В перерыве Саша не то подошел, не то подбежал к Сергею, и, с трудом сдерживая волнение, сбив голос до сдавленного шепота, попросил:
- Сергей, что я должен делать?
Такой вопрос удивил и озадачил Сергея:
- Ты это о чем?
- Ну… ну, об этом… об освободительном движении.
- Тише! – грозно зашипел Сергей.
- Короче, что я должен делать?
- Слушай, есть одно важное дело… Мы распространяем газету… русскую газету. "За Русское Дело" называется. Ты должен нам помочь. Дело простое. Нужно взять несколько номеров, и дать почитать своим друзьям и знакомым. Согласен?
Саша тут же ответил:
- Да.
Сергей продолжал:
- Только смотри, будь осторожен. Эту газету власти очень не любят, и тебя за распространение могут арестовать. Понял? Давай только проверенным людям…
По глазам Саши можно было прочитать ответ. Конечно же, он все понял, и сейчас с готовностью слушал инструкции Сергея. "Да", - думал Саша: - "Конечно же я буду распространять газету". Сергей смекнул, что дело продвигается, и сделал следующий шаг:
- У меня с собой есть несколько газет. Я дам тебе на первое время. Попробуй, посмотри. Мы следим за тобой. Не вздумай никому рассказать, откуда ты их взял, или сдать их. Мы все видим и все узнаем.
Сергей открыл свой дипломат, покопался в боковом кармане и извлек оттуда штук пятнадцать номеров "За Русское Дело":
- Держи, и запомни: только доверенным людям…
- Понял.
Саша взял пачку газет, скрутил ее и сунул в свой рюкзак. Пропагандистская работа началась.
Вечером того же дня Саша решил попробовать. Он взял несколько газеток и подался к своим знакомым-студентам в общежитие. В общаге жили несколько ребяток неопределенного образа жизни, которые частенько закладывали за душу, и в подпитии разносили на чем свет стоит всех евреев на свете. Пока что, кроме этих товарищей, никого более подходящего не было, и Саша, вооружившись газетами, тем же вечером подался к этим товарищам.
Студенческая общага находилась в самом центре города, почти на самом берегу большой реки. Это красивейшее место, недалеко от отлично выстроенного речного вокзала, с высоченным шпилем, который гордо возвышался над золотистой речной водой. Но сама общага, конечно, ни в какой степени не соответствовала тому красивому месту, в котором она находилась. Старая-престарая общага, с обшарпанным фасадом, и новокрашенными стенами внутри, с развалившимися туалетами, и многократно выбитыми и снова вставленными дверьми, выходящими в длинные, словно ружейные стволы, коридоры, закопченные парами из кастрюль с тошнотворным варевом, которое студенты называют «обедом». Окна на концах коридора и окна в небольшой рекреации были забраны в решетку, сваренную из изогнутых железных прутков. В комнатах этой общаги, которые почему-то больше напоминали револьверные каморы, стоял образцовый бардак: разваленная мебель, колченогие столы с никогда не исчезающими пятнами на столешницах, то, что в документах называется «табурет», разбросанные вещи, конспекты, учебники времен XXV съезда КПСС, и объедки от вчерашнего «обеда». Духоподъемная, надо сказать, картина.
Саша прошел через вахту, на которой сидела бабушка-секьюрити, охраняющая вход в общагу. Бабушка-секьюрити – это не профессия, а призвание. Это сегодня к представительницам этого славного занятия приклеили это буржуйское словечко, миазм загнивающего капитализма. А в славные советские времена бабушка-секьюрити носила гордое звание «вахтер». Задача бабушек-секьюрити заключается в том, чтобы блюсти морально-нравственный облик сов…, простите, обычного российского студента-общажника. Бабушка-секьюрити следит за тем, чтобы в общагу не проникали разные темные личности, чтобы не проходили дамы слишком уж облегченного поведения, чтобы в общаге не заводилась горилка, и чтобы жители общаги не развратничали прямо в коридорах. Но, впрочем, миазмы загнивающего Запада уже сделали свое дело, и теперь уже бабушки-секьюрити выполняют свою священную миссию больше для проформы. Теперь, оставив на вахте студенческий билет, и пройдя через вертушку, посетитель пользовался полной свободой. Он мог пронести с собой столько горилки, сколько сможет поднять. Он мог привести с собой таких, гм-гм, девушек, чья профессия написана прямо на лице. Он мог прожить в общаге сколько ему заблагорассудится, или сколько ему позволят его друзья, живущие в комнатах. Так оно нередко и получалось, когда после многочасовых пьянок посетители оставались на ночь, и выходили из общаги уже утром.
Сашины друзья были у себя. Собственно, где же они еще могли быть. Эти друзья-товарищи, разжившись где-то небольшими капиталами, готовили очередную пьянку:
- А-а-а! Сашо-о-ок! Зах-ходи!
В грязной-прегрязной комнате, на полу которой скопился уже толстый слой грязи, и уже начали образовываться археологические слои, посреди разваленных, никогда не убираемых кроватей, на колченогом столике стояли уже чашки с нехитрой закуской: наломанным и наструганным хлебом, сваренной в мундире картошкой, каким-то тошнотворным салатиком из помидоров и огурцов. На столе стояли и стаканы, но бутылки, как водится, стояли под столом.
Друзья-товарищи расселись за столом. Пока еще они были относительно трезвые, и могли еще о чем-то осмысленно разговаривать. Но для начала друзья-собутыльники решили хлопнуть по стаканчику, а там уж поглядеть. Один товарищ ловко извлек из-под стола бутыль с горилкой, открыл ее и стал наливать прозрачную жидкость в стаканы и железные кружки. За столом начался ажиотаж, все расхватали стаканы и кружки, дружно сдвинули их за столом, и опрокинули в свои горла. Опрокинули, выдохнули в рукав (после первой не закусывают), и начали разговор:
- Ну давай, рассказывай!
- Да что рассказывать, - начал было Саша, - все нормально. Вот, с Борисом Моисеичем поругался, меня в деканат тащили. Слушай, Леха. ты русскую прессу читал?
- Не-а, а что - есть?
- Есть, конечно, - Саша полез в рюкзак, и достал оттуда несколько номеров "За Русского Дела": - Вот, настоящие русские газеты. Против жидов пишут, честно обо всем говорят. Одно слово - нужно читать.
- Слушай, Сашка, дай несколько штучек. И мы тоже почитаем, - попросил его друг-собутыльник.
- Дам конечно. Только ты никому-никому о них не рассказывай, и никому их не показывай. Не говори, что у меня их взял.
- Да ладно ты, все будет о-кей! Митряй, наливай!
Горилка снова пошла по стаканам. Все снова разобрали стаканы и кружки, снова сдвинули их над столом, и разом опрокинули в свои горла.
Леха, выдохнув в рукав, и закусив ложкой тошнотворного салата, стал прятать газеты под покрывало постели:
- Потом почитаем. Давай, еще наливай. Докончим, чего уж тут.
Водка снова полилась по стаканам и кружкам. А потом еще раз, и еще, и еще. Собутыльники не заметили, как разошлась вторая бутылка, третья. Потом кто-то сходил еще, и пошла в ход и четвертая, и пятая. Дальше Саша уже ничего не помнил, поскольку события общажного вечера закружились в одном общем головокружительном хороводе. Закружились-завертелись, слились в один калейдоскоп, и наконец исчезли в каком-то сером тумане. Где и когда он лег спать, Саша уже не помнил. Его боевое крещение в качестве националиста-агитатора состоялось.
Прошло несколько дней. Настало время показаться на глаза Владимиру Александровичу, ибо его задание - прочесть книги, - было уже выполнено. Саша, после занятий, в зимних вечерних сумерках сел в автобус, направлявшийся в тот район города, где жил Владимир Александрович. Этот автобус долго петлял по улицам, сворачивая с одного проспекта на другой, с одной улицы на другую, и наконец, он привез его к тому перекрестку, на котором они когда-то свернули. Автобус шел дальше, и Саша вышел на остановке. Дальнейший его путь пролегал пешком. В гаснущем свете заходящего солнца, под сильный и острый зимний ветер, Саша пошел вдоль улицы, по которой они когда-то ехали на машине. Квартал за кварталом, мимо низких и подслеповатых домов, окутанных печным дымом, по колдобинам и ухабам давно не мощеной дороги, по наледям и ручьям протекавшего водопровода. Саша не без труда нашел тот самый поворот, на котором они свернули. Нашел, и вошел в узкую и кривоватую улочку, шедшую по склону крутой горы, петлявшую по горам и логам. Кругом были серые низкие дома, разбросанные по склону, стояли серые и покосившиеся заборы, валялись какие-то груды материалов, угля, дров, и кучи мусора, выбрасываемые прямо на дорогу за неимением контейнера. Саша нашел тот самый дом, в котором жил Владимир Александрович. Глухая калитка была заперта, но рядом, на мощном столбе, висел электрический звонок. Саша несколько раз нажал на него и стал ждать. Тем временем стало темно, и он стоял в глубокой тени, отбрасываемой домом и оградой. Стало слышно, как кто-то стал спускаться по лестнице. Открылась дверь дома, и шаги раздались уже во дворе. Кто-то подошел к калитке и стал возиться с замком. Саша спросил:
- А Владимира Александровича могу увидеть?
Шум за калиткой несколько стих, но возобновился снова и вскоре калитка открылась. Открыла калитку какая-то незнакомая женщина, и щурясь, словно от яркого света, посмотрела на Сашу, а потом спросила:
- Вы к Владимиру? Пойдемте, я провожу.
Саша пошел вслед за ней по уже знакомому двору, по уже знакомой лестнице и через уже знакомую дверь. Он остановила Сашу в прихожей, прошла дальше и о чем-то стала говорить. За стенкой раздался громкий, веселый голос:
- А-а-а! Александр. Пусть проходит. Я сейчас иду.
Он показался, посмотрел на Сашу очень внимательно, и улыбнувшись, сказал:
- Что же ты не проходишь? Проходи! Я сейчас чай поставлю…
Саша, немного смутившись, разделся и прошел на кухню. Владимир Александрович привычно хлопотал на кухне, налаживая чаепитие. Саша, немного робея, присел на стул у стола. Владимир Александрович с плутоватой улыбкой доставал на стол сахар, печенье, масло и варенье.
- Ну как, прочитал? - начал беседу Владимир Александрович.
- Да, прочитал. Очень интересная штука. Неужели все это так и есть?
Владимир Александрович немного помолчал, размешивая сахар в чае. Помолчал, и сказал:
- Да ты пей, пей. Вот печенье, вот масло, вот варенье. Пей, ешь, не стесняйся. А что до евреев, да, в общем, это так и есть. Видишь ли, мы - русские, не так как евреи, не умеем держаться вместе, дружка за дружку. Вот евреи…, ты, кстати, читал "Катехизис еврея в России"?
- Нет, - признался Саша.
- Там сказано…, - Владимир Александрович словно запнулся: - Да я сейчас принесу.
Он выбежал из-за стола, и проскользнул в комнату, к своему шкафу. Там он снова начал копаться, переворачивая какие-то бумаги и кипы. Копался, искал, и наконец, из-под завала старых газет и бумаг, извлек искомое - старую, потертую газетку. Вернувшись за стол, он несколько раз перевернул ее, ища нужную статью. Нашедши ее, он надел очки и стал читать:
- Евреи!… Любите друг друга,… помогайте друг другу. Помогайте друг другу,… даже если ненавидите друг друга! Наша сила - в единстве, в нем залог наших успехов, наше спасение и процветание.
Владимир Александрович остановил чтение и выдержал паузу, оценивая произведенный эффект. Саша молчал, и на время, ошеломленный, оставил чай в покое. Владимир Александрович продолжил:
- Видишь, как. Евреи…, любите друг друга. Евреи,… помогайте друг другу. А мы - русские, друг другу не помогаем.
- Да, не помогаем, - согласился Саша.
- А вот евреи, они друг за дружкой. Друг другу помогают и проталкивают. Так-то, Надо и нам - русским, учиться у евреев, учиться этой сплоченности и взаимопомощи. Мне евреи нравятся с этой стороны. Если бы и все русские были такими же как евреи… Вот в этом и заключается национализм, чтобы каждый был "за", а не "против" другого русского. Чтобы поддерживал русского, а не еврея.
Разговор дальше потек по более благожелательному руслу. Владимир Александрович оказался человеком дружелюбным, и быстро включил Сашу в круг своих, ели не друзей, то, по крайней мере, своих хороших знакомых. Под чай и печенье, Владимир Александрович пустился в рассказы о своей жизни, о том, как был музыкантом и играл в оркестрах и ресторане. Эти воспоминания доставляли ему огромное удовольствие, и Владимир Александрович был счастлив, что нашел честного слушателя. Антисемитская тема быстро отступила на задний план, уступив место воспоминаниям и свободным рассказам. Впрочем, у Владимира Александровича, хорошего рассказчика, с простонародным и понятным языком, была одна нехорошая сторона. Он очень любил повторяться, и заговорившись, не замечал, как повторял другими словами то, что только что рассказывал. Но Саша на это не обижался. Для него Владимир Александрович стал руководителем, стал, что ли, духовным отцом и учителем. Саша не знал, как это хорошо - иметь своего духовного отца и учителя. Учитель в его глазах раньше был только казенным школьным учителем, мучившим зря своих учеников, но теперь, когда он слушал рассказы Владимира Александровича, он понял, что Учитель - это хорошо. Учитель многое значит в жизни человека. Саша был рад, что судьба свела его с таким простым и понятным человеком, который охотно давал ему то, что недодавал ему его собственный отец.
Долгая беседа за чаем, наконец, подошла к концу. Саша вспомнил о своей встрече с Сергеем и о газетах:
- Я встречал сегодня Сергея, и он дал мне распространять газеты, - сообщил Саша Владимиру Александровичу.
Он прекратил хлопотать на столе, словно желая вслушаться в Сашины слова:
- Сергей, говоришь? Газеты дал? Ну ладно, дал, так дал.
- Он мне еще говорил, чтобы я никому их не показывал, и давал только надежным людям.
Владимир Александрович широко и хитро улыбнулся:
- Это-о-о он зря. Я вот, например, евреев совсем не боюсь. У себя на работе я в открытую им говорю: "Евреи вы - гости на нашей земле". Их, конечно, коробит, а потом хохочут и говорят: "Ну ты и даешь, Владимир. Никто нам этого не говорит, а ты говоришь!". Вот так-то. И газеты я раздаю свободно. Нам нечего прятаться, мы на своей земле. Боятся пусть гости.
- Я уже дал своим несколько газет. Пусть читают, - сказал вдобавок Саша, тактично умолчав об обстоятельствах этого самого «дал».