В детстве мама звала его Митя, и сколько он помнил себя, больше всего на свете ему нравилось гулять под дождем, вдыхать запахи мокрой земли, или преющей опавшей листвы, а потом, вдосталь напитавшись ароматной сыростью, уже дома рисовать этот дождь. Если весенний, то светло-салатовый, быстрый, сбивающий с деревьев пахучие сережки. Летний - очень разный от молниеносно-сиреневого, отдающего ежевикой, иван-чаем и горечью лебеды, до грязно- желтого, секущего, долгого, пахнущего стоялой водой. Осенний - почти прозрачный, отмывающий до церковного блеска золото листвы, или ветрено серый, лишающий сна, барабанящий в окна нехорошим, тревожным стуком. Он не ждал признания, как это бывает у тщеславных детей, не просил каких-нибудь особых красок, кистей, бумаги. Он вообще старался меньше привлекать внимание взрослых. В художественную школу его не взяли. Там, на экзамене нужно было нарисовать гипсовый куб, но у него ничего путного не вышло, потому, что он раньше рисовал только дождь, а кубы, кувшины и гипсовые головы его совсем не занимали…
Шло время, и повзрослевший Митя стал художником-самоучкой, а когда выдавалась возможность показать свои картины кому-то из именитых, его ругали нещадно. Говорили, что здесь нет ни замысла, ни композиции, ни колорита. Соответственно тому, нет и таланта. Ну, плохой он художник, что поделаешь. Можно ведь заняться чем-нибудь другим…
Можно, но не хочется, ведь он словно прирос к лоснящейся от красок палитре и делал этюд за этюдом, пейзаж за пейзажем, а его не уставали ругать. В какой-то степени он даже прославился. Когда о ком-то хотели сказать плохо, то говорили: "Колорит как у Степичева", или: "Композиция напоминает Митькину, только поприличней". До рассвета он выходил во двор с метлою или лопатою, и был счастлив тем, что мог наблюдать предрассветное моросящее небо.
Его родители оказались мудрыми людьми. Они не стали устраивать консультаций психиатров, консилиумов психологов, потому как понимали, что он здоров, но хочет рисовать, хотя с такой же страстью мог рваться в доктора, инженеры или военные, и никто бы не упрекнул его в странном выборе.
Свою единственную женщину он тоже встретил под дождем. Наглый летний ветрище выворачивал наизнанку ее зонт, лепил мокрый подол к изящным ногам и окончательно вымочил туфли. Они были не новые, замшевые, на тоненьких рюмочках каблуков. Такие туфельки можно носить только в очень сухую погоду, иначе они теряют форму и неистребимо напитываются грязью. Его женщина не могла ходить в разжабленных туфлях. Она с досадою сняла их, потом чулки и швырнула все в мусорный контейнер. Правильно, лучше быть босоногой, Митя ее полностью поддерживал, но она не была расположена к флирту и прошла мимо. А он сперва глупо и блаженно улыбался, а потом, осознав, что упустил свою судьбу, чуть не заплакал. Он стал каждый день ждать ее появления на том же месте, но отчаянная босоногая женщина не прошла мимо ни разу, видимо это был случайный жест судьбы…
Ему не уставали твердить, что в жизни своей он открыл не ту дверь, и теперь, пока еще молод, есть время сделать другой, правильный выбор. Но годы шли и, из Мити он потихонечку превратился в Дмитрия Ивановича, навсегда расстался с родителями и иллюзией по поводу той женщины. Верным товарищем ему остался только дождь и холст, а так, по большому счету ни в чем другом он не нуждался…
Задумываться о том, что жизнь видимо и правда прошла мимо, он стал значительно позже, то есть тогда, когда уже точно изменить было невозможно ничего. Он гулял под своим любимым сентябрьским дождем, печалился и все думал о том, что не оставил он памяти, ничего не создал, даже из того, что вроде всем полагается: дом, дерево, дети… И так печально стало ему от всех этих мыслей, что показалось даже, что сырой ветер проник и в душу и под воротник пальто. Так он впервые заболел под дождем, а возможно пожилым людям в плохую погоду все-таки лучше быть дома. Никто не суетился рядом с его постелью, не бежал в аптеку и не звал врачей. Никто даже точно не знал, какого числа он умер…
Когда вошли в его квартиру и убедились в том, что кроме картин он ничего не нажил, да и те некому передать, долго ломали голову, пока какой-то мужичонка не собрал все воедино и не устроил экспозицию, на которой выяснилось, что и цвет, и композиция, и колорит здесь совершенно необыкновенные, и вообще покойный художник был гений. Ну, вот попробуй их пойми!
Гладкие люди, с хорошим цветом лица сражались за полотна Степичева на аукционе, что-то взял Русский музей, а Дмитрий Иванович так ничего и не узнал. Ведь он умер не от воспаления легких, а от сознания собственной никчемности, а это гораздо страшнее и мучительнее любой телесной хвори. Но я очень надеюсь, что душа его где-то не очень далеко. Возможно, она слилась с дождем, и иногда посещает нас, и тогда художник узнает, что все-таки его жизнь прошла не зря. Поверьте, для него это очень важно…