Рассказ
Северный голос
(О прекрасная эпоха пейджеров, где ты?)
1.
Бывают сны, которые не дают покоя. Они возвращаются вновь и вновь, на протяжении многих лет, словно требуя, чтобы мы вняли тому, о чем они с таким невероятным упорством пытаются рассказать. Но язык снов мне недоступен и после навязчивого просмотра, я всегда просыпаюсь не в духе. С завидной регулярностью мне снится стылый провинциальный вокзал: обшарпанные стены, задрипанные люди на скамейках, дети замотанные во все вещи, что были в чемоданах, опаздывающий на множество часов поезд и гнусавый голос в динамике. Ужасно холодно, а поезда все нет и нет, и постепенно создается ощущение, что кроме этого занюханного места на земле вообще больше ничего нет , а поезд, который все с таким нетерпением ждут – всего лишь миф, массовая галлюцинация. Да и я здесь– уже не взрослая женщина, работник солидной фирмы, а семнадцатилетняя девчонка, которая уезжает с Юга на Север, чтобы отморозить там все органы чувств и никогда больше не вернуться обратно.
С трудом встав с кровати, я пытаюсь вернуться в то состояние «каменной стены» в котором меня привыкли видеть окружающие. Но все валится из рук, и я злобно вытряхиваю в мусорник забитую до отказа пепельницу мужа и пинаю в зад ни в чем неповинную, но попавшуюся так некстати, собаку. Как всегда, выкипает этот чертов кофе и, окончательно выведенная из себя, я еду в офис пейджинговой компании, где вот уже как три года работаю городским ухом, то бишь оператором.
Если представить себе Город в качестве живого существа, то я сижу аккурат в его голове, где-то на уровне барабанных перепонок. Я – городской слуховой аппарат, виртуальный протез, в который ежедневно и еженощно вливаются просьбы, угрозы, признания и мольбы, шутки и пошлости. Мой график один-через три: я работаю сутки, после чего на три дня впадаю в спячку. И все вроде бы ничего, но проблема в том, что я слишком много думаю, в то время как городскому уху по статусу думать не положено вовсе. Несмотря на то, что прошло уже немало времени с тех пор как меня, по большому блату, воткнули на это место, работа оператора для меня все еще в новинку. Совершенно того не желая, я фильтрую в голове каждый звонок. Я слушаю женские томные, мужские злые, детские писклявые и старческие дребезжащие голоса и мой мозг забит ими до отказа. Это голоса Северного Города и, если их суммировать, то он предстанет перед нами в двух лицах. С одной стороны – это жирный, перекормленный Робин Бобин Барабек, который все время требует, чтобы ему купили хлеба-булки-молока , памперсы-прокладки-сосиски, сыра-масла-огурцов, отключили утюги, не забыли позвонить, вернули деньги, не опоздали на встречу и т. д. Он так много жрет, что, наверное, скоро лопнет. Он много работает, потом пьет с друзьями пиво и идет домой спать.
С другой стороны Город - беззащитный ребенок. Он много плачет, нервничает и суетится. Он обижается на ерунду и радуется хорошим новостям. Он любит маму и еще кого-нибудь. Он боится, что однажды все это кончится. Он волнуется по пустякам, и это - самое беспокойное место на планете.
Вот т сегодня не успела я прийти, как начались звонки: «Обязательно купи два кило сливочного масла на ужин» ; «Марк, сволочь отдай деньги», «Маша, привези расческу в больницу, а то вши поползут по кровати», «Папа позвони домой. Не могу найти опилки от хомяка», «Ленчик, купи винца и мяска» … И бесконечные просьбы «позвони мне, позвони». По весне Город влюбляется , ненадолго превращаясь из Робина –Бобина в пылкого любовника. Это моя самая любимая пора, поэтому я с удовольствием строчу по клавишам послания для «любимых зайчиков-пусиков-кусиков – барабусиков» В моей жизни так мало любви, что приятно соприкасаться хотя бы с чужой, пусть даже подслушивая в замочную скважину. Городские страсти проходят через мои уши, мозги и сгорбленный от долгого сидения за компьютером костяк позвоночника, вызывая приятное волнение. Он ее любит, а она выходит за другого. Она беременна, а он не хочет. Он опаздывает на свадьбу. На мосту пробки. Не забудь одеть черный платок на похороны.
А потом Город снова начинает жрать (купи яйца, сыра, колбасы, сладкие бублики и ананасы, и корову и быка и кривого мясника) и материться как сапожник.
Иногда я с завистью смотрю на девчонок, чьи мозги заняты шефом или другими мужчинами, а посему рабочая информация в них совершенно не задерживается. Молотя кончиками пальцев по кнопкам , я внушаю себе, что моя голова – всего лишь машина, аппарат для чужих слов, требований и желаний, мои уши и пальцы – это не более, чем передатчики информации. Но тут же звонит какой-нибудь тип с осипшим от перепоя голосом, и начинает вопить: Короче так, мамзель, диктую: Если ты, (незынзур выр.) завтра не вернешь бабки (незынзур выр.), то я тебя (незынзур выр.) смешаю с (незынзур выр.) И засуну тебе (незынзур выр.) в твою (незынзур выр.) (незынзур выр.)
Дело в том, что матерные выражения в пейджинговых сообщениях недозволительны, поэтому мы должны тщательно отслеживать непечатные слова, а подчас и целые фразы, дабы заменять их на нейтральное «незынзур. выр.» Зато, когда я прихожу домой, то в моей голове регулярно проскакивают такие «незынзурвыры» как будто я работаю не в престижной конторе, а в подсобке у грузчиков. Парадокс заключается в том, что, несмотря на безумную неразбериху в моей голове, я никогда не смогу добровольно бросить эту работу. Я срослась с городским телом, стала его органом, избавиться от которого можно только методом жестокой, без наркоза, ампутацией. Но я же не Ван Гог, чтобы резать собственное ухо…
В конторе Машка, позевывая, сворачивает вещи и сдает мне «вахту». Я с тоской гляжу ей вслед . Среди девиц, работающих здесь, я кажусь себе старой калошей, хотя многие утверждают, что я еще «ничего». Даже сам шеф-американец пару раз пытался ко мне приставать. Впрочем, этот мерзкий Анкл Бенц, как я его называю, не пропустил здесь ни одной юбки. Ходит слух ( который скорее всего он сам и распустил), что ему нужна русская жена. Якобы он, в связи с успешной работой компании, решил окончательно перебраться в Россию. А так как эта версия вскоре размножилась, раздулась и обросла сведениями о денежных счетах «хозяина», то теперь ему нет необходимости прикладывать хоть какие-то усилия, чтобы заманить этих бабочек-красоток к себе в койку, на водяной матрас. Даже не поворачивая головы, я вижу как они автоматически долбят клавиши, принимают сообщения , а в глазах у каждой мечтательно светится по пол сотни звезд с пестрого американского флага. Что касается меня, то сэр Николас мало трогает мое воображение, отчего довести работу до автоматизма никак не удается .
На мгновение ночные страхи опять накатают на меня и, убрав палец с кнопки, которую надо нажимать, как только поступит звонок (иначе нажмут другие и заработают на этом свой процент), я застывшим взглядом смотрю на подергивающиеся строчки на экране монитора. Они выстроены лесенкой, из которой складываются чьи-то жизни и взаимоотношения. Есть там с десяток и моих изломанных ступеней. Много лет назад я уехала из маленького южного городка, чтобы штурмовать Северный Олимп. Но Город меня невзлюбил в одночасье – слишком горячая кровь в жилах мешала нормальному течению жизни. Если бы я умела делать вид, что меня, как большинство моих пейджировских абонентов, волнует только хлеб насущный, то вошла бы в городские ворота без проблем. Но по молодости говоришь то, что думаешь, думаешь то, что чувствуешь, а чувствуешь то, что жжет изнутри, поэтому призрачные двери ледяного дворца захлопнулись передо мной, так и не успев раскрыться. За десять лет у меня практически не появилось друзей (в том широком смысле, который подразумевается на Юге, когда друзья – это больше чем родственники), а с мужем мы зажили долго и счастливо, проплывая по огромной квартире , как рыбы в аквариуме, практически не пересекаясь. Мой муж из аборигенов – настоящий горожанин с холодным сердцем и здравым рассудком. Подруги по общежитию плакали от зависти : найти местного, с отдельной квартирой, да еще и бизнесмена – предел всех желаний. Но за десять лет совместной жизни я поняла, что мы находимся по разные стороны городских ворот. Муж - человек, который гуляет сам по себе. Мама, изредка приезжая к нам, до сих пор тяготится его присутствием потому, что он умудряется быть и не быть рядом одновременно. Я к этому привыкла, но окружающие в таких случаях начинают чувствовать себя дискомфортно - как если бы рядом нахально шастало Кентервильское привидение, не обращая на вас ни капли внимания. Долгие годы мама пела песню о том, что мне нужно срочно подыскивать другой, альтернативный вариант супруга и успокоилась лишь три года назад, когда наткнулась на мой пустой взгляд. Со временем я все чаще ловила себя на мысли, что постепенно становлюсь такой же как муж – вещь в себе. Люди вокруг, включая мою маму, больше не вызывают у меня не только симпатии, но и желания вообще как-то с ними взаимодействовать. Я думаю, что работа в пейджинговой компании привлекла меня именно тем, что не нужно общаться с Городом напрямую, смотреть ему в глаза и соприкасаться с мирком, который мне совершенно чужд и неинтересен. Я люблю все эти кнопочки и дисплеи, потому что они напрочь отгораживают меня от других жильцов. Мать кричит, что муж сделал из меня урода, что они совсем по другому меня воспитывали, но я не слышу ничего из того, что она говорит. Я осталась у дверей в Северный Города, примерзла к ним и заснула, как девочка со спичками – ни там, ни тут.
«Здравствуйте, вас приветствует пейджинговая компания «Суперлинг»!
В трубке молчание. «Говорите, вас слушают» – раздраженно гавкаю я, потом что еще только час ночи, а я уже безумно устала.
«Скажите, сегодня можно с вами поговорить?» – вдруг раздается приятный мужской голос.
Я узнаю своего поклонника, если, конечно, у городского уха могут быть поклонники (чуть не сказала уха-жеры). Он звонит мне иногда просто так, от нечего делать. Знает мой голос и может трезвонить хоть миллион раз, до тех пор пока я не нажму заветную кнопку соединения. Говорит, что ваяет ангела, а я – его Муза
Мимо, расточая аромат дорогого одеколона , проплывает сэр Николас, и я вмиг становлюсь серьезной.
- Я могу только принимать сообщения
- Но вы ведь не бездушная машина, давайте немного поговорим.
- О чем?
- О жизни
- Она меня не интересует
- Меня тоже, давайте встретимся после работы. Вы когда заканчиваете?
- В пять утра. Но…
- Я буду ждать вас у выхода.
- А как вы меня узнаете?
- Женщину, которую не интересует жизнь, узнать не сложно.
Я уставилась в монитор, судорожно соображая, что именно произошло. С какой стати я согласилась встретиться с незнакомым мужчиной в то время, когда даже птицы еще не проснулись? Но было в его голосе что-то такое, давно забытое, словно из прошлой жизни. Ласковый тембр, от которого мое ухо начало ныть и болеть.
2.
Он стоял на мраморных ступеньках – симпатичный мужчина лет 35-ти. Увидев меня, сразу подал руку, чтобы помочь спуститься. Была ранняя весна и любые перемещения по ступенькам грозили переломами конечностей.
«Пойдемте» - тихо сказал он, и я пошла, ориентируясь на звук его речи, такой непривычно ласковой и живой. Голоса – это моя стихия, я ориентируюсь в ней с закрытыми глазами. Все повторяют единожды сказанную глупость о том, что душа человека в его глазах, тогда как на самом деле душа – это голос. По нему можно определить практически все, даже будущее, поэтому я без сомнения последовала за незнакомцем.
Держась за руки, мы шли по сумеречным улицам центра, и мерцающие фонари то и дело выхватывали из темноты красоту Города – барельефные фасады домов, маленькие сказочные башенки с заточенными навек принцессами, купола церквей и крышу Мечети цвета индиго. В темноте она казалось ярким куском южного неба , которое, как и я, оказалось здесь совершенно случайно.
Мы шли и просто разговаривали о том, о сем. Мой спутник оказался реставратором Крепости, точнее ее высоченного шпиля.
- Хотите, я покажу вам Город?
- Я не люблю его
- Как можно не любить того, кого ты даже не знаешь?
Началось великое восхождение. Пару раз моя нога проваливалась в зазоры между досками и, казалось, что пройдет вечность, пока мы доползем по лесам до самого верха. В голове гудело, как после ныряния на большую глубину. Я присела на деревянную ступеньку, чтобы набраться сил.
«Пойдем, я покажу тебе что-то» – сказал он и исчез в низком проеме башни. Я заглянула туда и обомлела – на полу лежал ангел, снятый со шпиля.
«Я почти уже собрал его – словно извиняясь, сказал реставратор, - остались только крылья.» Крылья стояли в углу и , смахнув с них пыль, я прижалась к ним всем телом.
«Осторожно, испачкаешься. Пойдем, лучше посмотрим на Город», - оторвал он меня от ангела и, обняв, потащил на самый верх, на временно пустующий шпиль.
Из-за крыши Собора появилось солнце и осветило Другой Город. Это был вовсе не то серое, невзрачное, вечно жующее голодное существо, каким я знала его по работе. Это было сердце ангела, которое билось, сверкало и, главное, любило меня. Оказывается, все эти годы я пыталась что-то услышать, понять и проанализировать, в то время как нужно было просто открыть глаза. Много лет я была городским ухом, которое ни разу не слышало биения собственного сердца.