А-др Грог
Справка:
/В южной части Псковщины, там, где деревья помирают еще и от старости, да от гуляющих здесь раз в двадцать лет смерчей, в середине леса, который хвостом обтекает пока узенькая речка, скорее ручей, но уже с громким названием «река Великая», среди заросших крупными соснами холмов и косогоров, впечаталось глубокое холодное озеро, вдавленное будто огромной стопой шального бога…/
«ВРЕМЯ БОЖЬИХ ОЗЕР» /пролог/
«Всемогущему не нужны слуги. Только свидетели. Может быть – друзья. Самый страшный враг всемогущего – скука. Бойтесь бога, когда он пытается развеять свою скуку…»
Неизвестный писатель
Парило… Еще до обеда ждали грозу. Обманула. Ушла стороной, только зря наломались, сбрасывая копны в один общий одонок. Сметали кое-как. Последний стог от спешки получился кривобоким, похожим на … у которой вот-вот должен был случиться выкидыш. Но все-таки вытемнило. Сильно вытемнило. Не так, конечно, как поздней осенью до снега, когда на дворе – «вырви глаз», но основательно, не по-летнему…
Туча крутилась давно. Сперва над «поповскими» огородами – полила с усердием (они давно заказывали замолить за них), потом развернулась. Здесь не замаливали, чтоб пронесла – Костьковские с Платишинскими успели скошенное высушить и сметать – одонки торчали тут и там, вдоль всей горы.
Туча наползала и ширилась, заняв две трети небосвода.
Прохладней не стало, поскольку заходила она не с уклонной стороны от запада (как обычно), а с восходной. Оттого-то и лучи до последнего жалили землю, а прожаренная за день землица отдавала маревом.
Шалый, после того как сметали, остался у стога – обессилел. Какое-то время лежал прямо на скошенном, бросив под спину брезентовую безрукавку, чтобы стерня не колола, не царапала, но как только туча стала вертаться, поднялся, поковылял вниз, к озеру. Сил хватило только, чтобы добрести до края покоса – надорвался, ясней ясного. Так еще не прихватывало, и Шалый без испуга решил, что будет помирать.
Помирать он решил с видом на озеро – чтоб красивше душе было, как упорхнет. Повалился – зеленая трава приятно приняла напеченное.
Широкую полосу вдоль берега никогда не выкашивали, и скотину сюда не пускали, чтобы родники не уродовать, не навозить, да и много красивей, когда край озера, что под горой, в зеленой полосе. Сильно донимали слепни, хотя по вечернему времени должны были уже уняться. Звучно хлопнул очередного – ошалелого – почесал укушенное… Поднял голову – прямо перед ним стояла девица. Голая девица...
- Все – амба! - перегрелся, - понял Шалый. – Надо было до озера ползти.
Повернулся на бок, чтобы смотреть на озеро. Но на всякий случай еще раз глянул – не сгинула? Не сгинула…
Странная девица. Не потому, что на ней ничего не было, а оттого, что взгляд казался осмысленным – не по нынешним временам.
Наконец, разродилось, запузырило сперва по озерной воде, потом и сушей, склоняя траву. И за стеной наползающего дождя не видно, ни озера, ни большей части деревни – маленьких коробок домиков с лоскутами огородов. А воздух перед стеной стал прозрачнее, будто увеличительное стекло, даже возможным сделалось рассмотреть, как под крышу открытого всем ветрам старого гумна собирается счастливая ребятня, ожидая, пока намокнет притертый желоб, спускающийся в отвал, где брали глину. Нет большей радости, чем съехать на заду по мокрому глиняному языку. Вот уже один не выдержал, полез, чтобы рискнуть первому, чтоб своим везучим тылом разбить, разгладить неровности...
Шалый тоже разогнался мыслями, как по наезженной, и понял, что, похоже, еще поживет. Не знал только, стоит ли радоваться. Жить надоело, хотелось перемен, да и братка давно звал во снах – кормить зверей с рук...
Нет более сомнительной вещи на свете, чем жизнь.
Снова шлепнул слепня на шее – поймал травину – это девица села на коленки подле, щекотнула.
- К божьему озеру сведешь?
И еще что-то спросила – шевельнулись губы. Но тут вдуло, накрыло стеной воды…
Шалый закрыл глаза, подставил лицо, ловя капли губами, и уже не слышал, что говорит ему эта городская. Теперь-то признал ее – та, что ходила в штанах и короткой… не то маечке, не то бюстгальтере с рукавами – не поймешь в чем!
Городские копали холм. Не они первые. Каждые пять лет кто-то приезжал копать. Палатки ставили красивые. Иные большие, почти с избу. Палатки на горе держались до первого ветра. Холм копали тоже бестолково. Пытались нанимать местных, но те смотрели на них, как на идиотов. Городские как приедут, так и уедут, а тут смеяться над тобой будут цельный год. Невыгодно...
Эти еще и минеральной воды навезли – чудилы! – упаковки пластиковых бутылок (Шалый сам видел), хотя под горой родники сочатся – пей, не хочу!
Городская опять что-то говорила про бога – тоже, верно, голову напекло. Про богов здесь один лишь … говорил безостановочно. Недавно тоже орал – остался, мол, только Бог Израилев, да и тот с последней битвы головой ушибленный!
За такие речи по теперешнему времени, могли его под белы ручки… (это с последнего-то указу – израильских детей не трогать, не склонять словесно, а пуще письменно) …взять, да и свезти в Центральное Чурилово, где втихую задавить, а домой весточку – мол, сам помер.
А … не унять.
- Ой, как много, - восторгался, - в здешней округе богов позакопано… с последней-то битвы!
И теорию разводил – отчего, да как все получилось…
Смеялись, его слушая, а он с того только пуще заходился – почти с пеной изо рта орал:
- Один (мол) тут же захоронен – в горе! – вот и вода с подножья сочиться словно живая… Второй – под Черным Ольшанником-рощей. А Третий – в Божьей Стопе, что теперь озером Галоша называют, но там даже и не бог, а божья дочка!
Про третьего (или третью) он говорил неуверенно, как бы сам сомневаясь. И ехидные вопросы оставлял без ответа.
Насчет родников … был прав. Нигде таких не было. Кто водкой не баловался – подмечали – жил долго. Но как удержишься? Каждый год троих и более на Крестовку свозили – травились – морок да и только!
Не сдали его потому, что во всем остальном добрый, бессеребряник – любому поможет безотказно. Либо на халупу никто не позарился – треть от продажи (кто ж купит ее?) А, скорее, от того, что коситься будут. Стукачи в здешних местах как-то не заживались. Разве что, только порченый мужик - Повхмеленок – того уже ничто не брало, и жопой его (это по заморозку-то!) об дорогу били, раскачав с усердием, и камью ему дырявили, а самого, верхом посадив, в Черную Заводь толкали… выплывал, ковылял в раскорячку недолго, скоро так же шустро бегал, высматривая… Знать, либо До Времени поставлен он самим… (чье имя сказать нельзя вслух), поскольку не подбирал тот его к себе, либо просто-напросто везун.
Шалый был опытен, но удачу свою в последнее время где-то утерял, и теперь, прежде чем шагнуть мимо проверенной тропы, вглядывался и размышлял.
Есть такие, что сразу бросаются в дела, достойный выход из которых сомнителен, в дела, где более решает удача, чем умение. Но удача входит в круг достоинств. Умелый, но неудачливый ценится гораздо меньше. Все знают, что есть те, кому по каким-то причинам благоволят боги. Входит ли это в давний круг обязательств, за какую-то услугу оказанную целую вечность назад одним из предков, чьим прямым потомком этот счастливец является? Либо это неизвестный каприз – далекий взгляд, хитрая комбинация какого-то из богов? – и он оберегает его до поры, пока тот успеет оставить после себя семя, а главное уже предстоит совершить его потомку?
Те, кто нашел свою удачу, заражаются понятной гордостью, уверенностью, на мелкие дела идут легко. Но боги переменчивы в своих симпатиях. Одна и та же игрушка им быстро приедается. Сколь много «удачливых» сгинуло тех или иных на делах! Тьма безвестности одинаково хорошо скрывает отважные и дурные поступки, сладостную дурь везунчика и горечь мастера, поскользнувшегося на кожуре сау-мау, да наколовшегося на нож старой кухарки. Лишь вечные очевидцы – боги – хихикают себе в рукав, собирая эти …, но они не спешат распространяться об этом.
…Дождь прошел густо, жирно, но недолго. Теперь земля бомбежку водой возвращала паром – он стекал в лощины, накапливаясь рваными шапками там, постепенно густея, и уже сам стремился наползти на склон. Озеро в какой-то момент заволокло полностью.
Шалый, не обращая внимания на девицу, что семенила следом, да пыталась зайти, заглянуть в лицо то с одного, то с другого бока, побрел, сминая траву, вниз, гадая, где ловчей выйти на тропинку. Девица не отставала, и все тараторила про Озеро.
Прежде чем войти в очередную молочную мзгу Шалый остановился. Девица натолкнулась на спину. Обернулся, заскользил взглядом, стараясь смотреть нагло и липко (не по силам!). С головы до пят протер ехидными глазами, а та даже не поежилась. Понял, что не отвяжется, а если идти с ней в деревню – разговоров будет надолго. Мол, за Шалым уже голые девки гуртом бегают! Не те его годы, чтоб такие разговоры себе на ворот вешать.
Ишь, ты… К Божьей Галоше захотела – к Стопе! Той тропы уже давно никто не топтал… Бесплодная, что ли? Желание хочет загадать?
Не спросил. Постеснялся.
Сейчас на Руси, если и загадывали, то скорее совсем детей не иметь. А способов много и без Божьего Озера.
К озеру дороги не было. Не к нему одному. Еще и в Островное, и Верхнее Болото, и на Заброшенную Пасеку, и Хозяино, Острую Луку, Низовский мох, Углы и … и еще много куда! Как, например, на Большом Язьвеном Озере не принято было высаживаться на остров Девичий и метать сетки вокруг…
Шалый даже призадумался – отчего много запретов стало в последнее время? Запреты были негласными – нельзя, и все тут. А почему нельзя, отчего нельзя – никто не знал, да и не задумывался.
Идти к Божьему Озеру с просьбой – урок тяжелый. Идти надо таким, каков родился – нагим!
Одно дело, если ты прокладываешь путь, но совсем другое, когда ты «боишься замочить ноги» и идешь, след в след, за тем, кто торит путь перед тобой. Так говорили старики… Еще более бесполезно выставлять человека на дорогу, которая ему не нужна, по которой у него нет ни желания, ни воли пройти. Божье Озеро – оно для отчаявшихся.
В деревню решил вовсе не ходить, стараясь не соскользнуть на мокрой траве, стал спускаться вниз. Потянуло ветерком, рассеивая собравшийся не по времени туман.
У первого родника Шалый хлебнул с горсти и задохнулся от живости воды. Сердце зашлось. Щедро бросил горсть на лицо… Он выпрямился во весь свой далеко не богатырский рост, скрипнув суставами, стянул майку, обмакнулся…
Рваный кривой шрам, пересекал спину и как бы проваливался к бедру. Осколки иной раз чертят удивительные дорожки. Этот был большой, а мелкие, те, что не стали выковыривать, синели в мышцах правой ноге, и повыше, в том месте, про которое лучше не говорить – засмеют. Выходили они сами, выходили больно и всегда некстати – чаще в сенокос.
Прыгающие мины дело сильно дурное. Но тогда Шалый еще был везунчиком…
…Шалый обычно плавал голым, но сейчас и под страхом расстрела не согласился бы снять свои черные семейные трусы. Как хлебнул с родника, здоровье возвращалось к нему чересчур уж быстро.
- Какой ты мохнатенький…
Шалый глянул зло, будто стегнул. Но, похоже, девица не склонна была смеяться или (тут не известно - что хуже) по-глупому восторгаться. В глазах было доброе удивление.
Еще раз порхнуло, вжарило солнце – уже остаток – последний его всплеск, прежде чем закраснеть, расшириться, а потом огромным блином окунуться в лес, в заречье. На мгновение над озером, полыхая всеми красками, повисла дуга «божьего моста»…
Говорят, нет большего чуда, чем ВОСХОД СОЛНЦА.
Но заход! Но радуга!
Торжествуй, что не раз, не два, а много больше зрел в жизни эти чудеса! Торжествуй, если не переставал дивиться, радоваться им! – это ли не счастье?
Шалый плавал долго, поглядывал через плечо – девица стояла по щиколотку в воде, смотрела не отрываясь.
Закаляться лучше на малых опасностях, постепенно переходя к более значительным. И по всему выходило, что городской этой ни за что не дойти до Галошки… одной.
Идти к Божьему Озеру следует нагим – таким, каким родился. Идти предстоит по гиблым местам. Урок тяжелый, и трудно сказать, что от чего зависеть будет.
Шалый плавал и размышлял, не замечая холодности воды. Озеро было достаточно большое, чтобы почувствовать «сгон» – слой теплой воды сорвало грозой – шпарило ключами. Из-за ключей вода завсегда была холодной, но верхний слой летом на метр-полтора прогревался – если не подныривать, да ноги вниз не опускать, плавать можно вполне сносно. Чуть поглубже, и уже жалило, схватывало, дых «заходился», и создавалось впечатление, будто обхватывала, сдавливала тело огромная холоднющая рука.
Поплаваешь - поверишь в бога, что здесь закопан!
Но, если верить всему, что говорит … - мозги набекрень станут.
Богов, мол, что вшей на собаке! Да и сами вши – те же самые боги для более мелких существ, как и для собаки бог – ее хозяин. Но она не осознает это в полную меру разума, ведь как только начнет сие осознавать, так и сомневаться в этом… тотчас же перестанет быть собакой. И не смотри, что готова была кусить руку бога, когда тот намеривался вырвать у нее кость – законную добычу – ибо мысли ее в тот момент лишь о кости. Не об том это. Вот и люди – те же собаки – забывают долю бога, когда приходит время делить, то, что добыто, и мысли их только о своей части добычи…
конец Пролога
далее см. файлы:
"Рок - большое слово",
"Топчи планету",
"Гонконг Неробеева".