Американофилия

Американофилия стоит отдельного рассказа. Это целое явление в культурной и интеллектуальной жизни России после приснопамятного путча 1991 года. Не понимая этого явления, невозможно понять закономерности и принципы общественной и политической жизни, государственной политики и экономики. Будущий историк, вероятно, будет сильно недоумевать по поводу упущенных возможностей, редких шансов, по поводу грубых ошибок. На все это есть такой ответ – ошибки и просчеты определялись именно этим самым явлением под условным названием американофилии.
Это явление стало зарождаться еще при Советской власти, при Брежневе. На фоне одуряющей официальной пропаганды, на фоне обязательного изучения догм марксизма-ленинизма и зубодробительной терминологии, на фоне безудержного восхваления партии и лично «дорогого и любимого Леонида Ильича», часть интеллигенции стала с надеждой посматривать на Запад. Не потому, что им здесь жилось слишком плохо. Напротив, интеллигенция обладала рядом важных преимуществ перед простыми жителями Советского Союза. Дело было в духовной атмосфере общества, настоянной на предельно догматизированном марксизме, который к самому марксизму и Марксу имел весьма и весьма отдаленное отношение. Ум требует пищи, требует будоражащих размышлений, споров. Этого догматизированный марксизм дать не мог. Жрецы официального марксизма всячески давили все споры, все размышления и даже слабые попытки этого.
Но, вместе с тем, был слабый ручеек информации из-за рубежа, которым власть подпитывала свою интелигенцию, чтобы те совсем не заплесневели в марксистских догмах. Речь идет о переводных книгах, о переводных статьях, о налаженной и хорошо работавшей системе связи со внешним миром. Этот ручеек подпитывал надежду на то, что там, на Западе, с духовной атмосферой куда как более благополучно. Кроме этого и западные политики усиленно поддерживали этот образ благополучного мира с помощью вездесущей пропаганды и «голосов».
Но вот, произошли большие события, «железный занавес» рухнул и началась перестройка с гласностью. Даже сейчас, когда уже события несколько поистерлись в памяти, хорошо помнится, какой информационный поток обрушился на Советский Союз и на бедные головы интеллигенции. Привыкшие к пресному и скучному языку официального марксизма и науки, интеллигенты бросались в омут западной научной, или как бы научной, публицистики, и напивались ею до полного самозабвения. Западный мир, так внезапно открывшийся, показался благословенной землей, раем и абсолютным образцом для подражания. Робкие голоса эмигрантов, раньше других вкусивших этого самого «запада», предупреждавшие об опасности такого «опьянения», никто не слушал.
Западная публицистика действовала на наших интеллигентов так же, как водка на индейцев. Дело в том, что, получивши возможность неограниченного потребления, они не имели иммунитета к низкокачественной продукции западных перьев. Наши интеллигенты совершенно не умели различать «левое» и «правое», откровенно издевательские предложения врагов и советы друзей. Надо сказать, что первого было много больше, чем второго. Это понимание пришло к некоторым товарищам позже, после тяжелого похмелья. А тогда все шло одинакового хорошо, и даже так, чем более радикальными были советы западных «друзей», тем лучше они шли и тем более популярными становились. Если продолжить ненавязчивую аналогию, чем крепче был градус, тем охотнее данный «продукт» потреблялся .
Чего тут удивляться, что неумеренное потребление западной публицистики, западной литературы, без различия качества и ранга, привело к массовому атрофированию исторической памяти.
Можно было наблюдать совершенно потрясающие картины, как бывший инструктор райкома (горкома, крайкома, а то и ЦК) КПСС превращался в поборника рынка и демократии. Или, например, как Егор Гайдар из сторонника социализма с «человеческим лицом» в очень короткий срок обратился в убежденного сторонника рынка, демократии и в автора знаменитой «шоковой терапии». В массе своей бывшие преподавали марксизма-ленинизма, научного коммунизма, истории КПСС и других экзотических учений, превращались в носителей передовых идей рыночной экономики, парламентаризма, в пропагандистов гражданского общества. Самые закоренелые провинциалы на глазах превращались, в очень негативныом смысле, в «носителей цивилизации», в «культуртрегеров».
В ходе такого массового перекрашивания, уважение вызывали люди, не отказавшиеся огульно от своих корней, от своих прежних убеждений, в частности от того же марксизма. В качестве примера могу вспомнить Александра Моисеевича Гендина, преподавателя философии в Красноярском педагогическом университете. В советские времена он был «левым», чуть ли не диссидентом, а в демократические времена в одночасье обратился в «правого». Не изменил марксизму, и как мог, знакомил с содержанием этого учения своих студентов.
Кратко говоря, американофилия, разлившаяся по просторам России – это следствие своего рода «опьянения» западной литературой и публицистикой.
Вообще, когда образованный человек сталкивается с новыми идеями, с новыми учениями, ему не знакомыми, то, обычно, или старается перевести язык новой идеи на язык своих, и таким образом интегрировать новую идею в систему уже имеющихся, или найти в ней слабые места, раскритиковать и отбросить, но обогатиться ее позитивным опытом. Было бы просто замечательно, если бы новые идеи стали переводится на язык марксизма и изучаться с позиций марксизма, или бы начали критиковаться, разумеется по делу, а не ради красного словца. И то, и другое было бы хорошо. Какие-то идеи были бы интегрированы в марксисткое учение, какие-то отброшены. Что-то было бы обновлено в самом марксизме. От такого диалога-спора культур выигрывают обе стороны. Мы бы обогатились интеллектуально и сохранили свое своеобразие.
Но этого не произошло. Главная причина заключалась в самом марксизме. Это живое и спорное учение было к 80-м годам окончательно выхолощено и низведено до уровня диких догм, чуть ли не предрассудков. Господство в течение десятилетий такого догматического учения в научной и культурной среде отталкивало от глубокого изучения самого марксизма, да и от изучения чего бы то ни было вообще. В узкие рамки догм не впихнешь новое открытие или оригинальную мысль, без выражения на язке догм нечего было и пытаться опубликовать, а работать в стол или враждовать с властью охотников почти не находилось.
С другой стороны, можно было выучить эти убогие догмы назубок, и таким образом стать «образованным человеком». Институты из года в год тысячами ковали таким образом «образованных» ученых. Поскольку все, что выходило за рамки догм тут же безжалостно пресекалось, сложилась ситуация, когда ученое сообщество целыми десятилетиями занималось талмудическим начетничеством, а не исследованием окружающего мира.
Правда, находились люди, занимавшиеся исследованиями, и их было довольно много. Но часть из них держала свои открытия при себе, а часть выкручивалась, переводя свои рассуждения на зубодробительный язык догматического марксизма. Даже если в эту категорию включить всех, кто претендовал на новизну, без разбора степени «свежести» этой новизны, все равно речь будет идти о ничтожном меньшинстве советских ученых.
И тут вот на головы всей этой братии обрушился информационный поток начала 90-х годов. Столкновение с новыми идеями привело к такому результату. Мы не будем учитывать тех, кто из науки ушел совсем. Те ученые, кто остались, разделились на две неравные категории. Большинство, не могущее похвалиться выдающими познаниями и свершениями, отбросило свои поверхностные знания марксизма, стало в пожарном порядке изучать новые идеи и ковать свои научные карьеры их пропагандой. А вот то меньшинство, которое занималось исследованиями, оказалось выбитым мощным потоком информации, оказалось не в состоянии быстро переварить все это и интегрировать в систему своих идей. Эти люди на время отгородились от участия в общественной и научной жизни.
Интеграция западных идей в систему идей и представлений российской науки – это долгий и сложный процесс. Идеи мало изучить. Их еще нужно применить на российском материале. При том, что отечественные условия нисколько не походят на условия стран Европы и США, процесс этот идет со скрежетом и скрипом. Советская экономическая история совершенно выбивается из условий и допущений американских теорий, и интеграция последней потребует серьезной перестройки и американской теории, и марксизма, короче создания новой, интегрированной теории. То же самое касается исторических, политических, социальных и многих других концепций. Ни одна западная теория без серьезной перестройки не применима для познания российской действительности.
При советской власти ученые десятилетиями занимались игрой в цитаты из классиков. За это время общественные науки: история, обществоведение, политэкономия с остальными, пришли в упадок. Например, советская историческая наука по существу дела обанкротилась в начале 90-х годов. Другого и быть не могло с ее искуственными, притянутыми за уши и фальсифицированными концепциями. Мы очень плохо знаем свою собственную страну, ее историю, географию, экономику. Перед тем, как выходить на бой с американскими теоретиками «конно, людно и оружно», нужно провести большую работу по части изучения своей страны.
Итак, российская наука оказалась безоружной против нашествия импортных идей. Не произошло равноценного диалога, заимствования лучшего и отвергания худшего.
Настоящие ученые-исследователи оказались отодвинутыми в тень. Благо, что сегодня можно пробиваться к читателю используя возможности коммерческого книгоиздания и Интернета. Но, все равно, возрождение научного потенциала произойдет еще не скоро.
Зато вчерашние полуученые, воспитанные на полузнании марксизма, начали процветать. Когда в обществе проснулся сильный интерес к истории, к философии и экономике, страницы журналов, газет, книжные прилавки заполнили творения этих полузнайцев. Очень многие сделали себе блестящую карьеру на использовании этого интереса. Еще больше сделали карьеру на продвижении во власть всевозможных новых идей: информатизации, гуманизации, демократизации и на прочей дребедени. Вчерашние полуученые и полунаучные сотрудники стали полноправными и полновесными чиновниками.
Вот именно этим людям мы обязаны столь широким распространением американофилии в России. Им ничего не стоило отказаться от поверхностных познаний в марксизме ради таких же поверхностных познаний в западных теориях. И отказывались, поскольку последние гарантировали успех и карьеру. Нужно было только лицо сделать соответствующее.
Особенно шикарные карьеры сделали приверженцы экономики, психологии, менеджмента и юриспруденции. Пошел бурный рост, как количественный так и географический, академий, университетов, институтов, отделений, кафедр, факультетов психологии, экономики, менеджмента, права, политологии и бог еще знает чего. Если сейчас сосчитать все учебные заведения, где готовят таких «специалистов» и пичкают молодежь новомодными западными теорейками, то получится колоссальная цифра. Столько в СССР марксистов не готовили. В провинциальном Красноярске работает 17 институтов, факультетов и кафедр, где готовят юристов. Не меньше – экономистов. В том же КГПУ, как грибы после дождя, выросли несколько многочисленных факультетов и институтов психологии: институт психологии и педагогики, институт специальной психологии, факультет коррекционной педагогики. Все это названо общим термином: «психи». Это – кроме уже имевшихся: кафедры педагогики, кафедры психологии и факультета начальных классов. КГПУ «производит» психологов столько же, сколько историков и математиков, вместе взятых.
Если честно, мне никак не понять, зачем нам столько психологов. Никак не понять, зачем столько коррекционных педагогов. Наверное, по ним на душу населения мы побили мировые рекорды.
Во всех этих «заведениях» господствуют полузнайцы. Мне не доводилось встречать сегодня экономиста, который бы порадовал детальным знанием экономики России, или экономики мира, но на большом статистическом материале. Не видел ни разу экономистов, младше 40 лет, которые бы хорошо знали производство. Экономист, который знает сегодня реальную экономику, статистику, производство – это спец старой закалки, работал в исполкоме или парткоме, был начальником или спецом на советском заводе, а то и заканчивал ВПШ ЦК КПСС или курсы Госплана СССР. К счастью, такие еще не перевелись.
Раньше экономисты говорили о выплавке стали и чугуна, о производстве электроэнергии, о планировании и территориально-производственных комплексах. Сегодня экономисты говорят о спросе, предложении, об инфляции, об учетной ставке. Что называется, почувствуйте разницу.
Полузнайцы готовят полузнайцев. Масштабы элементарной невежественности среди представителей модных профессий: экономистов, юристов, психологов, просто поражают. Миленькие, чистенькие, явно образованные молодые люди поражают своим неведением о элементарных вещах. Пример? Пожалуйста. Всем менеджерам я задавал один и тот же вопрос: вы видели хотя бы одно производство своими глазами, так сказать, живьем. Не нашлось ни одного, кто бы ответил «да».
Не так давно один молодой парень с горячностью убеждал меня в преимуществах инвестиционного менеджмента. После долгой и горячей речи, я задал тот самый вопрос: видел ли он завод живьем. Ответом было недоуменное: а зачем это мне? Я, мол, же буду управлять!
Я не могу похвалиться хорошим знанием производства, но кое-что видывать мне приходилось. К примеру, красноярский завод медпрепаратов «Красфарма». Большое предприятие, с населением около трех тысяч человек, двенадцать цехов. Я не разбираюсь в тонкостях химического производства, поэтому об этом говорить не буду. Но вот о другом скажу. Там я своими глазами увидел, как рабочие, без малого около двух тысяч человек, на безнадежно устаревшем оборудовании делают упаковку и фасуют продукцию завода. Я был потрясен зрелищем печатного цеха, где полсотни рабочих по технологии 60-х годов печатают этикетки и инструкции. Там я увидел гартолитейню, словолитную машину, ручную верстку, линотип и прочие достижения полиграфии середины ХХ века. Эту работу могут делать от силы пять человек и современный компьютерный полиграфический комплекс.
Поразило зрелище проектного бюро, где двадцать инженеров вручную рисуют планы и схемы для нужд руководства завода. В этом бюро даже обыкновенный ксерокс – это вершина модернизации труда. Выгнать их всех этих инженеров, к чертовой матери, и заменить тремя компьютерами с хорошим широкоформатным принтером.
Мне так и не удалось понять, зачем проектировщики завода поместили угольный двор прямо в центре заводской территории и протянули к нему почти полкилометра подъездного железнодорожного пути. Непонятно, зачем участок разгрузки опасных грузов из цистерн находится между двумя самыми многолюдными цехами завода. Совершенно неясно, зачем картонные коробки и этикетки нужно делать на территории химического завода.
Могу вас уверить, что так организованы все остальные бывшие советские заводы. Путь их модернизации напрашивается сам собой. Но, позвольте, а куда деть тысячи рабочих, занятых отливкой слов, версткой, фальцеванием картона и рисованием планов? Главной проблемой модернизации той же «Красфармы» будет не составление инвестиционного плана, и совсем не инвестиционный менеджмент, а увольнение двух тысяч человек рабочих.
Если бы тот молодой человек видел хотя бы один бывший советский завод во всей красе, то гораздо острожнее хвалил американский инвестиционый менеджмент!
Это господство полузнайцев в науке и американофилия ведет к тому, что реальная работа по изучению России, работа по обобщению советского и мирового хозяйственного опыта, подготовка высококлассных профессионалов, заменяются демагогией. Болтовней, если быть точным.
Для того, чтобы разбираться в экономике, нужно достаточно хорошо знать процессы производства основных видов промышленной продукции. Знаний на уровне инженера производства никто не требует, но экономист должен отличить домну от мартена. Необходимо разбираться в транспортной системе, в материально-техническом снабжении и сбыте. Все это, конечно, не на уровне общих мест, а на основе цифр статистики.
Нет хорошего экономиста без знания истории развития экономики мира и отдельных, наиболее характерных, стран. Нет хорошего экономиста в России без знания экономической истории страны.
Если исходить из таких требований, то экономисты должны изучать экономическую географию страны и мира, наиболее важные отрасли промышленного производства, транспорт, экономическую историю. В джентельменский набор российского экономиста должны войти и история строительства Транссиба, и первый пятилетний план, и деятельность Госплана СССР. Он должен знать, сколько было выплавлено чугуна и добыто нефти, скажем, в 1937 году, в конце второй пятилетки.
Но попробуйте спросить у нашего обычного экономиста, сколько было чугуна выплавлено в 1937 году. Попробуйте спросить у него, когда была пущена Магнитка. Ответом, скорее всего, будет молчание.
Зато с умным видом, показывающим вроде как знание дела, наши экономисты рассуждают о спросе и предложении, о рынках, о фискальной политике и еще о многом другом, подчерпнутом из чтения «кирпичей»  Самуэльсона, Фишера, Менькю. Некоторые, самые нахальные, стремятся еще делать какие-то рекомендации. Но большинство, к счастью, ничем, кроме чтения и пересказа оназначенных «кирпичей» не занимается и вреда приносит меньше, чем могло бы.
Не хочу сказать, будто бы в трудах этих экономистов нет ничего полезного. Вне всякого сомнения, что они сделали определенный вклад в развитие знаний человечества об экономике, о хозяйстве. Американские экономисты сделали ряд интересных наблюдений и подметили ряд зависимостей, которыей сегодня лежат в основе их экономической теории и в основе политики правительства США. Однако, нужно сказать, что американцы совершенно не касаются вопросов производства, особенно крупного в тяжелой промышленности, и игнорируют все примеры экономического развития, которые не укладываются в их схему. Например, совершенно игнорируется опыт индустриализации СССР и вклад Советского Союза в развитие мировых производительных сил. Господа Самуэльсон и Фишер хотят сделать вид, будто на одной шестой части суши не существовало ничего, заслуживающего внимания.
Нет ничего зазорного в том, чтобы изучить американские теории. Однако, если применять их к нашим, к российским условиям, их нужно дополнить существенными познаниями в области организации производства, выпуска важнейших видов промышленной продукции и истории развития экономики в России. Тогда станет ясно, что к какому явлению применять.
Но, поскольку с отечественной историей среди экономистов плоховато, трудно и со знанием производства, изучение американских теорий превращается в подготовку специалистов-экономистов, совершенно оторванных от реалий родной земли. Например, такие экономисты могут со знанием дела рассуждать о равновесии спроса и предложения. Никто не спорит, что спрос уравновешивает предложение. Но когда говоришь им, что в Красноярском крае 75% стоимости промышленной продукции производится на трех заводах: Красноярском алюминиевом, Саянском алюминиевом и на Норильском никелевом комбинате, начинаются затруднения и отмалчивание. Понятно ведь, что такое производство не очень-то зависит даже от всемогущего внешнего рынка, не говоря уж о внутреннем рынке.
Ну а уж когда дело касается свободного предпринимательства, то тут экономисты могут в демагогии посоперничать с политиками. Тут можно поговорить и о подходящих законах, и о подходящих налогах, и о равновесии спроса и предложения, и о множестве других вещей. Об этом ведь в «кирпичах» говорится. Ничего, что в Красноярском крае сектор частного предпринимательства производит всего что-то около 5% промышленной продукции. Самое главное чистоту теории соблюсти.
О национальной гордости. И в области экономики тоже есть чем гордится. Вот, к примеру, те же самые американцы страсть как гордятся своим Кейнсом. Гордятся тем, что он разработал свою теорию кредита и денег и помог преодолеть последствия Великой депрессии 1929-1933 годов. Кейнс – это знамя американской экономической науки. Самуэльсон в своем «кирпиче» прямо так и написал: «Любое изучение макроэкономики должно начинаться с Джона Мейнарда Кейнса».
Можете не сомневаться, наши экономисты тоже начинают любое изучение макроэкономики с Кейнса.
Хотя, впрочем, американцы нашли чем гордиться. Кейнс, строго говоря, сыграл в преодолении Великой депрессии второстепенную роль. Главную роль сыграл Рузвельт со своим знаменитым «Новым курсом». Если бы не его законы времен «100 дней», был бы и сам Кейнс с «гуверовскими вкладами» в кармане.
А потом, их Великая депрессия никогда не сравнится с нашей разрухой после Гражданской войны. Посмотрел бы я и на Рузвельта, и на Кейнса, если в их стране, после семи лет войны, в том числе трех лет гражданской войны, разразился голод, охвативший 30 млн. из 120 млн. человек. Хлеба в стране нет, он не уродился. Нью-Йорк и Вашингтон голодают. Там где хлеб есть, он лежит у вооруженного фермера, и брать его нужно с пулеметами. В южных штатах полыхает восстание плантаторов, которое подавляется войсками. В Нью-Йорке мятежники захватили Манхэттен. В Калифорнии идут позиционные бои с партизанами, прорывающими с территории Мексики. При этом заводы, железные дороги, нефтепромыслы сожжены и разрушены. Едва-едва работают только самые важные железнодорожные магистрали. Запасов топлива только на десять дней, и больше угля и нефти взять неоткуда. В таких условиях Кейнс был бы не спасителем нации, а жалким профессором, гложущим кусочек сухаря и пишущим никому не нужную рукопись.
По сравнению с нашей разрухой, их Великая депрессия – это лишь легкая заминка в производстве.
А вот на Ленина летом 1921 года обрушилось сразу три кризиса, каждый из которых стоил другого: голод в Поволжье, острая нехватка топлива и восстания. Положение усугублялось разрухой на железных дорогах и невозможностью по чисто техническим причинам подвезти уголь, нефть и хлеб. И он сумел не только разрешить все эти кризисы, но еще и сохранить самые свои важные начинания: электростроительство, подъем тяжелой индустрии и продналог для крестьянина. В этот кризисный год был даже существенный рост производства.
А чего стоит выработка первого в мире общенационального перспективного плана – плана первой пятилетки? Американские экономисты тщательно замалчивают этот факт, что в планировании СССР был впереди планеты всей, выдвинул и опробовал такие методы, которые никто и нигде не пробовал. И добился в этом деле больших успехов.
А чего стоит рывок начала 30-х годов? Это когда мы за пять лет из среднеразвитой страны вырвались в мировые лидеры по промышленному производству. Это когда мы построили самые крупные и самые современные для того времени предприятия и заводы и освоили технологии, какие, как тогда считалось, в России было совершенно невозможно освоить. Например, американцы смеялись над проектом Государственного подшипникового завода №1, говоря, что в России подшипники делать невозможно. Нет, мол, рабочих. Говорили о том, те же американцы, чтобы мы не замахивались сразу на производство тракторов и автомобилей, а чтобы ограничивались сборкой.В 1933 году американцы говорили о том, что русские никогда не научатся работать по-американски, а уже в 1936 году переманивали Анатолия Бусыгина на работу в США. Хотели узнать, как он сумел превысить высокие фордовские достижения. По самолетам, правда, нам никто ничего не мог сказать. Еще в 1929 году советские пилоты прочно завоевали первенство в мире.
А если бы Гитлер ударил по Америке так, как ударил по нам, то завоевал бы их за пару месяцев. Такой удар могла выдержать только советская экономика.
Эти достижения должны быть предметом нашей национальной гордости. Не от хорошей жизни, но мы научились разрешать самые сложные и самые трудные задачи, равным которым не было в мире. Имея такой опыт, мы можем не беспокоится за завтрашний день.
Но, как уже говорилось, с отечественной историей среди экономистов дело обстоит плохо, поэтому мы восхищаемся теорией Кейнса и усердно читаем «кирпичи» Самуэльсона и Фишера.
В истории было множество моментов, когда общество уже обладает всеми возможностями для движения вперед по пути своего развития, обладает территорией, сырьевыми ресурсами, мощным производственным потенциалом, но, тем не менее, топчется на месте. Пример: Великобритания в начале ХХ века. Еще каких-то полвека назад она была мастерской всего мира, была мировым лидером по промышленносу производству. Английские товары были везде. Но вот, в начале ХХ века британское промышленное могущество рушится под ударами двух новых лидеров: Германии и США. Еще пару десятков лет назад до этих событий бытовала поговорка: «сделано в Германии», с намеком на плохое качество изделия. Но вот в этих странах началось бурное развитие промышленности. Британия могла с ними соперничать, имея промышленность, технологии, флот и колонии, о которых остальные могли лишь мечтать. Но британская промышленная мощь ушла в прошлое.
Причина заключается в том, что общество в такие моменты живет старыми идеями. Хлам, накопившийся в голове, мешает двигаться вперед. Британцы считали, что, раз они обладают колониями, то всегда будут править миром. Британцы усердно эксплуатировали колонии, устраивали там предприятия, извлекали солидный барыш из нетронутых земель. Но немцы и американцы придумали новые изделия, новые способы производства, поднялись и стали шаг за шагом вытеснять английские товары. Британская внешняя торговля пришла в упадок и вскоре страна оказалась вынужденной занимать у США, бывшей своей колонии.
Аналогичное положение складывается и у нас теперь. В наследство от Советского Союза нам достался мощный промышленный комплекс в тяжелой индустрии, способный производить любую продукцию. Нам достались большие сырьевые запасы, частично освоенные и разведанные. Мы являемся обладателями уникального хозяйственного опыта, умеем строить и поддерживать современное производство на 80-й широте, за Полярным кругом. Единственное, что нас удерживает от рывка вперед – так это устаревшие и чужие идеи.
Я уже говорил о том, что догматический марксизм создал многотысячные легионы полуученых, которые сегодня сменили марксисткую одежу на либерально-кейнсианскую. Господствуя в системе образования и в административных органах, связанных с экономикой и образованием, они порождают новое поколение полуученых, полузнайцев. Они могут говорить все, что угодно, лишь бы не лишиться насиженных мест в академической науке, в образовании и администрации.
Сегодня от них исходит главная опасность будущему страны. Эти товарищи распространяют идеи и воззрения, во-первых устаревшие, во-вторых, нисколько не соответствующие имеющемуся положению дел и российским условиям. Они препятствуют изучению страны и выработке оптимального пути ее развития.
Пример. В «кирпичах» много говорится о равновесии. Эта мысль проводится с редкостной настойчивостью. Поскольку по генеральной мысли американских экономистов предложение должно соответствовать спросу, то производство, значит, в общем и целом, определяется размерами спроса на рынке. Мы не будем рассматривать частности и тонкости этой теории. Там предусмотрены некоторые способы преодоления неравновесия спроса и предложения. Главное в другом. «Кирпичи» очень негативно оценивают производство сверх спроса на рынке, бюджетный профицит и прочие подобные проявления. Проводится мысль о том, что нужно обязательно сокращать производство при сокращении спроса.
А на мой взгляд, основанный на советском экономическом опыте, нет ничего плохого в излишнем производстве, и в доходах бюджета. Плохо, когда производство меньше потребностей, а когда есть излишек – это хорошо. Излишки можно потратить на решение каких-нибудь дорогостоящих задач, вроде строительства трансконтинентальной дороги или полетов в космос. Запас материалов, товаров и средст делает такие проекты осуществимыми. Более того, можно сказать и сильнее, что без запасов к осуществлению дорогостоящих проектом лучше не приступать. Строительство Транссибирской магистрали потребовало только одной стали свыше 1 млн. тонн, что в те времена было сравнимо со всей годовой выплавкой стали в России. Строительство Транссиба потребовало выплавки стали много больше потребности в течении нескольких лет.
Осуществление строительного плана первой пятилетки тоже потребовало производства строительных материалов, выплавки чугуна и стали и машиностроительного производства куда как более спроса на рынке в течение многих лет. Можно привести другие такие же примеры.
В условиях, когда в стране необходимы очень масштабные капиталовложения в хозяйственную инфраструктуру: в дороги, в железнодорожные магистрали, в электроэнергетику, в машиностроение, идеи о равновесии спроса и предложения, читай производства, не только бесполезны, но и вредны. Они способны породить хаос в хозяйственной деятельности, распыление средств, достающихся с большими трудами, и рост общей хозяйственной отсталости страны.
Другой пример. Для «кирпичей» очень характерно пренебрежение вопросами производства. Можно даже так сказать: вопросами промышленного производства американские экономисты не занимаются вообще, в принципе. Их интересует все тот же спрос, предложение, равновесие, кредитная политика, но не интересует производство чугуна и влияние этого продукта на экономическую жизнь страны.
Для США, где никогда не было недостатка в иностранных инвестициях и в эмигрантах, где не было недостатка в свободных землях и нетронутых запасах, где последняя война на территории страны отгремела в 1865 году, такой взгляд, может быть, оправдан. Пока европейские и русские заводы переходили из рук в руки, пока на их территории рвались бомбы и снаряды, пока стояли потушенные из-за войны, нехватки угля и рабочих домны, американская промышленность работала без перебоев. У американцев была возможность наращивания производительных сил, постоянного усовершенствования, накопления продукции. Этого не было ни у России, ни у стран Европы. Частенько мы начинали восстановление своей промышленности с нуля, после почти полного разгрома.
Именно последствия такого разгрома привели Сталина к пониманию важности вопросов организации конкретного промышленного производства. Когда потребности в металле были много выше, чем наличные производственные возможности, и когда ввоз из-за границы был затруднен или невозможен, пришли к той мысли, что покрыть эти потребности можно только путем новой организации производства. Этот подход вылился в строительство крупных комбинатов, вроде Магнитогорского, в оснащение заводов самой лучшей в мире техникой, в массовое обучение кадров промышленных рабочих и в движение за рост производительности и качества. Не пресловутая «невидимая рука», а сознательная, целенаправленная политика на реорганизацию производства позволила за десять лет удесятерить производство чугуна в СССР, и ликвидировать «металлический голод», еще в конце 20-х годов душивший советскую промышленность.
И сегодня одна из главных экономических проблем России – это проблема производства, если точнее, то проблема налаживания современного, экономичного в плане расхода материалов, наукоемкого производства. Для решения такой сложной задачи рецепты из «кирпичей» совершенно не подойдут.