В поселке раннее утро, тихо, безветренно, хрустит под ногами заледенелый слежавшийся снег. Звук шагов разносится среди темных домов. На светлеющем облачном небе поблескивают редкие звезды. Внизу, в поселке, по освещенной дороге движутся из семейного общежития темные фигурки, работяги спешат на работу. Каркают черные вороны. У причалов притихшие суда, чернеют пустынные палубы, только под рубкой, под козырьком, освещено. Лениво от клинкеров отваливает пар. Я обхожу штабеля досок, пакованных у портового крана в ногах, теперь виден остров у входа в бухту с красным мигающим маяком, которому вторит далекий белый маяк в море, за невидимым мысом.
В конце причала привален незаметный и низкий «жучок». Я перебрался на его железную палубу и иду мимо двери кубрика на бак. Выпростал короткий, рваный на тряпки флаг и подтянул его на рее. Теперь можно и в кубрик спуститься, где слышны неторопливые голоса, пересменка еще не ушла. Чиф говорит со стариком, штурманом прошлой смены, о корюшке. Отдежурившие по одному протопали вверх по трапу. «Мотыль» как всегда запаздывает. Я выгребаю из печки остывшую золу в высокое ведро-банку, с металлическим тросиком, плетенным, вместо ручки, поднимаюсь по трапу наверх, и его, полное, мне подает снизу Чиф. Цепляюсь за него, и вытягиваю на палубу, аккуратно, чтобы не просыпать. Совсем рассвело, из-за сопки повеяло прохладным ветерком, выглянуло солнце, освещает ярко суда в бухте.
Когда печка-буржуйка разгорелась и на нее поставлен был чайник, появился Аркаша, мы его так называем, хотя это пятидесятилетний мужчина с лысеющей головой. Аркаша – наш «бич», он приходит к нам спать и готовить еду, здесь, на «жучке», у него в рундучке всегда есть картошка, лук, к обеду он варит уху, рыбу или сам поймает, или на рыболовецких судах достанет. Аркаша вносит в команду оживление, над ним посмеиваются, он, и сам над собой шутит. Вот и теперь.
- Фу, чай поставили. Кто вы? – заносчиво спрашивает, но тут же на вопрос Чифа. суровый: « Ну и кто по твоему?», - смиренно повторяет, - Кто вы? Вы не моряки. Вы – московские купчихи. И хихикает гнусно, довольный своей шуткой.
- Я тебе, Аркаша, когда нибудь кирпич на шею повешу и выброшу за борт. – Говорит Чиф.
- Купчихи, купчихи, - дразнит Аркаша, полез в карман штанов, задрав край фуфайки, достает оттуда жменю монет и помятый грязный рубль.
- Понятно, это все к выпивке, - проговорил Николай, наш «мотыль», протискиваясь вниз по трапу, он не пьет и не курит, но когда на «пузырь» не хватает денег, добавляет несколько монет. Мы с Чифом выворачиваем карманы, Аркаша на столе пересчитывает деньги, сгребает их на грязную ладонь и отдает мне, моя обязанность еще и в том, чтобы «бежать гонцом» в магазин на сопке.Седой, но моложавый, правильный и рассудительный, наш моторист-механик живет в Соколовке, в собственном доме с пожилой женой и двумя детьми-подростками. Он любит, свысока поглядывая на нас, «бичей», рассказывать скабрезные истории о своих похождениях с девчонками из БТФа, которых возит ****ь в мотоцикле с коляской себе на дачу, в лес, как он говорит: «За буханку хлеба и бутылку бормотухи». «Приезжают эти «крысы», голодные и жадные, а уезжают после 2-3 лет толстыми тетками с пальцами, усаженными дутыми золотыми перстнями». Когда возвращаюсь назад, с вышки диспетчерской под сопкой злой голос орет через мегафон: « Жучок 480, немедленно отчаливайте, колоть лед в бухте!»
- Поори еще, - ворчит в рубке Чиф.
Я выбираю конец, «мотыль» лезет в машинное отделение, а я вниз, к Аркаше, колоть лед, значит, это меня не касается. После отчаливания и разворота, в кубрик спускается Чиф, он отдал штурвал Николаю.
- Ну-ка, наливай, - говорит. Мы с Аркашей уже пропустили по полстакана, и кайфуем на нарах. Когда Аркаша не пьян и не спит, он либо беззлобно балагурит, либо вяжет авоську или мочалку на продажу. На столе, кроме начатой бутылки «Агдама», полбуханки хлеба и нарезанный ивась, что остался от предыдущей смены. Сутки начались.
Следующей весной «жучок» выполнял чартер до причала на другой берег бухты, Аркаша свалился за борт, когда его выловили, он был уже мертв. В поселковом морге сказали, что он не утонул, легкие были чистые, а умер от «разрыва сердца» - Аркаша не умел плавать.