Маленькая, почти игрушечная бутылочка стояла у основания временного памятника.
- Это из тех, что ты ему принес, - сказала мама.
- Уж понял. Он что, их не выпил?
- Одна осталась. Может, и не мог уже. Эта пусть будет на могилке ему в память. Он это любил.
С завинчивающейся крышкой, пластиковая бутылочка с правильно выдержанными пропорциями, едва ли вмещала более 150 граммов домашнего вина, первого, не совсем удачного моего опыта.
*************
Да, он это любил. Можно сказать – до злоупотребления. Любил это, и не любил эту любовь. Отец пил если не каждый день, то через день точно. Он исправно отдавал зарплату матери и всегда просил:
- Мать, ты не давай мне денег на выпивку, как бы я не выпрашивал.
А потом просил и просил. Мать сопротивлялась и отдавала. Процедура стала привычной. В неё раз за разом вносились новые элементы и хорошо забытые старые.
*************
Я приехал в город сразу же, как только позвонила испуганная мама и сказала, что отец «обезножил» и лежит в больнице. Когда я вошёл в палату, он вскрикнул:
- О, сын приехал.
Закрыл лицо руками.
- Подожди, выйди пока. Мать, дай платок.
Ясно. Сын не должен видеть слёзы отца.
Я сразу представил себя лежащим на этой кровати в палате с облупившимися стенами. И это ко мне приходит мой сын. И это мне стыдно за моё бессилие.
Палата была «на вынос». Негде это не афишировалось, но в других палатах догадывались, что два старичка и парень, покалеченный обрушившимися лесами, скоро нас покинут.
*************
Когда отец привязался к алкоголю? Аккордеонист, душа поселковых танцев. У деда в сенях стояла кадка с брагой. Рядом лежал ковшик. И порой этим пользовались просто для утоления жажды. Или позже, когда стеснялся брать деньги за починенные им часы. А клиент шёл косяком и расплачивался питьём.
Напившись, отец никогда не буянил, был тих, его тянуло на сон. Обидевшись на всех, он уходил в спальню. А утром, часов с пяти возился с очередным часовым механизмом. Что интересно, не было случаев, чтобы он когда-то валялся в подворотне. Отец всегда на силе воле добирался до дома, и тут же отходил ко сну.
*************
Ему никто не говорил, что он обречен. Так решили врачи, так решила мать. Отец спрашивал, почему не делают операцию? Мать говорила, что надо сначала лекарствами остановить процесс, сейчас пока нельзя. От процесса становилось хуже. Он спрашивал: - Что со мной? Он был терпелив, и до этого имел только опыт побед над болезнями.
Я, полностью знающий трагизм ситуации, рвался сказать спасибо за данную мне жизнь, попросить прощение за всё, в чем чувствую вину. И сказать ничего не мог, чтобы не нарушить заговор, не прощаться с имеющим надежду человеком.
Чтобы отвлечься от главного, мы рассматривали фотографии из моей поездки в Париж, разговаривали о внуках. Отец увидел слёзы у меня на глазах.
- Не плачь сын. Всё нормально. Побегал я на своём веку вдоволь.
Да, уж, - подумал я. Раз на Чёрном море, раз в Прибалтике. А так все по горам, по грибам.
- Пап, на вот возьми, – я тайком сунул ему три маленькие бутылочки.
- Что это? Вот это хорошо. Это ты молодец. Положи вот сюда, за подушку.
*************
Мама всю жизнь говорила:
- Как бы мы жили, если бы он не пил? Ведь у него золотые руки и доброе сердце.
А я задавал себе вопрос. Что бы изменилось? Было бы больше денег? С каких таких зарплат? И ссоры были бы только по другим поводам, имеющие туже причину – долгое совместное проживание. В нем и правда сидела доброта и обострённое чувство справедливости. И ещё, он по-корчаговски мог в ботинках с лопатой прыгнуть в яму с водой, когда другие смотрели друг на друга.
*************
Были у меня большие сомнения по поводу этого домашнего вина. Не то чтобы уж совсем дрянь была мною изобретена. Запретили врачи настрого потребление спиртного. Сами приговорили и на всякий случай запретили. Да, и мама, в связи с этим запретом, вроде как локальную победу одержала. И получался мой подарок в разрез с общей политикой, и при желании можно было догадаться, что теперь всё равно.
************
Из моих детских воспоминаний, почему-то самые яркие, о еженедельных походах с отцом в баню. Я, пятилетний, семеню рядом, тяну его за руку.
- Папа, что здесь написано? Смотри, как смешно нарисовано.
Потом вырываюсь, бегу к следующему плакату. Тороплюсь сам объяснить нарисованное. Потом полный церемониал: аккуратно сложить в шкафчик, парная, два раза мылим голову, пытаемся тереть друг другу спину, обливания из тазика. Теперь парикмахерская. Я вижу в зеркале свою раскрасневшуюся рожицу и отца за спиной. Я сижу на дощечке, которую положили на подлокотники. Смотрю, как на голове остаётся одна челочка и стараюсь не потерять из виду отца. А на обратном пути мы смотрим фото отца на заводской доске почета.
*************
Отец с удивлением рассказывает нам, как санитарка отказалась поднять упавшие с тумбочки лекарства. Пришлось дожидаться прихода матери. Постарел ты отец. Какая бы санитарка так себя повела, когда ты был молодой?
Мама приходит дважды в день. Дорога и сами посещения занимают 6 часов. Дома, между поездками надо приготовить белье на смену и что-то придумать с едой. С едой проблемы. Организм ничего не принимает. Отец всё время ищет в памяти, от чего бы он не смог отказаться, но результат всегда одинаков.
От человека остались одни руки. С их помощью он бреется, читает книги, газеты. Оставшись наедине с больничным равнодушием, снимает майку, набрасывает ее петлю на пальцы ног. Разворачивая таким образом ноги, чтобы повернуться на бок.
***************
Педагог он был никакой. Попытки научить меня тому, чем владел сам, совершенно не основывались на развитии заинтересованности. И мой первоначальный интерес без подкормки умирал. Я не понимал, чем мне будет лучше от многоразовой разборки-сборки часов или от нажатия в течения часа трёх клавиш аккордеона. В игре со мной в шахматы отец считал обязательным атрибутом свой выигрыш. И я стал учиться у других.
*************
Я попрощался с отцом, пожал ему руку, в последний раз всмотрелся в его лицо, стараясь запомнить его таким, вышел из палаты. Я сегодня уезжаю, знаю, что больше его живым не увижу, и буду вызван, видимо, через месяц. Я закрыл лицо руками, плечи мои затряслись. Я кинулся от двери, чтобы звуки всхлипывания не были слышны в палате. Рядом со мной засуетилась мать:
- Не плачь, не плачь. Что с тобой?
- Я его больше не увижу, не увижу.
- Иди, иди, ещё раз взгляни на него.
- Нет, не могу. Всё. Я уже попрощался. Отец не должен видеть слёз сына.
************
Сколько себя помню, всегда был ближе к матери. Она всегда расспросит, утешит, посоветует. Где-то с возраста десяти лет, между мной и отцом стали расти возрастные противоречия (в неизбежности этого убедился со своим сыном), подкрепляемые мамиными сетованиями на жизнь.
Внутренне я стал ближе к отцу, когда у самого стали подрастать дети. Но полной искренности, доверительности не получалось. Никак не удавалось перешагнуть через долго создаваемый стереотип. Видно было, что отцу неудобно за его состояние, в котором я его застаю во время ежегодных приездов домой. И разговор получался из двух-трёх фраз, а потом сплошные неудобные паузы.
****************************************************
Приближалось неминуемое. Усталая мать присела около кровати. Сегодня всё было сделано, всё переговорено.
- Ты, наверное, выпить хочешь?
В этом вопросе смешались жалость и чувство полного превосходства в данной ситуации, в их привычной борьбе.
- Нет, мне это уже неинтересно.
В последний день он не отступил от привычки – побрился механической бритвой, держа её в обессиленных руках. Ночью ослабленное сердце остановилось. Днём раньше умер Марчелло Мастрояни.
**************
Я очнулся от воспоминаний и понял, что неотрывно смотрю на бутылочку. Понял ли отец, что через неё я прощался с ним?
- Мам, алкаш какой-нибудь и приберёт эту бутылочку.
- Ничего. Не жалей, сын. Тем самым невольно и помянет нашего ОТЦА, - ответила МАТЬ.