Погода была более чем удачная, тем более для такого дела. Солнце светило ярко, и помимо своего блеска в небе, отражалось многотысячными пятнышками в разбитых бутылочных стеклах, лежащих на асфальте Бог весть сколько, а точнее две недели и три дня, с тех пор, как умер дворник Матвеев. Так же, в небе находилась полупрозрачная луна, очень полупрозрачного желто-белого цвета. Между кустов бегал пес, и изредко поглядывая по сторонам, тявкал. Собаке было невдомек, что его жизнь так и пройдет на этом дворе, и кончится сдесь же, в арке, например, после очередного ночного побоища с соседними дворовыми псами, закончится в страшных мучениях, особенно когда обессилевшее тело начнут поедать вездесущие крысы. Возле помойки роились недолгожительные мухи, звеня невидимыми крыльями, и, нервируя кота, который в побеге от этого самого барбоса, скрылся в мусорном контейнере и неожиданно для себя нашел завтрак, и вчерашний несвершённый обед и ужин. Так же во дворе сидела бабулька, казалось, что она живет там же, на этой самой лавочке, потому что кроме как там, более ее видеть нигде не приходилось, а сдесь она была всегда.
Было тепло. Молодой человек вышел из подъезда, потрогал голову дрожащей рукой, и двинулся в сторону Коровинского шоссе. Он предвидел дневную жару и зашагал быстрее. В его голове мысли быстро сменяли одна другую, и он не успевал сосредоточиться на одной из них, это своеобразно радовало. Радовало хотя бы то, что мысли были вообще. Вчерашний день вспоминался с трудом, но то, что помнилось носило характер сугубо отвратительный и мерзкий. Было неприятно вспоминать себя, очень неприятно. “Ну да ничего – вертелось в голове – ничего!!!”.
Он прошел добрых две с половиной автобусно-тролейбусных остановки (денег на проезд не было) и остановился. Впереди в двадцати шагах стоял мелиционер. Необходимо было не привликать внимания, чтобы не возникало вопросов, и он как-бы невзначай свернул за угол дома 6/6 корп.6.. Соответственно в связи с этим маневром пришлось делать крюк, теряя драгоценные минуты. Минуты действительно терялись, их было неописуемо жаль, но конспирация должна была быть неотьемлемой частью дела.
Дом был большой. Длиной в восемь подьездов, не стандартный в тринадцать этажей. Свернув за него, он сменил шаг на легкую трусцу и, сделав несколько десятков шагов, ужасно запыхался и почувствовал, как виски сдавила головная, отвратная и ненужная, особенно сейчас, боль. Он остановился, схватив руками голову. Виски пульсировали. Еще утром он, незаметно для себя, избавился от этой самой боли, но она снова его настигла.
Он знал, что в конце дома его ждет спасение, что если бы не этот мент, то он уже растопился бы в чувствах, которые предвкушал с самого раннего утра, даже можно сказать со вчерашнего вечера (как не хотелось, а все же пришлось о нем вспомнить). Тогда еще он знал, как все сегодня будет, за небольшим исключением в виде городского блюстителя (или блюдителя) порядка, где все это будет, и главное зачем. Но головная боль – это было что-то. Виски стучали на долю секунды позднее биения сердца и заставляли мелко вздрагивать при каждом его ударе, руки предавали и трепетали в три раза чаще, чем билось сердце. Картина была ужасная: молодой человек, лет восемнадцати на вид, на самом деле двадцати одного, стоял возле дома тяжело дыша, с дрожащими руками, пытаясь зажечь спичку (их в коробке оказалось три), прикурить мокрую сигарету (последнюю) . Предательские руки уронили ее, а денег на другие соответственно не было. Деньги были только для дела. “Ну да ничего” - мелькало в голове, скоро, совсем скоро я освобожусь от всего этого и буду свободен, волен и резв.
Прошло секунд тридцать и он, сломав последнюю спичку дрожащими руками, пошел дальше, злой и с больной головой. Вот последний подъезд проклятого дома (хотя дом тут наверное непричем – проклятый мент). Спасение ждало за углом и шагов десять в обратном направлении. Там, там…
Вот она заветная дверь.
Куда, как не сюда приходил он в который раз, как ночью, так и днем, как радостный, так и грустный, как в осенний листопад, так и в пургу и погожее майское утро. Помнится, был случай, когда очень было нужно, и он в половину пятого утра прибежал бегом именно сюда, а тут как на зло санитарн…(не знаю, как может быть санитарный день, пусть будет санитарная ночь). И он, маявшийся от предположения - каково будет ему по возвращению назад, все-таки решился и полез на второй этаж, по водосточной трубе, как раз к окну, где жила продавщица. Что потом было…
Но не стоит заглядывать назад, потому что картина предшествующая, думаю, более вас интересует и по этому…
Входя, он ощутил дыхание помещения, не по-летнему прохладного, спасительного, желанного. Пахло советской плесенью и сыростью, горячим хлебом и прокисшим молоком. Все это покрывалось дымом от вечно тлеющей, в зубах грузчика Петровича, папиросы.
Он быстро, еще из дверей осмотрел … прилавок и увидел то, зачем пришел. На самой высокой полке, где-то в углу, темном и непримечательном стояла она. Темно-зеленая пыльная бутыль с напитком, название которому “Портвейн”. Она стояла в одиночестве, от этого стало тесно в душе и заорал на весь магазин продавщице: “- Неужели последняя???”
Но продавщица ответить ему ничего не успела, потому, что за миг до этого громкого крика мужчина, стоявший в очереди первым, выбил чек на именованый ранее товар.
Следующие действия случились буквально за секунду: оцепенение нашего героя, продавщица толкающая табурет к полке на которой…, покупатель, выбивший чек, жадно смотрел на полку на котрой…грузчик, куривший, глатал слюни и облизывал сухие, треснувшие губы, устремив свой взгляд на продавщицу залезающую на табурет, движениями своими обнажающую некрасивые волосатые ноги самой себя… Всё смешалось и всё объединилось на один миг.
Что потом? Потом все. Качнувшаяся ножка табурета, короткий - “ойк” продавщицы, слетевшей с мебели, вздох посетителей, переросший в смех молодежи и причетания старушек, обморок нашего героя…
Он очнулся неизвесно через какое время (и после недолгих оглядований по сторонам), и в каком месте. Вверху вроде бы висел потолок со всеми положенными атрибутами, паутиной, желтым пятном в углу и т.д.. Больной мозг пошутил: “Хорошо, когда есть крыша над головой…”. Да уж.
В потолке узнавались особые приметы, но признать, что это был его потолок, мозг отказывался. Во-первых, как я здесь оказался, то есть дома, во-вторых почему голова до сих пор не прошла, в третьих который час. Последнее почему-то не вписывалось в первые два, и он решил узнать, который действительно час. Он с тяжестью в движениях поднял голову, осмотрелся. Квартира действительно была его, такая же какой он оставил ее утром. Посмотрел на часы, вспомнил о невыполненном деле и резким движением залез в карман протертых на колянях джинсов. Отлегло – деньги были на месте в целости и сохранности. Он медленным, неуверенным шагом прошел на кухню и взял в руки сигарету. “Последняя…” – мелькнуло в голове, и тутже он встал, как вкопанный и выпучил глаза. “Дежа вю какое-то, мать его” – только и успел сказать он, как вдруг в голову пришла гениальная мысль – всё, что было, подумалось ему, было во сне!!!
Ай да природа, он не мог описать словами реальность сна, чувства, при виде разбитого пузыря, муть в глазах, перед обмороком, страх перед ментом, который мешал пройти и т.д.. Вот это да!
Но тут природа напомнила о себе еще раз, с менее приятной стороны. Голова, несильно так, заболела. Он решил, что без дела тут не обойтись, и, причем никак. Он собрался уже было выйти, но вспомнв о сигарете, вернулся на кухню прихватив еще и спички.
По лестнице шел молча, мысли путались в голове, сменяя одна другую. Из подъезда вышел ничуть не уставшим, и голова вроде забыла, что положено болеть. Во дворе кипела жизь. Мухи, кошка, бабуська – все эта скрашивало повседневную головную боль. Погода была более чем удачная, тем более для такого дела. Солнце светило ярко, и он предвидев дневную жару зашагал быстрее. Хотелось скорее прибыть к месту и вернуться домой. Там прохлада вечная, окна пятого этажа выходят на двор, а там столетние тополя, сохраняют тень в течении всего дня. Только там можно было с увереностью сказать о том, что мир прекрасен.
В связи со “сном” в голову лезло черти-что. “Мистика” - говорил внутренний голос. “Ерунда, чушь, бред, обычное совпадение” – не подчинялся ему здравый смысл (если в такой голове он мог быть). Прошел пешком две автобусно-троллейбусные остановки и вот чудеса - в двадцати шагах стоял мент! “Если бы я во сне запомнил его лицо, то наверняка узнал бы его сейчас”. И действительно мент стоял и делал точно такие же движения, как совсем недавно, или очень давно. Он свернул за дом, зная, что придется делать крюк, но сейчас было не до этого. Руки тряслись, виски пульсировали, дышалось тяжко и он вспомнил о сигарете. Дрожащими руками, он залез в карман шелковой рубашки достал ее, и она, как живая выпрыгнула и при этом неприменно в лужу, которых было в обилии этого тенистого двора, особенно после вчерашнего дневного дождя (или позавчерашнего, кто теперь знает). Прикурить мокрую сигарету не удалось, потому что спички ломались в живых нервных пальцах, и последняя не была исключением.
Быстрым шагом он дошел до магазина, портвейн был, и это успокоило его, потому что страшные предположения о правде сна не желали уходить. Он, дождавшись очереди, поравнялся с продавщицей, но та взглянула на него, из-за своей стороны прилавка, с каким-то странным намеком в голубых раскосых глазах.
- Как самочуствие? Как голова, после падения?
- ??? Какого падения и какое вам дело до моего здоровья?
- Ну, как же? – с обидным тоном проговорила она, ты давеча тут…
Но остальных слов он уже не слышал. Весь, моментально покрывшись мурашками, он вытер рукавом со лба пот, и трясущаяся рука неведомой силой потянулась к затылку и начала мять мокрые, слипшиеся волосы. Когда он поднес руку к глазам, голова закружилась, и он затрясся, – рука была в полузапекшейся крови…
***
Очнувшись, он без особых размышлений о прошедшем залез рукой в карман – деньги целы, быстро встал, преодалев легкое головокружение, прошел на кухню. На столе лежала сигарета, он нервно схватил ее, взял рядом лежащий коробок, открыл. В коробке лежало три спички…