смешались с кровью. Его лицо было красным, Он охрип и только тогда, оставив кисти и мольберт, кинулся вниз…
Он выбежал на улицу, тонущую в зелени, но душную и жаркую. Он бросился по улице вглубь города, сам не зная куда.
Когда, через два дня Он вернулся, Его руки, лицо и одежда были грязные, в крови. Обрывки рубашки висели на нем, как завядшие листья на дереве. Он вернулся домой и в его мыслях воскресло Ее лицо.
3
Он лежал на разобранной кровати и принимал воздушные ванны, потом встал набросил халат и пошел на кухню. На улице уже стемнело, но ему не хотелось спать. Он сел на пол, прислонившись спиной к батарее, и закинул ноги на стол. Он курил и смотрел на дым, поднимающийся вверх. Он смотрел на дым долго, и ему вспоминалась его дача. Когда ему было тринадцать - четырнадцать лет, он жил на даче. Домик стоял в низине, на болотистой местности, поэтому каждое утро, просыпаясь и выйдя на улицу можно было увидеть, только свой нос из-за обильного тумана. Он сидел и вспоминал, те чувства, тот утренний холод…
Потом Он грустно улыбнулся сам себе и, затушил сигарету о дно пепельницы, похожей на мятые, бесформенные штаны. Края пепельницы волновались не ровно. Да и сама пепельница была странной. Из широко раскрытой, круглой формы расходились 2 таких же развернутых, неровных прямоугольника.
Он сидел и смотрел на эту пепельницу, Потом лениво перевел взгляд на ярко - оранжевые стены. Они были не ровные, как во всех нормальных домах, они волновались. Но стены не просто волновались, в отличие от пепельницы, их бугорки, постоянно еще и передвигались. Он сидел и смотрел, как один бугорок, который только что раздулся на стене до таких размером, что казалось вот - вот лопнет, вдруг провалился и вместо него образовалась впадина. Потом посередине стены вырос еще один пузырь, он постоял так немного и разбежался к потолку и к полу, разделясь посередине, на две неравные части. Стена была похожа на огромный, неаккуратный клок огненного шелка, волнующегося на ветру.
Потолок, на котором, вслед за дымом оказался и его взгляд, был чистого, небесно синего цвета. Посередине, под углом 30 градусов, указывая на окно, торчал толстый палец, размером с Его ногу. На пальце было надето увесистое кольцо с синей стекляшкой, плохо имитировавший камень. Палец этот не был подвешен к потолку, он был с ним как бы одним целым.
Синий пол тоже волновался. Он всегда проклинал этот пол, потому что бугорки, то убегающие, то вырастающие под ногами, заставляли его падать. Теперь он сидел и смотрел на пол. Его взгляд бегал, бегал и, наконец, остановился на его собственном сердце, валяющемся на полу. У него вдруг появилось неудержимое желание поднять сердце и засунуть в себя. Он протянул руку, взял его и вдруг почувствовал колющую боль в пальцах. Он уронил сердце, из которого вылез на пол червячок, а из Его пальца полилась кровь. Но он все-таки взял сердце в руку и засунул его в рот, запив коньяком. Проглотив, он почувствовал странное ощущение, потом стало трудно дышать, в голове помутилось, он упал, и забился в конвульсиях.
Когда он проснулся, то увидел, что вокруг него собралось множество бугорков, с любопытством, заглядывавшими ему в лицо, своими безликими моськами. Он прикрикнул на них: "Брысь!", и бугорки разбежались в разные стороны. Он встал и почувствовал, как болит и ноет под левым ребром. Он прошел в комнату, сел в кресло, закутался в покрывало, вспомнил Ее и посмотрел тоскливо на разобранную кровать, подпрыгивающую на пробегающих бугорках.
4
Он сидел на табуретке, перед маленьким журнальным столиком. Он сидел сгорбившись и смотрел на часы под цвет его стен и потолка. Часы, как и все вокруг, были волнистые. Их циферблат был маленький и, сидел очень глубоко. Так казалось из-за ярко синего цвета, который очерчивал циферблат и из-за выдающихся вперед ярко-оранжевых краев. Он сидел , то поднимаясь вверх, то мягко опускаясь вниз и смотрел не отрываясь , как секундная стрелка отсчитывала часы. Ему казалось, что она звучит так громко, как удары барабанов, а время, те секунды, которые она отсчитывала, длятся бесконечно. Ему казалось, что этот подпрыгивающий на волнующемся полу стол, а точнее часы, стоящие на столе, уносят его куда-то далеко, и дверь в это Далеко - круг циферблата. Он сидел и смотрел, но не видел уже ни цифр, ни стрелки. Он уже не чувствовал движения стола, он видел лишь завораживающий, ослепительно белый круг и оранжевую каемку.
- На моем столе садится солнце.
5
Он лежал на столе, задрав ноги и положив их на круглый, низко висящий плафон люстры. Дым его сигареты поднимался вверх и наматывался на палец. Дым желто-серый поднимаясь к пальцу, становился голубоватым от света кольца. А он лежал на подпрыгивающем столе и любовался на свое отражение в плафоне. Потом Ему вспомнилась Она, и изо рта вырвались несколько несвязных восклицаний. Потом он громко произнес первую букву ее имени "О-О" и стал вспоминать слова, с нее начинающиеся - обувь, обруч, окунь, остров, отмель, осень, осень, осень…
Здесь что-то заело. Он спустил ноги, встал на пол, тут же упал из-за выросшего под ногой бугорка, вновь встал и включил проигрыватель. Из колонок понеслась звуки его любимых песен. Но через некоторое время слова перестали различаться, а по полу побежали красные, черные, зеленые и синие чертики. Все они бежали к раковине, полной воды. Синие оседлали бугорки и оказались самыми проворными. Они ждали своих друзей, расположившись на краю раковины. Когда все были в сборе, они приподняли за край воду и бросили ее на пол. Сами же чертики толкаясь, и гогоча, убежали в канализацию.
А он лежал, задрав ноги на абажур, и равнодушно смотрел, как слова вновь и вновь превращаются в чертиков и, по уже проторенному пути убегают в канализацию.
6
Он жил так - увлекаясь то часами, то стенами, у которых мог сидеть без движения целыми днями. Потом подходил к холсту и так же исступленно рисовал, рисовал сутками
Он совсем замкнулся в себе и в искусстве. Он стал известным в высшем обществе, хотя его никогда там не видели. Его искусство не рождалось из головы. Он рисовал все те же пейзажи, те же натюрморты, свою квартиру. Он рисовал то, что видел. Люди думали - как резко изменилась манера письма, но он ничего не менял. Его искусство оставалось, как и раньше реалистичным, просто реальность изменилась.
Его все раздражало - деньги, слава, все на свете, кроме Нее. Но ему было так трудно думать о Ней - все вокруг начинало прыгать и волноваться, вспухать и лопаться. Он устал от этих мыслей, ему было тяжело, он старался отгонять их, но постоянно, где- то глубоко стучало :
Она. Она. Она…
Иногда он просто сидел и смотрел в окно, а потом ловил себя на том, что он вслух произносит так громко барабанящее: Она. Она. Она.
7
Он долго жил так. Долго ему был противен весь мир. И, наконец, в августе в дверь позвонили. Была четверть первого ночи, но он не спал. Он открыл дверь. Перед ним стояло странное заплаканное существо. Оно было до боли знакомо, но он не понимал кто это .
- Ну? - спросил он.
- Это же я, ты, что не узнаешь? - ответила Она.
- Нет.
Действительно, он не мог узнать Ее, ведь Она была для него все той же маленькой, худенькой девушкой. Аккуратной и красивой. А сейчас нечто волнующееся, странное. Оно то распухало, то становилось неимоверно маленьким и длинным настолько , что ему надо было закидывать голову, чтобы увидеть ее лицо. Тело перекатывалось то вправо, то влево. И вообще становилось похоже на глупую уродливую карикатуру. Он смотрел, как ее лицо то становилось маленьким до точки, то вырастало и он видел лишь его часть, настолько оно было велико. Он стоял и смотрел на нее, равнодушно, как только он умел смотреть. Она разрыдалась еще громче и убежала. Он закрыл дверь.