Если баба читает Блаватскую, значит баба готова …
Месилов сидел на диване и лениво докуривал последнюю сигарету, когда в комнату вбежал разгоряченный Гайдученко.
- Ты не поверишь! Я вчера был у девушки! В квартире! Нецелованная! Акварели на стенах! Чай пьет из мяты с чабрецом! Блаватскую без перевода читает! – Михаил захлебывался в мыслях и впечатлениях, а слова путались с эмоциями, словно портовые девки с матросами.
– Дай лучше закурить, – лениво молвил Месилов, – а Блаватская была дурой.
– Дурой? Блаватская? – возмущенно заголосил Гайдученко.
– Это даже не медицинский, это исторический факт, – спокойно срезал его Николай. – Об этом покойный Витте писал, а Сергею Юльевичу можно верить.
– Да что там Витте! Её зовут Наташа, и она носит джинсы! Она тургеневская девушка и способна на первую любовь!
– Тургенев, к твоему сведению, тоже был ... – начал было развенчивать образ благородного писателя Месилов.
– Умоляю, не кощунствуй! Тургенев – это всё, что осталось у русской интеллигенции. И, в конце концов, если ты отказываешься, то я иду один, и можешь мне никогда не завидовать!
Месилов посмотрел на свои ногти, почесал ими небритую щёку и нехотя стал подниматься с дивана.
- Говоришь, способна на любовь высокую и чистую? - цинично уточнил он.
– Перестань повторять пошлые анекдоты, - одернул его Гайдученко. - Я-то ведь знаю, что ты в душе почти Петрарка и даже романтик.
– В душе я Дант, – польщённо уточнил Николай, – хоть не люблю сонетов.
Он высыпал в рот пачку жевательных подушечек «Стиморол» и, постучав пустой упаковкой о ладонь, извинился:
– Не осталось больше, а то бы угостил.
– Не надо, - великодушно отказался Михаил. - Зубы я еще вчера почистил, а носки дезодорантом сбрызнул.
Николай сумрачно зевнул перед зеркалом, и приятели двинулись.
Дом, в котором жила почитательница Блаватской, напоминал по форме аппендикс. Обойдя многочисленные лужи, автомобили, малышей, копающихся в грязи, и мальчишек, гоняющих мяч по клумбе, Месилов и Гайдученко приблизились к искомому подъезду. Сидевшие на скамейках старухи при виде молодых еще людей поджали губы и быстро замолчали. Николай извлек изо рта жевательную резинку:
–- Мы спасем ее от бездетной старости, - пафосно изрек он и первым шагнул в подъезд. Старушки радостно загомонили.
Приятели миновали ряд почтовых ящиков, на одном из которых было нацарапано «Для понта», а на другом – «Я люблю Витьку, и это правда».
Гайдученко лишь деликатно пробарабанил костяшками по жестяным створкам, а невоспитанный Месилов прилепил жвачный мякиш к шероховатой поверхности некрашеной стены.
- Нет, весь я точно не умру, как говорил один гуру, – резюмировал неведомые миру размышления Николай и ободряюще хлопнул по заробевшей спине ссутулившегося в нерешительности Михаила. – Давай, рви стоп-кран, а то шляпа дымится!
Гайдученко неуверенно тронул прямоугольную кнопку.
– Кто там? - с этими словами дверь отворилась, и на пороге возникла девушка в очках. Она пристально посмотрела на обувь гостя, подняла взгляд на джинсы и всё, что выше, и постепенно добралась до лиц.
– Здравствуй, Наташа, – запинаясь, проговорил Гайдученко. - Вчера мы у тебя пили чай с ... Морозовым... Я хотел сказать, с чабрецом и мятой. Мой товарищ Николай, интересуется теософией и живописью...
– Входите,- решительно пригласила их девушка.
Дверь за приятелями захлопнулась в тот момент, когда с верхнего этажа тяжело прошествовала хорошо питающаяся женщина с дурно упитанной таксой. Когда, спустя полтора часа, тетенька проследовала наверх, дверь вновь отворилась, предварительно натужно взвизгнув.
– Заходите еще, - холодно произнесла Наташа.
– Спасибо, спасибо, непременно зайдем, - почти юродствуя, произнес Гайдученко.
– До свидания, Наташа, – вежливо попрощался Николай.
До почтовых ящиков они шли молча.
– Дура шлифтованная, – взорвался Гайдученко. – Мощи сушёные. Все мхом поросло и плесенью затянулось, и это навсегда!
Николай остановился:
- Не кричи, нас могут услышать.
– Кто, кто? Эта безнадежная?
– Не такая уж она безнадежная.
– С чего ты взял?
– Ты заметил, что у неё на полке стоит Сократ?
– Заметил... И что?
– А то: если баба читает Сократа, значит баба на чувства богата.
– Ну? – удивился Гайдученко.
– А рядом стоит третий том Аристотеля...
– И что?
- Думай, думай! В третьем томе опубликована «Полития», самое знаменитое сочинение Аристотеля, - нетерпеливо подсказывал Месилов.
– Не понимаю… Что, что из того?
– А то! Если баба читает «Политию», значит баба готова к соитию…
– Да-а… Так, получается, если баба читает Блаватскую, значит … – Михаил на секунду задумался и ошалело посмотрел на Николая.
– То-то! Месилов выразительно щелкнул зубом и направился к выходу, оставив пораженного Гайдученко в безмолвии и одиночестве...
(1998)