Саша очнулся в совершенно незнакомом месте. Это была обычная квартира, только в ней он не разу не был. В голове, в которой привычно работал кузнечный молот, вертелись вопросы: «Где я? Как сюда попал?». Приподнявшись и оглядевшись, саша увидел, что лежит в комнате обычной квартиры, только несколько запущенной. Со стен кое-где свисали клочья старых обоев, кое-где чернели трещины в стенах, и в углах висела неубранная паутина. Обстановка тоже оставляла желать много лучшего: старый сервант, правда до отказа набитый книгами, полки, шкаф с потертой и пооблупленной полировкой. Стены комнаты обставляли самодельные шкафы, заставленные в несколько рядов книгами. Книг было много, и они едва-едва помещались в этих шкафах. Здесь были черные тома Большой Советской Энциклопедии, издания 1954 года. Здесь были собрания сочинений историков, воспоминания видных политиков. Стояли какие-то еще другие книги, совсем незнакомые. Напротив Саши стояло старое кресло с глубоко продавленным сиденьем и истрепавшейся оббивкой, да и сам он лежал на расшатанном диване с которого клочьями слезала измочаленная ткань оббивки.
Комната выглядела неприглядно, но, тем не менее, чувствовался в ней живой дух, обжитость и даже некоторый уют.
Пока Саша гадал, где же он все-таки находится, этот вопрос разрешился сам собой. Дверь в комнату, слгла звякнув стеклом, распахнулась, и вошел Сергей:
- Здоров! Как, у тебя голова не болит?
- Здоров. А где это мы?
- У меня дома. Не волнуйся, все нормально, мы вчера хлебнули малость через край.
- Башка у меня размамывается, - пожаловался Саша на свое похмелье.
- Извини, но похмелиться у меня нечем. – сказал Сергей: - Ты вот сходи в ванную, умойся холодной водой, и тебе сразу полегчает.
- И на том спасибо, - поблагодарил его Саша и пошел в ванную.
Ванная комната оказалась еще страшнее, чем вся остальная квартира. Это трудно описать, и нужно хотя бы раз в жизни увидеть: бетонная коробка, покрашенная какой-нибудь тускло-синей или тускло-зеленой краской, до отказа пропитанная водой. Половину коробки занимает ржавая, желтая ванна, по которой потекли струйки ржавчины. Остальная половина завалена бачками. коробками, флаконами из-под шампуней и химических средств для мытья, кучами грязного белья. Весь этот бардак освещает тусклая-тусклая, ватт на сорок, лампочка.
Саша, слегка покачиваясь и опершись рукой на край ванны, открыл кран с холодной водой. При виде серебристой струйки, при звуке журачщей, бегущей воды, Сашу вдруг прохватил невыносимый сушняк. Он жадно припал губами к этой холодной подвижной струе и стал жадно пить крупными глотками. Потом и вовсе подставил горло струе и вода полилась в него потоком.
Только после того, как жжение в горле и в желудке было перебито потоком холодной воды, Саше стало по-настоящему лучше. Смочив разгоряченный лоб, Саша завернул кран и прошел обратно в комнату.
Сергей вернулся уже с чашками, наполненными печеньем и вареньем, с большими чашками с горячим чаем. Все это он поставил на журнальный столик, стоявший посреди комнаты. Друзья сели, друг на против друга: Сергей в кресло, а Саша на облезлый диван.
- Попей чаю, - предложил Сергей: - сразу полегчает.
Друзья принялись прихлебывать чай из огромных, почти литровых кружек, и закусывать его выложенным на журнальный столик печеньем, окунаемом в прекрасное, домашнее малиновое варенье.
- Ну как тебе вчерашняя беседа, если ты ее помнишь?
- Помню, конечно. Это та, что была с… как его…
- Владимиром Афанасьевичем.
- Да-да, именно, с ним?
- Да.
- Ты знаешь, неплохо и интересно. Он много интересного рассказал. Особенно про видных патриотов.
- Да, - согласился Сергей: - он их всех знает лично. Мне много про них рассказывал. Это по-настоящему героические люди.
Саша отпил уже половину кружки с крепким, почти до судорог в челюстях, черного чая:
- Смотри-ка, и впрям стало легче. Похмелья как не бывало.
- А то!
Сергей посмотрел куда-то вбок, на огромную книжную полку, плотно уставленную книгами:
- Знаешь. Оказывается почти все великие люди не любили евреев.
- Да ну!
- Что, да ну? Ну вот назови хоть одного.
- Наполеон!
- Одну минуту, - Сергей открыл дверки над шкафом с книгами. За этит дверками оказался еще больший склад книг, только в мягких переплетах, всевозможных тонких брошюрок и буклетов. Порывшись в них, Сергей достал одну книжку, перелистал и торжественно прочитал:
- Вот, слушай: «Евреев надо рассматривать как нацию, но не как религиозную группу. Они являются нацией в середине нашей нации. Собственность целых деревень грабится евреями, они восстановили крепостничество, они являются настоящими стаями воронов. Нищета, вызываемая евреями, не исходит от одного индивидуального еврея, но является сущностью всего этого народа. Они как гусеницы или саранча, которые поедают Францию. Евреи являются нацией, способной к самым ужасным преступлениям”. Назови еще кого-нибудь.
- Петр Первый!
- Пожалуйста: “Я предпочитаю видеть в моей стране магометан и язычников, нежели евреев. Последние являются обманщиками и мошенниками. Они не получат разрешение поселяться и устраивать свои дела. Несмотря на мои распоряжения, они стараются осуществлять это подкупом моих чиновников с целью стать равноправными”.
- Не может быть! А Черчилль? А…, ну кого бы, ну Вашингтон, например?
- И Черчилль тоже говорил: “Нет надобности преувеличивать роль, сыгранную в создании большевизма и подлинного участия в русской революции, интернациональных евреев-атеистов. Более того, главное вдохновение и движущая сила исходят от еврейских вождей. В советских учреждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть в проведении системы террора, учрежденного ЧК, была осуществлена евреями и в некоторых случаях еврейками. Такая же дьявольская известность была достигнута евреями в период террора, когда Венгрией правил еврей Бэла Кун”. Это он сказал в английском парламенте в 1919 году.
А Вашингтон написал о евреях вот что: “Весьма прискорбно, что ни одно государство, более старое, чем это, не смирило их как чуму общества и величайших врагов его, присутствием которых осчастливлена Америка”. И такие примеры можно множить и множить.
Сергей, бросил книжку на стол, и снова принялся за кружку с чаем.
- Саша, у меня к тебе еще одно серьезное дело.
- Какое?
- Вот мы тут сидим, говорим, книжки читаем, а надо делать практическое дело, надо реально работать на благо русского народа.
- Надо. А что ты предлагаешь?
- Да, листовку написать. Тут ничего сложного нет, - предложил Сергей.
- Давай напишем.
Сергей вынул из ящика стола несколько листов серой писчей бумаги, авторучку и положил все это на журнальный столик, сдвинув в сторону чашки и кружки. Листы и авторучку Сергей пододвинул к Саше, дав понять ему, что писать будет он. Саша взял авторучку, передвинул поудобнее листы, и изготовился писать:
- Ну как начнем? – словно самому себе сказал Саша.
- Давай так, - предложил Сергей, - «Русские!».
Саша написал посередине, вверху листа: «Русские!». Написал и спросил, опять словно самого себя:
- А дальше?
- «Настали крайне тяжелые времена», - начал диктовать Сергей, - «каких еще не было в нашей двухтысячелетней истории».
Сашиной рукой слова ложились синими завитушками на бумагу:
- «По стране совершенно открыто разгуливают захватчики и похваляются перед нами, перед хозяевами, своей удалью. Вот мы какие умные, сильные, смелые, а вы (русские) суть быдло». Написал? – неожиданно спросил Сергей.
- Да. Что мы еще напишем?
- Давай так, крупными буквами: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!». Подпиши еще: «Встречи у библиотеки, каждые вторник и четверг с 16 до 18 часов». Теперь все. Теперь прочитай все, как получилось.
Саша поднял лист со стола и стал читать:
«Русские!
Настали крайне тяжелые времена, каких еще не было в нашей двухтысячелетней истории. По стране совершенно открыто разгуливают захватчики и похваляются перед нами, перед хозяевами, своей удалью. Вот мы какие умные, сильные, смелые, а вы – русские, суть быдло. Никогда еще не было такого позора на нашей земле! Обращаемся ко всем русским людям, к тем, кто считает себя таковым – встать на борьбу с оккупантами!
Враг, в лице сионизма (еврейского фашизма), очень силен, страшен и безжалостен. Силы его огромны, но не безграничны. Оккупанты тоже люди, тоже подвержены страху и панике, особенно, когда они в одиночестве. Вот их слабое место! Сюда мы должны быть, не испытывая никакой жалости к ним. Они не жалели наших братьев и сестер, расстреливая, убивая голодом и нуждой, унижая и оскорбляя. Каждый оккупант должен быть самым безжалостным образом уничтожен! У них только одни выход – бежать, ибо пленных мы не берем.
Всякая возможность: деньги, слова, кулаки, оружие – должны быть пущены на борьбу с оккупантами. Любое действие должно быть использовано. Таково требование времени, ничего не поделать. Придет время, когда ваши знания и силы будут использованы не на борьбу, а на мирную созидательную работу. Мы построим богатую, сильную, свободную и красивую Русь! Обойдемся в этом без еврейских советчиков!
Эта национально-освободительная борьба невозможна без объединения всех сил нации. Только в единстве мы сильны, в единстве наше спасение. Необходимо, отбросив все партийные, идеологические и конфессиональные предрассудки, протянуть друг другу руки. Никто нас не спасет, никому мы не нужны, кроме нас самих. Русские – объединяйтесь, ибо у нас последний исторический шан спасти свою Родину. Сегодня мы еще можем победить, - завтра будет поздно. Не для того жили наши предки, чтобы мы опозорили их своей немощью и рабством, а потом вымерли. Слава нашего прошлого и салва будущего в наших руках!
НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ! ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ! ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!».
- Хорошо, - задумчиво отметил Сергей: - Хорошо получилось.
- А дальше?
- Дальше мы ее напечатаем, и станем распространять.
Через несколько дней Саша уже держал в руке листок с отпечатанной на нем той самой листовкой. На обычном листе белой писчей бумаги было напечатано сразу четыре листовки. Это делалось для экономии бумаги. Потом лист разрезался, и листовки размером в четвертинку пускались в ход. Текст был набран и распечатан на компьютере, но сделан был до крайности отвратительно: бледно и тускло. Листовка, как ни крути, была совершенно невыразительной и нечитабельной. Но Саша был рад уже тому, что «его» творение было хоть кем-то напечатано, и хоть кем-то будет прочитано.
Всего влияния и возможностей Сергея хватило только на то, чтобы выгнать на принтере один этот листок. На то, чтобы размножить его в более или менее приличном количестве, ни денег, ни возможностей уже не было. Но зато было найдено поистине соломоново решение: пусть сами националисты, на свои деньги размножают и раздают.
Сказано – сделано. Сергей размножил несколько листочков с текстом листовки, и на сборище на той площадке раздал каждому по одному, со строгим наказом: растиражировать штук десять-двадцать, разрезать, а только затем уже распространять.
В пору демократических преобразований, при власти презренного жида Боруха Эльцина, гражданам была предоставлена полная свобода размножать и тиражировать что угодно. Были бы только деньги. Чуть ли не на всех углах стояли копировальные аппараты, которые за сходную цену могут напечатать хоть сто, хоть пятьсот, хоть тысячу экземпляров. Только плати. Это вам не времена развитого социализма, когда с каждой пишущей машинки снимались образцы шрифта, чтобы было потом удобнее ее найти. Это вам не те веселые времена, когда на праздники все пишущие машинки сносились и запирались под замок, чтобы контра в светлый советский праздник не печатала на них своих клеветнических листовок. Это вам не то прошлое, когда за клочок бумаги с антисоветскими лозунгами родная, рабоче-крестьянская власть предоставляла право упиться до смерти правом на труд где-нибудь на лесозаготовках.Вожди патриотов, смотря на это жидовское безобразие, вздыхали, и вспоминали дни юности, когда просто написать от руки антисоветскую листовку уже было героизмом и подвигом. Об антисемитизме тогда лучше было совсем не заикаться. А теперь, в пору разгула демократии, новое поколение антисемитов и контриков, носится в открытую по городам и весям с пачками листовок, копируют, размножают, раздают, и чуть ли не продают их. Какое разложение! Какое неуважение к сединам!
Саша тоже, конечно, получил листок с текстом такой листовочки. Получил и указание, как ее размножать и распространять. Саша, в уме прикинув денежное содержание своего кармана, пошел к ближайшему копировальному аппарату, где тут же сделал двадцать копий своей же листовки. Всего, если разрезать, получалось восемьдесят штук!
Уже дома, тщательно закрывшись в свой комнате, Саша вооружился ножницами, и стал аккуратно, по тонким черным линиям разрезать эти листовки, и складывать их в одну стопочку. Эта стопочка получилась довольно пухлой, и приятно умещалась в руке. Распространять ее можно было совсем незаметно.
По своей молодости, Саша не имел никакого опыта обращения, так скажем, к массам. Он не знал, что можно человеку навешать на уши какой угодно чуши, перевернув все его миропредставление. Он не знал, что есть такие прохиндеи, которые тут же, еще не успев закончить последнее предложение в своей речи, уже отрекаются от своего прежнего «мировоззрения» и присягают на верность новому. Присягают, и начинают с еще большей запальчивостью доказывать своему собеседнику преимущества и огромные перспективы той веры, в которую сам обратился минут пять назад. Саша этого не знал, как это делается, понятия не имел, и потому боялся выходить к людям с агитацией. Был обычный человеческий страх перед людьми, боязнь выступать и говорить публично.
Но сюда примешивался еще один страх – что его могут арестовать за распространение таких листовок. Саша слышал о том, как иногда милиция хватает антисемитов, и сажает их за нарушение статьи 74 Уголовного Кодекса (разжигание межнациональной розни). Потому он оценил возможность распространять листовки незаметно. Идет себе парень, и вдруг – р-раз! – достает из кармана листок бумаги, и бросает его на подоконник магазина, на прилавок, на сиденье автобуса перед тем, как выйти. Бросил, и ходу. Вроде как и не мое. А люди потом поднимут и прочитают.
Так он и сделал. Походив часок-другой по городу, раскладывая листовки в магазинах, в автобусах и троллейбусах, в той же библиотеке, и в большом корпусе университета. Он буквально за день разложил все свои листовки. Сделал и стал ждать результатов. Саша думал, что если не каждый человек, так многие из тех, кто возьмет и прочитает листовку, бросит все свои дела, и пойдет на встречу. Не понимал он, по наивности, что люди тут же, пробежав глазами первые две-три строчки, тут же комкали эту листовочку, и бросали ее в гору бумажного мусора, который за день производит большой город. Естественно, что на призывы никто не откликнулся.
У других были похожие результаты. Разложив, раздав и расклеив свои листочки, они не добились совершенно никаких результатов. Ну что за народ попался, ну никак не хочет освобождаться от жидомасонского засилья!
Стоя на площадке Саша перебрасывался комментариями с другими сторонниками:
- Ну что?
- Ноль, - ответил кто-то, - никого. Вот уже второй день стоим, и еще никто не пришел. Может мы что-то не так делали?
- Да нет, - вмешался в разговор Сергей, - все так. Просто народ оболванен пропагандой. Мозги у него промыты, вот что. Потому никто и не идет. Чего тут гадать! Все просто!
Но тут случилось неожиданное: к кучке товарищей подошел какой-то товарищ. Товарищ как товарищ, ничего такого особенного. Подошел и спросил:
- Скажите, а где здесь… ну эти… патриоты собираются?
Ребята опешили. Вот тебе и раз! Сергей осекся на полуслове и замолчал, потупив глаза в землю. Молчание прервал Саша:
- Здесь. Это мы. Ты откуда пришел?
- Да так, вашу листовку прочитал, - ответил парень, - а что у вас тут делают?
Вопрос оказался еще лучше, чем сам факт его появления. Вот ведь как, товарищ этот вовсе не хотел присоединяться к патриотам, а ему просто стало интересно. Но Саша от этого не растерялся:
- Мы здесь собираемся, чтобы против евреев бороться, - прямо и простодушно сказал он парню.
Эти слова произвели на него такое действие, словно бы он только что что-то украл, и сейчас его накрыла милиция. Он заерзал на месте, завертел по сторонам головой, и убедившись, что вокруг никого нет, но на всякий случай понизив голос, спросил у Саши:
- А что, вы тут… жидов бьете?
- Нет, - ответил Саша, - сейчас не бьем. Но если будет нужно, то будем и бить!
- А-а-а! Понятно! – сказал вроде бы как для себя парень.
- Ты русские газеты читал? – спросил Саша, не давая ему расслабиться.
- Не-а…
Саша полез в свой рюкзак, достал оттуда пару номеров «За Русского Дела» и протянул парню:
- На, возьми, прочитай. Только никому их не показывай. Как прочитаешь, приходи сюда снова. Знаешь, там, во дворе, небольшую площадку за гаражами?
- Знаю.
- Вот туда и приходи. Мы там по вторникам и четвергам. Да все это в листовке написано. Придешь?
- Ладно, приду. А сейчас, я пойду, мне пора, дела. Ну пока, парни…
- Пока… - ответили ему без особенного энтузиазма остальные единомышленники.
Парень ушел. Саша с смешком сказал понурому Сергею:
- Ну что, как ты там говорил: «оболваненные»?
Сергей нашел что ответить:
- Подожди. Поглядим, придет ли он второй раз.
Здесь Сергей как в воду глядел. Парень, взяв газеты, исчез, и больше на горизонте не появлялся. Прошла одна встреча, другая, третья, и кроме того, одного-единственного, мимолетного случая, больше никаких визитов не было. Народ, в целом, подтвердил опасения Сергея. Русские действительно оказались крайне зомбированными, и никак не хотели сбрасывать с себя жидовское ярмо.