I
Аплодисменты смолкли, и зрители в своих черных плащах, защищающих от промозглых вечерних ветров, покинули амфитеатр, сливаясь с темнотой неосвещенных римских улиц. Рабы, бесшумно, словно актеры театра теней, аккуратно складывали декорации, то поднимаясь по слабо закрепленным канатам, то с ловкостью обезьяны перескакивая с одного парапета на другой, или, как падают переспелые фрукты с деревьев, неожиданно срывались вместе с веревками, но неминуемо приземлялись на ноги, как кошки.
В углу сцены, будто одна из еще не сложенных декораций, недвижимо стояла рослая фигура, держа в руках маску. Тень от занавеси не давала рассмотреть лицо, но самодовольная, белозубая улыбка, как яркая молния, то долго сверкала, будто звезда в небе, то внезапно растворялась в полумраке занавесей, чтобы через некоторое время появиться вновь. Беззвучный смех, его практически невидимое, но прекрасно ощущаемое присутствие пугало рабов, будто был он не человеком, а сущим дьяволом, и они обходили фигуру стороной, стараясь выполнить работу как можно быстрее.
Наконец, когда актеру надоело созерцать безлюдный амфитеатр, с наслаждением вспоминая грохот оваций и упиваясь своим успешным выступлением, он спустился в гримерную комнату, в двери которой мгновенно постучали, лишь она была затворена.
- Не сейчас! – повелительно крикнул служитель Мельпомены.
Девушка-рабыня сняла с него костюм, намазала лицо елейным маслом, чтобы не появилось раздражение от маски, а сам актер блаженно лежал на широкой софе, когда неожиданно схватил за руку рабыню.
- Я желаю тебя ночью, - сказал он, не открывая глаз, которые были покрыты кусочками ткани, чтобы пары впитываемого в кожу лица масла не разъедали глазные яблоки.
- Да, мой господин, - отвечала она покорно, поклонившись, хотя ее поклона сейчас господин видеть никак не мог.
- Понравилась тебе моя игра? – весело произнес он сладким тоном, пропитанным самодовольствием настолько, что казалось, каждое слово его это маленькие тортики, коржи которых чересчур обильно смазаны приторным кремом, и крем вытекает отовсюду, даже из расщелин между буквами.
- Она восхитительна, император.
И про прошествие пяти секунд, которые были даны рабыне, чтобы перевести дыхание и начать новое предложение, император, не услышавший продолжения похвал, взвился с ложа, при этом куда-то слетели кружочки из ткани, и не громко, чтобы не сорвать и так уставший после представления голос, крикнул:
- Охрана!
В дверях мгновенно появились два римских солдата.
- Увести ее и казнить!
Растерянную девушку грубо схватили за локти и выволокли из гримерной. Из-за угла тут же появилась мохнатая голова римского дворянина, увенчанная венком из лавровых листьев.
- Император Нерон, не согласитесь ли вы принять меня? – сказал он тихо, и по приглушенному звучанию его глубокого, на самом деле грубого голоса, вырывающегося порой из недр гортани безудержным потоком ругательств, стало ясно, что он до невозможности пытается придать ему нежное, не менее сладкое, чем у императора, звучание.
- Заходи, Анатолий, - благосклонно кивнул император, клюнувший на его любезный тон, как кидается на крючок безмозглый карась, движимый лишь чувством голода.
- За что вы рабыню? – войдя, сначала спросил он, а затем с содроганием осознав, что за один неправильный вопрос его вполне может постигнуть та же участь.
- Разве не слышал ты, как отозвалась она о моей игре? – заговорил император, как обиженный ребенок, смешно надув при этом губы и даже не заметив нетактичности вопроса. - Всего лишь «восхитительно»! Моя игра стоит больших эпитетов, не так ли?
- Безусловно! Ваша игра сегодня была просто замечательна. Вы никогда не играли раньше как сегодня. Безусловно, - уже начал заговариваться Анатолий, подстегиваемый страхом наговорить мало комплиментов и самому попасть в руки палачу, - у вас талант от Бога!
Хмыкнув, Нерон, упоенный бестолковыми похвалами дворянина, вновь лег.
- Итак, какие данные на этот спектакль? – поинтересовался он, лениво.
- Недовольных было пять, уснувших два, а зевнувших четыре человека, господин, - без остановки отрапортовал Анатолий.
- Уже казнили их,– безразличным тоном сказал император, лишив предложение вопросительного знака, но подразумевая его.
- Сейчас сколачиваются кресты, ваше высочество. Казнь будет совсем скоро.
- Замечательно, - было холодно сказано императором так, как безразлично ответил бы на вопрос: «Как вам полотна?» ничего не смыслящий в искусстве человек, только что посетивший картинную галерею. - Написал ли Сенека новую комедию? – наконец, голос Нерона обрел какие-то интонации, ибо комедии, пьесы, трагедии были, пожалуй, единственным, что интересовало императора до глубины его никчемной души.
- Нет еще, - помедлил с неутешительным ответом Анатолий, внутренне сжимаясь, кабы ему тоже не досталось за этого писаку.
Но Нерон, находящийся на высшей стадии блаженства, когда все его внутренние чувства замирают перед набухающей и расцветающей гордостью за самого себя, не разгневался.
- Скажи ему, что в моей империи много авторов, желающих, чтобы их произведение сыграл сам император, потому я долго ждать не буду. Последний срок до завтрашнего утра. И, не дай Бог, я вновь прочту о хоть какой-то милости к рабам! Тогда не носить ему больше своей головы!
- Хорошо, господин.
Император поднялся.
- Я отдохнул и теперь можно идти отпраздновать мой дебют! Пошли, Анатолий!
Как верный пес, Анатолий проследовал за Нероном, который воодушевлено запел завершающую спектакль арию и вышел первым.
Улицы Рима, освещенные жалким светом свечей, с трудом пробивающимся сквозь ставни на окнах, заваленные мусором, выброшенным со вторых этажей домов, которые, как любовники, прижимались к облезлым, холодным стенам друг друга, ночью походили на потрескавшиеся со временем декорации Ада из какого-то давно отмененного спектакля; а днем на нескончаемую людскую реку, наполненную бойкими криками торговцев, предлагающих чашку вина, восхищенными возгласами впервые прибывших в столицу крестьян, глазеющих по сторонам и не следящих ни за детьми, ни за кошельками, истеричным ревом потерянных детей тех самых крестьян, радостными возгласами карманников, которые, и глазом не моргнув, лишают отцов семейств их месячного заработка, громоподобными воззваниями к небесам обнаруживших пропажу денег тех самых отцов семейств, которые находили умиротворение после выпитых ими нескольких кружек вина у тех самых торговцев, на долю которых выпало успокаивать своим вином и встревоженных взрослых, и напуганных детей. Улицы Рима походили на развороченный улей, в котором каждая пчела хотела улететь выше и дальше другой, или на взбудораженный муравейник, в котором никак не могли поделить мертвую гусеницу, потому что каждый тащил ее в свою сторону.
Приближенные императора дворяне с несколькими поместьями, в половине из которых они никогда не были лишь потому, что для этого сначала нужно вытерпеть длительную тряску в экипаже, а во второй половине теперь отказываются появиться, потому что с прошлым пребыванием там связаны несветлые воспоминания о безжалостных укусах диких пчел, синяках после накинувшегося петуха, которому понравились блестящие пряжки на туфлях монсеньора, словом, тревожные воспоминания изнеженного субъекта, столкнувшегося с тяжелой реальностью сельской жизни; эти дворяне появлялись в амфитеатрах тогда, когда на спектакле выступал или просто присутствовал император, либо если этого требовали светские формальности.
Будь их воля, они бы до конца дней своих возлежали бы на мягких, красных подушках с золотыми кисточками на углах, в одной руке держа нежное крылышко молоденькой курочки, жир которой стекал по руке прямо на подушку, а в другой не менее нежную ручку, не менее молоденькой, полуодетой девицы, присутствие которой при приеме пищи, как выяснили римские ученые, способствует лучшему усвоению тяжелой пищи при малоподвижном образе дворянской жизни.
Подобное творилось в этот вечер в замке императора. Дворяне с бесформенными телами и круглыми животами, будто каждый из них проглотил по большому резиновому мячу, лежали на полу тут и там, походя своими расплывшимися формами на больших, жидких медуз, выброшенных на берег после шторма; одетые в прекрасные, дорогие одежды, которые были безнадежно испорченны разноцветными пятнами после таких вечеров, и настолько увешанные драгоценностями, что казалось, если б они встали, то под тяжестью многочисленных перстней, ожерелий с кулонами и без, разной длины и толщины они неизбежно упали бы, потому и вынуждены были лежать и не перемещаться по зале. Прикованные к своим подушкам, дворяне, которым по силам было лишь протянуть руку к блюду с мясом, фруктами или к девушке, сидящей рядом, переговаривались между собой криками, стараясь заглушить мешавшую музыку, присутствие которой, однако, также благотворно влияло на пищеварение. В результате чего в зале стоял неимоверный гвалт.
Император Нерон, которого окружало около ста маленьких валиков, пятидесяти средних и двадцати больших подушек, а также две девушки с опахалами из павлиньих перьев, три, подающих ему по очереди вино, мясо, фрукты, и еще две, делающих ему массаж пяток, был отчего-то не так весел, как после окончания спектакля. Посему и у дворян, внимательно следящих за мохнатыми имперскими бровями, которые постепенно сдвигались все ближе и ближе, за хмурым выражением лица его, за настроением, которое становилось все пасмурней и пасмурней с каждой минутой, пробегал по коже морозец, и они старались вести себя тише обычного, есть и пить меньше среднего. Хотя по своему многолетнему опыту знали они, что император может быть недоволен даже незначительным их поступком, который, как зев, чих, кашель, шмыганье носом, желание почесать какую-либо часть тела, может вырваться совершенно неожиданно. На сей раз гнев императора Нерона пал на молодого дворянина Ипполита.
- Ипполит! – после долгого молчания произнес Нерон громко, как говорит актер на сцене, чтобы его слышали и последние ряды.
Стихла музыка и голоса, замерли на месте разносящие еду и наливающие вино девушки.
- Да, ваше императорское высочество, - приподнявшись на одном локте, без особого страха сказал молодой повеса.
- Чему ты отдаешь больше предпочтения, Ипполит? – спросил Нерон, хитро сощурив глаза и склонив голову набок.
- Театру, - без малейшего промедления ответил тот, как на вопрос родителя: «Сделал ли ты уроки?» даже самый отъявленный двоечник неминуемо ответил бы: «Да».
В тишине, прерываемой лишь их разговором, холодная улыбка Нерона, лишенная всяких чувств, устрашила дворян больше, чем внезапно разразившееся бы извержение вулкана или землетрясение.
- Не сомневаюсь. Однако, наблюдая за тобой, я заметил, что ты более предпочитаешь телесную красоту рабыни, нежели предоставленные тебе заморские фрукты, мясо и дичь и, конечно же, вино, к которому ты практически не притронулся.
Как подсолнухи поворачиваются в сторону солнца, так дворяне глянули на Ипполита, прожигаемого имперским взглядом, мысленно отмечая в длинном списке, чего нельзя делать, когда у владыки плохое настроение, и этот пункт, а также внутренне злорадствуя, что зоркий глаз императора нашел-таки к чему придраться. Действительно, на блюде, лежавшем перед молодым дворянином, фрукты и мясо были нетронутыми, на предназначенной для отходов тарелке лежала лишь одна кость, да несколько раз покусанное яблоко, девушка же сидела с одной оголенной грудью, которая блестела от оставшихся на ней жирных отпечатков рук. Ипполит растерянно глянул на рабыню, красота коей отвлекла его от поглощения пищи.
- Вижу, - продолжал Нерон, - что даже столь прекрасная девица не способствовала повышению твоего аппетита. Но сегодня ты ел даже меньше обычного, и скорей она вселила в тебя желание к плотским утехам, нежели чревоугодию. Потому ничего другого не остается, как казнить ее, поскольку со своими обязанностями она не справилась.
И ее, красивую, молчаливую, достойную украсить своими идеальными формами полотна знаменитейших художников, мгновенно подошедшие солдаты увели на казнь. В зале все еще царила нагнетающая тишина, когда император, оглядев всех дворян, сжавшихся от его пристального рассматривания, неожиданно рявкнул:
- Продолжать!
И сразу же вновь заиграла музыка, заговорили дворяне, задвигались девушки-слуги. Маленькая кукла-балерина, заведенная рукой хозяина, повторяет движения под одну и ту же музыку, пока хозяину не наскучит на нее смотреть или не заболит голова от однообразия нот, так и они, великие, грозные римские дворяне, от которых зависело множество народу, на самом деле ничего не представляли собой, как только жалких марионеток, питающихся, смеющихся, даже живущих до тех пор, пока это не надоест их императору.
Обычно, каждый вечер, проведенный у императора, заканчивался театральным действием, в качестве декораций которому служили улицы города. Император и наиболее подвижные дворяне переодевался в темные одежды, садились на черных лошадей, и, проносясь галопом по ночному Риму, грабили встреченных ими людей. И этот вечер не был исключением из жестоких правил, установленных Нероном.
Даже прохладный воздух не отрезвил перепивших дворян, шатающихся подошедших в конюшне к своим гнедым, стройным лошадям.
- Чего это лошади сегодня такие высокие? – заплетающимся языком проговорил Анатолий, уже не первый раз свалившийся со спины лошади в кучу сена.
Ответом ему было дружное гоготанье пьяной знати. Когда они все-таки выехали из стойла с императором во главе, тот, слегка повернув лошадь, оглядел криво сидящих в седле всадников.
- А где Анатолий? – спросил он.
- Вероятно, заснул-таки в конюшне, ваше высочество! – прокричал возбужденный Ипполит, которого император впервые взял с собой.
И вновь дружный гогот, невероятно громко и кощунственно звучащий в ночной тишине.
- Поскакали!
- Поскакали! – вторили голоса, постепенно перекрытые звонким стуком копыт о мощенную мостовую.
Жизнь была у императора размеренная, как последние дни смертельно больного: с утра репетиции, затем продолжительный прием пищи, по вечерам до глубокой ночи пиры, заканчивающиеся разбойными нападениями на граждан, а также раз в месяц шумное выступление в Колизее. Казалось бы, единственное, что могло разнообразить имперскую жизнь, были его «выступления» в роли главаря шайки на улицах Рима, но своею бестолковостью, а также изрядным количеством выпитого до начала «представления» и сильным похмельем с утра, которое стирало все воспоминания о прошедшей ночи, они стали скучны.
Вот так, проезжая в очередной раз по ночному городу и ради смеха перекидываясь украденной у какой-то встреченной ими дамы собачонкой, которая пищала и скулила, они, предоставив лошадям возможность везти их куда угодно, очутились в квартале для бедных. Нерон, уже было желавший повернуть в сторону дворца, потому что начинало светать, внезапно всех остановил и приказал замолчать. Тонкий слух его уловил знакомые песни из недавно игранной им трагедии.
- Откуда здесь это? – спросил он, мгновенно отрезвев и насторожившись, как напрягается тигр, если чувствует рядом жертву.
Они поехали на зов нежных нот музыки, которые тянули Нерона к себе, как яркий огонь мотылька.
Во дворе пяти старых домов расположилось около шести повозок, а рядом с ними на соломенных тюфяках сидели бедные жители, одетые в серые лохмотья. Матери прижимали к себе уже спящих детей, не сводя глаз с разворачивающегося в середине действия, освещенного маленькими кострами, расположенных по кругу.
Тонкая девушка, облаченная в светло-зеленые одежды, казалось, плыла, еле касаясь земли, но на самом деле медленно шла на носочках, как балерина, протягивая смуглые руки к сидящим людям, то неожиданно вскидывая их вверх к темному звездному небу. Ее движения завораживали своей пластичностью, гибкостью, и, исчезни бы внезапно музыка, она бы исчезла вместе с ней, потому что тело ее жило каждой нотой, чувствуя любую смену настроения, темпа. Она то вздрагивала, скрещивая руки на груди, то с волнением поднимала их и кружила на месте, и легкая юбка ее взмывала и кружилась вместе с ней, будто крылья бабочки, и действительно казалось, что она вот-вот улетит, если через секунду, две не остановится. Но музыка становилась тихой, едва слышимой, тогда танцовщица замирала, движения ее становились медленными, и видно было, как вздымается ее грудь, как вздрагивают ресницы. Казалось, сама-то она не двигается, ее колышет этот ветер, тихо где-то завывающий. Музыка была ее ветром, ее жизнью, могла приносить ей радость и горе, а она жила в этом сказочном мире красивых движений, и зрители, видя ее, ощущали какое-то неведомое счастье от удивительного прикосновения с прекрасным. А затем она встала на середине, музыка сменилась, и, набрав больше воздуха, чем обычно, полился чудесный голос, будто это был еще один музыкальный инструмент.
Где-то моя дорогая,
Где-то она меня ждет
Верю мечте, что сегодня
Я обрету вновь полет.
Где-то моя дорогая
Песни и танцы ведет,
Верю я сказке, сегодня
С ней заведу хоровод.
Где ж ты, моя дорогая,
На чьих небесах ты живешь?
Я ведь ищу тебя, дорогая,
Что ж ты ко мне не идешь?
Где-то моя дорогая
Венки из цветов мне плетет
Сегодня, сегодня, сегодня -
Я совершу свой полет...
Сегодня, сегодня, сегодня -
это слепая мечта.
Сегодня, сегодня, сегодня -
судный то день для меня.
На последних, невероятно высоких нотах, которые смог взять ее голос, она замерла, будто голос действительно сорвался, не выдержав, но музыка, проиграв еще пару секунд, стихла. Зрители сидели в невероятной тишине, можно было даже услышать, как сопят спящие на руках матерей дети, как вдруг аплодисменты невероятной силы поглотили в себя все. Люди хлопали, вскакивая и выкрикивая благодарность, даже не беря во внимание то, что могут разбудить детей. Чувства, пережитые ими во время танца и песни, были настолько сильны, что простая крестьянская душа требовала выброса этих эмоций. А девушка мягко улыбалась, ничего не говоря.
Нерон, бывший все это время в тени, вытащил хлыст и, неожиданно громко крикнув, ударил им лошадь, которая от внезапности заржала и встала на дыбы. Бедняки испуганно обернулись, но не смогли различить в скакавшем вдалеке всаднике, в окружении пяти других, императора, ведь кто мог знать, что коварная судьба приведет Нерона к этим странствующим актерам именно тогда, когда они окажутся в Риме?
I I
На следующий день император встал в отвратительнейшем настроении, ударив из-за этого одевавших его рабов, затем резким движением опрокинув на себя тазик с принесенной для умывания водой, после чего диким криком отослал всех прочь, а сам, ругаясь под нос, вышел на балкон. Солнце давно было в зените и нещадно обливало мир своими жаркими лучами. Оно равнодушно взглянуло на ходящего взад и вперед по балкону императора, усмехнувшись, устремило на него свои горячие лучи, но человек в ответ грозно выкрикнул, что-то вроде: «Да уйди ты!», отчего, обидевшись, солнышко спряталось за появившуюся на небе тучу.
Через пару минут, за которые император около двадцати раз обошел балкон туда-сюда, не менее грозно и зло, чем кричал сам Нерон, разругалась молния, и полился серый, нудный дождь. Имперская накидка прилипла к телу, а человек взглянул на небеса, желая увидеть того, кто стоит за всем этим.
- И природа против меня, - заключил он и, волоча за собой ставшую тяжелой накидку, отправился обратно в покои.
Но и там ему было беспокойно, и лицо его чернело с каждой секундой больше, чем грозовые тучи на небе. Наконец, он вызвал к себе раба, который примчался с сухой одеждой и принялся переодевать хозяина, за что получил вторую оплеуху за сегодня, и был отослан позвать Анатолия. Встревоженный за свою дальнейшую жизнь Анатолий явился без промедления, ибо знал, что лишние минуты ожидания императора могут запросто довести его до виселицы.
- Звали, ваше высочество? – обратился он к спинке высокого кресла у окна.
Раздалось какое-то бурчание.
- Император Нерон, вы здесь? – переспросил Анатолий, потеряв бдительность.
- А где мне быть, мать твою?! – закричал Нерон. – Иди сюда и не задавай глупых вопросов!
Подобно псу с поджатым хвостом, Анатолий предстал перед мокрым императором, удивившись его виду и ожидая с минуты на минуту, когда полетят камни, и размышляя, как бы остаться в живых после этого. Но император молчал, сжав губы и устремив прищуренный взгляд на серый пейзаж Рима под летним ливнем.
- Ваше высочество, чего вы желаете? – услужливо спросил Анатолий.
- Не задавай вопросов, я тебе сказал! А то дождь смоет твою кровь с улиц Рима!
Анатолий сглотнул, живо представив себе эту картину, и дал себе слово избегать любого вопросительного предложения.
- Итак, - процедил Нерон, сквозь зубы, - приведи ко мне вчерашнюю танцовщицу!
- Та, которая так хорошо пела? – уточнил Анатолий и прежде чем понял, что он спросил, а не сказал, император, вскочив с кресла, навис над ним, и с его мокрой накидки стало капать на Анатолия.
- Да, - искривив лицо, зашипел Нерон. – Ее привести ко мне в кандалах! Довезти до дворца в клетке! Чтобы все видели, что нельзя петь и танцевать лучше, чем император! Нельзя, слышишь?? – заорал он прямо на ухо Анатолию и, надо сказать, не услышать этого, просто нельзя было.
- Да, ваше высочество. Есть, ваше высочество. Как хотите, ваше высочество. В клетке, так в клетке, ваше императорское! – в спешке заговорил Анатолий.
Нерон немного успокоился, уже предвкушая, потому переполз обратно в кресло, которое хлюпнуло пару раз, как только он сел.
- Чего стоишь? – вновь заорал он. – Я же сказал тебе, привести ее ко мне!
- Слушаюсь. Меня больше нет.
Как спортсмен, пробегающий на скорость малые расстояния, Анатолий, подстегиваемый страхом, растворился в дверном проеме. А Нерон, вновь поднялся, стянул с себя мокрые вещи, подошел к шкафу и, пожалуй, впервые сам начал одеваться, возможно, оттого, что мысли его настолько были заняты коварными планами, и руки сами делали то, что доступно каждому человеку.
- Нужно одеться красиво, - бормотал он, посмеиваясь. – Ты предстанешь передо мной уставшая, разбитая, униженная, а я буду твоим императором. Я буду Сила. Я буду Могущество. А ты будешь никем. Ведь ты и есть никто. Но желаешь затмить мою великолепную игру. Не позволю, - зашипел он и расхохотался.
И если б смогла танцовщица услышать этот смех, то замерло бы у нее сердце от страха в груди, то, может, успела бы она тогда убежать из Рима и не попасть в руки солдат, которые настигли ее, вытащили из повозки, бросили в грязь, затем, схватив за руки, подвели к железной клетке. Дождь смешивал грязь с кровью ее друзей-музыкантов, которые пытались ее спасти, но были избиты до полусмерти. Повозка с клеткой покатила по главным улицам Рима, и редкие в дождь прохожие с удивлением глазели на хрупкую девушку, одетую лишь в грязную, короткую рубашку, прильнувшую к прутьям и кричавшую солдатам о своей невиновности.
- Откуда нам знать, в чем ты виновата? – наконец, обернувшись, сказал один из них. – Мы лишь исполняем приказы императора.
- Как императора, - прошептала она, но тут повозка дернулась на кочке, и, поскользнувшись, танцовщица упала, ударившись головой о железные прутья.
Бесчувственную, вынесли ее в главный зал, где на троне в золотых одеждах сиял Нерон. Не зная, что с ней делать, солдаты положили ее на пол.
- Что с ней? – спросил владыка Рима.
Оробев, те стояли кучкой, переглядываясь, не зная, что ответить.
- Что вы с ней сделали? – закричал император, вскочив.
- Она упала, ваше высочество, - заговорил солдат, что говорил с ней тогда.
- Поскользнулась, - добавил второй.
- И ударилась о клетку, - вставил третий.
- С тех пор она не открывала глаз, - закончил последний.
- Уйдите! Ничего не можете сделать нормально! – вскричал Нерон, осторожно приподнимаясь и подходя к лежащей девушке.
Он встал над ней, изучая черты лица и не чувствуя ни капли жалости к тонким рукам ее, скривившимся в неестественном положении. Смотрел он на грязную рубашку ее, но видел вчерашние зеленые, воздушные одежды, ее бледное лицо с подтеком на губе внезапно оживало перед ним в одухотворенности танца, ему даже показалось, что это начало еще одного ее танца и вот сейчас она встанет и закружит по зале. И он будет ее партнером, они будут звездной парой, но, когда зрители со слезами на глазах начнут аплодировать, в большей мере они будут восторженны его игрой, она же не затмит его славы, просто станет подходящим партнером. Как хороший актер, танцор, ценитель искусства, Нерон не мог не восхищаться ее игрой, ее движениями, однако эгоизм говорил громче этого, заставляя губить потрясающий талант молодой девушки.
- Анатолий, - сказал Нерон, и тот не узнал его голоса, который внезапно так смягчился, - распорядись, чтобы ее привели в чувство, одели и только затем привели ко мне.
С этими словами он ушел, а Анатолий, отдав все приказы, подумал, что с этой девушкой они еще намучаются, а в частности он, как приближенный императору.
Через пару дней, когда зажил подтек на ее губе, девушку, причесав и одев, повели к императору. Не задавая вопросов, в сопровождении Анатолия она медленно ступала, и те, кто видел ее, наслаждались, будто кошачьей, грацией ее гибкого тела. Нерон ждал ее.
- Итак, вот ты и предстала передо мной, - сказал он, нагло разглядывая ее.
- Коли вы пожелали, император, вряд ли этого могло не произойти, - отвечала она.
Одна мохнатая, имперская бровь с удивлением приподнялась, затем все же опустилась.
- Я видел твой танец, - проговорил он ледяным тоном.
Она поклонилась.
- Для меня это большая честь.
- Как звать тебя?
- Родители нарекли меня Элизия-Мария, друзья зовут Марго, а людям я известна под именем Королева.
На сей раз бровь осталась на месте, лишь заиграли желваки на имперском лице.
- Хорошо, - он помедлил, но так и не произнес ни одного ее имени, - я устрою тебе испытание. И если ты не пройдешь его, то я отпущу тебя.
- Странные условия, - пожав плечами, ответила Королева.
- Испытание не менее, - медленно, устрашая девушку взглядом черных глаз, процедил император.
- Что ж, - просто сказала она, - тогда начнем!
Нерон щелкнул пальцами, и в зал внесли кандалы.
- Это тебе, - сказал он, указывая на них. – Это твой костюм на сегодняшнее выступление.
С раскрытым ртом наблюдала Королева, как на ее тонких лодыжках застегнули железные оковы. Затем раздался хлопок в ладоши, и откуда-то сверху заиграла музыка. Девушка не сводила смешливого взгляда с императора.
- А теперь что? – спросила она.
- А теперь, - ответил он, - танцуй.
Она смерила императора взглядом, в котором удивление смешивалось с ненавистью. В его же глазах горели безумные огоньки веселья и наслаждения.
- Изволите издеваться?
Нерон залился скрипящим хохотом, резко оборвавшимся буквально через мгновение, и вновь стал серьезным, сдвинув слегка брови.
- Я император Рима, - прочеканил он.
Смолкший оркестр снова нерешительно подал первые ноты, но девушка стояла, не отводя сверкающего взгляда от Нерона. Их молчаливая перепалка, вероятно, закончилась победой императора, потому что, приподняв руки, Королева сделала максимально широкий шаг, насколько позволяли оковы, затем второй, и вот она уже скользит по зале.
Она, чуть не упав, правда, остановилась на секунду, то затем на месте, практически не отрывая ног, выписывая руками в воздухе замысловатые фигуры, нагибалась вперед, назад, волосы ее то касались пола, то, взметнувшись, рассыпались вновь по плечам. Нерон глядел на нее и не верил глазам своим, казалось, будто ее ничего не сдерживает, не стесняет и, если бы не легкий звон цепи о пол, то можно было вообще забыть, что она закована.
Оркестр проиграл одну мелодию, а поскольку Нерон был так захвачен ее танцем и не скомандовал остановиться, музыканты, переглянувшись мельком, начали играть следующую. Только в середине третьей симфонии император поднялся, ударив предварительно кулаком по трону, отчего тот звякнул, и, не сказав ни слова, прошел мимо танцующей девушки. Та сразу завершила танец, тяжело дыша. Музыка тоже смолкла.
- И это все? – почти крикнула она уходящему правителю, - все, что вам нужно было от меня?
Спина Нерона дернулась. Каким-то странным и быстрым рывком он очутился подле нее, сжимая рукой ее горло. Глаза его налились кровью, ноздри расширились, грудь вздымалась, а по лицу катился пот, и его вид настолько напугал Королеву, что она попыталась вырваться, но ей этого не удалось.
- Веришь ли ты в Бога? – неожиданно прошипел Нерон.
- Да, император, - с трудом выговорила она.
- Какого? – глаза его сузились.
- Иисуса Христа.
Кривая, злая усмешка овладела тонкими губами его.
- Ну, вот ты и подписала самой себе смертный приговор, Королева! – закричал он и оттолкнул ее, но, пребывая все еще в кандалах, она не устояла, а, пошатнувшись, неловко упала на мраморный пол.
Шорох его плаща смешался с громким, властным смехом.
I I I
Лязганье затвора разбудило Королеву, которая лишь на пару минут, наконец, сумела заснуть, прислонившись спиной к холодной, влажной стене темницы. Тихо затрещали факелы, освещая ее темницу, и высокая, темная фигура, нагнувшись, вошла внутрь. Сначала она решила, что это палач, посланный императором, либо священник, но глубокая тишина и то, что затем их оставили одних, напугало Королеву, и она переползла в угол, где замерла.
Тем временем фигура лишилась черного одеяния, скинув его, став императором Нероном, с невероятно бледным лицом, пятном выделявшимся в ночной смоле, залившей камеру. Нерон стоял, не меняя позы, у самых дверей, кажется даже, держась за металлическую ручку, будто он очень хотел выйти, но что-то держало его здесь.
Огонь факела зашипел, на него упало несколько капель воды с потолка. Королева стиснула колени руками, прижав их к груди, опустила подбородок, и глаза ее глядели исподлобья с отчаянной отвагой человека, готового принять любую свою участь. Нерон же не спешил заговорить, а, будто экскурсант на экскурсии, водил глазами по стенам, потолку, полу, избегая сжавшейся в комок Королевы.
- Зачем вы пришли? – спросила она тоном недружелюбной хозяйки, но бесцветным, охрипшим и слабым голосом.
Нерон тяжело вздохнул, замялся, как нерешительный жених, собирающийся объявить о своем желании возлюбленной, и, наконец, устремил взгляд свой на девушку, будто удивляясь, отчего получилось так, что она теперь задает ему вопросы.
- Я могу тебя завтра казнить за то, что ты принадлежишь к этой шайке, зовущих себя крестьянами и верующих в Иисуса Христа.
Слова его крепкого голоса эхом отозвались в помещении, и, словно тучи, собрались над поникшей головой Королевы.
- Вы можете казнить меня за то, что посчитаете нужным, - ее грудь разрывалась, лицо невыносимо горело, в висках бешено стучало, но голос ничем не выдавал состояние, сохраняя холодное безразличие, разбавленное уловимыми нотками ненависти.
И вновь Нерон, он, тот могущественный, жестокий правитель, оказался в положении, когда последнее слово не принадлежит ему, и нерешимость, владевшая им при входе, с последующими словами стала исходить из него, заменяясь тиранией и эгоизмом.
- Я казню тебя за твою веру.
- Вы казните меня за мой талант, - ответила она ему эхом, произнесся то роковое и гибельное слово – «талант».
Нерон взбесился оттого, что намерения его стали очевидными.
- До встречи с вами я не предполагала, что игра моя так великолепна. Я безрассудно дарила ее беднякам на улицах, и никогда не предполагала, что любовь моя к театру приведет меня к виселице, - говорила она медленно, зная, что, возможно, говорит в последний раз и что только сейчас он сможет выслушать ее. - Я не имела чести видеть вашу игру, император, я не слышала ваших песен. Я впервые попала в Рим, и вот, к чему это привело.
- Знаете, - вновь заговорила она, переведя дух, - мне все равно, за что и как вы казните меня. Говорят, для артиста главное – это признание его таланта. А то, как его оценили вы, сам император, пожалуй, является всем, о чем может мечтать актер. Должно быть, талантливых и одаренных людей жизнь жестоко бьет руками других за то лишь, что они одарены Всевышним самым драгоценным, что может быть у человека – талантом. Их страсть, с которой они отдаются любимому делу, опасна. Их поступки ради своего призвания безрассудны. Но они никогда не боятся, что кто-то окажется лучше их. Потому что единственным, чего стоит боятся, это то, что Всевышний лишит их музы, вдохновения. А люди… Они не ведают, что творят, император.
Она поднялась и легкой поступью босыми ногами, скованными в лодыжках кандалами, приблизилась к замершему Нерону.
- Я прощаю вам это, император, - прошептала она. – Потому что при столкновении двух светил, одному суждено погаснуть. И, если Господь решил, что им буду я, то я покорюсь Его воле. Он одарил меня тем, о чем другие тщетно молят Его, и за это я благодарна Ему.
Она сотворила крест над собой, а затем над императором.
- Да хранит вас Господь. И, не дай вам Бог, потерять эти страсть и огонь, которые вселяются в душу вашу в момент игры.
После этих слов она отошла обратно в свой угол, где, встав на колени, принялась горячо шептать слова молитв.
Озноб прошибал Нерона, пока шел он до покоев своих, а там, внезапно обессилив, повалился на кровать, обхватив голову, после чего долго его мучила бессонница. Наконец, ожесточенный и измученный, он решился.
I V
Когда-то давно, когда Рим еще не знал жестокостей правления императора Нерона, первым его своенравный характер испытал на себе Сенека, будучи его воспитателем. Не нужно обвинять достопочтенного ученого в том, что по его вине Нерон стал самым зловещим правителем первого века нашей эры, ведь, согласитесь, ребенок – это кусочек глины, который приобретает красивые или не очень формы благодаря своему окружению, однако, разве могут воспитатели и учителя изменить состав этой глины? Мягкая и чистая глина – залог успеха, доброты, глина же с примесями, с остатками растений, мелкими камешками верный признак того, что нужно насторожиться и быть особо внимательным с воспитанием чада. К сожалению, нет такого способа или прибора, чтобы сразу узнать, что творится в сердце ребенка и каков он будет спустя пару десяток лет.
Так и Сенека не мог предположить, что очаровательный мальчишка с каштановыми кудрями, любящий читать греческие трагедии, став императором, польститься горьким вкусом неограниченной власти над людьми, отчего преобразиться в тирана, не занимающегося государственными делами, а лишь поющего в театре и репетирующего очередную роль. По правде, император чаще бывал в Колизее, нежели на совещаниях в Сенате или окрестностях Рима, проверить каково состояние земель, и чтобы обратиться к Нерону, нужно было передать ему вместе со своей просьбой какую-нибудь трагедию, доселе еще несыгранную им. Коли творение нравилось императору, то просьба сразу же исполнялась, а если император даже решал ее поставить, то просившему дарили несколько понравившихся ему поместий, не спрашивая, нужны они ему или нет и иногда даже не уточняя, какова была цель просьбы.
Сенека открыто осуждал действия Нерона, и когда-то император еще прислушивался к нему, но после одного случая воспитанник перестал считаться со своим учителем.
Однажды богатый римлянин был убит и причем, как выяснилось, своим же рабом. Закон гласил, что смерть должен принять не только виновный, но и все рабы, находившиеся в доме, а по подсчетам их оказалось четыреста. Римское общество завалило Нерона просьбами не казнить невиновных, поскольку среди них были дети, женщины и старики, однако, не смотря на всеобщий мятеж и угрозы о поджоге Рима, на центральной римской площади продолжалось строительство многочисленных виселиц. В день казни, казалось, улицы были наполненными всеми жителями Римской Империи, которые оттеснялись и усмирялись воинскими заслонами, и, не смотря ни на что, казнь состоялась и длилась почти три дня.
После этого происшествия Сенека написал трагедию, в которой он взывал к сочувствию по отношению к рабам и которая страшно разозлила Нерона. Он отказался играть ее.
Под покровом ночи состоялась последняя встреча воспитанника со своим учителем в саду, пропитанном шорохами и облитом холодным лунным светом. Сенека ждал его уже более четверть часа, и Нерон, наконец, появился, растрепанный, в халате, будто его вытащили из постели. Ученый поклонился. Нерон кивнул.
- Итак, - после краткого молчания заговорил император, - ты вернул все мои подарки?
- Да, ваше высочество, - коротко отвечал ученый.
Нерон подошел к высокому кусту и стал срывать с него листья.
- Отчего ты сделал это?
- Кратчайший путь к богатству лежит через презрение богатства, - ответил мудрец.
- Но это глупо! – воскликнул Нерон.
- Достигает вершины тот, кто знает, чему радоваться.
Император смолк.
- Ты говоришь слишком мудрено, ученый. Народ слушает тебя, но не понимает сути твоих выражений и этим ты вносишь смуту в умы людей! – с жаром крикнул Нерон.
- Если бы мудрость дарилась природою с обязательным условием держать ее в себе и ни с кем не делиться, я бы от нее отказался, ваше величество, - с почтительным поклонном ответил учитель.
Злость нарастала в Нероне по мере того, как Сенека произносил одно изречение за другим.
- До меня донесли, что ты организовываешь заговор с целью убить меня! – топнув ногой, выкрикнул император, поставив руки в боки, как проделывает подобное мальчик, не достигший еще юности, когда разговаривает со взрослыми, чтобы показаться более отважным, чем есть на самом деле.
- Мужество заключается не в том, чтобы призывать смерть, а в том, чтобы бороться против невзгод, - тихо отвечал Сенека.
- Не надоело ли тебе так говорить? – вскричал Нерон.
- Необходимое не приедается.
- Что ж, теперь слушай меня. Я приказываю тебе больше никогда не говорить о том, что рабы заслуживают уважения!
- Напрасно. Ведь в душе раба заложены те же начала гордости, чести, мужества, великодушия, которые дарованы и остальным человеческим существам, каково бы ни было их положение.
- Гордость, мужество, честь! У раба?! Ты, верно, сошел с ума, старик.
- Речь людей такова, какой была их жизнь.
- Хм, видно у тебя она была тяжелой.
- Жизнь как пьеса в театре, ваше высочество, важно не то, сколько она длится, а насколько она хорошо сыграна.
Зловеще зашуршали листья деревьев, вдалеке на темном небе, искривившись, блеснула молния. Усилившийся ветер принес грохот грома, будто грохотание орудий с поля боя.
- Ты предрешил мое будущее, ученый, когда я был ребенком, воспитав во мне императора, - заговорил Нерон голосом, низким до неузнаваемости, грубым до отвращения, будто молния ударила в него, и гром вырывается через уста его. – Теперь, став настоящим императором, пришло время решить мне твое будущее.
Глаза его были черны как пропасть ада, лицо бесчувственно как бюст на могильной плите, и стоявший перед ним Сенека с развивающимися на ветру седыми прядями, походил на ангела, которого соблазняет Лукавый.
- Молчишь? Нечего ответить, верно?
Самодовольствие, что он сумел поставить философа в такое положение, когда ему-то и сказать нечего, слегка смягчило лицо Нерона, придав ему привычное выражение гордости за самого себя, но, как в малочисленном театре, поставившем спектакль из трех частей, в первой части спектакля актер будет носить маску жестокости, во второй по причине нехватки людей сыграет добро, но к третьей вновь станет отрицательным героем, так Нерон, подойдя к заключительной ноте разговора, снова превратился в бессердечного правителя – роль, которая получалась у него лучше всего.
- Я обвиняю тебя Луций Аней Сенека в участии в заговоре против меня и моего правления и приказываю тебе покончить со своей никчемной жизнью своими же руками!
Словно по команде, около трех молний с разных сторон ударили в толстое дерево, стоящее позади Нерона, которое мгновенно вспыхнуло, озарив бледное лицо Сенеки и упивающееся своими действиями имперское.
Через два дня весть о гибели знаменитого ученого, философа, писателя разнеслась по всему Риму. Его друзья и знакомые, которых он навестил до этого, чтобы попрощаться и попросить не проливать о нем слез, пересказали его последние слова:
- Кто не знает кровожадности Нерона? После стольких убийств ему только и остается, что умертвить воспитателя и наставника.
Когда-то давно, когда Рим еще не знал всех жестокостей правления императора Нерона, в полной мере его своенравный характер первым испытал на себе Сенека.
V
А жизнь императора была все так же размерена, нетороплива, и каждое препятствие на своем пути он непременно убирал одним и тем же способом – смертью.
Дворяне продолжали посещать стройными рядами его спектакли, воздавать его игре блестящие дифирамбы и в его компании дебоширить на улицах Рима. Но никогда не предполагал Нерон, что однажды ему наскучит это все.
Он сидел в своих покоях, как недавно, повернувшись лицом к окну в просторном, мягком кресле, направив блуждающих взгляд на крыши домов, узкие улочки, в которых нельзя было разъехаться и двум телегам, и, наконец, на медленно садящееся багрово-красное солнце. Нерон поднялся и прошел на балкон, не отрывая глаз от развернувшегося перед ним прекрасного пейзажа заката, выполненного заботливой рукой мастера во всех оттенках цветовой гаммы красного и желтого цветов.
Его настолько поразило потрясающее сочетание красок, игра света, что, облокотившись о перила, он не мог выразит свой восторг ни единым словом. Его настолько удивило то, что с этим красно-оранжевым, кое-где золотисто-желтым и теплым розовым освещением грязные, узкие улочки Рима отнюдь не выглядели таковыми, что он стал искать, куда же делись кучи мусора, спящие или сидящие в лохмотьях бедняки и пьяницы.
И к большему удивлению, он нашел и то, и другое на прежних местах, но, даже когда одна женщина выбросила из-за окна своего мусор, тот, за несколько секунд, что падал с третьего этажа, успел преобразиться, и мгновенно вобрал в себя эти очаровательные, теплые и играющие краски. Никогда не видел Нерон Рима более красивым, чем в тот вечер.
Тщетными попытками он несколько закатов тоже подходил к окну, чтобы получить очередную долю наслаждения от лицезрения красоты; вечера выдавались дождливыми, серыми, либо туманными.
Вскоре Нероном овладело недовольство декорациями, которые сделаны были для его очередного спектакля. Долго он ругал и проклинал художника, поскольку, ослепленный живой игрой красок заката, все казалось ему мрачным и тусклым, сколько ярко и светло не рисовали бы мастера. Еще с неделю он взрывался, что не может играть с такими декорациями, которые слишком траурны, и спектакль впервые пришлось отложить.
Однако тень недовольства и неугомонства вкралась во все, что делал или говорил император. Он стал излишне критичен к своей игре: слова звучали для него фальшиво, голос брал не те ноты, жесты казались неуместными. Впервые Нерон отменил все спектакли, которые шли в Колизее, заперся в своих покоях и не отходил от окна ни днем, ни ночью.
Один рассвет, что наблюдал Нерон, принес ему облегчение от радостного свидания с цветами, которыми он бредил, и декорациями, которыми были сами улицы Рима. Но нерешительное, медленное скольжение и появление солнечных лучей из-за горизонта не казались ему столько величественными, как гордый, неспешный закат того дня, и вскоре он прекратил свое наблюдение.
Его окружению казалось, что он вновь стал прежним, хотя и немного более жестоким, чем раньше, но никто не мог проникнуть в его сердце, никто не мог прочесть его мысли. А ум и душу его занимала задумка о грандиозном спектакле, который развернется на крыше одного из домов и софитами ему будет солнечные лучи заката, и, обдумав все, он сам написал сценарий, собрал труппу и принялся репетировать.
Трагедия вышла замечательная, но в тот день, на который была намечена премьера, стояла хмурая осенняя погода и лил нудный, мелкий дождик, и, хотя на близлежащих крышах под страхом смерти терпеливо мокло римское дворянство, а по окончанию восторженно аплодировало, император был зол и недоволен до невозможности. В тот вечер он впервые дал оплеуху Анатолию за красноречивые похвалы своей игры.
И вдруг однажды, когда Анатолий явился по приказанию, лицо Нерона неподдельно сияло счастьем, и именно тогда он отдал такие распоряжения, которые Анатолий ни мог не выполнить, но за которые потом жестоко поплатился.
Спектакль был назначен на следующий вечер.
Сотни дворян вновь взобралось на крыши домов, боясь выказать малейшее недовольство. Так они просидели там до тех пор, пока не село солнце. Наконец, представление началось…
Кто первый крикнул: «Пожар!» разобрать невозможно. Сначала многие нерешительно поворачивали головы в сторону неожиданного кровавого зарева, охватившего неба, но, когда ветер принес им запах дыма и гари, многие повскакали с мест. Мгновенно выйдя из роли, Нерон ожесточенно крикнул:
- Всем сидеть, пока не окончиться трагедия!!
Солдаты обступили дворян, те, оглядываясь, все же сели, но вряд ли следили уже за событиями на сцене.
А Нерон играл в тот вечер необыкновенно воодушевлено, страстно, а первый окрас горизонта в яркие, любимые им цвета лишь все более вдохновляло его.
Треск деревянных, рушащихся строений, заполнил тихий, вечерний воздух, и актером приходилось почти кричать. Вопли становились все громче, люди на улицах в панике разбегались, а бушующих огонь приближался все быстрее, освещая своими переливами и язычками пламени сцену.
Уже даже солдаты изредка оглядывались, потому что начинало нестерпимо жечь спину, но трагедия продолжалась, и даже до конца первого акта еще было далеко.
Словно бес, носился Нерон по сцене, хохоча и расплескивая руками, его игра, возможно, заворожила бы любого, но при других обстоятельствах.
Только когда внезапно рухнул один из домов, на котором сидели дворяне-зрители, остальные медлить и слушать уже никого не желали. Со всех ног бросились они спускаться, но оказалось, что первые этажи уже были объяты пламенем. Часть бросалась вниз на расположенные у дома кучи отбросов, и некоторые спаслись. Другим же не оставалось времени на размышления; деревянный дом вскоре тоже обвалился.
Крики, огонь, жара и шум рушащихся зданий. Ничто больше не могло даже актеров заставить играть, они бросили в рассыпную, но участь их была также предрешена солдатами, стоявшими по углам крыши, по знаку императора.
- Трусы! – вскричал Нерон. – Вы не доиграли даже до второго акта!
Он зловеще смеялся, подняв руки и направив глаза на полыхающие за ним, под ним и перед ним улицы.
- Император, - сказал Анатолий, встревожено оглядываясь, - думаю, нам пора удалиться, если мы хотим остаться в живых.
- И ты тоже трус! – торжественно объявил Нерон, оборачиваясь к нему. – Я император! А, значит, все в Империи подвластно мне! Огонь не тронет меня! Господь хранит мой талант!
Он еще что-то кричал, но огонь повалил еще одно здание рядом с ними.
- Видишь! Меня он не тронет! Он обойдет нас!
Но вдруг внизу те люди, что были зажаты огнем, у которых уже не было выхода для спасения, будто сговорившись, стали кричать, указывая рукой на стоявшего на краю крыши Нерона.
- Убийца!
- Тиран!
- Поджигатель!
- Господь покарает тебя!
- Тебе не спастись!
- Что кричат эти неразумные? – спросил Нерон Анатолия, но уже через мгновение понял. – Таких слов не было в моем сценарии! – закричал он тоже. – Это всего лишь декорации, я вас всех повешу после окончания моего спектакля!
Анатолий вздрогнул.
- Император, а каков конец этой трагедии?
Губы Нерона расплылись в улыбке, по которой не трудно было различить в нем помешанного человека.
- Меч мне! – крикнул он.
Один из солдат приблизился и отдал ему свой.
- Теперь Анатолий держи меч, направленным клинком в мою сторону, - говорил он, отходя на несколько шагов от удивленного Анатолия.
Тот вытянул руку и меч в ней, а Нерон под шквал ругани, треска и сквозь завесу серых клубов дыма произнес театрально, с пафосом:
- Какой великий актер погибает!
И сделав быстрые шаги, вдруг наткнулся на протянутый меч, которые мгновенно пронзил его.
Через несколько минут крыша и этого дома обрушилась, а пожар, охвативший большую часть Рима, удалось потушить только спустя несколько дней. 5.08.2003