Новогодняя елочка
31 декабря я, как обычно, пришел в наш читальный зал в девять часов вечера, за час до закрытия, посмотреть свежие газеты и журналы. Подойдя к столику выдачи, я вынужден был задрать голову, так как моего обычного вскида не хватило, чтобы рассмотреть лик новой белобровой красавицы. В зале никого, как обычно не было. Я ласково попросил свежие подшивки пятнадцати центральных газет. Когда она принесла их, держа на весу пудовую упаковку, я, встав на цыпочки, дружески пожал ее грудь. Грудь ее не напоминала ни гранат ни круг свежего сыра. Скорее она походила на взбитые сливки или подтаявшее мороженное.
Это мне понравилось. Я товарищески отвел ее дрожащие руки с подшивками.
- Сегодня Новый Год, - сказал я. - Почему ты не нарядна?
- Мне некуда идти, - ответила она. - Наша группа меня не пригласила. А в общежитие сегодня лучше не ходить. Переночую здесь, с каталогом поработаю.
- Хочешь быть ёлочкой-тоненькой иголочкой? - спросил я.
- Ёлочкой? - улыбнулась она. - Конечно, хочу.
Я уже устал задирать голову и, поднявшись на цыпочки, снова подбадривающе пожал её почти несуществующую грудь.
- Идем ко мне, - предложил я. - Тебе будут рады. Во всяком случае, я.
Она смущенно, но мило улыбнулась и согласилась.
И вот мы идем по тесному лесу ко мне домой. Я, ростом, м-м-м, метр семьдесят пять, и она, ростом два пятнадцать. («Вообще-то я два-двадцать, но пять сантиметров я скрываю»).
Я шёл и думал, как удачно всё складывается. Как истинный вегетарианец и лесолюб, я не позволял приносить в свою квартиру срубленные ёлки. Встречать же Новый год в лесу было нельзя из-за Бухвалова: там темно и трудно читать Маркса. Из-за Бухвалова нам грозила опасность в третий раз встретить Новый Год в безъёлочном состоянии.
И вот - Олечка-Ёлочка. Она, как выяснилось, училась на первом курсе нашего института три месяца, закончив десятый класс в одной из районных школ. Я решил привести ее домой. Марксист Бухвалов, думал я, поворчит и перестанет. Славка вообще изойдет от радости и выгонит, быть может, хоть на одну ночь окончательно прописавшихся в моей квартире девиц. А Косте эта девочка откроет еще одну грань нашего сложного мира. Про Пломбира я вообще не думал.
– ...а чтобы не брать деньги у мамы, я подрабатываю в библиотеке в отделе выдачи книг, - тоненько говорила она.
У меня в квартире все было готово к скучной пьянке за столом. Славка привычно пыхтел в маленькой комнате со своими девочками. Костя бренчал на гитаре, пытаясь переложить мои стихи на музыку Розенбаума. Бухвалов, надувшись, как жук, читал третий том «Капитала»...
Дверь, бесшумно впустившая нас, так же бесшумно закрылась, и мы предстали перед ошарашенными «зрителями».
- С-с-снегурочка! - изумленно выпалил Костя, восторженно глядя на белую от снега Олю. Меня он, похоже, не заметил.
- Новогодняя ёлочка! - строго поправил я. - К наряжанию ёлки... Готовсь!!!
Все засуетились. Даже Славкины девочки вынуждены были включиться в общее дело.
Олю схватили на руки и поволокли на табурет, стоявший в красном углу моей комнаты. Замерев от счастья, Оленька стояла, позволяя себя раздевать совершенно безропотно. Могла ли она даже мечтать о том, что ее будет кто-то раздевать? Да еще в квартире единственного на четыре соседние области настоящего литератора!!! Марксист Бухвалов, путаясь в одежде, бормотал что-то о неполном соответствии происходящего изложенному в «Критике Готской программы».
Через три минуты Олечка стояла на табурете совершенно свободная от всех одежд, но покрытая тонким слоем гусиной кожи.
- Ничего, ёлочка, отогреешься, - сказал я ласково. - А теперь - за стол!!!
Все радостно уселись за стол, который мастерски - отдадим им должное - накрыли Славкины девочки. Начался праздничный ужин. Все радостно поглядывали на позеленевшую от холода Олечку-Елочку. Выпив и закусив, мы потянулись к первому и второму, но я вернул друзьям присутствие духа и совести:
- Что же вы, господа, полагаете, что Елочка так и будет стоять ненаряженная? Через двадцать минут Новый Год, а у нас ёлочка голенькая!
Зашумев, все высыпали из-за стола. Я украшал елочку до пупка. Косте, как самому младшему, дали украшать грудь. Марксисту Бухвалову мы отдали ноги. Славке с девочками поручили оборотную часть Оленька, и Пломбиру достались лицо и шея.
Ничего Пломбирыч, конечно же, не украсил. Он обцеловал лицо безропотной ёлочки, да еще дважды сверзился вниз с подставленного табурета. Я же обработал Оленьку всласть: от пальчиков до пупка она выглядела, как куколка. Сзади, оттеснив Славку, пыхтел Бухвалов...
У соседей забили куранты, Пломбир в третий раз слетел с табурета, и все разом повалили за стол.
- Танцуй, Елочка! - закричали мы хором.
Счастливая Елочка поднялась на цыпочки и, вся изрисованная, шевеля как рыбка плавниками, хвоей, с кое-где подвешанными игрушками, медленно закружилась на табурете. Все были счастливы: я, Оля, Слаффка, девицы, Костя, Пломбир и даже вечный марксист Бухвалов.
Елочка танцевала и кружилась всю ночь. По очереди с ней танцевали то я, то Бухвалов. Больше я никого не пускал. Зато, когда Косте пришлось устраиваться на балконе - все остальные места были занять,- я великодушно разрешил ему взять с собой новогоднюю Ёлочку.
К утру они, по-моему, совсем не замерзли.
Это был самый лучший Новый Год в моей жизни.
(1994)