Автор всецело против употребления психоактивных веществ и хотел бы подчеркнуть: данный текст ни в коей мере не призывает кого-либо к обретению наркотического опыта. И инструкций по изготовлению и путям приобретения запрещенных веществ книга также не содержит. Наркозависимость разрушает человека душевно и физически, и весь сюжет романа наполнен печальным пониманием этого факта.
Всё будет так,
Как быть должно.
Всё будет так -
Здесь каждому своё,
Ведь так сказал джа.
Твой новый день
Начнётся с того, что
Заперта дверь, и ты живёшь высоко -
Не грусти:
Ведь открыто окно.
Пусть это ложь,
Пусть это зло,
Но так было всегда -
Здесь каждому своё.
Так сказал джа.
Олди, Комитет Охраны Тепла, "Jedem das seine".
Книга посвящается всем моим друзьям и подругам, вне зависимости от степени их причастности к событиям, нашедшим отражение в этом романе.
Промедление смерти подобно.
(В.И.Ленин)
Для бешеной собаки сто вёрст - не крюк.
(Народная мудрость)
ГЛАВА 1. Вот так и живем.
Я проснулся в восемь утра, хотя сегодня воскресенье. Вчера я на всякий случай попросил родителей разбудить меня в восемь, однако будить меня не потребовалось. Да я и сам еще вчера знал, что спать этой ночью буду чутко и беспокойно в предвкушении грядущего дня, и уж никак не просплю.
Что меня заставило встать так рано в выходной день? На то есть причины, уважаемый читатель. Значит так. В девять часов я встречаюсь с Олегом, и мы с ним едем покупать компот. Банку планируем взять на вокзале. Варить будем на лестничной клетке в подъезде у товарища A. Там же проставимся, и я поеду в Бутово, на другой конец Москвы, на день рожденья к другу. Как видите, дел хватает.
Мысли обо всем этом так и пляшут в моей голове. Завтракаю только потому, что надо. Куски пищи с трудом пролезают в горло и как будто не хотят спокойно укладываться в желудок. Меня ещё со вчерашнего вечера, с момента достижения договорённости по поводу сегодняшней мутки, одолевает мандраж...
О, тощие адепты химических божеств, вы ведь знаете, о чём я толкую? Болезненное напряжение всего организма, каждой его клеточки в ожидании вмазки. Зол на весь мир: кажется, что всё, всё в этом ебучем мире создано лишь для того, чтобы заставить меня ждать и мучиться этим ожиданием. До цели еще так далеко: надо купить банку, химию, сварить, проставиться... Уйма, бездна ненавистного времени. Меня в такие моменты просто становится меньше, чем есть на самом деле. Допиваю чай, одеваюсь. Серая водолазка, черные джинсы, высокие ботинки Getta grip со стальным стаканом, безумного покроя пальто цвета кофе с молоком. Я взял с собой свои немногочисленные денюжки - они составят мой взнос в фонд помощи московским барыгам. Плюс баяны купить, бензин, фурик и прочие мелкие предметы быта.
На улице сыро, туманно и пасмурно. На календаре 11 октября 1998 года. В природе будто испортилось освещение, и все погружено в слякотный серый полумрак. Вокруг застыли нестройные ряды таких же серых девятиэтажек. В их ячеистых внутренностях теплятся чьи-то жизни, но мне нет до них никакого дела. Деревья стоят мокрые и черные, вознеся к небу свои голые руки. Деревья притворяются мертвыми, как и всё кругом. Всё на свете выглядит усталым, как будто существует, лишь подчиняясь чьей-то недоброй воле. Я уж не говорю про людей, про прохожих, почему-то встречающихся на моем пути в девятом часу утра в воскресенье. На них вовсе лучше не смотреть.
А я и не смотрю на них. Я предпочитаю им неодушевленную природу. Но всё равно отчетливо понимаю, что вокруг меня нет ни малейшей зацепки, ни малейшей причины не сделать этого в очередной раз. Природа тихо и сдержанно ждет зимы. А я ничего не жду. Я уже давно не способен ждать. Я подхожу к подъезду Олега и начинаю его ждать. Он, как всегда, опаздывает.
Но вот из окна на пятом этаже раздается крик:
– Паша, я уже выхожу!
Еще минут через десять Олег и в самом деле вылетает из подъезда маленьким угловатым пятном. Следует хорошенько описать вам этого типа. Как-никак, это одна из ключевых фигур в моем повествовании. Представьте себе девятнадцатилетнего субъекта невысокого роста и абсолютно худого – кажется, будто Создатель, выделывая это тело, просто натянул кожаный мешок на костяной каркас, кое-где скудно дополнив эту скульптуру прожилками сушеного как у воблы мяса. Черты его лица заострены, словно у хищной птицы. Подбородок выдается вниз острым треугольником, скулы гротескно торчат, напоминая жабры. На щеках мясо не водится, они скорее впалые, нежели чем выпуклые. Всё немногочисленное мясо на этом лице сосредоточено на пухленьких губах, а также на носу, который не в пример другим частям лица выглядит массивным. Глаза небольшие, серые, снабжены крупными круглыми очками в тонкой металлической оправе. Размер зрачка сильно варьирует в зависимости от жизненных обстоятельств. Волосы коротко подстрижены и выкрашены черной краской. Олег внешне напоминает Обрубка (Spud) – персонажа Trainspotting.
Стиль одежды Олега: в основном это приглушенные пастельные тона. Любит носить обтягивающие шмотки, что еще более подчеркивает его худобу. Неизменно обут в Dr.Martens. Облегающие чёрные атласные брючки, эфемерная «бумажная» курточка, сумка через плечо на длиннющем ремне. Мальчик, читающий «Птюч». В его манере одеваться переплетаются стремление к респектабельности и тяга к декадансу и богемности.
Вспоминается один показательный эпизод. Олег, прогуливаясь как-то раз по улице в нашем районе и будучи притом совершенно трезв, был остановлен и обыскан первым же проезжавшим мимо милицейским патрулем. Труженики резиновой дубинки при обыске обнаружили у него какие-то компоненты, доставили его в отделение, посмотрели вены и повезли в наш ближайший 11-ый наркодиспансер на экспертизу; по дороге он откупился от милиционеров ста рублями и был таков. И, по-моему, нет ничего странного в том, что сотрудникам правопорядка показался подозрительным этот молодой человек: дело в том, что в его внешности есть нечто, напрямую ассоциирующееся у людей с образом торчка, с плакатно-киношно-литературным портретом наркомана. Он даже в трезвом состоянии выглядит странновато. Вполне допускаю, что и я зачастую смотрюсь не намного презентабельнее, но обо мне позже.
Сначала разберёмся с Олегом. Что он за человек? Большой ребенок. Его главные недостатки – это какой-то беззаботный инфантилизм, рассеянность, расхлябанность, выражающаяся в забывчивости, необязательности, неспособности собраться, сконцентрироваться, приложить усилие, если в этом нет насущной, неотвратимой и безотлагательной необходимости для него самого. Но если ему что-то действительно нужно, если от этого зависит получение какого-то конкретного удовольствия, если обстоятельства прижимают его в угол, он может просто горы свернуть, превратиться в молниеносного и умелого организатора, способного найти выход из самой провальной ситуации. А потом опять превратиться в ребенка. Вот и сейчас опоздал! Ну куда это годится?
- Почему ты все время опаздываешь? Ты заебал опаздывать! Я жду тебя полчаса! - говорю я Олегу с усталым раздражением в голосе.
- Меня поздно разбудили. Потом я ел, - отвечает Олег с такой улыбкой, как будто я должен быть просто счастлив тому, что он ел.
- Мы проебали электричку, следующая *** знает когда!
- Паша, ну успокойся, успеем.
- Во сколько и где мы встречаемся с Инной?
- В 10 на "Библиотеке имени Ленина" под лестницей.
- Мы уже не будем там в 10.
- Бля, ну подождет, значит.
- Сначала едем на Птичку?
- Да.
- Нам всю химию нужно покупать? И красный, и черный, и…
- Да, всё. В кормушке у А. оставался с прошлого раза компот. Исчез.
- С****или...
- Скорее, просто выкинули.
- Ты уверен, что сегодня будет барыга?
- Мне вчера мужик на рынке сказал, что сегодня она должна сутра подойти.
- Та же девка, у которой тогда брали? Ну помнишь, я еще тогда с тобой ездил...
- Да, да. Она.
- А если её не будет?
- Ну, на Лубянке попробуем взять.
- Банку берём на ***ском вокзале?
- Да.
- Сегодня торговая смена?
- Да.
- Так, я чувствую, я сегодня не успею на день рожденья. Мне ехать к черту на рога.
Олег, как обычно, начинает прикалываться, описывая в красках, как я вмажусь, вальяжно махну над головой ладошкой и никуда не поеду - зачем куда-то ехать, когда и так прёт?
- Заебал ты со своими приколами. Ну ладно, позвоню, скажу, что задержусь.
- Вот! Вот! Молодец! - Олег продолжает меня подъёбывать с глумливым хохотком.
Едем в метро. Беседа то разгорается, то надолго затухает. Говорим короткими рублеными фразами. Тематика беседы – деловая. Правда, иногда перебрасываемся фразами на отвлеченные темы, но очень быстро возвращаемся всё к тому же самому: к болезненному обсуждению того, как мы сегодня замутим. В нас обоих чувствуется неизбывное внутреннее напряжение - у Олега оно проявляется сильнее, чем у меня, и это объяснимо: он ответственен за организацию всего мероприятия. Он собирает со всех участников деньги, производит закупки, он варщик, в конце концов. В общем, он главарь, жрец. Именно поэтому его мандражит сильнее остальных, хотя он этого старается не показывать.
Ещё один эпизод, характеризующий Олегона. Помнится, Игорь (один наш общий знакомый; о нём - позже) рассказывал, как они с Олегом ехали на Птичий рынок закупаться. Игорь по дороге захотел есть и сказал Олегу, что купит себе хот-дог. Тот просто взорвался: "Какой хот-дог?!! Ты что, охуел?!"
Олег не способен себе просто представить, что человеку, едущему мутить винт, может прийти в голову тратить время на нелепую процедуру приобретения и поглощения жратвы. И я его понимаю. Мне бы никакой кусок в горло не полез в столь роковые минуты. "Промедление смерти подобно".
Читатель, а знаешь ли ты, что такое винт? Если нет, то я сильно сомневаюсь, в силах ли ты до конца понять все те душевные порывы и метания, которые я здесь описываю. Все вы, здоровые и добропорядочные, и не подозреваете, что параллельно с легальным и хорошо вам знакомым миром сосуществует другой мир, обитатели которого лишь с разной степенью проворства маскируются под вас, здоровых и добропорядочных. В этом другом мире царят свои особые законы, здесь в ходу другие ценности и даже язык другой. А какие там творятся драмы! Какой неподдельный накал страстей! Какое множество потрясающих по своей самоотверженности и низости поступков совершают обитатели этого царства каждый день! Зачем смотреть по телевидению криминальные сводки и наигранные ток-шоу "на злобу дня"? Ведь столько интересного, столько ужасного, не укладывающегося в границах понимания здравого трезвого рассудка, происходит каждый день под вашим носом! Но вы ничего не видите. Вы не видите того, сколько в Москве наркоманов. А вот я с определенного момента научился вычислять их в толпе. Их больше, чем вы можете себе представить. Иногда мне кажется, что городом правят не государственные мужи, а героин и винт, а дикторы в телевизоре выглядят погрустневшими из-за того, что на Лубянке банки подорожали.
Приехали на станцию «Библиотека им. Ленина». Встречаемся с Инной. Надо пару слов сказать и про нее.
Если бы Олег был девочкой, он был бы Инной. Они просто поразительно похожи внешне: оба низенького росточка, с хрупким, тоненьким, как былинка телосложением, похожи они и прической, и цветом волос, и чертами лица. Похожи они друг на друга и по характеру. Они из одного мира, на них обоих светится приглушённым неоновым светом печать весёлой, озорной и беспощадной болезни химического распада. Инна имеет почти годовой стаж общения с героином – общения эпизодического, без подсадки на систему, а с той поры как солнечным майским днем она познала винт, в нашем полку прибыло. Инна - неглупая и симпатичная девушка. Она занимается живописью, да и вообще относится к разряду людей творческих, понимающих толк в искусстве. Мне всегда было интересно общаться с такими людьми. Правда, нужно сразу оговориться, что под винтом удовольствие можно получать от общения с кем угодно - лишь бы был собеседник, но тем не менее.
У Инны есть подруга Аня. А у Ани сегодня есть какие-то дела, связанные с учебой, и поэтому она должна подъехать на станцию метро "...ская" только часов в 11. Договариваемся не терять времени – основная инициатива исходит от меня, я спешу на день рожденья. Инна поедет на станцию метро встречать Аню, а мы с Олегом тем временем будем делать покупки на рынке. При этом неизвестно, сколько времени мы простоим там в ожидании барыг, и поэтому мы предоставляем Инне сумму в 150 рублей с той целью, чтобы они приобрели на вокзале банку, не тратя попусту времени в ожидании нашего возвращения с компонентами. Договариваемся встретиться всем на метро " ...ская" в центре зала в половине первого.
Садимся в поезд. Болтаем о том, о сём. Не только о винте, но в основном о нём самом. Мы выходим на Лубянке. Инна едет дальше до кольца.
Лубянка... Мекка московских любителей запрещённых и небезопасных веществ. Раньше мы всегда брали банки и компот именно здесь. Но сейчас на Лубянке временно пусто - никакого винтового шевеления не наблюдается уже которую неделю. Такое бывает. И поэтому мы здесь долго не задерживаемся - пересаживаемся на «Кузнецкий мост» и едем дальше по своим делам.
От метро на троллейбусе доезжаем до рынка. Пока едем, напряжение обостряется до предела. Молчим. Иногда перекидываемся фразами типа:
- Олег, ты уверен, что девка с компонентами сегодня подойдет?
- Да. Должна быть.
Или:
- Паша, давай мне свои деньги, у меня на всю химию не хватит - они все уже по пятнашке.
- Сейчас дам... Компоненты ты повезешь ?
- Паш, давай они будут у тебя - ты более солидно выглядишь. До тебя не доебутся. Меня уже хватали... У меня руки палёные.
На рынке многолюдно. Сегодня воскресенье, и толпы охламонов понаехали сюда покупать щенков, морских свинок и рыболовные удилища. Нам удилища ни к чему - мы ловим в мутной воде безвременья совсем другую рыбку, а для этого нам нужны и орудия, и наживки иного рода.
Осматриваемся, встав в уголке недалеко от входа. Блондинки, торгующей компонентами, нет на ее обычном месте. Обходим на всякий случай рынок. Безрезультатно. Возвращаемся на исходную позицию. Начинаем замечать неподалеку стройных "обезжиренных" юношей и девушек с бутылочками воды в руках, нервно оглядывающих рынок: винтовые. Походят, пошарят глазами и исчезнут.
Кто с зажжённой сигаретой на посту зимой и летом? Наш российский винтовой – это тот же часовой!
А напротив стоит группа крепких мужичков - ничем не торгуют, ничего не покупают. Стоят и трепятся друг с дружкой, поглядывая время от времени по сторонам. Это оперА в штатском. Вот это уже немного стрёмно.
Олег подходит к мужику, торгующему деревцами лимона. Он информирует Олега о том, что интересующая нас девушка должна была уже давно подойти – он, мол, и сам ее ждет.
Мы становимся в угол рынка, под навес рядом с палаткой-закусочной и начинаем ждать. Ждем больше часа. Большего мучения сложно придумать. Время от времени грязно материмся, обсуждаем, что делать, если барыга вовсе не придет. Олег нервно курит, я злым застывшим взглядом рассматриваю то место, где должна была бы стоять эта прошмандовка, и где сейчас я вижу только невысокого крепкого хачика, бойко распродающего деревца лимона.
Рядом со мной стоит большая урна. Выбрасывая туда жвачку, вижу внутри что-то странное. Присмотревшись, понимаю, что это маленькие мёртвые черепахи. Десятка два дохлых черепашек. Так и представляю себе продавца, который, досадливо матюгнувшись, вытряхивает в помойку биомусор, считая в голове денежные потери. Гляжу на их бурые панцири, и совсем тоскливо становится на душе.
Когда время начинает близиться к 12 часам, Олег говорит:
- Паша, езжай на «...скую» и ждите меня там с Инной и Аней. Через час я точно буду.
Я покидаю рынок, иду на троллейбусную остановку, покупаю мороженое, сажусь в троллейбус, еду до метро. ****ь! *****! *****! Почему винт отнимает столько драгоценного времени жизни ? Почему для того, чтоб сварить, нужно полдня потратить, потаскаться по всей Москве ?
Ну да ладно, хватит. Без паники. Всегда покупали и варили, купим и сварим и в этот раз. Надо только подождать. Зато потом – приход... А после - как минимум, часов двенадцать стимуляции, когда твоя мысль летает и роится, не зная ни преград, ни отдыха, когда тебе не хочется ни спать, ни есть, ни срать, а только лихорадочно беседовать с кем угодно о чем угодно, отхлебывать чай из чашек, слушать музыку, гулять... Эх, да что там!
Приезжаю на ...скую, нахожу Инну и Аню. Аня очень милая девушка, по характеру значительно более спокойная и молчаливая, чем Инна. От Ани веет какой-то томной аристократической меланхолией, спокойной и светлой умиротворённостью. Они с Инной близкие подруги - вместе учатся в пединституте на Юго-Западной, вместе и развлекаются. Обе – весьма приятные в общении девчонки, чье присутствие изрядно скрашивает наши нелегкие винтовые будни. Они - наши боевые подруги по психоделическому фронту, они такие же, как и мы. В своё время их где-то выудил Денис Р., о котором ещё будет написано в этой книге. Что ж, Дэн всегда обладал даром находить из ниоткуда интересных баб.
Объясняю девушкам невеселую ситуацию с компонентами. Они, в свою очередь, огорчают меня известием о том, что и банки у нас, оказывается, тоже нет! Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что банку вымутить им не удалось - с ними просто не стали разговаривать. Ну что ж, попробую я. Беру деньги и иду на вокзал. Банка должна быть куплена. Во что бы то ни стало. Сегодня. Сейчас.
Результат плачевен: меня посылают на *** точно так же, как Инну с Аней. Видимо, милиция навела здесь шороху, и теперь барыги боятся нарваться на оперов под видом покупателей и продают только людям со знакомой физиономией, кто брал у них неоднократно. Остается ждать Олега - без него ничего не получается.
Томительно тянутся минуты в ожидании приезда нашего компаньона. Тем для разговоров две: сожаление по поводу невозможности купить банку и догадки о том, насколько успешна миссия Олега там, на рынке.
Неожиданно Аня подходит к какой-то девчонке, на вид лет 15-16, здоровается с ней и начинает что-то с нею обсуждать, отведя ее в сторонку. Я вижу, что у Аниной знакомой красные, припухшие от бессонницы веки, характерная мимика и жесты - эта юная леди, без сомнения, знакома с миром психоактивных препаратов не понаслышке. Мы с Инной внимательно наблюдаем за их маневрами. Неизвестная девочка и Аня о чем-то договариваются и прощаются.
- Аня, кто это?
- А, это? Это Маша, я с ней на Лубянке как-то познакомилась. Она обещала банку и всю химию в 3 часа на "Площади революции". Но банка по 180 рублей.
Инна заметно оживляется. Я задумываюсь над тем, что если придется закупаться в 3 часа, то мне, судя по всему, предстоит уехать на день рожденья ни с чем, попросив тормознуть мне куб раствора до завтра. Это крайне обломно психологически, да и винт до завтра может испортиться, потерять свою силу... Сам по себе или не без помощи моих шустрых партнёров... А еще я думаю, не кинут ли нас знакомые этой Маши.
Но тут приезжает Олег. Видно, что он весьма доволен собой. Он взял-таки компот! После долгого и бесполезного ожидания барыги Олег еще раз, более тщательно обшарил рынок и обнаружил другого барыгу. Как он на него вышел - то, надёжа-царь, мне неведомо, но он благополучно прикупил у него всё, что надо и прибыл к нам.
Мы же не можем похвастать успехами: банки нет. Рассказываем Олегу подробности нашего фиаско. Олег удивленно мотает головой, до невозможности выпятив мясистую нижнюю губу. Сколько раз он брал здесь банки, и все проходило гладко. И вот на тебе! Пришла беда, откуда не ждали.
Всей толпой выходим из метро на вокзал. Девушки остаются около входа в метро покурить, а я иду с Олегом, чтобы в случае, если его запалят, он мог перекинуть банку мне. Вот я останавливаюсь, а Олег идет дальше.
Прохаживаюсь вокруг да около, жду. Неужели и Олег не купит? Это было бы уже слишком. Что-то долго он задерживается.
Наконец я вижу Олега. Он подходит ко мне быстрой деловой походкой, сообщая на ходу, что всё отлично, он взял! Тоже не без напряга, однако, взял. Ну, теперь дела у нас пойдут. Всё куплено. Сварим. Жизнь налаживается.
Сияющие, как медные самовары, подходим к метро, радуем подруг доброй вестью и, весело щебеча, с улыбками и задорным молодежным смехом погружаемся в подземную транспортную пучину.
Одобрительно смотрим на Олега: он всё спас. Дважды за этот день парень проявил себя молодцом. Разговор оттаивает, становясь более отвлеченным и разносторонним. Но мандраж не умер, он просто отступил на время перед чувством ликования по поводу удачного завершения всей этой эпопеи с закупками. Впереди еще варка на лестничной клетке - стрёмное, противное занятие, когда нервы натянуты как струны. Но это будет потом.
Приезжаем на Тимирязевскую. Надо купить бензин. Идем пешком вдоль шоссе до ближайшей бензоколонки, предварительно купив бутылочку 0,5 л "Святого источника" без газа. По пути вода полу-выпивается, полу-выливается. В бутылочку покупаем 98-ого бензина. Так, всё почти готово. Воду вынесет товарищ A. Вся кухня лежит у него в кормушке. Осталось купить баяны.
Долго ждем электричку. Я натер себе пятку и с ужасом думаю о том, как же я доковыляю до своего приятеля в Бутово - ходить больно. Домой я зайти не могу, так как по представлениям родителей я должен быть уже на дне рожденья — я им с утра сказал, что еду покупать подарок, а потом сразу отправлюсь к Илье. И тут я заявляюсь домой, да еще с расширенными зрачками и в странном возбуждении! Нет, домой я заходить не буду.
Приезжаем в родной район. Наши привычные ближайшие аптеки на Дубнинской 10 и 12 сегодня не работают - выходной. Понимаю, что кроме меня в дежурку идти некому: девчонки не знают района, а Олега посылать глупо - это трата времени. Пока я схожу за баянами, они могут уже наполовину сварить. Героически отправляюсь в не очень-то близкую дежурную аптеку на Бескудниковском бульваре 15. Болит мозоль. Иду сквозь строй убогих хрущевских пятиэтажек. Под ногами лужи и грязь. Половина мыслей в голове - просто мат.
В аптеке невыносимо много народа - аптека дежурная, а сегодня воскресенье. После одного взгляда на баяны ясно, что баяны галимые. Становлюсь в очередь. Так. Мне нужно семь инсулинок – нас шесть человек + один баян - на всякий случай, например, для завтрашнего догона. А еще надо купить марганцовку, чтоб был фурик. Наконец, подходит моя очередь, и я говорю:
- Семь по рубль пятьдесят четыре и пузырек марганцовки.
Продавщица приносит заказ, и вся очередь видит, что я покупаю семь шприцов! Палево, палево, ****ь! Вряд ли кому-то есть дело, но обострённое употреблением стимуляторов чувство страха начинает поднимать вшивую голову.
Выхожу из аптеки, срываю пробку с марганцовки, высыпаю содержимое в ближайшую лужу, вытряхаю-выбиваю остатки. Вынимаю из пакета баяны – посмотреть. Какое гавно! Раньше, еще пару месяцев назад продавались отличные баянки с характерными цилиндрическими красными гаражами – в народе их величают "красные шапочки". У них был плавный ход, тонкая аккуратная иголочка. Но сейчас они почему-то временно сгинули из продажи. А это что такое я сегодня купил? Здоровенная игла, деревянный ход, а по второму разу этим баяном вообще ставиться невозможно - его зверски клинит. Но какие бы баяны ни были, всё равно ведь это нас не остановит.
Быстрой нервной походкой ковыляю к своему дому. Это длинная, в 10 подъездов брежневская девятиэтажка. В пятом подъезде живу я, в третьем живет мой старый соратник A. Олег сказал подходить на 8-ой этаж подъезда А. - варить будем там. Место проверенное - много раз мы там варили прежде.
Надо пройти мимо своего подъезда так, чтобы меня не могли случайно увидеть из окна родители - прохожу под самой стеной дома, вплотную. Всё равно немного тревожно - вдруг мать встретится, а я непонятно как здесь оказался (должен быть давно в гостях) и с пакетом, сквозь полупрозрачный целлофан которого просвечивают баяны.
Вдруг вижу, что параллельным курсом в том же направлении движется Игорь, также участвующий в нашей сегодняшней акции. Игорь высок ростом, упитан, широк в плечах. Какого-то определенного стиля одежды у него нет: он одевается так, как одеваются миллионы - светло-коричневый пилот или кожаная куртка турецко-китайского производства, джинсы, свитер какой-нибудь или водолазка, черные кожаные туфли с блестящей металлической пряжкой, порою просто спортивный костюм. Так одеваются все, это общепринятая униформа обитателей базарно-рыночного постсоветского пространства. Иногда, правда, Игорь наряжается в «классику» – пиджачок, брюки, что добавляет ему солидности и респектабельности. Игоря я знавал еще и раньше, как алисамана – фана группы «Алиса», пересекался с ним на концертах. Раньше он неизменно носил черное пальто, тельняшку и красный длинный шарф – писк моды в среде поклонников вышеназванного музыкального коллектива.
Игорь известен также под именем "Сказочник". Очень подходящее прозвище – потрещать языком он любит. Делает он это чаще всего громко и эмоционально, сопровождая слова размашистыми жестами и мимикой. Особенно он шумен и дурашлив в мало-мальски больших тусовках - в толпе он становится просто реактивен и неутомим, напоминая гиперактивного ребенка. Он из той породы людей, которые мне становятся несимпатичны, когда попадаешь с ними в большую компанию. Стараясь привлечь к себе максимум внимания, они разражаются пустым и шумным трепом, и кажутся глупее, чем есть на самом деле.
Однако в приватной беседе выясняется, что Игорь - человек в какой-то степени интересный. Он обучается на психолога и одно время работал на поприще психореабилитации наркоманов (!). При этом сам он не дурак засучить рукав. С недавнего времени. Сегодня Игорь предпримет лишь вторую попытку в полной мере познать великое и ужасное чудо-варево.
Я жестами показываю Игорю, чтоб он продолжал движение по тому же курсу, сам иду дальше, оставаясь вне поля зрения родительских окон. Доходим до подъезда А., здороваемся.
- Классно выглядишь, Паша - говорит Игорь про моё крезовое пальто.
- Спасибо, я знаю. На день рожденья сегодня собрался, вот только пятку натер, болит сука.
- Держи пластырь. Я всегда с собой ношу - пригодится, - угощает меня пластырем Derband предусмотрительный Игорь.
- Спасибо, - беру я пластырь и кладу его в карман, чтобы потом о нем благополучно забыть.
На 8-ом этаже людно и суетно: Инна, Аня и присоединившийся к ним жилец подъезда А. с напряженной пристальностью следят за манипуляциями варщика-фокусника Олега и помогают ему по мере сил. Я сообщаю коллегам, что инсулинки куплены и предоставляю маэстро фурик. Олег отдает его Инне с указанием вымыть и насухо протереть. На кафельном полу лестничной клетки горит импровизированный костерок из смятых в маленькие комочки газетных страниц. Рядом на ступеньке сидит сосредоточенный гуру, покачивая над огнем железной миской, на дне которой перекатывается мутная жидкость. Мы стоим и смотрим, как эта жидкость испаряется, оставляя нам на память на дне миски белую пастообразную массу. Да, времени ребята тут без меня не теряли: половина ритуала варки уже позади. Уже было произведено отжигание солутана в миске, щелочение, был отбит порох в пластиковой бутылочке с бензином...
Я отрываю свой взгляд от костра и миски и только теперь вспоминаю, что надо бы поздороваться с уважаемым А.
А. невысок ростом, как и Олег, но в отличие от Олега природа наделила его достаточно крепким и жилистым телосложением. У него густые темные брови и ресницы. Стрижку А. имеет короткую, аккуратную, на манер военной, хотя от природы у него густые темно-русые вьющиеся волосы, и с этими кудрями он в своё время был очень похож на молодого революционера Свердлова.
Одежда: по-моему, первое, что попалось под руку. Чаще всего это потертые джинсовые штаны и куртка, грубой вязки свитера типа "советский диссидент", а также шмотье милитаристского стиля - камуфляжные штаны и рубашка: А. одно время работал сначала опером на Лубянке - ловил торчков и барыг (!), а потом - охранником-контролером на Птичьем рынке (поэтому он не может ездить с нами закупать реактивы ни на Лубянку, ни на Птичий рынок, боясь быть узнанным), форма осталась еще с тех времен. Ну а со времен подросткового увлечения rave-модой сохранились ядовито-зеленая industrial-куртка с капюшоном и кислотно-синие железноносые ботинки Gladiators.
А. - парень весьма странный и порою оч-чень непростой в общении. Часто мотивацию его поступков проследить чрезвычайно сложно. Он осторожен до степени острой паранойи – поэтому-то я и не называю его полного имени - по его настоятельной просьбе. А еще, по-моему, никого так не мандражит, как его – наверное, даже сильнее, чем Олега. В день замута он превращается в драный комок нервов. Олег и А.- два моих близких школьных друга. Мы учились в одном классе, дружим уже очень давно. Впрочем, давайте-ка, я напишу про этих двоих молодцов как-нибудь попозже, сейчас не до того.
Лучше просто молча понаблюдаем, как Олег соскребает лезвием с тарелки белую эфедриновую пасту и намазывает ее крупными мазками на толстую многослойную газету "Экстра-М". Затем газета складывается мазками внутрь и на нее садится Олег. Порох должен спрессоваться и подсохнуть. Мы пока отдыхаем. Фракцию ставим в угол за трубу мусоропровода. Потом положим к А. в кормушку, а завтра добьем.
Но вот уже газетка аккуратно развернута, и Олег бережно соскребает подсохший порох, чтобы затем засыпать его в одну из емкостей самодельных весов. Глядя на эти весы, нельзя не порадоваться изобретательности простых наших российских любителей сварить и вмазаться в походных условиях: весы состоят из карандаша, к концам которого на ниточках привязаны целлофановые обертки от сигаретных пачек – так называемые "целки", а к середине прикреплена еще одна нитка, за которую весы подвешиваются. Удобны, легки, занимают минимум места.
Достаются спички. Наступает ответственная процедура взвешивания составляющих будущей реакции. Я держу весы, Олег производит манипуляции. Сперва взвешивается порох. Он весит 6 спичек. Ага, значит, отбилось на 6 кубов. Маловато, конечно, но в таких злоебучих условиях иного было трудно ожидать. Загасит Олег, конечно, на больший объем, так что сегодня всем развлечься хватит, а вот завтрашний догон... Должен быть, если Олег в моё отсутствие не проторчит остатки за сегодняшний вечер в одно лицо.
Затем наш предводитель на этих же утлых весах взвешивает фосфор и йод и ссыпает все ингредиенты в фурик.
Наступает финальная, самая важная часть варки - реакция, в результате которой должен получиться готовый к употреблению продукт. Олег сидит на ступеньке. Он скрутил из носового платка некое подобие жгутика и обхватил им фурик. А. сидит напротив него на корточках, держа под фуриком зажжённую зажигалку. В фурике идет реакция: там булькает и шкворчит темно-бурое нечто. На этой стадии варки никакие знания уже не могут служить залогом успеха, всё в конечном итоге зависит от интуиции и
опыта варщика.
В определенный момент Олег выдавливает из шприца в фурик пару капель воды - фурик отвечает резким злобным шипением и белыми йодистыми парами с едким запашком. Глаза всех акционеров прикованы к заветному сосуду. Игорь просит меня достать из пакета баян и дать ему. Да, уже пора готовиться. Девушки тоже вооружаются колючими приспособлениями из моего пакета. Наконец и я вынимаю бумажно-целлофановую упаковку, зубами её разрываю и достаю свое орудие. Надеваю иглу на место. Снимаю гараж, чтоб взглянуть на иголку. Да-а, толста. След останется заметный и надолго. Ну да нам не привыкать.
Я раньше панически боялся уколов - особенно в вену. Когда мы только еще начинали винтиться, я был очень рад тому, что чаще всего нас ставила сестра А. Катя, работающая медсестрой - мы приходили к А. на квартиру, когда его матери не было дома, и Катя всё делала самым грамотным образом. Меня хоть как-то успокаивало то, что колоть меня будет профессионал. А теперь мне всё равно - меня уже *** чем напугаешь, и когда передо мной стоит выбор, каким образом вводить в организм то или иное вещество, я всегда предпочитаю внутривенную инъекцию, как самый экономный и эффективный способ.
Олег колдует над фуриком, время от времени сдувая с горлышка пузырька йодистые пары. Мандраж достигает апогея: кажется, что мандражом заполнены все полости наших тел, им же пропитана вся наша одежда и даже воздух заполнен его испарениями. Разговоров нет уже давно. Люди мнутся с ноги на ногу, смотрят на ход реакции, нервно поводят поршнями в баянах. Зажигалка дрожит в руке А. Время остановилось. Шумит лифт. Только бы не сюда, только бы не на наш этаж, какого *** они вообще здесь ездят?!
Лифт останавливается ниже.
Олег берет шприц с водой и гасит. Закрыв фурик пробкой, он взбалтывает его и берет свою инсулинку. Вынимается фильтр из сигареты и кладется в фурик. Олег втыкает жало своей инсулинки в фильтр и выбирает контрольный куб: варщик ставится первым. Вот Олег находит подходящую вену и зовет Игоря, чтобы тот пережал ему руку. Остальные тем временем выбирают свои порции и выбивают из баянов пузырьки воздуха, по-хозяйски осматривают свои вены, планируя место инъекции.
Я беру фурик. Потные кончики пальцев проскальзывают, и он чуть было не вылетает у меня из рук. Этого ещё не хватало! Ничего, наверное, нет в мире хуже, чем уронить фурик. Слышал рассказы о том, что в подобных случаях люди ползают по полу, собирая разлитый раствор в баяны, а потом всё равно вмазываются. И я их вполне понимаю - жизнь она ещё не то заставит.
А. изловчился сам себе пережать ногой руку, втыкает иглу и просит меня подсобить. Я беру контроль - всё в порядке, игла в вене - и плавно, но довольно быстро задвигаю поршень. Вынимаю иглу, кладу баян на карниз подъездного окна.
Олег уже втерся и теперь лежит на ступеньках, интенсивно дыша и сообщая всем отрывистыми фразами, что "винт охуенный" и "дайте сигарету". Его глаза прикрыты кожаными оболочками век и загорожены от внешнего мира локтевым сгибом правой руки. Ему уже ничего не надо от этого мира.
А. сидит в углу, прислонившись спиной к трубе мусоропровода. Он закрыл глаза и приоткрыл рот - видно, что парень доволен приходом.
К тому времени, как к Олегу вновь возвращается трудоспособность, к нему уже накопилась очередь желающих проставиться его рукой. Дам пропускаем вперёд.
Инну ставить непросто: рабочих вен у ней уже немного, да и те, что есть – тонкие и запрятаны глубоко. Но всё осуществляется вполне благополучно, и вот уже Инна жеманно откидывается на спину, отдаваясь во власть сладостной волне прихода. Аня тоже с успехом получает свою инъекцию и располагается поудобней на одной из лестничных ступенек.
Я закатываю рукав. Пальто я давно уже снял, оно висит на ручке окна, как и шмотки остальных концессионеров. Вообще лестничная клетка, оккупированная нами, больше напоминает приют цыганского табора. Чего тут только нет: миска, банка, бутылка, пустой пузырек из-под салюта, пепел от костра, наспех прикрытый ворохом газет, везде валяются газетные комочки и обрывки, пакетики от баянов и куча всякого прочего винтового хлама.
Но мне сейчас не до этого. Я решаю биться в центровую вену левой руки чуть выше локтевого сгиба – чтоб было удобнее прятать прокол от слишком любопытных глаз. Сажусь на ступеньку, привычно перетягиваю рукавом свитера интересующую меня вену, сжимаю-разжимаю кулак. Рядом чуть пониже сидит на корточках и готовит баян Олег. Смотрю налево: Игорь при помощи А. уже проставился и теперь с чувством восклицает о том, что "****ец, вот это приход" и устраивается в углу, надев огромные олеговские наушники и включив плеер. Теперь очередь за мной.
Я информирую Олега, куда меня желательно вмазать. Олег хлопает ладошкой по вене, вызывая ее на поверхность. Баян готов. Вот он, момент истины, то, ради чего прожит этот сраный день. Весь мир для меня превращается в это мгновение в кончик иглы, всё моё зрение сконцентрировано в этой точке, мой организм нетерпеливо и требовательно ждет исхода процедуры. Олег подводит иглу к вене. Нажимает. Игла тупая, и кожа поддается не сразу, но, надавив, Олег загоняет-таки стальное жало под кожу. Контроль... Есть контроль - маленький фонтанчик венозной крови извергается внутрь инсулинки. Ну, поехали. Задвигается поршень. Баян резко вынимается из вены.
Винт совершенно не кислый, никакого жжения в вене не наблюдается. Вокруг никому кроме Олега до меня дела нет, все заняты своими приходами, хотя многие уже начинают очухиваться. Олег же с интересом смотрит на меня.
Сижу на ступеньке и прислушиваюсь к своему организму. Ждать приходится недолго – 2-3 секунды. Я начинаю чувствовать, как теплая волна приливает к голове, как я растворяюсь в блаженстве и неземной легкости. Это ощущение, во многом похожее на оргазм, растянутый на минуту. Все тело и душа изнемогают в сладкой неге. Все в мире уходит куда-то далеко-далеко в эти минуты, остается лишь переполняющий меня звериный, первобытный кайф, получаемый в результате непосредственного воздействия на центр удовольствия в мозгу. С каждым бешеным ударом сердца я взлетаю всё выше и выше. Меня нет. Я умер от счастья.
Чтобы толком насладиться приходом, необходимо полностью расслабиться, забыться, желательно лечь, закрыв рукой лицо, и чтоб никто не беспокоил.
Надо лечь.
- Инна, подвинься, я хочу полежать.
Мой голос слаб, и у меня такое ощущение, что я не очень хорошо слышу свои слова. Инна двигается в сторону, ближе к перилам лестницы, я ложусь с ней рядом у стены.
- Ну как, Паш, неплохой винтец? - вопрошает Олег с довольной улыбкой. Да, он в очередной раз доказал, что он достойный варщик. И пусть пожилые динозавры винтовой системы вдоволь посмеются над этими строками, а заодно и над нашими жалкими дозняками желтоватого недовара-пятиминутки - пусть. Нам вполне хватало. В конце концов, все с чего-то начинают - через годик и мы дорастём до ****ато сваренного в спокойных квартирных условиях, строго выдержанного, реально охуенного раствора, чистого, словно слеза комсомолки. А пока...
- Классный раствор. Молодец... Один из лучших приходов, не считая того раза, когда Гриша варил.
- Ну-у... Гриша гасил тогда на меньший объем, это был просто концентрат.
Мурашки по телу не бегают - значит, передоза нет, куб пришелся в самый раз. Сердце стучит сильно и редко. Дыхание глубокое и частое - выхлопы. Во рту постепенно начинают исчезать слюни, наступает сушняк.
Приход долгоиграющий: лежу уже долго, а всё еще прилично держит. Насколько долго лежу, сказать уже не в силах – время изменилось, как и всё вокруг.
Наверно, весело мы выглядим со стороны: на грязных ступенях подъездной лестницы валяются Паша и Инна, обмякшие, словно пустые мешки. Оба закрыли лицо руками, празднуя драгоценное долгожданное состояние. Между нами совершается короткий, но многозначительный диалог:
- Инна, ты сколько поставила? - обращаюсь я к соседке по приходу жалобно-ласковым, обессилевшим от кайфа голосом.
- Семь точек, - тихонько отвечает Инна.
- А я - куб.
И лежим дальше.
В маленьком окошке над нашими головами пусто. Ничего нет - лишь светло-серое, словно выцветшее осеннее небо. Небо цвета пыльной марли на форточке. Если кто-то живет в этом небе, то видит ли он нас, слышит ли через это пыльное окошко наши кошмарные и смехотворные разговоры? Если да, то, наверное, ему грустно сейчас смотреть на нас двоих, лежащих на ступеньках. А то, что мы говорим друг другу... Лучше бы он этого не слышал.
Я поднимаю голову с холодного бетона. Сажусь. Приход затих. Начинается стимуляция, и уже по качеству прихода я понимаю, что будет она мощной и длительной. Смотрю на часы: почти 3 часа. Скоро надо ехать на день рожденья. Ехать куда-либо вообще-то не очень хочется. Тянет остаться в привычной компании винтовых дружков. Под винтом необходимо постоянно с кем-то трепаться, а когда вокруг такие же обвинченные люди, то беседа разгорается оживленнейшая: каждый жаждет высказаться по любому вопросу. Правда, частенько выходит так, что в пылу всеобщей болтовни никто
уже друг друга толком не слушает, все говорят одновременно, но это и не суть важно: удовольствие доставляет сам процесс того, что ты что-то говоришь. А уж если хотя бы одна живая душа делает вид, что слушает тебя, то это и вовсе здорово. Мысли в голове обгоняют одна другую, лихорадочно пытаясь побыстрее вырваться наружу в виде слов. Получается немного безумная, полная чудовищной энергетики беседа.
Ехать однако же на день рожденья надо: обещал, давно не виделся с Ильей, да и вообще хорошо, что есть где отсидеться вне дома, чтобы с гарантией не запалили. Буду ли оставаться у Ильи ночевать, пока еще окончательно не решил, но подумываю над тем, что неплохо было бы остаться. Интересно, буду я спать этой ночью? Наверняка нет.
Оказывается, Инна с Аней тоже не собираются сегодня засиживаться у нас в районе, им тоже надо уезжать. Вот и славно - будет с кем побеседовать по дороге.
Разбираем многочисленные предметы, валяющиеся на полу: полезные перекочевывают в сумку к Олегу или в кормушку рядом с дверью А., где мы храним разную винтовую кухню, а ненужный мусор выбрасывается в мусоропровод – в этом подъезде после нас не должно остаться никакого палева – нам ещё здесь жить...
Какое-то время сидим на ступенях, болтаем о том, о сем. Главные ораторы - Игорь, Инна и Олег, к которым время от времени присоединяюсь я. Разговор вращается вокруг восторгов по поводу качества сегодняшнего прихода – какое-то время непосредственно после прихода так оно чаще всего и бывает. Иногда, впрочем, беседа переходит в какое-нибудь другое русло.
Например, я интересуюсь у Инны, каково действие кокаина. Мне любопытно, я ни разу не употреблял кокс: не было случая, да и уж больно он дорог. Инна говорит, что кокс во многом напоминает винт - такой же мощный стимулятор. Ну, тогда я, видимо, немногое потерял, не познав кокаин. Винт-то ничуть не хуже, а стоит куда дешевле, что для меня, бедного студента, немаловажно. Родители мои небогаты – накуда уж мне кокс? Винта наварил – и нормально.
Игорь рад: ему на сей раз мало не показалось. Теперь он знает, что грамотный винт не хуже всякого там заморского героина. Ещё один…
Я решаю зайти к Паше Е. – нашему с Олегом и А. бывшему однокласснику, живущему неподалеку. Хочу позвонить от него Илье, чтоб известить его о том, что я задержусь. Потом я с девчонками уеду прочь на электричке. Все идут гулять, а заодно и проводить нас.
На улице происходит привычный ритуал: я прошу А. осмотреть мои глаза — сильно ли расширены зрачки. Я хочу знать, слишком ли палено я выгляжу. Наблюдатели констатируют, что зрачки хоть и расширены, но не слишком экстремально, и вида не портят.
По дороге беседуем о всякой всячине. Как всегда активен Игорь, которого и без винта слышно обычно издалека. Договариваюсь с Олегом о том, что вечером часов в 10 я ему звоню из гостей, и мы решаем, когда завтра встретиться по поводу догона. Фурик с завтрашним лекарством взял на хранение А. - Олег боится таскать палево в сумке, поскольку его родители в последнее время насторожились, начав более подробно наблюдать за тем, как их чадо проводит свой досуг, да и не только досуг.
Приходим к Паше Е. Скажу сразу, что Паша Е. наркотики не употребляет, однако отлично знает, что их употребляем мы. Как видите, Паша Е. - человек крепких нравственных устоев, в отличие от нас, пропащих оболтусов. Паша Е. почти не участвует ни в какой общественной жизни. Чем же он занимается, спросите вы? Занимается он учебой – учится в МИРЭА, как и Олег, как и А. (и единственный из всей троицы его закончит), день и ночь не отрывается от своего любимого компьютера, гуляет с двумя черными лохматыми собаками, очень изредка балует себя спиртными напитками в кругу институтских друзей, вот, собственно, и все его промыслы в этой жизни. Мало того, что его абсолютно не интересуют "секс, наркотики, рок-н-ролл" (счастливый, наверное, человек…), но его не интересуют также литература, кино, живопись и прочие виды творческой активности, не интересует спорт, летние дачи и вообще любые путешествия. Паша за всю свою жизнь лишь считанное число раз пересекал МКАД, да и то не уезжал дальше Подмосковья! Его интересует по большому счету лишь компьютер. Мне сложно понять такую избирательность интересов. Впрочем, Паша - наш старый приятель еще со школьной скамьи. Парень он надежный, на него можно положиться.
И вот я совершаю телефонный звонок в далекое Бутово, обговариваю сроки моего возможного появления на празднике. Затем на лестничной клетке устраивается массовое распитие вынесенной хозяином воды – у всех сушняк – и мы всей дружной бандой отправляемся на близлежащую платформу.
Разговариваем обо всем, о чем только возможно: о судьбе каких-то общих и необщих знакомых, о том, как кто провел лето, о том, как было бы замечательно поехать куда-нибудь отдыхать в зимние каникулы, о том, как кто учится, о том, что Инна, оказывается, закончила некие компьютерные курсы и получила какое-то свидетельство, о том, что вчера Олега чуть не пропалили родители, о том, что Инну давно уже пропалили родители, о том, что в ближайшее время хорошо было бы сделать одно, другое, третье (в том числе и завязать с винтом) и т.д. и т.п.
Подъезжает электричка. Весёлое и суматошное прощание. Остаюсь с Инной и Аней. На протяжении всего пути в электричке, а затем и в метро разговор не затихает ни на минуту. Разговариваем в основном я и Инна. Ане, видимо, больше нравится слушать, чем говорить самой. Обсуждаем жизнь, учебу, планы на будущее и еще много всякого разного. На "Боровицкой" они выходят, я еду дальше.
Остаюсь один, сажусь на сиденье, молчу, рассматриваю схему метро и соседей по вагону. Я замечал за собой неоднократно: если под винтом я молчу и не занят никакой активной деятельностью, которая носит, однако, непродуктивный характер, то во мне начинает расти какое-то внутреннее напряжение, меня начинает морочить. У меня портится настроение, бывшее еще недавно прекрасным, я как будто возвращаюсь с небес на землю и начинаю ясно видеть то, что я нахожусь просто-напросто под действием сильного стимулятора, не более того, что чудес не бывает, что надо бы завязывать, что на руках остаются следы, что ночью опять не буду спать, что завтра отходняк и надо будет догоняться, что родители рано или поздно узнают о моих похождениях, что завтра понедельник и надо бы ехать в МГУ учиться, но как - завтра же отходняк? Нет, определенно под винтом нельзя сидеть без дела и без слов, нельзя оставаться наедине с самим собой: голова наполняется отвратительными мыслями.
Вполне благополучно нахожу квартиру в Бутово, где происходит празднование дня рожденья моего старинного приятеля Ильи. Сегодня ему исполнилось 20 - он на полгода меня старше. Подружились мы с ним давно - еще в золотую пору безмятежного детства, на даче, где наши дома стоят по соседству. И вот я приехал к нему на юбилей, даже ради такого случая не отказавшись заблаговременно ширнуться.
Я крепко опоздал - сейшен уже в разгаре. Знакомых лиц немного: кроме именинника я знаю лишь одного его приятеля - Макса, да еще двух подруг - Юлю и Лену – последнюю давно не видал, даже не узнал. Память стала плоха. Остальных же или вижу впервые, или, может быть, когда-то и видел разок, но что-то не припоминаю.
Народ пьет пиво и развлекается с караоке в отсутствии гитары. Присоединяюсь. Время от времени с кем-то завожу задушевные беседы. Разговорился, например, с каким-то Илюхиным корешем, с которым он учится в ГАНГе. Оказалось, парень болеет за ту же футбольную команду, что и я. Рассказываю ему про свои выезды в Питер, в Волгоград, посвящаю его в свои планы махнуть на последний тур в Ярославль. Выясняется, что он родом из Ярославля. Расспрашиваю его об этом городе.
Затем ем вкусный торт. Хотя винт и сильно притупляет аппетит, но я не ел с самого утра и чувствую желание подкрепиться.
После этого начинается игра "в корову" - для тех, кто не знает, объясняю: это детская игра, смысл которой заключается в том, что представитель одной команды загадывает какое-нибудь слово, а задача человека из другой команды - дать понять своим товарищам по команде, что это за слово, используя лишь мимику и жесты и отвечая на вопросы своих партнеров. Меня прёт, и поэтому поиграть в глупенькую пантомиму, достойную детского сада, мне сейчас то, что надо.
Я с большим рвением включаюсь в игру. Долго распинаюсь, изображая без слов понятие "реабилитация". В какой-то момент мне начинает казаться, будто Илья останавливает пристальный оценивающий взгляд на моих глазах. Так смотрят в глаза человеку, задаваясь вопросом: "интересно, под дозой он или нет?"
У меня начинается заморочка: "наверное, он знает, что я под винтом". Когда-то я рассказывал ему об этом своем увлечении, месяца три назад. Как давно это было, кажется, будто прошло не три месяца, а годы. Тогда еще, в общем-то, все казалось игрой. Зачем я рассказал ему тогда об этом? Не знаю, просто ехали с ним вместе с дачи в кузове "Газели" и мне захотелось рассказать ему обо всем. Думаю, мне просто было интересно видеть его реакцию. Реакция была примерно такой: "не понимаю, что ты от этого выигрываешь... завязывай... до добра не доведет". А вообще он говорил тогда немного, в основном говорил я, а он расспрашивал, глядя то на меня, то куда-то в сторону и о чем-то думал. Интересно, если он сейчас догадался, что я приехал к нему на день рожденья обдолбанным, что я опоздал из-за того, что мы мутили, если он всё понял, то о чем он думает? Впрочем, наверняка мне это всего лишь показалось. Да, скорее всего, просто почудилось. Всё из-за моей чрезмерной мнительности.
Жаль, что так мало знакомых мне людей собралось у Ильи сегодня. Чувствую себя здесь немного чужим. А может быть и много. До конца сейшена слоняюсь по квартире, пью пиво, иногда с кем-нибудь беседую. Принимаю окончательное решение остаться у Ильи ночевать – домой ехать очень влом, далеко, поздно, да и с родителями чего-то не хочется пересекаться... Ах да, надо же позвонить Олегу.
Звоню. Он уже дома, он весел, бодр, молод душой и по-винтовому болтлив. Домой он вернулся недавно - шлялись по району с Игорем и А. Договариваюсь встретиться с ним в два часа дня на метро "Университет". Почему именно там – убей Бог, не знаю!
Сейшен тем временем заканчивается, гости разъезжаются по домам. Под занавес все собираемся у TV, включаем караоке и устраиваем мощный концерт. Мы с Ильей дуэтом исполняем песню А. Розенбаума "По зарю вечернюю". На экране появляется текст: "Вы поёте хорошо" и оценка нашего с ним пения в баллах.
Тусовка происходила на квартире Илюхиной бабушки, которой, разумеется, не было дома. Праздник кончился, и мы покидаем сей гостеприимный флэт, направляясь на квартиру, где живет Илья с родителями, младшей сестрой Настей и кошкой. По дороге покупаем пиво и еще некоторое время зависаем на лавочке у подъезда с представителями местной молодежи, которых не знаю я, зато знает Илья. Потом мы с Ильей идем к нему домой.
Сидим с ним и его отцом на кухне, хаваем бутерброды со шпротами, слушаю рассказы о том, как они всей семьей этим летом были в Испании. По окончании этих кухонных посиделок ложимся вдвоем с Ильей на широком двуспальном диване и смотрим по телеку клипы перед сном, чинно беседуя. Выглядим забавно - как супружеская чета на диване у голубого экрана. Одеяло одно на двоих. Разговор идет о музыке, обсуждаем достоинства и недостатки различных исполнителей - мы всегда с ним любили об этом потрепаться. Тема наркотиков в разговоре никак не затрагивается. Да, наверное, он ни о чем не догадался. Да и как он мог догадаться - по мне же не видно. В конце концов, Илья принимает решение спать. Ложусь, лелея в душе смутную и нелепую надежду хоть чуточку поспать этой ночью. На самом деле, неверное решение: лучше бы просидел всю ночь в кресле, читая при свете какой-нибудь настольной лампы книжку, неважно какую. Все равно ведь первитин не оставляет организму почти никаких шансов поспать.
Действие винта заставляет сердце стучать громко и редко. Положив башку на подушку, я отчетливо ощущаю, как кровь бешено пульсирует в моих сосудах, барабанной дробью отстукивая в висках африканские ритмы. Илья спит крепким здоровым сном. Я же, поворочавшись с боку на бок и поняв всю тщетность попыток отправиться в объятья к Морфею, ложусь на спину, гляжу в темно-серый ночной потолок и размышляю. Мысли скачут в мозгу уже меньше. Чувствую, начинаю потеть - это признак того, что винт меня потихоньку отпускает. Действие эфедрина уже на исходе: скоро стимуляция сгинет. Начнется отходняк.
Под утро, незаметно для самого себя, умудряюсь вздремнуть на короткое время. Проснувшись, пытаюсь заснуть еще - не выходит. Илюха дрыхнет. Я еще какое-то время валяюсь в постели, потом понимаю, что надо вставать. Заснуть уже не засну, лежать опостылело, посижу чего-нибудь почитаю, пока Илья спит.
Встаю. Каждое утро на следующий день после очередной винтовки во мне теплится огонек надежды, что неким чудесным образом на сей раз небо избавит меня от мучений отходняка. И всегда эта надежда напрасна. Вот и сейчас меня плющит порядочно. Я это чувствую сразу, как только встаю на ноги.
Чем-то это мерзкое ощущение похоже на обычное похмелье, но лишь отдаленно. Я опустошен. Я - выжатый лимон. Мое тело и разум требуют сна, но до сих пор еще не могут его обрести. Физические силы минимальны - они были сожжены вчера. Слабость... Хочется посидеть, лежать надоело, а вообще не знаю, куда себя деть - никакая поза не приносит покоя. В душе будто кошки нагадили, и не хочется смотреть на этот мир. Мозг не способен чему-то радоваться: центр удовольствия настроен на винт и не может получать импульсы от чего бы то ни было другого. Ангедония. Чувствую себя виноватым, слабым, недостойным. Абсолютно неуверен в себе. Кажется, будто весь мир взирает на меня с осуждением, что все вокруг знают о моих порочных увлечениях и втайне презирают меня... Да, сегодня отходняк неслабый.
Одеваюсь. Сажусь в кресло, от нечего делать изучаю фонотеку хозяина. Внимание привлекает компакт-диск с песнями Башлачева, подаренный два года назад Илье на день рождения одним нашим общим знакомым по моему совету. Компакт "родной" – лицензионный, красиво оформленный, имеет толстую книжку-вкладыш с текстами песен. Люблю некоторые песни Башлачева. Начинаю читать книжечку: надо же, некоторых песен и не слыхал никогда. Нужно будет взять послушать. Бля, ну как же меня колбасит !... Как там пел Башлачев... "водки на неделю да на год похмелья". Надо пойти умыться.
В ванной утыкаюсь взглядом в зеркало. Да-а. Вид у меня далеко не цветущий. Я только недавно стал замечать, что я похудел за этот год. Я всегда был худощавым пареньком и думал, что дальше-то худеть некуда. Оказалось, можно. Щеки стали какие-то впалые, кончик носа заострился, заметнее стали торчать скулы. Я видел лица старых винтовых и обратил внимание на то, что у многих из них как-то по-особенному, карикатурно заострены черты лица. Вот и за собой замечаю то же самое. А мои руки ? Они своей вопиющей костлявостью напоминают птичьи лапы, порой мне начинает казаться, что они скоро станут просто прозрачными. Это всё очень нехорошо.
Глаза слегка красные - полопались кое-где сосуды, но зато размер зрачка совершенно нормализовался. Выражение лица, как у человека, смертельно и бесповоротно уставшего от жизни, заебавшегося смотреть на этот мир. Из-за высокого роста мне приходится нагибать голову, чтобы вся моя личина была видна в зеркале, и мне уже начинает чудиться, будто я униженно кланяюсь своему собственному отражению... Приду домой - побреюсь. И когда только щетина успевает отрастать?
В конце концов Илья просыпается от богатырского сна и мы идем хавать. Бабушка Ильи смастачила нам картошку с сосисками. Да, аппетит, похоже, восстановился в полном объеме - организм стремится хоть как-то восполнить вчерашнюю потерю энергии. Пока ем, вспоминаю, что надо помочь Илье убраться в бабкиной квартире, где вчера гуляли. О боже, сейчас из меня работник что надо. А еще думаю о том, что уже в который раз я забиваю на учебный день в МГУ. Ну да ладно, что за беда: сегодня по расписанию такие предметы, на которые не грех и забить - последствий всё равно не будет, во всяком случае, в ближайшее время. Вон Илюха тоже сегодня не поехал учиться в свой ГАНГ.
Уборка оказывается делом не таким уж напряжным. Полы моет Илья, я помогаю вытаскивать из комнаты вещи, чтобы ему удобнее мылось, а также упаковываю в сумки колоссальное количество бутылок, оставшихся на память от вчерашнего банкета. Я сейчас ни *** не помощник. Большую же часть времени я сижу на диване, читая книжку про Юрия Шевчука, подаренную Илье в числе прочих подарков.
Уборка закончена. Я еще часишко зависаю на квартире – всё равно встреча с Олегом только в два часа, рано еще ехать, очень вяло наблюдаю, как Илья сначала смотрит видеозапись вчерашней тусовки, а потом играет в преферанс на своем ноутбуке. На кой *** я вообще сюда приехал? Сидел бы себе на районе, в привычном клубе по интересам. Вечерком еще бы, может, догнался.
Да, есть только одно спасение от мучений отходняка - это догнаться. Мне бы сейчас куб хорошего! И все пройдет. Сразу полегчает, опять почувствую себя человеком. Можно будет и поспать в скором времени. Но впереди у меня еще долгий мучительный путь: на 813-ом автобусе до метро "Пражская", потом в душном трясучем метро до станции "Университет". Хоть бы место было сесть в метро, хоть бы Олег подъехал вовремя, без опозданий. Иначе я сдохну. Так еще ведь придется доковылять до своего далёкого района, чтоб зайти к А., выбрать остатки винта из фурика, сделать смывки (а может и не хватить, - будем фракцию добивать). Так что вожделенный догон ждет меня как минимум часа через три. Почему только мир так неудачно устроен?
Попрощавшись с Ильей и его бабушкой и, прихватив компакт Башлачева, отправляюсь в путь. Слабый как тряпка, но в то же время с выражением злого напряжения на лице сначала трясусь в автобусе, листая от скуки вкладыш с текстами Башлачева и тупо глядя сквозь мутное стекло "Икаруса" в некую несуществующую точку за окном.
Потом долго и муторно еду в метро. Подо мной скачут и дребезжат об рельсы стальные колеса, за окном пролетает невнятная черно-серая масса стен туннеля. Подземный поезд пожирает пространство, со свистом рассекая воздух и оставляя где-то там, позади всё новые и новые станции, всё новые и новые километры бетонной норы. Глаз не успевает даже толком рассмотреть детали того, что через десятую долю секунды уже скроется из виду, оставшись там, позади, в небытии. Каждый миг словно безвозвратно теряешь что-то, совершенно, впрочем, ненужное. Как странно…
Скорее бы вмазаться... Боже мой, зачем я вчера это делал? Ну кто меня просил? Нет ответа.
Вернее, может быть, он и есть, но уж слишком прост и неудобен для меня, и поэтому пусть лучше его пока не будет. Читаю Башлачева: "смотри, от нас остались черные дыры, нас больше нет. Есть только черные дыры...черные дыры"... Кажется, проходит вечность, прежде чем, бессильно повиснув обеими руками на поручне, покрываясь потом, я доезжаю до станции "Университет".
Олег уже сидит на лавочке и ждет меня. Отлично, в кои-то веки он не опоздал. Такое впечатление, что на нём отходняк сказывается как-то менее разрушительно, чем на мне. А может быть, он уже успел вмазаться с утра?
- Паша, - говорит Олег, - ты чего-то на редкость неважно выглядишь. У тебя лицо какое-то совершенно убитое.
- Да меня морочит по-черному. Давай быстрее едем к А. Я еле добрался до этой сраной станции. Я просто подыхаю.
- А что ж ты назначил встречу здесь? Могли бы встретиться в районе.
- Не знаю, не подумал. Ладно, поехали. Вчера в фурике много осталось?
- Нам хватит. Еще фракцию добьем... Да, видок у тебя матерый.
- Знаю. У тебя-то есть отходняк?
- Так, по децилу.
- А у меня, по-моему, еще никогда не было такого сильного отходняка, как сегодня.
- Ну да ничего, щас приедем, проставимся... Ээхх!
По дороге домой разговариваем мало – я не расположен вести беседы.
Прибыв в родные пенаты, прямиком отправляемся к А. Звоним в знакомую дверь. На часах уже полчетвертого. За дверью раздается собачий лай – это эрдельтерьер А. – Джерри. Еще через пять секунд раздается свирепый вопль А.:
- Джерри!! На место!!
А. поспешно выскакивает из квартиры так, чтобы не выпустить собаку.
Видно, что на А. произвело впечатление выражение моего лица: оно, видимо, было таким, как будто я уже наполовину умер и умру окончательно, здесь и сейчас, прямо у него на половичке, если немедленно не вмажусь. А. потом даже нарисовал картину, где изобразил меня и Олега в тот день.
- Да, Паша, ну у тебя и рожа!
- Выноси фурик, воду. Баяны есть.
- А я тут решил фракцию добить.
- Ну добивай, добивай, - скептически восклицает Олег: он не верит в то, что у А. толком получится выбить порох.
- Идите на 8-ой этаж, я сейчас приду.
- Нет, ты сначала вынеси фурик и воду, тогда мы пойдем.
- Ладно, *** с вами.
Через пару минут мы сидим на тех же ступеньках, на которых сидели сутки назад. Олег изучает фурик: очень много фосфора. Затем Олег извлекает из кармана пакетик с грязными замусоленными вчерашними нашими инсулинками.
- Будем добирать пяточки.
- Какие ещё на *** пяточки ?
- Такие. Когда из баяна вмазываются, между поршнем и иглой всегда остаётся точка раствора, а то и две. А у нас тут со вчера осталось целых шесть баянов. Сейчас промывать будем.
- Бля... там крови в них до ***. Они грязные все...
- Это только снаружи, Паша, чего ты ссышь - мы же все чистые. Ща намоем догон.
- ****ец... делай что хочешь...
Профильтровав хорошенько бурду на дне пузырька, мой напарник берет баян, слив в него собранные "пяточки" и говорит:
- Сначала я проставлюсь.
- Эй ты, ***кин, ты мне-то хоть оставил что-нибудь ? - настороженно вопрошаю я.
- Оставил, оставил. Там еще на пол-Китая.
Олег вмазывается. В баяне у него налито точек пять-шесть. Но это самые ценные смывки. Мне наверняка, сукин сын, оставил самую поеботу!
Он успокаивает меня, напоминая о фракции. Да пошла она в жопу, твоя фракция! Мне нужен догон здесь и сейчас.
Олег утверждает, что догон хорош, и "ему полегчало". Полегчало! Да тебя, по ходу, вообще не слишком морочило, не то что меня.
Мои смывки Олегу приходится фильтровать дважды: один фосфор. Но пристойного раствора в итоге добиться все же удается, и он меня им вмазывает, на сей раз в мою любимую рабочую вену - ту, которая проходит чуть выше запястья по внешней стороне руки. Очень незаметная и удобная вена.
За всю мою винтовую практику у меня лишь однажды был приход на догоне, и тогда я догонялся кубом хорошего варева, а не смывками, как в этот раз. Во всех же остальных случаях догон не давал никакого кайфа, цель догона - снять отходняк. Это как опохмелка с тяжелого бодуна.
Вот и сейчас мне становится лучше, чувствую себя посвежевшим, на душе и вправду полегчало. Цикл закончен. Теперь надо отоспаться и снова втягиваться в обыденный будничный ритм. Пора домой. Я там не был с прошлого утра.
Приходит А. Он отбил порох - показывает какой-то порошок. Но я уже сыт. Мне не до пороха. Я хочу вернуться домой до прихода родителей, чтоб сказать им, что я уже, мол, давно дома. А. с Олегом остаются на лестничной клетке изготавливать очередную дозу. Я же плюю на всё и иду домой. Хватит.
Дома умываюсь. Зрак нормальный. Лежу на диване, слушаю компакт Башлачева. Уже сейчас хочу спать, но надо дождаться матери – если она придет, а я дрыхну в шесть часов вечера, то как бы это не вызвало у нее каких-нибудь подозрений; я вынужден быть предельно осторожен во всем - это залог моей безопасности.
Мать приходит. Ужинаем. Обычный семейный трёп, расспросы по поводу дня рождения. Слава богу, она ничего не знает про мою двойную жизнь. Я думаю, она бы просто не выдержала такого известия. Пусть остаётся в святом неведении.
Часов в девять ложусь спать. Круг замкнулся. Сплю сном младенца. Завтра вставать в семь и ехать учиться...
И так каждую неделю. Два дня в неделю уходят на возню, шустрёжку, приходы, трёп, отходняки, догоны и т.д. Иногда, правда, случались у нас перерывы в две недели и даже больше. Но потом мы начинали понимать, что это как-то слишком редко, что нам сложно выдерживать такие сроки, и возвращались к привычному для нас недельному циклу. В то же время были периоды, когда мы ширялись по два раза в неделю и чаще без учета догонов. Но очень скоро мы приходили к мнению, что это уж слишком часто, что так нельзя – надо когда-то и отдыхать. И опять возвращались к недельному циклу.
Теперь ты, уважаемый читатель, примерно представляешь себе автора этой книги, начинаешь понимать, с кем связался.
А ведь еще год назад, всего лишь какой-то год назад я боялся шприца, как черт ладана, к винту относился с презрением, как и к прочим «тяжёлым» наркотикам (да и вообще, лишь слышал о нём что-то смутное), пил водку, эпизодически курил траву и собирался никогда в жизни не выходить за рамки этих невинных удовольствий. Как же я дошел до жизни такой? Откуда что взялось?
Это тема для отдельного разговора.
Как только благоразумие говорит: "Не делай этого,
это будет дурно истолковано", я всегда поступаю вопреки ему.
Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех.
(Ф. Ницше).
ГЛАВА 2. Откуда что пошло.
Родился я 4 апреля 1979 г. в далёком колымском поселке Ягодное Магаданской области, недалеко от Оймяконского полюса холода. Там я прожил чуть более года. Затем еще два года я провел в степях Волгоградской области, где проходил воинскую службу мой отец. И лишь только когда мне шел четвертый год, семья переехала в Москву.
С раннего детства я был ребенком чрезвычайно болезненным: в 5 лет мне был поставлен диагноз бронхиальная астма. Я был постоянно простужен, простуда, как правило, переходила в приступы астматического удушья. Уже в весьма нежном возрасте мне были очень хорошо знакомы такие препараты как эуфилин, теофедрин, бронхолитин и солутан.
Я рос домашним "книжным" ребенком, крайне интровертным, погруженным в мир собственных фантазий. Долгое время у меня фактически не было друзей, я как бы стоял особняком среди своих сверстников, не принимая участия в общественной жизни. Я был "тепличным растением": в детском саду я не был, а в школе в начальных классах бывал лишь эпизодически по причине постоянных простуд с астматическим компонентом. На какое-то время я даже, помнится, был переведен на домашнее обучение.
Однако учился я хорошо, несмотря на свое хилое здоровье. Хотя и в круглых отличниках тоже никогда не ходил - всегда находился кто-то, кто учился успешнее, чем я. Мне не хватало трудолюбия и целеустремленности, необходимых для того, чтоб быть на первых ролях: я всегда был – и остался – слишком ленив для этого.
Я человек гуманитарного склада ума, и у меня никогда не возникало в школе проблем с такими предметами как история, литература, ин.яз; с несколько большими трудностями давались мне технические дисциплины – математика, физика, химия. Учился я в весьма вшивой школе, единственным достоинством которой являлось то, что она была расположена метрах в пятидесяти от моего подъезда. Школа № 907, если кому интересно. Учеба в этом заведении была скучна и, в общем-то, малопродуктивна. Например, с 8-ого класса географии у нас не было вовсе из-за отсутствия в школе педагога данного профиля. Тем не менее, по окончании школы я вполне благополучно поступил на географический факультет МГУ, правда, не без некоторой помощи отца, выпускника этого факультета.
Когда мне было лет 12-13, я неожиданно для самого себя стал замечать, что болею все реже и реже, а мучительные астматические симптомы вообще исчезли. Видимо, организм, взрослея, каким-то образом переборол почти неизлечимую болезнь. Правда, до сих пор весной и летом меня одолевают приступы сильной аллергии, да и вообще диагноза "астма" ни один врач никогда не снимет, и формально я и сейчас остаюсь астматиком со стойкой ремиссией.
Но в 13 лет мне не было до этого никакого дела. Момент вступления в так называемый "трудный возраст" совпал с моментом чудесного избавления от болезни, и я поспешил отведать всего того, чего был лишен раньше, будучи вынужденным постоянно сидеть дома в окружении микстур и градусников. Я стремился наверстать упущенное, наконец-то вырвавшись на улицу, во двор и влившись в социум своих сверстников: теперь я мог себе позволить "быть как все" – шляться по целым дням на улице, бегать, прыгать, играть в футбол и хоккей, пить пиво, валяться в снегу, кататься на тарзанке и т.п. Появились "друзья" из числа одноклассников – незамысловатые дворовые лоботрясы, пустые и шумные.
Однако очень скоро я начал все более ясно осознавать, что никогда не стану среди них своим, никогда не стану одним из них, я чужд этой среде: она не приемлет меня, а я – её. Мне очень скоро стало противно вращаться в тусовке своих дворовых ровесников, мне стали угнетающе скучны их низменные плебейские повадки... Чем они живут? У них же ничего нет за душой, они ничего не желают знать о великом многоцветном мире, в котором они сподобились жить. Они просто жрут, пьют, срут, спят, отвратительно смеются над своими деревянными шутками. Нет, определенно не стоило терять времени на общение с ними.
Круг моих интересов уже тогда лежал далеко-далеко от того, чем убивали время большинство окружавших меня школьников. И странная вещь: я только совсем недавно, взявшись писать эту книгу и начав раскладывать по полочкам и анализировать свои увлечения с раннего детства до сегодняшнего момента, заметил, что кругу моих интересов издавна была свойственна изощренная избирательность – меня всегда интересовали вещи, излучающие темную, недобрую энергетику, уходящие своими корнями за пределы рассудочности, имеющие на себе более или менее четкую печать дьявольщины, смерти. Это не означает, что меня не занимало ничто, кроме погибели и безумия - у меня всегда был достаточно широкий круг интересов, но всё, что имело отношение к темным сторонам бытия, не ускользало от моего внимания, имея в моих глазах некую особую ценность и значимость.
Помнится, когда мне было лет 7-8, дедушка на даче, когда мы всей семьей ужинали, прочитал вслух какую-то газетную статью о том, что есть, оказывается, такие люди – наркоманы. Они находятся в рабской зависимости от неких наркотических веществ (конкретно в той статье речь шла о героине), и ради получения очередной порции этого вещества они готовы на всё - на кражу, на убийство, да на всё, что угодно. А если они не добывают вовремя это вожделенное вещество, то тем самым обрекают себя на ужасающие мучения – у них начинается "ломка". В статье говорилось, что таких людей немало и в последнее время наблюдается рост их числа. Помню, я тогда очень долго размышлял над услышанным своей маленькой умненькой стриженой головкой. "Каково же должно быть наслаждение, испытываемое человеком при употреблении этих веществ, – думал я, – чтобы все эти люди, жившие прежде обычной здоровой жизнью, бросали всё, своими собственными руками разрушали свою личность, свое здоровье, не щадя ни себя, ни своих близких, лишь бы вновь и вновь обретать это состояние. Ну хорошо, начиная с определенного момента, когда уже возникают ломки, они перестают себя контролировать. Но неужели в начале своего пути они ничего не подозревали об опасности, которой грозит им общение с наркотическими веществами? Нет, видимо, здесь всё не так-то просто..." С тех пор во мне возник живой интерес к наркологии, носивший, правда, до поры до времени лишь чисто теоретический характер. Я не упускал случая пополнить какими-нибудь новыми сведениями копилку своих знаний по этой тематике.
Помимо наркологии, меня также занимала психиатрия – уже лет в 13-14 я читал психиатрические учебники с описаниями различных душевных уродств. Я внимательно изучал всю эту невеселую клинику, особо интересуясь психофармакологией.
Чем я интересовался еще? Да много чем. Например, токсикологией, пиротехникой. Правда, интерес к этим дисциплинам типичен в целом для подросткового возраста: 14-летний пацан зачастую даже не задумывается над тем, что какая-нибудь его очередная затея чревата для него глупой бессмысленной смертью, он как будто не верит в то, что может вот так запросто взять и умереть. Это самый безрассудный, самый безбашенный возраст.
Примерно в этом же возрасте в сферу моих интересов попали различные темные культы: сатанизм, вуду. Я почитывал Алистера "Антихриста" Краули и прочую инфернальную литературу, рисовал пентаграммы и каббалистические символы. Но очень скоро я потерял интерес ко всей этой мистической ерунде, придя к убеждению, что всё это вторично, и не какие-то темные потусторонние буки сеют в этом мире боль и ужас, а обычные смертные люди, и зло и добро обитают не в заоблачной выси, а рядом с нами, в повседневной обыденности. Ужас прост и повседневен, мы живем с ним бок о бок и настолько с ним свыклись, что уже и не замечаем его.
Надо сказать, что я никогда не был зациклен на мрачных сатанинских культах: я интересовался, например, язычеством, имеющим, на мой взгляд, скорее светлую энергетику, да и вообще религиями и верованиями мира.
Я всегда был неравнодушен к различным асоциальным деструктивным явлениям, тяготел к любым формам экстремизма: будь то политический экстремизм (я метался от крайне левых взглядов к крайне правым, в 17 лет имел серьезные намерения вступить в ряды Национал-Большевистской Партии Лимонова, объединившей под своим крылом разношерстное сборище радикально настроенных молодых людей, так и не сумевших толком идентифицировать себя как "крайне правых" или "крайне левых", имеющих за душой чаще всего эклектичные, разрозненные политические воззрения, а иногда просто тягу к экстремизму – в общем, как раз то, что мне было нужно в то время), или же, например, футбольный фанатизм.
Отмечу одну важную закономерность: чаще всего мой интерес к вышеупомянутым темам носил чисто теоретический характер - я не вступил в какую-нибудь секту сатанистов, не стал членом НБП, не состоял в фанатской группировке и т.д. Моё тяготение ко всему экстремальному и запредельному не имело, таким образом, практической реализации, инстинкт самосохранения не позволял перешагнуть грань между безопасным теоретическим ознакомлением с позиции постороннего наблюдателя, пусть даже сочувствующего, и конкретными действиями, чреватыми серьезной опасностью для тела или разума.
С раннего детства ничто на свете не вызывало во мне большего удовольствия, чем заниматься творчеством самому и познавать плоды творческого самовыражения других людей. Сложно, пожалуй, найти такой вид творчества, который бы оставлял меня равнодушным, где бы у меня не было своих любимых авторов.
В 14 -15 лет меня уже куда больше занимали философско-художественные изыскания, творчество Достоевского и Сартра, Тарковского и Сокурова, Кандинского и Филонова, чем пустая ежедневная возня и трёп во дворе со стадом оболтусов, которым были абсолютно непонятны какие бы то ни было высокие материи. Мне необходимо было общение с мало-мальски интеллектуально содержательными, самобытными, неординарными людьми, не чуждыми творческой активности, с которыми можно было бы поделиться прочитанным, увиденным и услышанным, от которых я мог бы получить толковую конструктивную критику на какой-нибудь свой очередной опус. Надо было "искать таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных". Таковые нашлись.
Со мною в одном классе учились два немного странных, чудаковатых паренька: Олег и тот некто, которого я в своём повествовании условно именую А. Они предпочитали держаться замкнутой обособленной тусовкой-сектой в числе трех человек: они + упомянутый в 1-ой главе Паша Е. Ни малейшего участия в общественной жизни класса эта троица не принимала, "далеки они были от народа". Олег и А. были двумя белыми воронами, не такими как все: их не захватывали школьные дискотеки и "огоньки", их интересы лежали в несколько иных сферах – компьютеры (сколько их помню в то время, они беседовали почти только о компьютерах; я же, напротив, никогда не увлекался компьютерными делами, не увлекаюсь и сейчас), научная фантастика, рисование гротескных рисунков, в основном, в комиксоподобном ключе, выдумывание комических сценок-фикций, основным действующим лицом которых был незатейливый и правильный Паша Е. Они демонстративно не проявляли интереса к тому, чем жили все окружающие их обычные дегунинские подростки, эти парни тяготели к своим собственным самодельным мирам. Многие считали их просто кончеными психами – особенно А., с его вычурной и парадоксальной манерой мышления.
Я как-то постепенно сошелся с А. - ознакомил его со своими стихотворными произведениями, у нас нашлись общие интересы в сфере творчества. А., в свое время обучавшийся в художественной школе, частенько что-то рисовал, порою и стишки писал. Мы сидели с ним на уроках за одной партой, рисуя безумные картинки, совместно сочиняя различные бредни в прозе и в стихах, делясь своими художественными новинками и получая друг от друга целые ушаты конструктивной критики. Я приобщил А. к творчеству Игоря Федоровича Летова, которое пришлось ему весьма по вкусу, затем я его притянул и к идеям лимоновского национал-большивизма. Мы с А. были в классе двумя неформальными элементами, на всё имевшими свое собственное суждение, как правило, далекое от пыльных доктрин учебников и мнения преподавателя. По окончании школы до нас стали доходить сведения о том, что наши прежние учителя теперь склонны именовать меня и А. чуть ли не гениями, но это сейчас. А тогда, в 10-11 классе, мы были всего лишь парочкой нелепых отщепенцев, правда, неплохо подкованных по ряду учебных дисциплин.
Вскоре я подружился и с Олегом - еще одним "народным художником", проводившим почти все время учебы в изготовлении несметного количества карикатурно-комиксных рисунков, имевшего склонность к философским диспутам и ловко подвешенный язык, а также с Пашей Е., который... ну, словом, просто хороший парень.
Примерно в это же время я обрел еще одного приятеля в лице веселого волосатого неформала Ромы. Мы с ним вместе учились на подготовительных курсах при географическом факультете МГУ. С ним мы сошлись прежде всего на основании близости наших музыкальных предпочтений. Очень быстро мы стали с ним закадычными друзьями – вместе пили пиво, трепались о книжках и музыке, я презентовал ему очередные свои стишки, Рома читал мне какие-то свои сюрреалистические побасенки и травил хитовые панковские анекдоты. В общем, мы оказались родственными душами. Главное, в нас обоих присутствовала психоделическая жилка, интерес к иным мирам. С этого-то, видно, всё и начиналось... Эх, как же давно это было!
Однажды Рома поведал мне о существовании такого препарата как паркопан, при поедании которого в количестве пяти колес возникают любопытные галлюцинации. При описании действия сего вещества Рома опирался на собственный эмпирический опыт, а также на впечатления своих дружков. Звучало всё это очень занятно: Рома сражался с полчищами иллюзорных гномов, не допускавших его до иллюзорной Белоснежки, ему чудилось, будто сигарета зажжена с обеих сторон, один его приятель ловил в собственной комнате сачком слонов и т.д. и т.п. Рома не раз и не два жрал паркопан, и я подумал: "Неплохо было бы и мне заценить, что это за штуковина".
На следующий день я, придя в школу, поделился этой информацией с А. и Олегом. Информация вызвала у моих компаньонов живой интерес, и уже очень скоро у нас в руках была упаковка маленьких таблеточек с надписью "Паркопан 5": мать и сестра А. – медицинские работники, и парню не составило большого труда раздобыть интересующее нас лекарство от болезни Паркинсона. Для всех нас троих это был первый опыт употребления каких-либо психоактивных веществ. Определенный страх, конечно, имел место, во всяком случае, у меня, но: 1) уж больно было интересно поглядеть на трансформированную реальность; 2) "Рома же жрал эту хрень и вроде жив пока, а мы чем хуже ?"; 3) "Это же не наркотик, это просто детские шалости... можно попробовать".
Как оказалось, паркопан вызывает главным образом галлюцинации, видимые периферийным зрением - краем глаза видишь, как прошмыгивает чья-то смутная фигура, пролетает какая-то птица, пробегает небольшой зверек, мама неожиданно подпрыгивает на месте, стукнув головой люстру и т.д., а также различные мелкие галлюцинации-пустячки типа той же сигареты, горящей с обоих концов; наблюдались порой и слуховые глюки - окрики, плач и т.п. Помимо этого, паркопан нарушал адекватное восприятие самых обыкновенных сцен и обстоятельств, которые, благодаря его действию, представали в искаженном, параноидальном свете: у меня лично это выражалось в возникновении навязчивого ощущения, что взгляды всех окружающих меня людей направлены на меня, что все вокруг исподтишка наблюдают за мной, ходят за мной по пятам, короче, наблюдались проявления мании преследования.
У Олега с А. все эти симптомы были выражены в еще более яркой форме. Они регулярно употребляли паркопан в течение примерно девяти месяцев, придя к мнению, что препарат благоприятно влияет на их творческие потенции и не видя веских причин прекращать эти опыты с относительно безобидными таблетками, в то время как я принимал паркопан лишь три или четыре раза – познав это вещество и поняв сильную ограниченность его действия, я не имел большого желания продолжать его употребление. К тому же меня раздражали физически неприятные побочные эффекты в животе, одеревенение рук. В общем, я хорошенько распробовал паркопан и забросил это хобби, Олег же с А. прошли интенсивный многомесячный курс паркопановой терапии. Поэтому у них паранойя имела куда больший размах, чем у меня, выражаясь в возникновении угрожающих и вполне реалистичных наваждений: А., например, бегал по своему флэту с пневматическим ружьем, вроде тех, из которых стреляют в тирах, и стрелял из него по бегающим по полу крысам. А. вообще был как-то особенно богат на такие приключения. Вот как он описывает самое глобальное из них (записано самим А.):
"Мы с Олегом возвращались домой мимо моего дома. Возле моего подъезда Олега схватили неизвестные, заломили ему руки, положили его на капот своей машины и начали избивать. Олег успел лишь крикнуть мне:"Беги !"
Я забежал в соседний подъезд и стал подниматься по этажам все выше и выше. Я понимал, что внизу меня уже ждут. Остановился и спрятался в тени. И тут я обнаружил, что в руке у меня куртка Олега. Куртка села в угол и вяло шевелилась, ее движения были еле заметны. Куртка сказала: "Я - Олег. Меня так побили, что от меня осталась одна куртка...Спаси меня..."
Я стал прислушиваться: внизу по-прежнему ждали, но компания разделилась, и многие из них решили, что, чем меня здесь искать, лучше подняться на самый верхний, девятый этаж и там развести костерок, выпить водочки с девками. Все, в конце концов, согласились. И я стал еще более настороженно прислушиваться, держа наготове газовый баллончик. К счастью, они поехали на лифте, но все же оставалась вероятность, что на первом этаже они оставили небольшой пост. По звукам, доносившимся с 9-ого этажа, я понял, что девкам дали тележку и послали их собирать дрова по этажам. Они обыскивали каждый этаж: открывались двери лифта, со скрипом выезжала тележка, слышался звук складываемых дров. Далее они опускались на лифте этажом ниже, и все повторялось. И когда лифт опустился на тот этаж, где спрятался я, у меня бешено забилось сердце в ожидании близкой кончины. Но из лифта вышла молодая мамаша с коляской: она с размаху толкнула коляску ногой так, что коляска покатилась по лестнице и остановилась, ударившись о стенку лестничной клетки. Мамаша спустилась вниз вслед за коляской, развернула ее и точно таким же образом столкнула ее вниз по ступенькам следующего лестничного пролета.
По звукам сверху я понял, что дрова и водку уже привезли. Послышался отчетливый треск дров в костре, оживленные разговоры. Далее я так же отчетливо слышал, как разливали водку по стопкам. Небольшая пауза. Звон чокающихся стопок и всё стихло. Ни звука. Я осторожно подхватил Олега-куртку и, держа баллончик, стал спускаться вниз. На первом этаже никого не было, и я быстро побежал в свой соседний подъезд."
Уместно предположить, что болезненная, гипертрофированная осторожность, мнительность господина А. уходит своими корнями именно в паркопановый период...
А еще после употребления паркопана снились необычные сны. К примеру, мне как-то раз приснилось, будто я сижу в своей комнате, но на стенах почему-то черные обои, а окно забито ржавым металлическим листом.
Возле меня стоит большой красного цвета дьявол. Я стараюсь от него убежать, а он только гладит меня ласково по голове, косится куда-то в сторону и тихо мурлычет. Видно, вещий был сон.
Надо, однако, сказать, что куда более частым нашим совместным времяпрепровождением было не пожирание паркопана, а обычные пьянки. Выпивать мы с Олегом и А. (Паша Е. тогда был откровенно чужд таких развлечений) начали осенью 1994 г. До этого я выпивал летом на даче, причем уже тогда выпивал весьма немало и нередко для своего возраста. Что же касается пива, то начиная лет с 14 я пью его почти что каждый день - питье пива стало у меня вредной привычкой, такой какой для многих, например, является курение. Кстати, сам я не курю: астматическое прошлое не позволяет.
Итак, мы пили. Пили дешевую сраную водку, "левый" коньяк "Белый аист", "Монастырку" и тому подобную срамоту. Я пил вообще, так сказать, "на три фронта": в районе, на курсах в МГУ и на даче – особенно тотально и прилежно. Думаю, не надо объяснять, почему с 15 до 19 лет моим отдыхом был алкоголь, как и у Олега с А. Это стандартный традиционный способ релаксации для абсолютного большинства молодежи постсоветского пространства. Пьют все. Но пьют все по-разному.
У меня очень редко получалось грамотно выпить приемлемое количество спиртного, так чтобы и посидеть весело, и не нажраться до свинского состояния. Я никак не мог уловить тот момент, когда " уже хватит". Я мог выпить пол-литра водки и быть лишь немного пьяненьким, а потом выпить еще одну стопочку и резко провалиться в небытие. Я всегда был способен выпить очень немало, но "грамотно пить" я не умел никогда. Я пил всё подряд, что только попадалось под руку (особенно уже к концу вечеринки), создавая в желудке немыслимые коктейли. Я пил, пока не отключался или же пока не заканчивалось последнее бухло и последние деньги. Моё похмелье почти всегда было ужасным.
Это всё бы ничего. Но с определенного момента – было это позже, когда я уже учился в МГУ — я стал понимать, главным образом, со слов собутыльников, что мое состояние алкогольного опьянения носит, мягко говоря, не совсем обычный, не совсем нормальный характер. На некоторой стадии пьянки моё поведение становилось неадекватным даже для очень пьяного человека. Я становился крайне нервным и агрессивным, внезапно бледнел, глаза наливались кровью, а главное – я начисто переставал себя контролировать: не мог верно определить свое местоположение, начинал путать всё, что только можно перепутать, энергично выкрикивал разный бред. При этом физических проявлений опьянения (нарушений походки, координации движений) почти не наблюдалось. Я был словно зомби, неконтролируемое нечто, одержимое злым духом. Как правило, это состояние длилось от 3 до 5 часов, по прошествии которых я обнаруживал себя протрезвевшим, часто в каких-то совершенно незнакомых местах. При этом воспоминаний об этих безумных 3-5 часах в мозгу или не сохранялось никаких, или же я мог припомнить лишь незначительные отдельные эпизоды моих нетрезвых приключений.
Изучая учебник по психиатрии и наркологии, я обнаружил, что мои алкогольные помутнения рассудка именуются научным термином "патологическое опьянение" - все симптомы оказались налицо. После этого я, пожалуй, впервые начал задумываться о том, что неплохо было бы завести привычку каким-то образом контролировать количество выпиваемого.
Да и вообще начиная со второй половины 1997 года, когда мне уже было 18, я начал все явственнее понимать, что употребление крепких спиртных напитков приносит мне все меньше положительных эмоций, что мое опьянение всё чаще носит именно болезненно-патологический характер, что водка не дает мне ничего, кроме неприятностей с милицией и родителями и убийственного похмелья. Мне надоело пить. Частота моих глобальных пьянок стала неуклонно снижаться.
Такое же постепенное падение интереса к алкоголю наблюдалось и у моих дегунинских компаньонов - у Олега с А.. Последним аккордом их пьяной юности явилось лето / 97. После этого Олег на немалый срок отошел от алкогольных дел вообще, а друг А. еще полгода вяло попивал от случая к случаю, скорее по инерции – порой нелегко выбросить привычную и с детства знакомую вещь, даже тогда, когда она уже совершенно тебе не нужна. Что же касается меня, то я еще какое-то время ужирался, правда существенно реже, на разных днях рождениях и прочих праздничных сейшенах в университетском кругу вплоть до конца 1997 г. Но без былого энтузиазма.
97-ой год для меня был ознаменован безумными двумя месяцами летней учебной практики в глухом уголке Калужской области, где мной, как и большинством окружавших меня сокурсников, безраздельно правил Зеленый Змий, где водка текла рекой постоянно, круглосуточно, где царил полнейший пьяный хаос и беспредел. Именно вернувшись с этой практики, я начал постепенно охладевать к выпивке.
Осенью 97-ого Олег увлекся новой игрушкой - курением гашиша: неудовлетворенность алкоголем, усталость от него требовали поисков новых "дверей в стене", как говорил Олдос Хаксли, и Олег решил обрести их в этом легком и безопасном растительном наркотике. Я никогда не мог себя назвать большим поклонником канабиса – я, разумеется, не раз покуривал травку (первый раз, если я не ошибаюсь, это произошло со мной в 15 лет), однако сам практически никогда денег на нее не тратил, считая действие анаши довольно приятным, но не более того. В то же время, если был шанс угоститься "планом", то я, конечно, не отказывался. Той осенью Олег приобретал гаш весьма часто и почти каждый раз угощал меня за компанию. У меня частенько оказывалась пустая квартира, и я приглашал Олега раскуриться у меня. Мы брали пластиковую бутылочку, прожигали ее сигареткой и уже очень скоро становились тупы и веселы. Когда моя квартира была населена родителями, мы с Олегом уходили на почти безлюдную территорию, прилегающую к промзоне за железной дорогой, и делали там свое дымное дело. А. же принимал участие в наших раскурочных мероприятиях лишь пару раз: он был вовсе равнодушен к гашишу. В целом А. в то время был ярым противником наркотиков, небезосновательно считая их опасным дерьмом. Ох, и вправду, опасное...
Начиная с лета 97-ого, Олег вообще стал проявлять всё больший интерес к наркомиру. Олег тогда тяготел к rave-культуре, к, если можно так выразиться, "птючевскому" стилю жизни, подразумевающему некоторую причастность (или, по крайней мере, имитацию причастности) его носителя к психоактивным веществам, к племени junky. И нет ничего удивительного, что он решил заменить уже изрядно осто****евший алкоголь на "легкие наркотики", один из атрибутов "продвинутой", модной молодежи. Именно в то время Олег стал более тесно общаться со своими дачными
друзьями Сергеем и Денисом, вошел в круг друзей и знакомых Дениса в Москве, таких же или еще более матерых наркоманов, как и сам Денис.
Денис: высокий стройный светский юноша, всегда в стильном прикиде, студент МИТХТ, имеющий неподдельный интерес к химии и поэтому учащийся в институте на "отлично", имеющий обеспеченных родителей и не имеющий проблем с деньгами, да и вообще, похоже, имеющий очень немного проблем с чем бы то ни было в этой жизни. Казалось бы, ну всё при нем. Живи и радуйся. Но вместо этого он сначала стал винтовым, а потом и вовсе плотно сел на героин. Сидит на нём до сих пор - многочисленные и разнообразные попытки слезть остались без результата.
Но в то время Денис еще не был героинщиком - зато он уже тогда винтился, а также закупал на Никольской улице на Лубянке такие вещицы как трамал, седнокарб, кетамин. Однажды в ноябре 97-ого Денис по просьбе Олега взял его с собой на Лубянку, где ими совместно был приобретен трамал (опиоидное обезболивающее в желто-зеленых капсулах) и совместно же съеден. Олегу, чья молодость была богата фармакологическими
изысканиями, было абсолютно не влом опробовать некие новые колеса, тем более после хвалебной прелюдии из уст Дениса. Блаженно-расслабленная опиоидная гармония произвела на Олега весьма и весьма приятное впечатление. Надо сказать, что еще задолго до этого Олегу как-то раз на даче довелось разнюхаться героином, которым его угостил знакомый драг-диллер Кожан (он еще будет вскользь фигурировать в нашем повествовании), и поэтому Олег имел понятие об опиумном кайфе. Но героин! "Это же смерть в чистом виде!" "Достаточно одной инъекции..." Страх передоза, страх подсесть... Нет, Олег тогда был далек от того, чтобы иметь малейшее отношение к тяжелым наркотикам: "только легкие вещи... что вы!". Трамал - как раз то, что надо. Вроде бы даже и вовсе не наркотик - так... колеса, сублиматор-имитатор. Эффект дает очень неслабый, в то же время совесть спокойна (ничего тяжелого!), стоит недорого – в те времена - 15 рублей одна доза из пяти капсул.
В общем, очень скоро Олег поехал на Лубянку за трамалом уже самостоятельно. Разумеется, как и большинство новичков, в первый раз он был просто безбожно кинут. Но Олег быстро разобрался, что к чему, въехал в не такой уж хитрый механизм закупки трамала у лубянских бабок-барыг, и стал наведываться туда регулярно, проводя день за днем в окрестностях Первой аптеки, среди торчков всех мастей, барыг, кидал и оперов. Очень резвыми темпами Олег обживался в этом специфическом мирке, заводя связи и знакомства. С кем поведешься, от того и наберешься – а Олег был как будто рожден для обитания во всей этой системе, он сразу стал там своим.
Чем же в это время были заняты мы с А.? Ничем особенным. У нас обоих было межсезонье, латентный период, подвешенное состояние между алкоголем и чем-то иным. Мы изредка, по старой привычке пили (в разных, правда, тусовках), хотя сплошь и рядом при этом говорили жеманно-усталым тоном друзьям и знакомым: "Что-то мне надоело пить...", говорили вполне искренне.
Олег в красках описывал мне и А. особенности своего нового образа жизни: Денис, его весьма мечтательные друзья и подруги, Никольская улица, тусовки в подземном городе на Манежке, трамал, седнокарб... Реагировали на такие завуалированные провокации мы с А. несколько по-разному. А. отделывался жесткими фразами самообороны типа: "Ну и жри свою ***ню", "А я вот пью". А., человек крайне мнительный и стрёмный, мастер конспирации, чья мать (нарколог, кстати, по образованию) до совсем недавнего времени не была в курсе, что ее сын курит (!), всячески старался сопротивляться соблазнам наркомира, изобилующего палевом.
Я же внимательно слушал рассказы Олега о его лубянских походах, руководствуясь своим исконным интересом к разного рода темным делишкам. Всё это действительно вызывало во мне интерес, какое-то внутреннее тяготение. Я был посещаем порой излишне либеральными мыслями о том, что вот, мол, Олег как здорово обходится без спиртного, ведет живой и интересный образ жизни, обзаведясь кучей новых знакомых, да и трамал, видимо, штука неплохая – "полный relax" и все такое. Но я какое-то время упорно держал нейтралитет. Я тогда пытался реализовать концепцию перехода от тяжелых суровых пьянок к безобидным пивным посиделкам безо всякой водки; ну иногда можно гаша покурить, короче "не думай ни о чем, что может кончиться плохо". Очень скоро вся эта заманчивая концепция полетит ко всем чертям: окажется, что я не умею не "убиваться", не умею долго обходиться без экстремальщины, быть тихим чинным здравомыслящим буржуем. И не уверен, что когда-нибудь я этому научусь, хотя иногда хочется.
97-ой год тем временем близился к концу. На исходе декабря ко мне как-то раз заглянул Олег с любопытным предложением. Он приобрел на Лубянке 10-кубовую баночку кетамина и предлагал мне составить ему компанию. Про кетамин я был наслышан и раньше. Я знал, что это обезболивающее, которым ширяют собак и беременных женщин. Олег же проинформировал меня о том, что ценность препарата состоит в том, что если уколоться изрядной дозой и посидеть в спокойной обстановке с закрытыми глазами, то имеет место довольно мощная диссоциация, по типу кислотной. Я всегда был любителем поглядеть на иные миры и согласился бы без колебаний, но меня смущало то, что кетамином надо колоться. Однако же мне очень быстро удалось успокоить себя, используя следующие аргументы: во-первых, это не наркотик, а во-вторых, инъекция-то будет не внутривенная, а внутримышечная - вроде, не так страшно. И после минутного раздумья я согласился.
Квартиры у нас обоих был заняты, и мы пошли в подъезд к Паше Е. Компанию нам составил А., сам, впрочем, не отведавший с нами зелья. Там, на лестнице между 6-ым и 7-ым этажами, Олег на моих глазах осуществил ритуал, который я прежде видел разве что в кино: он достал из кармана маленький однокубовый инсулиновый шприц (я тогда и не представлял, что бывают такие маленькие изящные шприцы), пробил его иглой резиновую крышечку стеклянного пузырька и наполнил шприц жидкостью. Постучал по инсулинке, выбивая пузыри воздуха, и, закатав рукав и воровато оглянувшись, вонзил сталь в мякоть своего левого предплечья. И вот я уже смотрю, как жидкость плавно перетекает под давлением поршня из пластмассовой емкости в тощее олегово мясо. Затем иголка резко вынимается и кладется в сумку Олега.
Такое зрелище меня несколько шокировало. А тут еще в руках Олега появляется новая инсулинка, и я понимаю, что сейчас надо мной будет произведено то же самое. Во мне начинает крепнуть мелкий противный страх, вынесенный из детства страх уколов, страх шприца. Но я быстро загоняю этот страх поглубже и подальше. Что я, в самом деле, баба что ли? Что тут такого? Раз и готово. Стараюсь демонстрировать всем своим видом полное спокойствие. Вот Олег прицеливается... У меня в голове за считанные секунды пролетают обрывки всевозможных страхов – "а вдруг Олег как-нибудь неудачно уколет – он же не медсестра", "а вдруг сейчас выйдут какие-нибудь жильцы - вот сраму-то" и т.д. Игла рассекает плоть почти безболезненно, чинно задвигается поршень, с которого я не свожу напряженно-внимательного взгляда. Ну, вот и все. Сажусь на ступеньки и начинаю ждать.
Надо ж такому случиться, что через минуту после совершения надо мной таинства инъекции, из лифта этажом выше выходит... участковый. Но мы к этому уже готовы: слыша шум лифта, готового остановиться на близлежащем этаже, мы принимаем стоячее положение, нарочито небрежно перебрасываясь ничего не значащими фразами и загадочно поглядывая в темень окна. Участковый спускается к нам, оценивающе нас осматривает и спрашивает напрямки: "Травку курите ?" "Нет, что вы, - отвечает А., показывая пачку сигарет "Ява Золотая". Участковый уходит вниз по лестнице.
Действие кетыча оказалось довольно приятным: мышцы сделались словно резиновые, на душе стало как-то тепло и уютно. Но, закрыв глаза, я не наблюдал никаких картинок – разве что красочное хаотическое нагромождение линий, точек и расплывающихся пятен, более ярких и живописных, чем обычно может увидеть человек, закрывший глаза после продолжительного смотрения на источник света. Тем не менее, кетамин показался мне штукой любопытной, я решил, что надо его вскоре распробовать в более солидных количествах.
Так прошло мое боевое крещение. Внутримышечный прием кетамина оказался, так сказать, подготовительной разминкой перед грядущими эпохами регулярных внутривенных вливаний. Эти кетаминовые укольчики сняли или, во всяком случае, значительно снизили боязнь шприца, сделали его чем-то знакомым и не таким уж страшным.
Вскоре я распробовал кетамин более основательно. На сей раз мы с Олегом зависли у меня на квартире и проставили себе примерно по кубу кета. Олег был вообще убит - у него даже были некоторые проблемы с ходьбой. Мне же, счастливому обладателю более крупного организма, было в самый раз. Я, закрыв глаза, летал на бомбардировщике.
Наступил праздник Новый год. Встретил я его с родителями, а потом ко мне пришли Олег и А. и мы с ними просидели всю ночь у меня в комнате, болтая о том, о сем. Олег был под трамалом, как всегда, и поэтому не пил. Мы же с А. за ночь с трудом сумели умять 0.5 л водки. Казалось бы, еще совсем недавно мы бы её быстренько выпили и не заметили. А тут мы ее пили словно по необходимости: Новый год же – значит надо пить, но никакой охоты пить, никакого веселья от питья водки не было. Водка исчерпала себя. Наступал Новый год, а вместе с ним и новая жизнь.
Как-то раз в январе Олег и А. решили пойти повеселиться в МДМ на какой-то очередной рэйв. Денег у А., как обычно, почти не было. И тогда Олег подбросил ему заманчивую идею – взять на двоих лист трамала, что обошлось бы гораздо дешевле, чем тратиться в МДМ на выпивку и жратву. Преимущества были налицо: скушав трамал, не нужна никакая водка, потому что и так самочувствие замечательное, совершенно не хочется есть, тепло, легко, не воняет спиртным изо рта. Подумав, А. согласился - из чисто
прагматических, утилитарных соображений.
После приема трамала А. просто-таки хотелось плакать – так ему было замечательно. "Да, – подумал он, – вот он, настоящий кайф. Какая-там водка ?!" Вскоре уже этот парень стал заядлым пожирателем трамала. Он в то время работал контролером на Птичьем рынке, и трамал для него оказался прямо-таки палочкой-выручалочкой. Не так-то просто в лютый мороз простоять на улице 10 часов. С помощью же трамала А. становился нечувствителен к холоду и голоду, да и вообще ко всему. Отличный эффект!
Спустя пару недель настал и мой черед познать трамал. Меня уже давно тянуло отведать препарат, о котором я слышал столько положительных отзывов от Олега и А.. Я не видел причин, почему бы мне этого не сделать, почему бы не заценить очередные таблетки, которых я за свою жизнь съел великое множество, всяких разных. "Человек привыкает ко всему". Тот, кто всю жизнь обходился почти без лекарств, сто раз подумает, прежде чем сожрать какую бы то ни было пилюлю. В то же время у меня, например, у человека, чье детство прошло среди недюжинного разнообразия таблеток, уже практически атрофировался этот защитный механизм, подозрительное, настороженное отношение к приему вовнутрь фармакологической продукции: для меня это привычно и естественно. То же самое можно сказать про А., отпрыска медицинской семьи, имеющего неслабые познания в фармакологии, как в теоретическом, так и в практическом плане.
Короче говоря, ближе к концу января 98 г. я впервые в жизни приехал с Олегом на Лубянку с вполне определенной целью. Я первый раз тогда воочию наблюдал тот мир, в котором мне уже очень скоро предстояло прописаться. Шагая по Никольской вместе с Олегом, я поймал себя на мысли, что никогда прежде я не видел столько наркоманов одновременно, в одном месте. Барыгу мы в тот день искали долго, больше часа. Меня впечатлило то, как безошибочно Олег выцепил в толпе невзрачную бабу с кожаной сумочкой на пузе и, перекинувшись с ней на ходу парой сдавленных фраз, молниеносно и
незаметно сунул ей в руку деньги, приняв взамен в свой карман заветное нечто.
"Уметь надо", – подумал я тогда. Сейчас, когда я сижу и пишу эту книгу, я пытаюсь прикинуть, сколько же примерно раз я посещал Лубянку для закупок различных полезных препаратов. Черт его знает. Очень-очень много раз. Но тогда, в тот январский вечер, все мне было в новинку.
Как я и ожидал, Мекка московских торчков оказалась начисто лишена какой-либо романтики: все существующие сорта душевной грязи толстыми слоями оседают на её обитателях. На кидалове здесь денег поднимают не меньше, чем на самой торговле, и поэтому непосвящённому без сопровождения более-менее опытного человека здесь делать нечего – днями напролёт целый штат кидал обтирает спинами стены окрестных домов и подземных переходов, поджидая таких лохов-новичков, чтобы наебать их на раз-два. Уже позже Инна рассказывала как-то Олегу, что одному такому оленю на Никольской всучили
под видом винта баян, полный свежей ссанины. С видом знатока снял он иглу с баяна и понюхал через дырочку свою покупку. "А чо такой странный какой-то запах?", – подивился покупатель. "Да ты не обращай внимание... это с морозу так кажется... с морозу", – был ему ответ. Мы с Олегом долго и от души хохотали над рассказом о незадачливом клиенте.
Но тогда я и не собирался обживаться в этом мирке, я был как бы туристом, пришедшим сюда на экскурсию, поглазеть на местные достопримечательности и приобрести сувенир.
Вечером в ближайшую субботу мы с Олегом поехали на ночь в небезызвестный клуб "Пропаганда", по дороге раскушавши на двоих листок свежекупленного трамала. Действие съеденной новинки я стал ощущать по прошествии часа с небольшим, уже когда мы с Олегом сидели на кукольных деревянных стульчиках в "Пропаганде", попивая апельсиновый сок. Во мне стало расти ощущение приятной ватной слабости и неги, сладкого покоя, все вокруг выглядело просто и добродушно, хотелось вот так и сидеть целую вечность, внимая своему внутреннему умиротворению, наблюдая добрый мир чуть прищуренным, подернутым туманной поволокой взглядом, вальяжно почесываясь.
Но не успел я еще как следует насладиться неведомым прежде приятным эффектом, как вдруг с досадой почувствовал упрямо воздымающуюся из недр моего брюха тошноту. Мне стало дурно. Слабым больным голосом я сообщил об этом Олегу. Тот сказал, что это ничего страшного, с некоторыми такое по первому разу бывает. Чувствуя слабость, тошноту и легкое головокружение, прошибаемый холодным липким потом, жопой чуя всю подозрительность своего вида и стараясь не попадаться на глаза охраннику, я побрел в туалет. Какое-то время заведение было занято. К тому времени как я туда попал, желание блевать как-то поутихло. Я попробовал очистить-таки желудок, но из этого ничего не вышло. Тогда я просто посидел какое-то время на толчке, отдыхая и переводя дыхание. Становилось легче. Я вышел из кабинки в предбанник сортира умыться и попить из-под крана водички. И тут я увидал в зеркале себя.
Поначалу я даже немного испугался. Мне почудилось, будто кто-то совсем незнакомый смотрит на меня. У незнакомца было мое лицо: из-под потных слипшихся на лбу волос на меня смотрели мизерные точки обдолбанных зрачков на фоне мертвенно-бледной личины, напоминавшей гипсовую маску.
Я никогда ещё не видел себя таким и оказался не готов к такому зрелищу. Уже видев со стороны наркоманов «под дозой», я, тем не менее, был шокирован, увидев эту маску на своём лице. Но в который уже раз за свою недолгую жизнь я загнал глубоко под лавку это естественное чувство опасности, и спасительным оно не стало, уступив место браваде юного декадента – смотрите, мол, какой я отвязный, асоциальный тип! И я, жутковато улыбнувшись в волшебное стекло, отвернулся и пошел к столику, где меня давно уже поджидал мой компаньон.
Побочные эффекты постепенно минули, и мы часов до двух интенсивно трепались с Олегом, похлебывая сок и почесываясь. Ближе к утру я начал втыкать. Втычки становились все более затяжными, и вторую половину ночи мы с Олегом провели в странном состоянии полусна / полубодрствования, то погружаясь в дрему на какое-то время, то опять очухиваясь и вяло озираясь по сторонам.
Я уже переставал различать, где сон, а где явь, принимая интерьер клуба и неусыпный музыкальный фон за некие реалистичные детали ярких мимолетных снов-картинок, когда меня кто-то настойчиво потряс за плечо.
Раскрыв глаза, я словно через размытый несфокусированный объектив камеры узрел очертания нависшего надо мной богемного вида худого молодого человека, чем-то напоминающего Олега, с ежиком крашенных волос на голове. Вырвав меня из мира грез, юноша наклонился над моим ухом и поинтересовался, где бы ему можно было найти героин. Я поглядел на часы: полпятого утра – и выразил незнакомому молодому человеку свое сомнение по поводу возможности оперативно раздобыть герыча в такой час, сказал, что вообще-то не в курсе и отослал к растекшемуся по скамеечке Олегу. Олег, с трудом вернувшись в реальность, пробормотал парнишке что-то на ухо и тот побрел прочь. Еще часик мы с Олегом сидели и вяло ****или, делясь впечатлениями, а потом поехали домой. По приезде домой я завалился в кровать и спал крепким богатырским сном. На следующий день никаких вторичных эффектов, кроме вполне объяснимой незначительной сонливости, я не ощущал. Трамал мне понравился.
С той поры я уже достаточно регулярно составлял Олегу компанию в его поездках на Лубянку, после которых мы шлялись по Манежной площади, сидя на скамеечках или бродя по сверкающим разноцветной роскошью подземным этажам. Олег всегда был или под трамалом, или под сидом, я – когда как, иногда трезвый, иногда под трамалом. К седнокарбу меня как-то не тянуло, хотя Олег хавал этот психостимулятор частенько (а позже им стал забавляться А.), мне вполне хватало и трамала. Несколько забегая вперед, чтобы закрыть тему седнокарба, скажу, что в первый и последний раз я его ел уже во второй половине марта-98. Возможно, я съел сида слишком много, но никакого удовольствия от него я не получил: во мне стало расти какое-то неприятное болезненное напряжение, меня просто стало морочить, и больше я с ним не экспериментировал.
Какое-то время нас вполне устраивали ни к чему не обязывающие и относительно безопасные забавы с "легкими наркотиками", если допустить, что такой термин вообще имеет право на существование. Этот период "начала начал", который почти всегда является прелюдией к знакомству с чем-то более серьезным, имел у нас троих разную продолжительность: Олег беззаботно игрался в эти игрушки больше четырех месяцев, у А. втягивающий курс длился месяца два с половиной или три, а у меня ознакомление с азами заняло и того меньше – около двух месяцев. Эта остановка на полпути не могла продолжаться очень долго. Мы оказались не созданы для того, чтоб всю жизнь довольствоваться "легкими" вещами, и наше первое знакомство с более серьезным кайфом было лишь делом времени. Кто-то из нас троих рано или поздно должен был распахнуть ту дверь, на пороге которой мы неуверенно мялись уже несколько месяцев, подглядывая в замочную скважину. Первым это сделал, конечно же, тот, кто раньше всех начал участвовать во всей этой игре.
В начале марта мы с Олегом вместе куда-то ехали в метро, и Олег продемонстрировал мне фото, где он был запечатлен в компании своих добрых дачных приятелей-торчков – Дениса и Серого.
- А ну-ка, Паша, - обратился ко мне Олег, показывая на фотографию, - кто из нас троих на этом снимке под винтом ?
Я вгляделся в веселые молодые лица на картинке. Никаких явных аномалий не наблюдалось. От Олега, впрочем, я уже давно слышал, что Серый является винтовым с многолетним стажем, и подумал на него.
- Не угадал, - улыбнулся Олег, - хочешь подскажу, кто ? ... Все.
Сперва я даже немного опешил. Крах еще одной детской иллюзии – "Только легкие наркотики... колоться чем-то тяжелым?! никогда!". Олег, который всегда так обожал и берег себя, заявляет мне о том, что он сделал первый шаг в направлении саморазрушения. "Однако, - думал я, - чему я удивляюсь? Чем-то в этом духе и должны были закончиться эти похождения. Эх, не доведет всё это дерьмо до добра".
- Да-а... - ответил я Олегу, - ничего хорошего. Это уже серьезно. Я - пас. Не хочу сторчаться.
Олег с пониманием закивал головой, слушая такие мои речи, глядя на меня и озорно улыбаясь. Всю дорогу тогда Олег делился со мной впечатлениями от своего первого винтового сеанса на квартире варщика Серого.
Позже я попросил Олега дать подробное описание этого знаменательного события. Предлагаю вниманию читателя сей рассказ без каких-либо исправлений:
«Как обычно это и случается, в мир недозволенного кайфа меня препроводили мои друзья, давно погрязшие в наркотиках и приобщающие к ним всех, кого возможно. Надо заметить, что обрабатывать им меня пришлось долго - несколько месяцев. Поначалу на предложения попробовать винт я отвечал твердым решительным отказом - "Я никогда не буду колоться! Это слишком опасно".
В какой-то момент я смягчил свою позицию и согласился принять винт "на кишку", т.е. перрорально. Тогда-то дело и было сделано. После того, как я решился поучаствовать в их мутке, друзья мне сказали, как бы между прочим, что будут присутствовать девочки и они будут колоться. И вот я, боясь ударить перед дамами в грязь лицом, вознамерился сделать то, чего хотел и боялся, то, что казалось самым страшным.
Процесс варки для меня, непосвященного, со стороны походил на какой-то алхимический эксперимент: в руках варщика-умельца мелькали всякие склянки, шприцы и прочие необходимые вещи.
Надо сказать, что вид конечного продукта меня не воодушевил: мутная белесая жидкость, осадок на дне, пузыри, йодистые пятна на стенках сосуда и небрежно брошенный туда фильтр... Это же антисанитария. Как можно эти помои колоть в себя? Но было уже поздно - ведь я решил это сделать.
И вот с трясущимися коленями, сжимая в руке пустой пока шприц, я сижу и жду, когда до меня дойдет очередь.
Сначала втирается варщик: вены у него плохие, несколько раз он не попадает, по его рукам течет кровь, он матерится во весь голос на себя, своих товарищей и злую судьбу. Наконец, дело сделано, и, полежав с минуту на приходе, он обращает внимание на меня. Участливые руки наполняют баян семью точками раствора и я, замирая от ужаса, засучиваю рукав, протягиваю руку и отворачиваюсь. Боли, когда игла протыкает кожу, на самом деле практически нет, но у страха глаза велики.
- Больно будет? - спрашиваю я.
- Нет, не будет, - говорит товарищ и обманывает: руку жжет и мне кажется, что я умираю.
Но вот, через несколько секунд я понимаю, что все не так уж плохо, а потом... потом... "Что же может быть лучше ?" - думаю я, проваливаясь в пучину сильнейшего, навалившегося невесть откуда кайфа, проваливаясь туда, откуда возвращаются лишь единицы.»
Слушая россказни Олега тогда, в начале марта, я усиленно убеждал себя в том, что я буду держаться ото всего этого подальше, мысленно внушал себе, что в мире есть столько всего более интересного, чем этот кустарно-химический искусственный рай. Но где-то в темных подвальных уголках психики уже начали оживать сраные иррациональные страстишки. Я брезгливо, поспешно и испуганно погасил в себе все эти порывы и позывы, не подав Олегу вида, что они у меня существуют.
И все-таки почему Олег это сделал? Предоставим слово ему самому. По моей просьбе Олег перечислил ряд основных предпосылок (изрядно начитавшись перед этим Фрейда):
П р е д п о с ы л к и о т О л е г а.
1. Романтический образ наркомана как утонченного, красивого человека, живущего непостижимой и интригующе интересной жизнью, отличной от той, которая мне известна. Т.е. частичная загрузка Сверх-Я материалом, связанным с людьми, употребляющими психоактивные вещества. Материал, относящийся к Сверх-Я, вообще теперь крайне противоречив: сначала - сознательное желание быть похожим на наркомана и уход в тень здоровой части Сверх-Я, затем, вследствие появления массы негативного опыта, имеющего непосредственное отношение к соответствующему образу жизни, сознательное желание быть похожим на наркомана уступает место здоровым идеалам, и официально Идеалом-Я становится здоровый человек, а образ наркомана вытесняется. Но "вытесняется" - не значит "пропадает", и поэтому, помимо сознательного стремления к здоровью, за многими действиями все же заметны мотивации, связанные со стремлением, пусть и бессознательным, к образу наркомана. Остается лишь добавить, что такая инверсия (перемена сознательного и бессознательного идеала) у меня имела место на 2-3-ий месяцы потребления винта..
2. Повод умереть. Вообще, все действия, мотивируемые инстинктом смерти, официально всегда получают более приемлемую мотивацию ("Иду на войну не потому, что хочу умереть, а потому, что это мой долг перед отчизной..."). Сознательной истинная мотивация таких действий, как желание умереть, почти никогда стать не может.
3. Мнение, что наркотики повышают уровень социальной адаптированности (незамедлительное появление большого числа новых "друзей", “подруг” и знакомых немедленно это "подтвердило").
4. Слухи о том, что винт - "интеллектуальный" наркотик ("Мы очень умны - и будем еще умнее и круче"). Т.е. мнимый внутренний рост.
5. Впечатления от слабых наркотиков перестали удовлетворять (приносить такое же удовольствие, что и поначалу), захотелось чего-то покрепче - погоня за удовольствиями.
Шляясь в очередной раз по подземному комплексу на Манежке в погожий мартовский день, мы с Олегом повстречали Дениса. Он был со своим институтским приятелем, еще одним Денисом - небольших размеров тихим пареньком. Оба они были под винтом, и, как следствие, вели себя оживленно. Денис (тот, что покрупнее) вовсю нахваливал винт: "Становишься просто другим человеком", "Повышается быстрота реакции, интеллектуальные способности", "...не говоря уж о кайфе..." Потом он поинтересовался, нет ли у кого-нибудь из нас трамала, чтобы он мог поспать этой ночью. Тут Олег совершил одну из своих выходок, которые он творит, слава Богу, не очень часто, но которые, имея место, на значительное время подрывают мое к нему хорошее отношение. Он взял да и сказал Денису, что у меня есть трамал. Что именно заставило Олега тогда это брякнуть? Сейчас уже и не важно.
Я понимал, что теперь от Дениса никак не отвертишься, и дал ему трамал, стоивший по тем временам немного, но достававшийся, всё же, с определёнными трудностями, понимая, что довольно глупо надеяться что-то когда-то получить от него за это взамен. Денис всячески выражал мне свою благодарность, движимый, видимо, чувством вины, и пообещал мне вернуть мой трамал чем бы вы думали?... Винтом. "В следующий раз сварим много и тебя греванём. Если колоться не захочешь - кинешь на кишку."
Во мне в тот момент кипел сложный коктейль эмоций. Доминировало чувство обиды на Олега, который с наивным детским взором меня взял и подставил. Но постепенно я погрузился в раздумья по поводу предложения Дениса. Я был уже не маленький мальчик и понимал, что, скорее всего эти слова Дениса так и останутся словами, если ему упорно не названивать, напоминая об его обещании, чем я заниматься совсем не хотел, потому, что я был уже не маленький мальчик и понимал, что винт – это серьезный "настоящий" тяжелый наркотик, на котором люди сидят годами, старчиваясь и
помирая, и познание этого вещества связано с большим риском. Тем не менее, любопытство ко всему порочному опять в очередной раз проснулось, подняло голову, зазывая меня отведать, узнать, понять, что, черт возьми, движет всеми ими, старчивающимися и подыхающими, при этом, разумеется, не став одним из них. Но я не стал тогда договариваться с Денисом о чем-то конкретном. Мне удалось тогда погасить в себе этот естествоиспытательский порыв. До поры до времени.
А время шло своим чередом, неслышно шагая вперед размеренной поступью обыденностей учебы, еды, сна и досуга. В один из вечеров у меня раздался телефонный звонок: звонил Олег. Бойким и деловитым тоном, но в то же время по-шпионски приглушая голос, он напомнил об обещании Дениса отдать мне стоимость трамала порцией винта и сказал, что завтра они как раз собираются ехать на квартиру к опытному винтовому варщику Серому. "Если хочешь, - предложил Олег - поехали со мной, получишь причитающуюся тебе долю."
Страх и неприязнь перед опасным и загадочным веществом, страх и неприязнь перед процедурой внутривенной инъекции, страх чем-нибудь при этом заразиться, страх стать наркоманом, наконец – все эти предохранительные барьеры были опрокинуты: меня охватил хищный азарт экспериментатора, мною овладело стремление не упустить, отведать, приобщиться... Как я был наивен – я боялся, что эта поебень от меня куда-то денется, ускользнет от меня в последнюю минуту. Я еще даже не понимал, что, имея в своем сознании хотя бы крупицу симпатии к наркотической манере отдыха и располагая друзьями и знакомыми по этой части, нет необходимости искать встречи с ширевом – оно само тебя найдет.
"Но я уже назавтра запланировал дела, - ответил я Олегу, - я не смогу никуда с тобой поехать". Инстинкт самосохранения сопротивлялся, цепляясь за последние возможные отмазки, но у него уже не было шансов победить.
"Ну, давай тогда я тебе тормозну полкуба, - предложил Олег, - и вечером привезу его тебе домой".
"Хорошо, только не очень большую дозу," - согласился я, пытаясь все же сохранить хоть какие-то внешние атрибуты умеренности и добропорядочности.
"А много тебе никто и не даст," - резонно заметил Олег.
Мы с ним договорились, к которому часу он должен подъехать ко мне домой с готовой продукцией.
Совершенно понятно, что Олег шел на риск, везя уголовно наказуемое вещество прямо в баяне через всю Москву, не для того лишь, чтобы сделать мне приятное. Ему просто хотелось обрести еще одного компаньона, соратника в нелегких винтовых похождениях. К тому же, это его стремление не натыкалось на сильное упорное сопротивление с моей стороны – скорее наоборот. А подсадить новичка – одна из излюбленных извратных забав junky. Впрочем, Олег еще в то время сам был новичком.
Настал следующий день. Напряженно ожидая приезда гонца от далекого варщика, я впервые узнал, что такое мандраж. Меня, еще ни разу даже в глаза не видевшего винт, мандражило на полную катушку! И я ничего не мог с этим поделать.
Олега я в тот вечер так и не дождался. Промаявшись весь день, я улегся спать. Внутри меня бушевала гремучая мутная смесь всего богатого набора негативных эмоций, какие только свойственны человеку. Это сложно описать словами – я чувствовал себя более чем отвратительно. Наверное, я так до сих пор и не простил Олегу до конца тот мартовский вечер, проведенный мною в глупом, позорном и мучительном ожидании своей первой дозы.
Всей правды о том, что на самом деле произошло в тот вечер, я, видимо, не узнаю никогда (сейчас это, правда, имеет очень мало значения). Официальная версия такова: крепко обвинченный Олег, привезя в наш район от варщика куб раствора, принес его почему-то не мне (потом он утверждал, что заходил ко мне, и никого не было дома, но это заявление видится мне явной нелепицей), а к сестре А. Кате с просьбой сохранить препарат в холодильнике до завтра. Когда чуть позже пришел домой с работы А., Катя, движимая то ли любопытством, то ли еще черт знает какими мотивами, лукаво проинформировала своего братца о том, что, мол, "у нас в холодильнике сейчас лежит винт - не хочешь ли попробовать?" Вторую половину фразы, она, скорее всего, непосредственно вслух не произносила, но тонко намекала на то, что не стоит упускать такой возможности. Каким-либо образом комментировать ее действия я не стану: во-первых, потому что не располагаю полной достоверной информацией, во-вторых, потому что очень плохо знаком с внутренним миром сестры товарища А., а в-третьих, просто не хочу.
Братец А., будучи обуреваем, как он потом заявлял, простой любознательностью, зная при этом, что винт - сильный стимулятор, вызывающий у людей стойкую привязанность, но относящийся к этому весьма легкомысленно, решился отведать гостинца – согласился легко и без особых колебаний. Да и трудно было устоять: все под рукой – и уже готовое ширево, и баяны в доме имеются, и сестра-то не просто сестра, а медсестра.
Раствор уже успел несколько ослабеть, да и пять точек – это не ахти какая доза, так что прихода как такового у А. не было. Но залихватский душевный полет, вызванный эфедрином, не мог не прийтись парню по вкусу. А. повёл сестру на кухню и стал учить ее рисовать...
На следующий день к нему в гости прибыли Олег и Денис, мучимые отходняком. У А. оставалось еще пять точек: их решили поделить А. с Олегом (Дэн воздержался - видимо, понял бесполезность этой затеи). Каждому досталось, таким образом, по 2,5 точки вчерашнего варева. Сейчас, когда я пишу эти строки с высоты более чем двухлетнего винтового стажа, такие микродозы вызывают у меня смех. Но все мы начинали с малого. Так А. втёрся во второй раз. Олег же тогда этого делать не стал, а кинул эти жалкие 2,5 точек на кишку – в первый и, я уверен, в последний раз в своей жизни.
Итак, А., сам того не зная, с****ил мою первую дозу с молчаливого согласия Олега. Моя первая доза стала первой дозой А.. Вот ведь как в жизни бывает.
Эх, как же мы были легкомысленны! Когда Денис, зависая на квартире у А., задумчиво, словно в пустоту молвил: "Подвязывайте с винтом, парни", А. и Олег жизнерадостно воскликнули: "Денис! Да ты что! Мы же понимаем. Чтоб мы... того?! Ни-ни!"
Этот первый блин, вышедший комом, не обескуражил меня, а лишь раззадорил, распалил во мне решимость обязательно повстречаться с чудом. Что я знал об этом чуде, фигурирующем в милицейских протоколах как "эфедринсодержащий наркотик кустарного производства", он же винт, он же самодельный аналог получаемого в лабораториях первитина? Я доподлинно знал, что он не вызывает физической зависимости – этого страшного дамоклова меча, олицетворения расплаты за употребление героина, чернухи и прочих опиатов. Знал, что винт не вызывает смертоносных передозировок, чем, опять-таки, грешит ужасный и опасный героин. Здорово, правда? И физической зависимости, понимаешь, нет, и передознуться до смерти нельзя... Правда, вот множество людей, тем не менее, торчат на этом самом винте годами, вплоть до самой погибели. "Ну, так что ж? - думал я, - у меня есть сила воли, я смогу, познав и оценив это вещество, насытившись, расстаться с ним и жить дальше, как и прежде жил, только приобретя уникальный жизненный опыт... Физической зависимости-то нет." Вот так все выглядело просто и убедительно.
Думаю, стоит подвести некоторые итоги этой достаточно сумбурной главы, где я взялся объять необъятное - докопаться до глубин порока. Итак, что же побудило? Что подвигло? Что подтолкнуло и направило?
1. Тяга к иррациональному, запредельному, жажда заглянуть за горизонты привычного размеренного и безопасного мира будней, рисковая моя любознательность.
2. Слабость ко всему тому, что порицаемо обществом, ко всему нелегальному, асоциальному, противоречащему официальной морали.
3. Видение наркотиков как атрибута изысканных творческих натур, как одного из способов получения свежих ярких неординарных ощущений, служащих пищей для творчества. Информация о том, что винт, якобы, "умный" наркотик, стимулирующий творческую фантазию (см. "Предпосылки от Олега", №4).
4. Junky-шик как один из краеугольных камней жизненной или антижизненной философии представителей андерграундной нонконформистской конткультурной линии отщепенцев, изгоев, нежитей, органических аутсайдеров, на творчестве которых я вырос – начиная с Моррисона, Джанис Джоплин и Яна Кертиса, и заканчивая Летовым, Чистяковым, Кобэйном. Looser culture. Live fast die young. No future. Sex drugs rock n roll.
5. Ореол мрачной таинственности, избранности вокруг людей, причастных к наркомиру, производящих впечатление жрецов, носящих в своем мозгу тяжелый груз некоего знания, перед которым вся суета сует непосвященных видится им мизерной и несущественной. Так что же они такое знают?
6. Неполные, односторонние, отрывочные знания о механизме возникновения психической стимуляторной зависимости, легкомысленно-пренебрежительное к ней отношение, непонимание ее реальной силы. Вера в мифическую "силу воли", надежда "и рыбку съесть и на иглу не сесть."
7. Исчерпанность старого привычного источника релаксации - алкоголя; несколько позже начали надоедать и "легкие" психоактивные вещества. Ненасытный гедонизм требовал новых, более совершенных игрушек (см. "Предпосылки от Олега", №5).
Короче говоря, рано или поздно это должно было случиться.
Случилось.
Весна, весна на улице, весенние деньки...
(А.Л.Барто)
ГЛАВА 3. Весна.
Наверняка на свете есть такие благодатные места, где весенняя реанимация природы берёт свой старт в соответствии с календарем - в марте. Но в моем не избалованном теплом северном городе на протяжении всего первого весеннего месяца заунывно длится медленное, мучительное, грязно-слякотное умирание крепкой жилистой старухи-зимы, которая то бьется в припадке, казалось бы вот-вот готовая окончательно сдохнуть, а то вдруг опять собирается с последними силами и мстит лютым арктическим дыханием, раздувающим колючую белую крупу между бетонными плечами панельных многоэтажек, мстит нам всем за то, что никто ее не любит.
Вот и тогда, в тот день - 21 марта - в моём городе еще вовсю царствовала зима. В такие дни зима кажется вечной, а хочется тепла и чуда...
Часов в 10 утра мы с Олегом отправились в очередную нашу вылазку на Никольскую. Хотели взять трамал. А может быть, кетамин. Не помню. Жизнерадостно перебрасываясь шутками и дружескими подъёбками, читая газеты и слушая плеер, мы просто и буднично ехали по привычному для нас маршруту.
В 11 часов в центре зала станции метро "Лубянка" у Олега была назначена встреча с Сергеем Г. Поскольку данный персонаж будет играть не последнюю роль в драматических перипетиях моей жизни, изложенных в этой книге, я считаю нужным набросать его краткий словесный портрет.
Серёга Г. (Серый). Невысокий коренастый черноволосый паренек, бойкий и смекалистый, особенно во всем, что касается муток, башковитый и в то же время совершенно безбашенный, обладающий насмешливо-глумливым живым нравом. Прикид - обычный, среднестатистический: пилот, черные джинсы, рубашки с Черкизона и т.п. В то время формальным его занятием в жизни было, кажется, обучение на водителя грузовика, однако истинным его призванием, без сомнения, уже давно являлись наркотики. Винтовой, уже к тому времени с пятилетним стажем, варщик. Неоднократно пытался завязать, но всякий раз терпел поражение и опять бежал мутить, чуть ли не роняя кал от животного мандража в предвкушении возвращения в привычное лоно порока. При очередной безуспешной попытке расстаться с винтом пристрастился еще и к героину, став, таким образом, полинаркоманом.
Серёга - дачный приятель Олега. С момента приобщения Олега к винтовой практике их дружеские контакты значительно участились, приобретя новый, более весомый статус: Серый стал для Олега фигурой ключевой, наиважнейшей - варщиком. Сам Олег варить, разумеется, тогда еще не умел, выхода на других варщиков не имел, так что Сергей был для него просто незаменим.
Сейчас, когда я пишу эти строки, с того дня минуло уже немало времени, и я могу с уверенностью сказать, собирался ли винтиться в тот день Олег. Думаю, что такого рода планы у него имелись - иначе зачем бы он, спрашивается, стал встречаться с Серым на Лубянке в 11 часов, в тогдашний разгар торговли банками? Но могу с уверенностью сказать, что сам я делать этого в тот день не собирался.
И вот с улыбкой во весь рот к нам подрулил Серёга. Возбуждённо и торопливо он сообщил Олегу о том, что их многочисленная винтовая банда с минуты на минуту собирается произвести плановую закупку банки, и предложил принять участие в акции (видимо, им не хватало некоторой суммы денег). Олег моментально перевел взгляд на меня и напомнил о том, что Денис мне должен порцию винта, и я могу поучаствовать в мероприятии, не внося денег. Он пристально на меня уставился, и этот выразительный взгляд красноречивей всяких слов взывал о том, что не стоит упускать такой возможности, "потом будешь жалеть". И, поколебавшись всего лишь несколько секунд (вспоминал, не запланировано ли у меня на день каких-нибудь важных дел), я сказал, на удивление легко и естественно:
– Да, я буду участвовать.
Это было моё взвешенное, обдуманное, абсолютно добровольное решение. Я долгие годы вынашивал эти слова где-то в тайниках своего подсознания, пряча их от самого себя под шелухой рассудочных доводов. И вот теперь, когда настал-таки час "Ч", выговорить эту фразу оказалось очень просто – плод созрел, его оставалось лишь сорвать.
– Вот! Вот это дело, - провозгласил Олег, и мы быстренько пошагали к выходу из метро. Меня немедленно начало мандражить, мой мозг начал с отвращением жонглировать вопросами типа "благополучно ли меня вмажут?", "нет ли опасности чем-нибудь страшным заразиться?", "а вдруг запалят?" и прочей дребеденью, которая, наверное, лезет в голову любому новичку, вступающему на это нелегкое и неблагодарное поприще.
На закупочном месте уже суетились четверо наших соратников. Из них знаком мне был лишь Денис. Кроме него присутствовали: девушка по имени Тамила (немногословная и малоактивная героинозависимая особа ядовито-кислотных цветов с безжизненными глазами глубоководного краба, от которой так и веяло какой-то душевной гнилью, распадом), приятель Дениса - Кирилл (статный, на удивление крепкого и цветущего вида парень неформально-арбатского вида – косуха, казаки, длинный хаер и все такое; тоже героинщик) и некто Рыба (совсем еще молодой, тихий и задумчивый мальчуган, живущий по соседству с Серым и им же, видимо, вовлеченный во все эти игрища).
Какие же мысли посетили меня при взгляде на всю эту публику? Первой реакцией было какое-то нутряное рефлекторное отторжение. Уже сдавшееся и послушное сознание подбадривало: "Не ссы, прорвемся, люди как люди, узнаешь, отведаешь того, чему они молятся, ничего с тобой не случится". Но что-то в груди, в печенке, *** его знает, где еще ныло: "Не хочу быть вместе с ними, не хочу быть как они." Отступать было поздно, в очередной раз победила тяга к темному знанию. Что я чувствовал по отношению к ним, к моим новым коллегам? Ничего особенного. Может быть, испытывал некоторый интерес как к представителям пока еще всё-таки не слишком мне знакомого нелегального племени, отвергнутого законом и моралью.
Уже очень скоро я знал перечень необходимых компонентов: кристаллический йод, красный фосфор, щелочь и соляная кислота, солутан, разумеется, а также бензин – чем выше номер, тем лучше – в качестве тяги для отбивания пороха. Как оказалось, у нас не было кислоты, и с Лубянки мы дружной гурьбой отправились на Парк Культуры, где жил Кирилл, у которого дома была кислота. Мне пока еще были не очень понятны специфические беседы моих попутчиков, и большую часть пути я молчал, изредка задавая
деловые вопросы Олегу или Денису.
К тому времени как мы вылезли на поверхность на станции "Парк Культуры", немного распогодилось, выкатило солнышко. Серый купил себе пива, весело шутил и прикалывался. Может быть, его и мандражило, как всех остальных, однако внешне это было совсем не заметно. А может, и не мандражило его вовсе. В подъезде элитного дома на улице Льва Толстого, куда мы еле вписались - консъержке наша банда почему-то сразу не понравилась, Кирилл передал нам недостающий пятый элемент, и мы старенькими московскими двориками резво потрухали обратно в метрополитен. По пути Серый выудил из мусорного контейнера древний здоровенный том под названием "Отчёт о ходе XXII съезда КПСС..." или что-то в этом духе. Приговаривая: "Этой книге цены нет", Серый упорно тащил этот фолиант до самого метро, а потом уговорил Тамилу положить ее к себе в сумку. Я не понимал, зачем нам нужна эта пыльная ***вина, но подумал, что им виднее. Впоследствии оказалось, что так оно и есть - между страницами этой книжищи сох и прессовался свежеотбитый порох; эх! знали бы авторы, для чего опустившимся потомкам пригодится их произведение!
Теперь, когда все составляющие успеха были у нас на руках, мы двинули к Сереге на Красногвардейскую, чтобы там уже сварить интересующий нас препарат. На протяжении довольно неблизкого пути мы коротали время за трёпом, причем не только на тему предстоящей мутки, но и на отвлеченные темы – особенно усердствовали выдающийся говорун Олег и глумливый неунывающий Серёга.
На Красногвардейской был собачий холод, мела самая настоящая пурга. Кутаясь в куртки и "пилоты" от пронизывающего ветра, мы с Олегом побрели искать аптеку, чтобы приобрести там баяны и какой-то "фурик" (это слово я слышал впервые в жизни), в то время как все прочие отправились в подъезд к Серому, чтобы немедленно, не теряя ни минуты, начать работу. Во время варки никто из участников не должен сидеть без дела - работы хватает, и без умелого разделения труда процесс варки может мучительно затянуться.
В обнаруженной нами аптеке по какой-то неведомой причине не оказалось баянов, я уже был готов плюнуть на всё и поехать домой. Однако вместо этого я сквозь немилосердную метель пошел с Олегом на поиски другой аптеки в этом проклятом незнакомом районе. После продолжительных расспросов местных бабушек, мы нашли-таки еще одну аптеку и, получив полный боекомплект, зашли в подъезд, где прямо на лестничной клетке одного из верхних этажей уже уютно расположились наши товарищи.
На ступеньке восседал Сергей, вокруг которого внимательно толпились все остальные. Серёга нервно водил железной миской, где сине-красным огоньком выгорал солутан, разнося по лестничной клетке приторный, с детства знакомый запах. На голове у Сергея было почему-то повязано полотенце, на манер восточной чалмы, отчего он походил на загадочного индийского факира, и лишь заткнутый за ухо баян с кислотой давал понять, что всё гораздо прозаичнее, и что он просто винтовой варщик. Все эти манипуляции я наблюдал в первый раз, был весьма заинтересован и смотрел во все глаза, как ребенок смотрит на фокусника в цирке. С первых же минут я уяснил, что варка – дело непростое, своего рода искусство, где основную роль играют даже не знания, а опыт, интуиция, звериное чутьё. Я смотрел и поражался изобретательности того, кто однажды всё это придумал.
Наблюдал я и за окружавшими меня людьми. Глядя на них, я наконец-то по-настоящему понял, до чего же всё-таки отвратительны наркоманы. По мере продвижения процесса варки у всех вокруг рос мандраж, и люди на лестничной клетке всё более напоминали раненых безумных животных. Денис и Серый вообще уже с трудом могли себя контролировать, постоянно срываясь на истеричный крик, грызню и перебранки. Любое неловкое движение немедленно вызывало взрыв нечеловеческого гнева, речи стали отрывисты и резки, лексика свелась почти исключительно к ненормативной. Я капитально
прочувствовал, насколько это агрессивная среда, сколько отрицательных эмоций приходится выплеснуть, прежде чем долгожданный раствор разбодяжит кровь. Во время варки я стал свидетелем того, как Денис кинул Тамилу на фосфор – просто тупо попросил у нее мешочек с фосфором и не отдал, несмотря на протяжное нытье девушки. Все вокруг восприняли это как должное, и я понял, что это действительно должное и запечатлел в своих мозгах фундаментальный тезис "никогда не верь наркоману", который я столько раз слышал от знающих людей позже и в справедливости которого я еще, к сожалению, не один раз был вынужден убедиться.
Не будучи знаком с технологией, я и не заметил, как раствор был готов, и все принялись втыкать рыла своих орудий в мякоть сигаретного фильтра, покоящегося на дне фурика, в котором плескалась мутная неаппетитная жижица. Как новичку, мне выпало вмазываться последним - я не умел даже толком выбрать в баян раствор, я вообще держал этот предмет в руках впервые, ожидая помощи Олега. Тем временем я глазел на всех этих мальчиков и девочек, отрешенно сидящих или лежащих на ступеньках с окровавленными
шприцами в руках, и не без некоторого содрогания ждал своей очереди.
Олега я так и не дождался, и втереть меня взялся варщик Серый. Баян был двухкубовый, с толстой неуклюжей иглой...
–Выпрями руку! Пережми вену выше! Сжимай-разжимай кулак! Вот... Да опусти ты ее, ****ь, пониже!!
Боль ничтожна. От завороженности и шока её почти нет. Контроль... Рраз. Ожидание. Прислушиваюсь к потаённым шевелениям своего организма. Серый с Олегом внимательно пялятся на человека, впервые пробующего винт. Я молчу, уставившись взглядом в подъездное окошко. Должен быть кайф, некий "приход". Что это такое? Не знаю. Но его нет. Учащается дыхание и сердцебиение. Может, просто от волнения? Короче, ничего такого особенного, только зря время потерял.
Но вот я поднимаюсь на ноги, иду вместе со всеми к лифту. И обнаруживаю, что скорость моих действий и мыслей неожиданно возросла. Такое ощущение, что всю жизнь до этого момента я просто беспрерывно спал или был накачан транквилизаторами, а сейчас наконец-то обрел нормальное, должное состояние. Оказывается, я могу шевелиться в два раза быстрее! Думать в два раза быстрее! Говорить в два раза быстрее! Мне это понравилось. Как будто перешел на некий новый, более высокий уровень бытия. Я решил, что винт – штука, по всей видимости, неплохая, а что прихода не было - так это, наверное, оттого, что просто мало.
–Олег, у тебя еще ведь осталось?
–Да, еще порция для А..
–Выдели мне еще хотя бы пару точек.
–Конечно! Приедем к А., Катя тебя проставит. Резво ты начинаешь.
–Мне было мало.
–Ну-ну.
На ж/д платформе "Тимирязевская" нам повстречался А., возвращавшийся со своей нелегкой службы – он тогда работал контролером на Птичьем рынке. А. моментально бросилась в глаза моя гиперактивность, неестественная для меня скорость движений и речи. Надо сказать, что я по природе человек достаточно флегматичный, плавный и неторопливый – и именно таким старина А. привык меня видеть. А тут вдруг такое! А. сразу понял, что перед ним впервые предстал новый, видоизмененный Паша, и ему уже не понадобилось чего-либо объяснять. Услыхав, что я требую добавки, А. уяснил, что я взял с места в карьер, и при планировании дальнейших муток на меня твердо можно будет рассчитывать.
Вмазываться ни один из нас, жалких пионеров, не умел – мы обратились за помощью к Кате, которая ранее уже оказывала в этом содействие А. и Олегу. На квартире у А. сделать этого было нельзя – мать была дома, и мы поднялись на лестничную клетку между седьмым и восьмым этажами и стали ждать, когда поднимется Катя и подсобит нам. Тогда я еще, конечно, не догадывался, что очень скоро эта лестничная клетка станет для нас вторым домом, что десятки раз мы будем здесь варить и употреблять наше зелье, что будут лететь месяцы, и стены этой железобетонной коморки пропитаются запахом фракции, кафель в углу почернеет от газетных костров, а ступени лестницы будут отполированы нашими задницами и спинами. А сколько самых разных молодых людей, объединенных одной пламенной страстью, а также организаторским талантом Олега, будут нервно ёрзать между этими унылыми зелеными стенами, сколько поистине шекспировских драм развернется в этом театре абсурда... Эта пыльная лестничная клетка – символ, немой свидетель нелепого и беспутного периода моей жизни, памятник нашему безрассудству.
Катя спокойно и даже как-то задорно и бодро сделала нам умелые инъекции бессмысленно-мизерных доз, прямо скажем, не совсем удачного раствора. Эффекта лично я не заметил никакого, и я опять понимал, что не наелся, что я не получил полноценного результата, а лишь раздразнил свой аппетит. Мне хотелось по-настоящему познать действие данного вещества ("ценное знание", "уникальный жизненный опыт" и всё такое), я решил, что раз уж я ввязался в это приключение, то надо что-то со всего этого поиметь, чтобы не чувствовать себя обломавшимся. Ведь пока всё, что я получил, ограничивалось стрёмной нервной суетой, мандражом, целым днём по сути потерянного времени. Я понимал, что все эти лишения стоят много большего, чем незначительная и непродолжительная стимуляция, испытанная мною в тот день. Короче говоря, мне очень хотелось познакомиться с загадочным капитаном Приходовым, о котором я уже был сверх меры наслышан, но не имел чести знать его лично. Дальнейшие же мои планы были туманны, если они вообще были. Но уж становиться торчком-то я, разумеется, никак не собирался.
Мы еще немного посидели на лестнице, болтая, главным образом, о нём самом. Мне ужасно не хотелось идти домой. Вообще, каждая винтовая посиделка для меня всегда заканчивалась этим каким-то особенно тягостным, щемящим чувством неизбежности, необходимости идти домой, и я старался всегда хоть на минуту отложить эту неизбежность, еще немного посидеть и потрепаться с дружками. И когда, наконец, я понимал, что идти домой все-таки необходимо, мне становилось очень тяжко на душе. Почему, откуда эта боль? Страх пропалиться перед родителями большими зрачками, поведением и т.д.? Поначалу, может быть, и это. Но потом, когда я наловчился удачно строить из себя трезвого, даже будучи сильно обвинченным, и вероятность пропалиться была минимальна, это мутное нежелание идти домой и тогда не покидало меня.
Это было нежелание оставаться одному и морочиться, не имея необходимых собеседников, нежелание всю ночь ворочаться в потной кровати, делая вид, что ты спишь, а главное – нежелание признаться самому себе, что праздник окончен, что всякому, даже самому продолжительному кайфу приходит законный конец. И что ты опять остался наёбан и некого в этом винить, кроме самого себя.
Пожалуй, достоинства слабого раствора (или недостаточного его количества) заключаются в том, что нет причин запалиться, что нет или почти нет отходняка и существует возможность нормального сна. Впрочем, какие в жопу достоинства могут быть у ***вого раствора?! Вот и той ночью я пришел, спокойно и даже не без аппетита поужинал с родителями и лег спать. Какое-то время я не мог заснуть, переполненный впечатлениями прошедшего дня, а потом уснул. И спал хорошо.
Итак, первый мой "блин" по большому счету вышел комом. Я получил неполное представление о чудодейственной силе пресловутого "яблочного сока", но первый шаг был сделан. Каждый божий день я слышал от Олега и А. восторженные рассуждения на тему винтовой стимуляции интеллектуальной и творческой активности, о "воистину расширенном сознании", даруемом этим грязным кустарным ширевом. Я очень хотел стать полноправным членом ордена посвященных в знание об этой призрачной самодельной благодати на нашей грешной земле. Я осознавал, что та первая проба ввела меня лишь в преддверие этой сокровищницы, "по губам текло, а в рот не попало", теперь я хотел переступить заветный порог. Гулять так гулять. Первые же внутривенные инъекции по большей части аннулировали мой страх перед веной и иглой, и теперь уже меня мало что удерживало от "продолжения банкета". Во всем труден первый шаг – дальше уже всё выглядит значительно проще.
И всё же мне тогда не была до конца понятна та страсть, с которой Олег и А. были готовы разглагольствовать о винте (только о винте!) часами, та лихорадочная первобытная энергия, которую они вкладывали в очень непростой процесс организации очередной варки. Я же гордился своим относительно спокойным и немного нарочито отстранённым взглядом на всю эту возню. Но про себя я понимал, что мне-то легко относиться ко всему этому спокойно: я не знаю, что такое приход. Для этих же двоих " не знающий, что такое приход" означало "не знающий, что такое жить". Они уже испытали на себе действие того божества, которому теперь преданно служили. Они были не в силах быть спокойными и здравомыслящими, когда дело касалось этого. Многие знания умножают скорбь.
Близилась дата дня моего рождения - 4 апреля. А. и Олег (последний - особенно) были полны организационного задора. На заре нашей винтовой практики каждая варка предвкушалась как светлый праздник, начало веселой романтической игры. Моим компаньонам было нелегко терпеть две недели до заветной даты. Меня же тоже порой охватывало смятение чувств при мысли о том, что очень скоро я познаю всё как есть. Я даже скинулся деньгами, хотя вообще-то куб раствора мне должны были вручить в качестве подарка ко дню девятнадцатилетия. Целый куб! Я настоял на том, что это должен быть именно куб, чтоб уж как следует распробовать на сей раз, безо всяких обломов. Мы десятки раз обсуждали тонкости организации грядущего праздничного сейшена, договаривались и передоговаривались, находя, видимо, в этом словесном онанизме некую тень удовлетворения своих потребностей в пресловутом веществе.
Свой девятнадцатый день рожденья я решил отметить в очень узком дружеском кругу. Приглашенных насчитывалось всего четверо: Олег, А., старина Паша Е., а также ещё один наш бывший одноклассник Костя О. – миниатюрный тщедушный паренёк, ничем особо не занимательный; студент мединститута; к наркотикам, как ни странно, отношения не имевший. Из района никого больше видеть мне не хотелось, а приглашать друзей из МГУ или с дачи на винтовую вечеринку мне ещё больше не хотелось – кто бы то ни было трезвый мог быть в этом кругу лишь инородным телом, мы были бы стеснены в разговорах, чтобы не афишировать это моё новомодное увлечение, в общем, гармония была бы нарушена. Паша Е., ещё не посвященный в наши винтовые махинации, был, однако же, человеком свойским и понимающим, к тому же не склонным трепать языком, так что его присутствия можно было не смущаться. Кандидатура Кости О. возникла потому, что в целях поддержания общей компанейности был необходим собутыльник для Паши Е. – мы трое пить не намеревались, предпочитая более продвинутые радости жизни. Была ещё у меня идея пригласить в гости старого дружка Рому (см. главу 2), но то ли я до него не дозвонился, то ли в итоге забыл или передумал - так или иначе, Ромы на сейшене не было, хотя, думаю, он-то как раз не был бы лишним.
Вообще же обращает на себя внимание то, что чем больше я втягивался в винтовую жизнь, тем больше я замыкался в кругу А. и Олега плюс специфические знакомые типа Серого и Дениса. Да, впоследствии я оброс новыми знакомствами, но почему-то все (все до одного!) эти мои новые знакомые были опять-таки из числа тех, кто не прочь кайфануть. Тезис о том, что употребление винта повышает уровень общительности и коммуникабельности и способствует приобретению новых знакомств, оправдал себя лишь применительно к узкому кругу таких же торчков.
Что же касается всего остального мира, то знакомств с обычными трезвыми людьми за этот винтовой год у меня ничуть не прибавилось. Скорее наоборот. С началом этой новой потусторонней жизни я стал постепенно отдаляться от друзей по университету, по даче. Меня перестало радовать общение с ними, перестало радовать всё то, что радовало их, чему я радовался ещё совсем недавно вместе с ними. Мне стало казаться глупым и неинтересным привычно пить пиво в университетском гастрономе, по старинке жизнерадостно бухать у дачных костров. И я перестал пить пиво после (или вместо) последней пары в МГУ, за всё лето только на один уикенд приезжал на дачу... Я был носителем тяжелого загадочного знания, обладание которым на начальном, "романтическом" этапе винтовой практики ограничивало мои коммуникативные горизонты лишь ближайшим окружением таких же посвящённых. Новая игрушка затмила всё, вклинилась на первое место в иерархии жизненных ценностей, что, разумеется, повлекло за собой сужение, мутацию круга знакомств, замыкание в пределах сумрачного наркомирка .
Забегая вперёд, скажу, что эта вполне естественная общественная экзальтация длилась у меня недолго. Очень скоро я уразумел и прочувствовал, что довольно-таки противно общаться с одними только химическими мечтателями – надо всё же водить время от времени дружбу и с трезвыми особями. И постепенно всё встало на свои места: я научился совмещать существование в двух мирах – обычном, официальном мире здоровых людей и в мире муток, варок и запаха яблок. Очень скоро я осмелился рассказать некоторым из моих трезвых друзей о своём новом хобби, и это во многом способствовало уменьшению бремени непростого знания, которое я тягостно носил в себе, это помогало мне общаться с "неупотребляющими". Хорошо ещё и то, что те, с кем я делился всей этой своей душевной копотью, оказались достаточно надёжными людьми и не стали афишировать эти сведения. Вообще-то, есть такое правило: "как можно меньше трепись о своих наркотических подвигах с трезвыми людьми – это чревато неприятностями". Скорее всего, это верно. И тем более меня обнадёживает то, что для меня мои откровения пока что неприятностями, слава богу, не обернулись.
Ну так вот. На чём я остановился? На дне рождения. Начало празднования носило традиционный, хрестоматийный характер: стол, обильно заставленный всеразличными мамиными и бабушкиными кушаньями, непривычно небольшое количество спиртного (для двоих пьющих гостей Паши и Кости, как оказалось, более чем достаточное), визит бабушки с дедушкой, подарки, звонки с поздравлениями от близких и дальних родственников, близких и дальних друзей и знакомых. А мне ни до чего нету дела: ни до жратвы, ни до выпивки, ни до подарков, мне не надо ничего и никого. Меня жестоко мандражит с самой ночи. Я не могу есть, нервно хожу по комнатам туда-сюда, крючась от
тяжёлых волн душевного напряжения. Иногда, правда, получается заставить себя ненадолго расслабиться, и тогда я даже бываю на несколько минут способен изобразить подобие благостного настроения, праздничного довольства. Чтобы потом опять погрузиться в мандраж.
Родители за суетой праздничных приготовлений почти не замечают этой моей неестественной нервозности. Зато ею неприятно удивлены бабушка с дедушкой. Дедушка просто немного обижается, а бабушка, человек очень проницательный и догадливый, начинает про себя обдумывать такое странное моё поведение и строить предположения о его вероятных причинах. Не знаю, сталкивалась ли она когда-либо на своём жизненном пути с наркоманами, думаю, что вряд ли. Однако на следующий день после дня рождения она мне позвонила и изложила свои умозаключения по поводу подоплёки моего вчерашнего настроения. Она сделала безошибочный вывод! Она оказалась в сто раз более внимательна и прозорлива, чем папа с мамой, которые за два с ***м года моих бессонных ночей, странных знакомых, безумных речей и палёных телефонных разговоров так ни о чём и не догадались. Бабушка же пропалила меня с ходу, сразу, моментально. Для себя я отметил, что с этим «Шерлоком Холмсом» надобно держать ухо востро, ну а для начала постарался её убедить в беспочвенности мрачных подозрений. Видимо, мне это удалось...
Паша Е. подгрёб часам к двум. Позже пришёл А., а потом и Костя. Олег должен был приехать часов в шесть с долгожданным презентом. До его прибытия Паша с Костей пили и ели, я привычно хлебал пиво, чтобы совсем уж не раскисать. Паша неодобрительно, с некоторым подозрением косился на нас с А., на двух несчастных, имевших воистину жалкий вид: мы безо всякого аппетита понуро ковырялись вилками в тарелках с салатами,
поглядывали на часы и ругали на чём свет стоит Олега. Разговор не клеился.
Налицо была конфронтация жизненных стилей, несовместимость нас, раненых животных, с румяными сытыми здоровяками из легального мира ("гражданские твари" – называет их Серый). Ничего нельзя было поделать. Оставалось лишь ждать Олега. Никого в своей жизни я не ждал так часто, долго и нервно, как этого человека.
Олег приехал ещё позже, чем его ожидали - часов в семь. Его широко разинутые глаза и не менее широко разинутый рот излучали винтовую эйфорию. Мы с А. мигом побросали все свои салаты, выпрыгнули на лестничную клетку к Олегу, суматошно и яростно перебросились охапками пылающих коротких фраз и метнулись одевать куртки. Паше с Костяном мы малоубедительно протараторили что-то насчёт того, что мы "пойдём купить ещё пивка и мигом вернёмся".
По пути из моего подъезда в подъезд А. Олег горячо втолковывал нам о трудностях варки, которые заставили его так задержаться, и нахваливал раствор, говоря, правда, что "он немного кисловат", что приводило меня в ужас (я очень боялся пожечь кислотой свои драгоценные вены... дрожал над своей бренной плотью). Мы опять припёрлись к Кате с уже привычной просьбой.
Растворец оказался и вправду кислым - я попросил, чтоб его разбодяжили водичкой. То ли от этого, а скорее всего по другим причинам, но нормального прихода у меня не было и в этот раз. Приход был, но очень уж слабенький, какой-то слишком плавный, смазанный. Подобие, призрак прихода.
На сей раз я уже худо-бедно почувствовал, как "бежит по гулким венам вдаль моя сладкая радуга", ощутил лёгкую поступь входящей в организм стимуляции. Но я понимал, что вершины познания я не достиг и на сей раз. Ни в чём не обвиняя Олега, я тем не менее решил, что необходимо присутствовать при варке самому, своими руками брать свою порцию "с пылу с жару", а не получать её долгие часы спустя через третьи руки.
А сейшн после этого пошёл совсем иначе: оживлённые дружеские беседы, задорный смех, в общем, совершенно другое дело. Мы трое чувствовали, что Паша Е. сбит с толку, как бы озадачен. И решили без обиняков объяснить ему всю ситуацию. Родители в это время уже отправились в гости к бабушке, и мы могли вести разговор, не опасаясь лишних ушей. Паша и Костя отнёслись к нашей исповеди спокойно, без напрасных страстей и резонёрства. Позадавали всякие вопросы – просто из любознательности. С интересом поглядели на сидящие перед ними живые воплощения чего-то тёмного, чужого и непонятного. Словно смотрели и не верили, что в нас троих, со школьной скамьи им знакомых мальчиков, вселился некий злой дух, о котором они только слышали или смотрели по телевизору. Опыт непередаваем. Что им были наши признания? Они не могли их должным образом осознать. Мы сами-то тогда ещё не осознавали, что же такое с нами произошло.
Но, несмотря на всю его бессмысленность, этот разговор был тогда необходим: витавшее в воздухе напряжение, разделение компании на белую и чёрную кость сгинуло. Мы пили и болтали до самого рассвета. Паше с Костей приходилось пить водку "за себя и за тех парней" и они оба порядком нажрались. Паша проблевался и потрухал домой часа в два ночи, Костя же остался и уже под утро пьяным матерным фальцетом вещал что-то абсурдное про Толстого и Достоевского. Часам к пяти утра я почувствовал, что меня клонит ко сну. Это было лишним доказательством того, что не тот был винтец, не тот.
Я отправился почивать, а А. с Олегом долго ещё сидели у меня в подъезде на лестнице, курили и вели не слишком праздничный разговор. А. оказался первым из нас, кто открыто заявил о том, что всё то, чем мы активно занимаемся последний месяц, называется наркоманией, он заявил Олегу, что ни один из них двоих уже не способен отказаться от очередной дозы, и налицо наличие зависимости. Что тут скажешь... А., будучи из всех нас троих человеком наиболее наркологически образованным и способным к объективному критическому взгляду на вещи, просто озвучил очевидные факты. Да вот только это понимание ничуть не помогло ему тогда стать трезвым.
Проснувшись на следующий день, я опасливо рассматривал в постели свою дырку на руке от вчерашнего укола. Трогательные детские страхи....
Куда уходит детство? Оно постепенно и безвозвратно тонет в мутном болоте взрослых будней, тонет в быте, в бесконечном беге по кругу, в неизбежностях взрослой жизни. Люди никогда не замечают, как тихо и безропотно идёт ко дну их детство, а замечая, часто даже радуются этому, недалёкие. А вот моё детство скончалось скоропостижно, в один день. И я помню этот день. Я помню даже дату: 17 апреля 1998 года.
Под ногами хлюпала слякоть, похожая на смешанное с жидкими помоями картофельное пюре. Московский просоленный снег разлагался на мусор и воду под лучами уже вполне по-весеннему боеспособного дневного светила. Было уже не холодно - я расстегнул "пилот" и подставил своё законсервированное на зиму тело первым тёплым ветрам.
Это была третья моя по счёту мутка. Нам нужен был фосфор. Всё остальное уже было куплено, но пока что лежало мучительным мёртвым грузом в ожидании последнего недостающего реактива. Процесс подготовки к варке – это всегда шарада, головоломка под кодовым названием "собери все элементы воедино".
Мы с Олегом сами были виноваты в том, что ситуация сложилась так неблагоприятно: приехав на рынок и купив кислоту, щёлочь и йод у одного почтенного седоусого мужичка-рыбачка, фосфором не располагавшего, мы, по его мудацкому совету, стали тупо дожидаться появления какого-то мифического барыги, в то время как рядом, у нас под носом стояла тётя и торговала всей химией, в том числе и фосфором. К тому времени, когда мы к ней подкатили, фосфор у неё уже закончился. Мы остались в дураках. Пришлось отказаться от обычной схемы варки с Сергеем в главной роли и прибегнуть к запасному, аварийному варианту, ещё ни разу нами до этого не опробованному. А именно – связаться со старой винтовой системой у нас в районе через Яну.
Яна... Соседка А. Из тридцати лет её жизни в десяти последних присутствует винт. Сидит эта дама весьма серьёзно – настолько серьёзно, впрочем, насколько это занятие может сочетаться с необходимостью зарабатывать на жизнь себе и дочери Алисе, которой 10 лет и которая уже вполне осознаёт, какое у мамы невесёлое хобби. Отец Алисы, Янин муж, давно умер от винта. Яна проживает в пыльной запущенной квартирке на первом этаже с дочкой и своей матерью, которой ничего не остаётся, кроме как смириться с Яниным образом жизни и иногда даже помогать ей деньгами при очередных её мутках, частенько сопровождаемых исчезновением Яны из дому дня эдак на три-четыре. Но вместе с тем, Яна исправно умудряется зарабатывать деньги продавцом в продуктовом магазине, воспитывает дочь, поддерживает относительно респектабельный внешний вид – её принадлежность к старой винтовой системе при внешнем осмотре не слишком бросается в глаза – во всяком случае, непрофессионалу. Она не позволяет себе погрязнуть и опуститься, свинтиться до самого кромешного дна, как это сделали многие из тех, кто вот уже столько лет её окружает. Хотя конечно, винтовая практика – далеко не курорт: у Яны хронический "винтовой" кашель, одышка, вечно красные припухшие глаза, своеобразная речь и моторика. Что поделать. Так уж сложилась жизнь. Но Яна более-менее держится. Видимо, в основном из-за Алиски.
Вообще-то, хронические винтовые могут жить достаточно долго – как, впрочем, и опиумные наркоманы, которые, если не схватят передоз или не заразятся СПИДом, могут спокойно виснуть на чёрном и белом и пятнадцать, и двадцать лет. Но с другой стороны, человек, регулярно – раз в неделю и чаще – винтящийся, может сгореть очень быстро. 2-3 года - и нет человека. Кустарное варево, именуемое винтом, представляет собой сильнейший токсин – стоит взглянуть на его состав. Смерть от аневризмы, инфаркта, инсульта – хрестоматийный конец винтового хроника. Однако если хотя бы немного щадить свой организм, устраивать ему передышки между марафонами, то можно жить долго (раз в месяц винтиться менее вредно для здоровья, чем, скажем, бухать каждый день) – жить, слезая и опять подсаживаясь, наблюдая, как помирают и скитаются по тюрьмам и специализированным больницам друзья и знакомые, привыкнув жить среди себе подобных – провонявших йодом и фракцией суетливых психов.
Подвисающие на винте лет по пять, а то и по десять, они знают адреса и телефоны всех винтовых в районе, знают всех барыг, все винтоварни, все точки и дырки. Им не надо мотаться на Никольскую, на вокзалы, на рынки, в аптеки: они всё необходимое достают в районе. Они – инопланетяне. Они – последние из могикан. Некоторые из них начали винтиться ещё в СССР, успешно продолжив это увлекательное занятие уже в суверенной России, и они помнят ещё советский эфедрин в аптеках без рецепта по цене, доступной каждому школьнику. Все менты в районе знают в лицо этих тридцатилетних стариков: многие из них состоят на учёте – им уже давно нечего терять. У них осталось мало пригодных вен, у них осталось мало шансов завязать. У них свой особый мир, мир олдовых, видавших виды, пока ещё живых... Они пренебрежительно-настороженно относятся к молодому поколению новоиспеченных торчков-тинейджеров.
Они - старая винтовая система.
И сегодня настал такой день, когда у нас с этими существами общее дело. Смотрите, вот они – наши новые партнёры.
Как только А. стал принимать участие в винтовках, до моего уха стали доходить обрывочные сведения о том, что по соседству с ним проживает некая многоопытная мадам по прозванию Яна. Надо сказать, что подъезд А. как-то особенно богат на торчков: помимо самого А. и Яны, на восьмом этаже этого же подъезда обитает музыкант Лёва – бывший винтовой в многолетней завязке (?), на шестом этаже живёт симпатичная молодая художница Настя – они с мужем, как говорит А., тоже имеют отношение к психоактивным веществам. В ходе варок на лестнице мы сталкивались и с Лёвой, и с Настей: Лёва окинул нашу кухню болезненно-мрачным взглядом и скрылся в лифте, с Настей же мы с Олегом долго и весело беседовали о живописи среди настойчивого запаха
фракции. В общем, подъезд что надо.
Ну так вот. Яна давно состояла в хороших дружеских отношениях с сестрой А. Катей, и А. всегда знал о нешуточном увлечении Яны тем веществом, к которому мы ещё только начинали приобщаться. Мы как-то раз даже по своей детской доверчивости дали Яне купленную нами банку, чтобы она сварила себе и нам. Разумеется, ни банки, ни дозы мы не получили: Яна попотчевала нас незатейливой басней о том, что Гриша (её бойфренд и варщик; рассказ о нём - см. далее) обнаружил в купленной нами банке... что бы вы думали? ... обычную воду! Воду он, мол, вылил, а банку выкинул. Нет банки, нет дозы. Вас, видно, ребята, кинули на Лубянке - продали воду.... Это был хороший урок: когда имеешь дело с такими старыми тёртыми калачами, как Яна и Гриша, надобно обязательно присутствовать при варке и смотреть во все глаза – иначе останешься ни с чем, а потом услышишь малоубедительные доводы о том, что "у тебя плохая банка" или "фосфора было мало". Пёрнуть не успеешь, как тебя кинут.
Да и сегодня мы бы не стали связываться с Яной и её малонадёжным спутником Гришей, если бы не отсутствие фосфора. Мы понимали, что единственное, что может подвигнуть Яну на поиски фосфора, это кубца два свежесваренного из нашей банки раствора ей в подарок. Что поделать, такой сегодня расклад.
Я иду домой и беру магнитофон. И несу его на квартиру к Яне. А. с Олегом уже договорились с хозяйкой, что сейчас мы у неё будем варить, вмазываться, а потом и поживём у неё чуток, послушаем музыку, чаю попьём. Сколько поживём? Час? Пару суток? Пока что мысли заняты совсем не этим. В любом случае, мне нравится, что можно спокойно зависнуть покайфовать вдали от нескромных родительских взоров.
И вот я, сквозь трясучку мандража, вижу Яну. Невысокого роста белобрысая бесцветная и маловыразительная баба, не до конца ещё растерявшая свойственную ей от природы пухлость. Теперь эти остатки пухлости странно сочетаются с резкими заострёнными чертами лица. Быстрые и неправдоподобно точные движения. Отрывистая хлёсткая речь, перенасыщенная табуированной лексикой. Вязаная шерстяная кофта, обтягивающие потёртые джинсики, старые чёрные туфли-лодочки на босу ногу.
- Здравствуй, Яна.
- Привет.
Дома только большая, добрая и молчаливая охристого цвета псина и серенький котейко. Ни Алисы, ни Янкиной матери дома нет. На кухне уже обосновались, попыхивая табачком, А. и Олег. Устраивается "совет в Филях".
На повестке дня два вопроса: где надыбать красного и кто будет варить. Мы новички, как говорится, не нюхавшие пороху. Яна тоже не мастак варить – во всяком случае, так она утверждает. Начинается продолжительный и эмоциональный обзвон всех старых винтиков в нашем районе. Яна толкует нам о каком-то мифическом мальчике, который завязал и сам не вмазывается, но может прийти и отлично сварить. Разумеется, "мальчика" раздобыть не удаётся. Зато Яне удаётся выцепить пресловутого Гришу, который обещает вымутить у кого-то там фосфор и прилететь к нам с минуты на минуту.
Яна ругает и клеймит Гришу на чём свет стоит: называет его конченым сторчавшимся психом, настоящим сумасшедшим, который, мол, ни секунды не способен находиться в неподвижном состоянии, а только постоянно дёргается, пританцовывает и несёт всякую чушь. Яна выражает большое сожаление по поводу того, что приходится связываться с этим исчадием ада. Тем не менее, уже понятно, что варить, конечно же, будет Гриша, как и подразумевалось Яной с самого начала проекта.
Все эти Янины предварительные прогоны насчёт существования каких-то других вариантов являлись ничем иным, как успокоительным втягивающим психотерапевтическим курсом, проводимым с целью того, чтоб мы затянулись, погрузились в мутку, чтобы мы не бросились наутёк, услышав сразу же, с порога про монструозного Гришу. Ведь Гриша и Яна неразлучны, и эта её гневная тирада в его адрес (как и его многочисленные хулы в её адрес) – не более чем бутафория. Ни разу не видав этого самого Гришу и слышав об их с Яной взаимоотношениях лишь вскользь от А., я, однако же, сразу понял всю наигранность проклятий Яны в его адрес. Милые бранятся – только тешатся. Резкие карикатурные метания от пламенной любви до лютой ненависти особенно характерны именно для парочек подобного рода, злоупотребляющих алкоголем или наркотиками. И я совсем не был склонен принимать на веру тот неблаговидный образ Гриши, который Яна нам предложила. Как оказалось, зря: она почти не преувеличивала. Гриша оказался действительно весьма импозантным персонажем.
Ждать его пришлось недолго. Яна в который уже раз выглядывает в окошко и восклицает: "Вот он, бежит..." Мы мельком видим, как в подъездную дверь стремглав залетает довольно крупное нечто мужского пола в белых штанах. Через какую-то десятую долю секунды квартира оглашается нервными звонками. В кухню врывается он. На нём висят видавшая виды черная джинсовка, старенький свитер, давненько не стиранные белые джинсы. На вид ему около тридцати лет. У него слипшиеся на лбу от пота растрёпанные тёмно-русые волосы, давненько не знавшие парикмахера, невменяемый бегающий взгляд серых глаз с резкими отблесками жуликоватой паранойи, впалые щёки, рельефно вырисовывающиеся кости лица, многодневная щетина. Он не спал и не ел несколько суток. От него пахнет йодом. Впервые увиденный мною образчик старого винтового хроника. В то же время, невооружённым глазом видно, что природа наделила этого самца недюжинной физической мощью – стоит взглянуть на его огромные мускулистые лапы, тугие литые плечи, на всё это обильное мясо, которое ему так и не удалось проторчать за столько лет изнуряющих плоть винтовых полётов (прим. - на самом деле наркотики стремительно сжигают жир, оставляя мышечную массу практически без изменений). Когда-то, в той, прошлой жизни, Гриша был регбистом. Сейчас он не играет в регби. Никто толком не знает, на какие вообще деньги он существует. Говорят, живёт ремеслом варщика-профессионала. Его родители – алкоголики, которым на всё насрать. Яна описывала, как мать Гриши пережимает ему руку, помогая вмазаться.
У этого человека самая лихорадочная и неукротимая моторика, какую я видел: он и вправду ни на единую секунду не остаётся в состоянии покоя – материализовавшись перед кухонным столом, он выхватывает из кармана маленький гибкий шланг, используемый в качестве так называемого "отгона", что-то постоянно с неимоверной скоростью вещает, жмёт нам ладони своей медвежачьей лапой, так торопливо, как будто опаздывает на поезд, поправляет волосы, пританцовывает ногами, одним залихватским движением откупоривает банку с салютом, напевает какой-то немыслимый песенный рефрен "а ночь такая длин-на-а-я". И все эти действия Гриша проделывает о д н о в р е м е н н о ! Ни секунды покоя. Таких на американском наркослэнге называеют queek freak – "быстрые чудаки". При взгляде на Гришу невольно встаёт перед глазами бессмертный образ Нила Кэсади из книжки Тома Вульфа "Электропрохладительный кислотный тест" (прототип Дина Мориарти в романе Джека Керуака "В дороге"): "механический человек-винт на шарнирах".
Олег, А. и я говорим редко. Сидим, смотрим, набираемся опыта. Уютно и как-то по-домашнему горит в миске салют. То Гриша, то Яна припадают ухом к телефонной трубке, ведя злобно-энергичные переговоры с какими-то тёмными личностями. Периодически между Яной и Гришей внезапно вспыхивают бешеные ссоры, похожие на сцены из жизни импульсивных обитателей итальянских трущоб. И так же внезапно эти дрязги прекращаются. В итоге удаётся договориться с неким Васей, который взамен на толику пороха для себя и своей скво Наташи должен подогнать нам фосфор. Существуют опасения, что Вася подсунет нам вторяки – уже прошедший через реакцию фосфор. Ну да что уж теперь – была не была.
Григорий отбил неплохо – кубов на восемь. С газетой, полной свежеотбитого пороха, он наматывает по квартире пару загадочных кругов. Старый системщик не мог не наебать – часть пороха он всё ж таки, наверное, с****ил. Газета кладётся между створок раскладного кухонного стола – идеальное устройство для прессовки свежего эфедрина. Гриша облокачивается на стол, глаза бегают туда-сюда по отрезку улицы, видному из окна.
"А ночь такая длин-на-а-я", напевает наш безумный небритый навигатор. "Может шторы закроем?...Нет?... Ну ладно – "смотрите, завидуйте"... Ну, где этот Вася-я-снеслася?... Вот они! Так, отсыпаем. Столько им хватит?... Мало? Пошли они на ***..."
В подъезд заходят мужик с бабой. Разглядеть их никто кроме Гриши не успевает. Гриша выбегает из квартиры с клочком газеты, в который завёрнут порох, похожий на рассыпчатую грязноватую перхоть. Возвращается он с фосфором и в то же мгновение начинает готовить реакцию. Весов он не использует: всё делается на глазок, руководствуясь интуицией, выработанной годами винтового жития-бытия. Раз-раз, хлоп-хлоп. На плите закипает реакция.
Гриша невозмутим. Он выглядит как человек, привычно и бесстрастно проделывающий обыденную будничную процедуру. Движения его толстых, неуклюжих на вид пальцев отточены и механистичны. Он похож на рабочего, производящего доведённые до автоматизма манипуляции на станке.
Гасит. Продукт готов. Мандраж рвёт на части нас, молодёжь. Яна и Гриша ведут себя куда более спокойно. Баяны у нас есть, втираться идём в комнату, чтобы комфортно покайфовать. Гриша приносит фурик и всех нас троих по очереди быстренько вжик-вжик вмазывает. Вот он куб, о котором я так мечтал.
Мои плоть и разум рассыпаются на молекулы, затем – на атомы, а затем — на какие-то ещё более мелкие частицы, малознакомые науке. Я тону в мягких объятьях старого засаленного кресла, беспомощно и сладострастно постанывая, как выёбываемая баба. Спазмы блаженства, словно добрый ватный удав, стремительно и непреклонно охватывают кольцами всё то, что от меня осталось, ползут мурашками от поясницы к затылку. Как охуенно быть ничем, чувствовать, как превращаешься в ничто, отдаться во власть тугого тяжёлого воздуха вокруг тебя, раствориться в нём, купаться в его струях. Как ****ато смотреть в потолок, сквозь потолок, не видя его, не понимая и не желая понимать, что именно видят глаза твои. Как заебись бессвязным голосом умирающего лепетать сухими губами сквозь выхлопы какую-то чушь. Слушать, как бегут, бегут по магистралям уже несуществующего организма миллиарды частиц безграничного счастья, залетая в самые отдалённые его уголки. Шквал кайфа всё нарастает, и хочется крикнуть: "нет! больше не надо! достаточно! мне слишком ****ато! я измождён, истощён этим заплывом через бескрайний океан кайфища!" Но крикнуть уже ничего нельзя. Ты уже утонул. Плавно, неторопливо опускаешься ты на дно материализовавшегося под твоей жопой кресла и открываешь глаза. Хочется встать и куда-нибудь пойти.
Когда я вернулся в этот мир, рядом со мною на коврике, растянувшись, словно спящая собака, валялся А., пялясь чёрными застывшими фарами в потолок. А. тоже мало не показалось: как только его втёрли, он испытал жгучее желание буквально расцеловать Гришу, сварившего ему такой приход. А Гриша уже убегал домой вмазываться, где-то в другой комнате мучительно, с рычанием раненой пантеры производила инъекцию Яна. Вмазаный раньше всех Олег уже унёсся покупать сигареты, пиво и воду...Но мне всё ещё не было до всего этого никакого дела. Куба такого матёрого варева мне оказалось не то что достаточно, а предостаточно – я был полностью смят, оглушён, я потерялся в этом мегадозняке. Мой первый реальный винтовой приход оказался заодно и самым сильным из когда-либо мною испытанных. Это был момент истины, альфа и омега.
Поднимаюсь на ноги и, смакуя последние отзвуки прихода, бреду на кухню. Каждый приход – это по сути маленькая смерть. Эфедриновый удар частенько заставляет сердце на какой-то миг захлебнуться, замолчать в смятении и растерянности. И вот, на протяжении этих мгновений или даже секунд, в благоговейном оцепенении, я слушаю тишину своего сердца. И понимаю, что всё, происходящее со мной после этой великой и ужасной паузы, и есть смерть.
Яна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, потягиваясь, словно после крепкого сна, выплывает из соседней комнаты, мотая репой. Гриша давно уже убежал: его по какой-то ему одному ведомой причине морочит тут с нами сидеть. Видимо, он очень был бы не прочь прихватить с собой и Яну, но она с ним не пошла – может быть, просто назло ему. Что-то Олега долго нет. Под ногами шляется животное собака. Люблю, когда собаки молчат. Сидим втроём на кухне, Яна с А. курят. Вдохновенный эйфорический трёп, нереально откровенный и задушевный, обо всём и ни о чём. Яна сразу становится кем-то вроде старой доброй подружки, от которой у нас нет секретов, и у неё от нас тоже. Вот А. уходит помочь Олегу отмазаться от родителей, и мы с Яной продолжаем беседу один на один.
Она рассказывает мне о том, как всё у неё начиналось – про свои первые в жизни две точки 10 лет тому назад, про то, что из того круга лиц, с которыми она вместе начинала, сейчас при делах осталась она одна: один умер, второй в тюрьме, третий завязал. Говорит о том, что это хорошо, что у нас с А. и Олегом такая по-настоящему дружная сплочённая банда, сформировавшаяся, что очень важно, до начала наркопрактики. Сравнивает теперешнее молодое поколение торчков с нарками той, старой формации – сравнение, разумеется, не в пользу молодых: какой-нибудь нынешний 15-летний сопляк циничнее и подлее любого старого наркосистемщика. Говорит о своём равнодушии к героину – главному культовому наркотику молодняка нашего времени: "Прошлым летом пробовала белый - ***ня... кайф в десять раз слабее винтового, блевать только тянет". (Справедливости ради надо сказать, что "чистый" винтовой, совершенно бесстрастно относящийся к героину, это всё же не слишком часто встречающийся случай, хотя я принадлежу именно к этой когорте. Большинство же винтовых если и не сидят на белом, то уж во всяком случае, частенько им пробавляются; многие пересаживаются с героина на винт и наоборот. Как правило, доминантным наркотиком всё же остаётся тот, к
которому человек приобщился раньше.)
Ещё Яна говорит о том, что единственное, что есть у неё в этой жизни – это её дочь, и что ей бывает очень-очень не по себе, когда она видит, что её Алиска всё знает, всё понимает. Это действительно причиняет ей боль.
Слушать "подогретую" Яну гораздо интереснее, чем трезвую: винт не срывает у неё башню, как это частенько бывает у нас, молодых – особенно часто такое случалось на протяжении начального периода нашего винтилова, и она, пользуясь всеми благами стимуляции, в то же время не страдает этими надрывными перехлёстами эйфории через край, делающими речь просто по-плохому безумной. А может, это просто доза для неё несерьёзная – Яна способна не слезать с винта по несколько суток кряду, разовая её доза – два куба. Пару раз она рассказывала нам быль о некоем "супервинте", откушавши которого она воочию наблюдала, как откуда-то из-за её плеча вылетел виртуальный макет её же собственной башки и стремительно улетел куда-то. "Я и говорю им: или я сошла с ума, или всё, чем я трескалась раньше – вообще не винт"... Наверное, сегодняшняя полторашка для этой опытной участницы движения всего лишь разминка.
Ну а для нас это просто мандец-ц-ц... Возвращается Олег: до того как пойти с А. отпрашиваться на ночь из дома, он больше получаса чесал язык с местным душевнобольным ассирийцем Аликом, живущим в моём подъезде. Разговаривали об астрономии, о Сочи, о пальмах, обо всём сущем на этом прекрасном и удивительном белом свете. Вернувшись на обшарпанную Янину кухню, Олег продолжает с успехом исторгать из себя кипящие потоки словесной лавы. Мы с А. не остаёмся в долгу. Во рту сухо и горячо, и кажется порой, будто каждое слово вылетает с лёгким шипением, как кусок металла в мартеновском цеху. В уголках рта от сушняка оседает густая белёсая шняга, похожая то ли на грязную вату, то ли на пену. Бешеные псы...
Каждое сказанное слово доставляет ощутимое, чуть ли не физическое удовольствие, выплёскивая через ротовую полость моё внутреннее напряжение, ослабляя натянутую струну меня, разряжая туго набитую обойму роящихся мыслей, образов, импульсов, которые требуют, требуют внешнего воплощения. Ежесекундно в процессе разговора в моём мозгу рождается какая-то новая мысль, а то и целая более или менее стройная теория. Но мои компаньоны тоже совсем не молчат, и если мне не удаётся вставить своё новорожденное суждение в ураганный ритм беседы, то через пару секунд это суждение уже забыто, исчезнув безвозвратно, уступив место дюжине новых. И так час за часом.
Через каждые пять минут звонит Гриша.
– Аллё. А почему я должна к тебе идти? Что я делаю? Ебусь я тут с ними!! И голая танцую!!
Выдав ещё парочку непарламентских выражений, Яна бросает трубку. Язвительно объявляет нам о том, что психопат Гриша очень недоволен тем, что она тут с нами зависает (параноидальная ревность не даёт покоя), и она уходит к нему. Мы ничуть не возражаем. Яна разрешает нам сидеть тут хоть двое суток, оставляет ключи своему соседу А. и говорит, что если пожалует её мать, то "скажите - Яна разрешила нам здесь сидеть". Мы говорим ей "пока", и она исчезает, словно по мановению волшебной палочки.
Через некоторое время в квартиру действительно заходит Янина мамаша. Видя у себя на кухне трёх молодых людей, из которых знакома она лишь с А., эта дама не проявляет абсолютно никаких эмоций. "Здрассьте...", говорим мы. Бросив на нас тяжёлый усталый взгляд, она принимается беседовать с кем-то по телефону о своих делах. Вместе с ней приходит Алиса, и добрый дядюшка А. угощает девочку печеньицем. Через минуту Алиса со своею бабушкой сваливают к некому бабушкиному сожителю, живущему в этом же подъезде несколькими этажами выше. Мы этому только рады. Витает сигаретный дым,
тихонько наигрывает какая-то молодёжная электронная музыка, шуршат неутомимые языки.
Я спохватываюсь о том, что неплохо было бы известить о своём местоположении родителей. Звоню, предлагаю вниманию родителей легенду о вечеринке у Олега на всю ночь, "только не надо звонить... утром я приду...я знаю, что мне завтра учиться... пока". Нахожу в квартире зеркало и смотрюсь в него: зрачки - два огромных чёрных омута.
Вскоре к нам заходит в гости Катя. Прямо с порога, глазами, полными незамутнённого детского любопытства, пялится на своего брата и его развесёлых дружков. С задорным озорным похихикиванием приговаривает "ой! какие вы все тут нарядные". Пьём чай, очень мило по-домашнему болтаем.
Ловлю себя на мысли, что общаться с тридцатилетними Яной и Катей, как и со многими людьми, которые на пять, а то и на десять лет меня старше, мне значительно интереснее, чем с большинством моих сверстников, а уж тем более тех, кто младше. В целом у меня есть основания полагать, что я имею мало общего, мало точек пересечения со своим поколением – если, конечно, вообще допустимо оперировать этим более чем условным термином. Мне, видимо, стоило родиться несколько пораньше. Я всегда тяготел к поколению старших братьев и сестёр, я – осколок поколения 80-ых, я такой же, как они,
начиная от художественных, эстетических ориентиров и заканчивая общей жизненной философией. Разумеется, нельзя слишком обобщать, но тенденция, как говорится, налицо.
Через пару часов Катя уходит спать. Мы спать не умеем и поэтому сидим дальше. С приближением утра разговор становится всё более вялым и пустым, музыка делается всё тише, потихоньку начинает давать о себе знать усталость, физическое и психическое истощение. В окно льётся грязно-серый приглушённый рассвет мокрой и равнодушной Москвы, вернее одного из её бесчисленных потаённых кусочков, втиснутых в стандартный контур стандартного окна. Пятна и крошки на стандартном столе и огромный мешок с мусором в углу кухни купаются в мутном меланхолическом сумраке усталого раннего утра, утра, рождённого мертвым. Новый день начинается со странного труднообъяснимого чувства вины и какого-то тоскливого оцепенения. Я молчу, верчу в пальцах пластмассовую божью коровку со вставленным ей в брюхо магнитом. Я верчу её в руках целую ночь. Кончики пальцев устали, засалились и почернели от грязи, но прекратить это занятие у меня не получается. Олег с А. по инерции ещё что-то талдычат друг другу, а скорее самим себе. Никакого намёка на сон. Усталость, не сочетаемая со сном, ощущение пустоты в желудке, не сочетаемое с процессом приёма пищи. Жизнь, не сочетаемая с жизнью.
Пять часов утра. Надо неслышно проникнуть домой, имитировать короткий сон, имитировать завтрак, имитировать поездку в университет. С момента вмазки минуло уже более половины суток, а меня всё еще прёт так, что только в путь. Зрачки нереальные, во рту всё тот же сушняк – признак обезвоживания организма. Вместо одного движения я делаю десять, вместо одного слова, говорю двадцать. У меня ускоренная резкая моторика, я практически не способен сосредоточиться на каком-то определённом предмете, распыляя внимание одновременно на дюжину объектов. Я понемногу уже начинаю мечтать о том, чтобы меня поскорее отпустило.
Шифруясь, словно диверсант, пробираюсь домой. Сильно боюсь, как бы не запалили. К счастью удаётся тихо, не разбудив родителей, водрузить на место здоровенный магнитофон, а самому быстренько и неслышно раздеться, завернуть своё холодное и потное тельце в одеяло и уткнуться в подушку тяжёлым частым дыханием. В 7 часов меня "разбудят" и я поеду в МГУ. Одна мысль об этом делает меня больным. Однако тут я вспоминаю... Ну конечно же! Сегодня же футбол, и я собирался на него пойти. Так... Так-так-так-так... Поеду в МГУ... найду знакомых болельщиков с нашего курса... мы вместе поедем на футбол.
Закрыв глаза, изо всех сил пытаюсь уснуть, но очень скоро понимаю, что это невозможно. Хотя иногда минут на 5-10 мне удаётся войти в чуткую беспокойную дрёму, сопровождаемую сумеречным состоянием сознания и молниеносной сменой перед глазами миллионов хаотических картинок. Картинки эти схожи тем, что все они состоят из нагромождения каких-то мелких однородных элементов – допустим, я вижу громадную свалку железных строительных лесов или бескрайние штабеля темных бревен, или будто я пробираюсь сквозь вязкую одноцветную массу совершенно одноликих людей, на которых надеты сливающиеся в одно страшное пятно одинаковые серые шинели. И глаза у них такие же серые и пустые. Картинки меняются так быстро, что я не успеваю переварить, идентифицировать каждую из них. В голове летают и зудят лихорадочные обрывки мыслей и мыслишек, звонко рикошетят от внутренних стенок черепа. Мучительно ворочаюсь с боку на бок.
Приходит отец, говорит, что уже семь часов и пора вставать. Стремаюсь, стыдливо прячу глаза, стараюсь пореже открывать рот. Умывшись холодной водицей, сажусь за стол и с титаническим трудом для вида запихиваю в себя кусок котлеты и немного макарон. О боже, за что такие испытания? Быстрее, прочь из дома, пока и вправду не запалили. Надеваю на шею фанатскую розетку, рассчитывая ехать сразу же из университета на матч, не заезжая домой, и вылетаю на ещё спящую и пустую улицу.
Субботнее утро. Первым делом в ближайшем киоске приобретаю бутылочку воды "Крюшон". Денег у меня немного, и поэтому решаю отпивать из бутылочки лишь на самой жуткой стадии сушняка и только маленькими глотками, чтобы воды хватило надолго.
Параноидально-суетливое путешествие до главного здания МГУ, с постоянными подглядываниями во всевозможные зеркала ("не-палёный-ли-зрак?"), с постоянным отхлёбыванием дефицитной влаги из бутылочки, с маниакально-целеустремлённой походкой и неукротимым полётом мысли.
На шее болтается розетка. Поиски нужных знакомых начинаю со второго этажа – привычного места тусовок праздношатающихся студентов, центра неофициальной жизни молодёжи главного здания МГУ. Изо всех сил стараюсь производить впечатление трезвого человека, однако сам понимаю, что получается не очень. Навстречу попадается приятель сокурсник Антон. Перекинувшись со мною парой фраз и поглядев на мой фэйс, он высказывает предположение:
- Паштет, ты чё, под чем-то ?
Так... Классно. Зря я сюда припёрся. Первый встречный, причём ещё и не самый большой спец в вопросах наркологии, расколол меня с первого взгляда. Моментально включается паранойя: бля... теперь все будут знать, что я торчок... а вдруг дойдёт до преподавателей... надо как-то отмазаться.
Отвечаю что-то невразумительное - ни да, ни нет.
Здороваюсь с ещё одним знакомцем – Димой А., лысым невысоким крепышом с брутальными чертами лица, практикующим клоунаду в стиле театра абсурда. Дима, человек весьма искушенный в кайфовых делах, оценивающе поглядывает на меня изподлобья, оставляя моё состояние без комментариев. Я быстренько сматываюсь со второго этажа. Глупая маза найти попутчиков для похода на футбол всё ещё витает в воспалённом мозгу. Бегаю по этажам, разыскивая любителей футбола, при этом встречаясь и весьма оживлённо общаясь с многочисленными знакомыми.
Одним из первых встреченных мною в тот день был... кто бы вы думали? Рома. Тот самый, см. главу II, раздел о паркопане. Рома – свой парень, и я незамедлительно рассказал ему о своём увлечении. Рома, будучи ценителем диссоциаторов и травки, не оценил моего нового фетиша. Он наморщил лицевые мышцы, начал фукать и фекать, добродушно приговаривая, что "винт – это самое грязное говно" и что "скоро ты сдохнешь". Потом, уже серьёзным тоном сказал, что заниматься ширевом нехорошо и вредно. На том и расстались.
Уж если Рома придерживается такого мнения о винте, то уж трезвая-то публика явно не была бы в восторге от таких новостей. Я решил пока не афишировать свой винтовой опыт.
Весть о том, что я приехал на факультет в на редкость срамном состоянии, быстро разнеслась среди студенчества. Новость, видимо, передавали из уст в уста, и к тому времени как я объявился на 21-ом этаже, где происходили занятия у нашей группы, я уже стал объектом внимательного изучения.
Вот ко мне подходит старина Петя Т. Здоровается, а сам тем временем пристально исследует мою рожицу. Этот взгляд надо видеть. В нём была целая гамма эмоций – смесь любопытства, какого-то мистического страха, внутреннего отторжения, сочувствия больному, и ещё чего-то, непередаваемого посредством слов. Такими глазами смотрят, наверное, на посланников внеземного разума или на папуасов-людоедов, на нехорошее, но в то же время, интригующее чудо. Надо было что-то ответить этому взгляду.
– Да вот вчера марку съел, сейчас отходняк (примечание: отходняк от ЛСД на самом деле во многом напоминает винтовой отходняк).
Почему я тогда разродился этой отмазкой? Кипящие мозги после бессонной ночи выдали такую доктрину: ЛСД в глазах трезвой общественности – вещество всё же более презентабельное, чем неблаговидная кустарная наркота под названием винт; следовательно, остановимся на компромиссном варианте маленькой лжи, выберем "тактику мелкого фола" – доказывать свою непорочность было бы глупо, но и полностью сознаваться в грехопадении тоже не хотелось бы. Смягчим ситуацию. Пусть это будет кислота.
Самое интересное состоит в том, что это решение оказалось абсолютно верным.
Сагитировать кого-то идти со мною на футбол мне не удалось. Ну да не беда, поеду один. Раз решил ехать, значит надо ехать. Дело в том, что если вынашивать в обвинченном мозгу некий проект, а потом уткнуться в невозможность его реализации, облом, испытываемый при этом, значительно сильнее, чем в трезвом состоянии – вне зависимости от масштаба и значимости задумки: начинает нещадно морочить, осознание облома застревает в мозгах и напрягает своим присутствием долгое время. Во всяком случае, так бывает со мной. Так что уж лучше поехать на матч. Но сначала заеду-ка я домой – полежу на диване, пока есть время до футбола. Организм измождён, он требует отдыха. Опять постепенно просыпается желание употреблять пищу. Сушняк, однако же, не ослабевает. Заодно прихвачу из дома бутылочку с водичкой, стрельну ещё деньжат...
Так я и делаю: совершив неблизкий и бессмысленный вояж в университет, отправляюсь по обратному маршруту, чтобы через час-полтора поехать на стадион "Динамо". Наматываю круги по метро туда-сюда, даже не задумываясь о длине и абсурдности производимых мною поездок. Для бешеной собаки 100 вёрст – не крюк. Если бы футбольный матч происходил где-нибудь в Новой Гвинее, я бы, не задумываясь, сбегал бы и туда.
Дома все заняты повседневной бытовой вознёй, и никто не располагает временем, чтобы запалить мои суперзрачки и несколько возбуждённую речь, которую я, впрочем, стараюсь контролировать. Яростно колотится сердце. Съев пару бутербродов, гляжу в потолок, распластавшись на диванчике, облизывая сухие губы (на следующий день я обнаружу, что они высохли в противную корку и потрескались). Потом смотрю на часы, незаметно для родителей выношу с собой бутылочку воды, испаряюсь из квартиры на манер кентервильского привидения.
На протяжении всего матча я проявляю неукротимый фанатизм, будучи одним из самых активных фанов на трибуне. Постоянно что-то ору, прыгаю, заряжаю кричалки, шевеля высохшим липким языком. Когда моя команда забивает гол, я так бурно рад, что чуть не лишаю жизни какого-то стоящего по соседству паренька, свалившись на него в безумном обезьяньем прыжке.
Ближе к концу спортивного мероприятия я начинаю чувствовать, что меня отпускает. Свинцовой волной накатывают апатия и усталость. Ноги не несут. Еле ими передвигая, бреду домой. На последние деньги покупаю *** знает какую по счёту за день бутылку воды, чтобы обезвредить неописуемый сушняк в ротовой полости.
Доковыляв до флэта и жадно проглотив обильный ужин, вдоволь нахлебавшись воды, заваливаюсь в постель, словно подстреленный куль с песком.
"Ну вот, - размышляю я на сон грядущий, – теперь ты можешь радоваться, идиот. Ты добился, чего хотел. Отныне можешь считать себя настоящим торчком."
Как уже упоминалось, период нашего начального знакомства с винтом был полон неподдельной юношеской романтики. Оглушительное впечатление от прихода в нашу жизнь этого сильнодействующего вещества порождало вполне объяснимую и простительную иллюзию открытия новых горизонтов мышления, новых масштабов творческой активности. Понимание того, что любая деятельность человека, накачанного стимуляторами, носит "непродуктивный характер" (определение нарколога), что под покровительственной сенью первитина серьёзный многотрудный процесс истинного творчества вырождается в бестолковую забаву графомании, пришло к нам много позже. Пока же мы воспринимали бесплодную по своей сути вакханалию нервных импульсов как нечто значимое. "Именно так и должен себя чувствовать человек", говорили мы себе.
Надо сказать, что рост творческой активности на гребне волны новых ярких нарко-впечатлений действительно имел место: Олег начал изготовлять картины с периодичностью, достойной хорошего типографского станка (некоторые из них получались даже неплохими), А., как одержимый, ночи напролёт строчил дико концептуальную новеллу под названием "Чебурашка" (не буду отягощать читателя информацией о её содержании) – нескончаемое произведение, измеряемое в килограммах. Даже такой лентяй, как я, и то заметно повысил свою поэтическую производительность, начал пописывать и прозу – маленькие психоделические рассказики-картинки. Но вот в чём беда: увеличив количество нашей творческой продукции, качественного роста работ винт не дал и не мог дать. Очень немногие из наших произведений, относящихся к той весенней эпохе "винтового ренессанса", выдержали в наших собственных глазах испытание временем – основная же масса тогдашних экзерсисов благополучно валяется в запасниках или и вовсе на помойке, включая и фундаментальнейшего "Чебурашку".
Не буду говорить за своих товарищей, скажу за себя. Той весной я написал много стихов и несколько рассказиков. И те и другие порою забавны, но никакой особой ценности в себе не несут: количество не переросло в качество. Да и вообще, как это всегда и бывает, я так и не смог использовать первитин для чего бы то ни было путного – для получения свежих идей для творчества, например. Всё вышло просто и банально: первитин использовал меня, сожрав, задавив жаждой примитивного "животного" кайфа все благие идеи, связанные с интеллектуальной эксплуатацией этого "умного" наркотика.
После Гришиного куба зуд познания был удовлетворён – я теперь мог с полным на то основанием сказать самому себе: "Да, я знаю, что такое винт". Казалось бы, ну узнал – и хорошо, живи себе спокойной здоровой жизнью, как жил раньше, раз и навсегда пополнив копилку своих знаний. Но знание это оказалось слишком тяжело для моей копилки. Прав был Экклезиаст, и жить с таким знанием в кармане оказалось совсем непросто. Уже примерно через неделю трезвой жизни (недельный цикл будет царствовать над нами ещё очень долго) в голову стали настойчиво лезть ностальгические воспоминания, стало медленно, но неуклонно расти где-то внутри напряженное желание повторить. Было бы странно, если бы этого желания не возникло. Это было бы неправдой,
это было бы против законов природы.
Но рассудок, чувствуя уже, что попал в ловушку, оттягивал тот неизбежный момент, когда придётся себе в этом признаться. Чем мучительно пытаться решить проблему, не легче ли сделать вид, что её нет? Ведь пока ещё можно немного пожить без тяжких раздумий, с закрытыми глазами. Да, пусть мне хочется вмазаться ещё раз – ну и что? Жгучего, всепоглощающего желания, до холодного липкого пота, до дрожи, до подкашивающихся ватных ног, до страха обосраться прямо на бегу – ничего этого пока нет – всё это ещё будет, но только потом. Так чего волноваться?
Сначала я было принял решение, что одного раза вполне достаточно, и я никогда больше не..., но это был слишком наглый самообман, и он очень скоро – через неделю – потерпел крах под напором голодного непослушного желания.
"Ладно, – уговаривал я себя, – так и быть: ещё разок можно, а потом уж всё – надо выходить из игры. Ну, или парочку раз можно..." Но я решил, что в любом случае надо стараться продержаться до того момента, пока уж совсем станет невмоготу, и только тогда уж "повторять". Глупо. Зачем эти бесполезные самоограничения, какая разница, когда завинтиться – через неделю или через месяц? Это не имеет никакого значения. Хочешь колоться – колись.
Следующая мутка имела место 1 мая на Олеговой даче. Кроме Олега и Серого туда отправились Денис и две его героиновые соратницы – Инна и Аня (это была первая их винтовка). Мы с А. не поехали. Почему не поехал А., я не могу припомнить. Я же формально не поехал по целому ряду бытовых причин (родители, дела, отсутствие финансов и пр.), но на самом деле я не поехал прежде всего потому, что мне очень нужен был прецедент отказа от дозы, чтобы я мог сказать себе утешительно: "Я смог отказаться, значит, я не наркоман".
Была и ещё одна причина, правда, не главная. Я не имел ни малейшего желания иметь дела с малоприятными в общении, особенно в момент мандража, клиническими торчками, особенно с Серым (Денис впоследствии при более близком знакомстве оказался совсем неплохим парнем, если делать определённую скидку на издержки его драг-стажа). Своими истерическими воплями они накаляли мои мозги до предела, делая и без того несладкий процесс мутки просто дьявольски напряжным. Кайф - это штука интимная, и хочется, чтобы в такую минуту тебя окружали приятные тебе близкие люди, а не куча психов.
Май – пора сессии на моём факультете, и развлечения для меня были на определённое время отодвинуты на второй план мощными и зловещими силуэтами предстоящих экзаменов. Однако же и во время сессии я не позволял себе грустить: так, 9-ого мая я совершил весьма содержательный выезд на матч любимой команды в славный город-герой Сталинград. Иногда я кушал трамал, правда, гораздо реже, чем Олег.
Олег же буквально на глазах погрязал в опиумной трясине: регулярные закупки на Никольской трамала стали у него всё чаще перемежаться чеками от героинового дилера Кожана, хорошего знакомого Олега по даче. Скажу два слова о Кожане. Кожан, мужчина средних лет, женат. Очень неплохо живёт, торгуя белым, какими-то путями попадающим к нему с таможенного конфиската. Товар у него всегда хороший, сыпет он щедро – а чего ещё надо? Сам Кожан, не будь дурак, долгое время не позволял себе всерьёз увлекаться своим товаром, лишь иногда баловался. Но не так давно до меня стали доходить слухи о том, что Кожан тоже временами потарчивает. Трудно всё-таки жить в окружении дерьма и не запачкаться.
Ну, так вот. Кожан, давно уже к тому времени бывший официальным поставщиком Дениса и Серого, теперь стал обслуживать и Олега. Привычка к беленькому вырабатывается примерно так же, как и привычка курить – незаметно, постепенно, но чрезвычайно цепко. Олега не стало видно в районе, рейсы к Кожану стали регулярными, отошло в сторону всё – даже винт. Олег белился каждый день, компанию ему составляли Денис, Инна, Аня, их многочисленные знакомцы, такие же белые.
Меня недолго обходила стороной чаша сия. Однажды, пасмурным и сырым майским днём, ко мне зашёл старина Олег.
- Паша, у тебя дома нет никого?
- Нет, а что?
- Можно я у тебя вмажусь?
- Белым?
- Белым.
- Заходи.... Слушай, Олег, может, меня греванёшь? – сказал я стремительно, легко и непринуждённо, словно бы на автопилоте. Сказал прежде, чем подумал о смысле сказанного.
- Да, конечно. А ты ещё ни разу белым не втирался?
- Нет, не втирался. Ты уж постарайся, чтобы не было передоза, насыпь немного.
- Само собой, что немного.
Сколько раз в той, прошлой жизни, я клятвенно обещал себе никогда этого не делать. И вот теперь я, совершенно не задумываясь, игриво и небрежно прошу Олега поделиться "белой смертью". Почему? Потому, что снявши голову, по волосам не плачут. Отведав одного тяжёлого наркотика и отдавая себе отчёт – пусть даже бессознательно – в том, что наркозависимость уже имеет место быть, нет никаких причин бояться пробовать другие наркотики, даже героин, прежде казавшийся неприемлемо опасным. Страх перед наркотиками уже полностью отсутствует. Всё страшно делать только в первый раз. Дальше – хоть трава не расти.
Стрёмно было другое: скоро уже должна была прийти с работы мать. Но мы тогда успели, ведь приготовить герыч – дело недолгое, мороки в сто раз меньше, чем с винтом. Насыпал, подогрел, размешал, отобрал и готово – пожалте бриться. Олег, благополучно вмазавшись сам, вдудонивает в меня значительно меньшую порцию. Видимо, порция была уж слишком мала: цапануло меня откровенно слабо, так, что я смог лишь примерно судить о действии гера. На фоне монументальности винтового кайфа, действие этого укольчика выглядело насмешкой Морфея, даже пять капсул трамала смотрелись куда предпочтительнее. Я не мог понять достоинств нового олеговского увлечения. Вскоре, правда, я поехал вместе с Олегом покупать гер в общаге МИТХТ (с Кожаном почему-то в тот раз не получилось), чтоб поосновательнее распробовать это вещество, но там нас ждал облом и белые крапалики ещё долго не появлялись в моей жизни – распробовать гер мне довелось лишь больше полугода спустя. Я не сел на гер ни тогда, ни потом – мне вполне хватало винта. Что же до господина А., он прошёл через героиновую зависимость, но намного позже того периода моей жизни, который описан в этой книге.
В. и Г. – это два полюса, два вещества-антагониста. Я полагаю, что в зависимости от каких-то черт характера человека, может быть, от темперамента, а может, от чего-то ещё, люди делятся на две категории: те, кто больше предрасположен к В., и те, кто больше тяготеет к Г. Даже полинаркоманы, которые совмещают эти два продукта, даже те, кто не раз пересаживался с Г. на В. и наоборот (случаев множество) – всё равно любой человек, знакомый с действием и того, и другого вещества, всегда сможет без колебаний ответить на вопрос "что тебе больше нравится – В. или же Г. ?".
Логически этот выбор объяснить так же сложно, как ответить, почему одному человеку больше нравится белый цвет, а другому – чёрный, одному больше милы груши, а другому – яблоки и т.д. Однако стоит ещё раз оговориться, что очень важное (но не определяющее) значение здесь имеет то, какое вещество вошло в жизнь человека первым. Первая любовь, как говорится...
Ближе к концу мая я уже был очень-очень не прочь опять мутнуть свежего вкусного винтилова. Сессия подошла к концу (две тройки, три пятёрки, если кому-то интересно), и мне хотелось гульнуть. Но Олег был в плену "белого друга" и ему было не до винта. Иметь же дело с Серым мне, как я уже говорил, совсем не хотелось. Оставался старый добрый трамал. Алкоголь был забыт, как скучный анахронизм, понятие грамотного отдыха стало ассоциироваться с употреблением вполне определённого ряда веществ. К хорошему привыкаешь быстро – злая пословица.
В начале июня мне предстояло на неделю с лишним покинуть Москву для прохождения учебной практики в небольшом, чрезвычайно древнем и захолустном городке Галиче в Костромской области. К богатому набору легальных лекарств, выданным мне мамою в дорогу, я присовокупил припасённые специально пол-листа нелегального трамала. Чтобы достойно отметить окончание практики. Но главное, я знал, как я отмечу окончание практики, когда вернусь домой. Я точно знал...
Ох уж я загуляю,
Запью, заторчу!..
(В.С.Высоцкий)
ГЛАВА 4. Лето.
Жарко... Как же жарко! Мой напичканный трамалом организм изнемогает, растворяясь в кипящем воздухе пыльного "Икаруса", раскалённого добела обезумевшим июньским солнцем. Кажется, будто целая вечность минула с того момента, как мы выехали из Галича, и я уже понемногу начинаю терять всякую веру в то, что когда-нибудь я всё-таки доеду до Москвы. Две недели учебной практики позади, я оттрубил своё, и теперь автобус везёт меня домой, в направлении родного Дегунино. Когда я вернусь, я буду мыться, есть, спать... Ну и, разумеется, позвоню Олегу. Но пока что надо доехать.
Плавится мозг, хочется выпить пару литров холодной воды, которой нет. Весь кайф давно уже улетучился из меня вон, выпаренный немилосердной жарой, и сейчас мне просто плохо. Не надо было жрать трамал – жара, духота и качка превратили его действие в мучительное полузабытьё. Сидящий рядом одногруппник Сергей советует мне надеть на всякий случай тёмные очки – в автобусе едут преподаватели. Да, пожалуй, очки и правда стоит надеть.
Свежим весёлым утром, когда мы стартовали из Галича, всё было значительно лучше. Устроившись на заднем сиденье, я быстренько заглотил пять заветных капсул, предусмотрительно припасённых мною, чтобы отметить окончание практики, и ещё до Костромы меня накрыло тёплым благостно-сонливым дурманом. В автобусе я вялым тусклым голосом пел юмористические песенки про голубого банщика и про дятла, не обращая никакого внимания на слегка опешивших преподавателей.
По древним монастырям Костромы я рассекал, уже будучи "нарядным". По-детски добрыми глазами любовался я красотами старины, непрестанно щёлкая фотоаппаратом, словно буржуазный турист, и иногда чинно беседуя с преподавателями, которые всё почему-то стали казаться такими хорошими, свойскими людьми. На местном базаре я даже купил маме в подарок берестяной туесочек – мне захотелось порадовать её костромским сувениром.
Втыкаю всё чаще и чаще. Глаза закрываются сами собой, голова медленно стекает вниз, и, когда она достигает низшей точки траектории падения, я стремительно и как бы испуганно впрыгиваю назад в реальность, распахивая ей навстречу свои эфемерно-мизерные зрачки, вскидывая голову вверх, какие-то считанные доли секунды наблюдая иллюзорные завихрения зелёного фона листвы за окном автобуса или серого фона холщовой обивки на потолке, трудноописуемые роения, дробления и растекания структуры наблюдаемой поверхности (так называемые "мультфильмы"). Я тону в этой листве, в этой обивке, в тёмном омуте стёкол своих очков.
Москва... ВДНХ. 36-ой троллейбус до конечной остановки "Бескудниковский бульвар". Увесистая сумка. Уже вечер, и жара спадает, но всё ещё страшно душно. В квартире пустота. Не находя в себе сил даже мыться, падаю на диван и мгновенно отключаюсь.
Пьеро под лунным светом
Идёт по парапету,
Московским душным летом
Танцует менуэт,
Покачиваясь плавно,
Как старенькие ставни,
Вершит свой достославный
Классический балет.
Во флейту дует ветер,
Собаки спят, как дети,
А он танцует в свете
Слепого фонаря
Под злые переплёты
Свирели и фагота,
Царапаясь об ноты,
Об острые края.
Глаза - две капли сажи,
Шаг чёток и отлажен.
Я с ним танцую там же,
В полуночном дворе,
Пляс на краю болота,
Лихого поворота,
Последнего чего-то,
Как листья в ноябре.
Жара лежит на крышах,
Весь город еле дышит
И сам себя не слышит,
Контуженый жарой.
А взгляд из глаз-миндалин
Задумчив и печален -
Он слышит фортепьяно,
Валторну и гобой.
Ну что ж теперь поделать,
Такое наше дело -
Одеться чёрно-белым
И выйти в тёмный двор.
Живите без печали.
Я выбрал. Я причалил.
Я не танцую в зале.
Я - уличный танцор.
Понимал ли я, что подсел, самым простым обычным и банальным образом подсел на ширево? Вопрос непростой. Я отдавал себе отчёт в том, что меня так и подмывает повторить, что я думаю о том, "как было бы неплохо..." чаще, чем о чём бы то ни было ещё. Но до поры до времени я тешил себя иллюзиями на предмет того, что "этот раз-последний (ну в крайнем случае – предпоследний !)", что я способен одним усилием воли выкинуть из головы эту небезопасную забаву, вот только вдоволь ею наиграюсь - и брошу! Избитые фразы, непременный атрибут исповеди любого нарка (или алкоголика, или игрока, да кого угодно, страдающего какой-либо болезненной зависимостью). Всё старо, как мир, но только замечаешь это уже потом.
Позже, уже к концу лета, когда винтовки с моим участием стали часты и регулярны, я начал понимать, что "последнего раза" может не быть никогда. Сначала мне стало жутковато. Но, поверьте, ненадолго - может быть, на пару минут. Потом я просто смирился со сложившимся положением вещей, отдав себе отчёт в том, что не в силах его кардинально изменить. Да мне этого и не надо было. Цой в песне "Транквилизатор" пел: "Мне даже нравится это – такой мой характер". Мне нравилось всё это, нравилось даже тогда, когда я действительно понял, что попал...
Тем летом всё было легко и весело: отходняков ещё пока почти не бывало, хаты были свободны от родителей, деньги водились. Сначала, правда, из-за бесконечных университетских практик я имел очень мало свободного времени, и поэтому в первую половину лета я баловал себя винтом нечасто. Но когда практики кончились!... Я как с цепи сорвался, уйдя в необузданный винтовой загул, протарчивая все деньги и всё время. Мозг не успевал фиксировать периодичность муток, счёт им был потерян, пространство и время слились в едином всепоглощающем вихре, где днём и ночью танцевали железные миски, пылающие салютом, маленькие пластиковые бутылочки с загадочным двухслойным содержимым, где нервная бритва скребла рыжие пятна на газетах, а элегантные иголочки искали, искали всё новых дыр.
Мне не было плохо, не стоит меня жалеть - мне было хорошо! Спокойный трезвый мир с привычными и относительно безопасными развлечениями рушился, но разрушение это происходило весело и красочно, как бывают красивы в голливудских фильмах картины чудовищных по своей сути катастроф. Это была та недолгая пора, когда каждая удачная винтовка была праздником, отдыхом, развлечением. Мне нравилось не спать тёплыми летними ночами, кипя от избытка неестественной безбрежной энергии, болтая с друзьями и подругами.
Кстати, о винтовых друзьях и подругах. С начала лета их число стало заметно расти. Причина этому была одна: в начале июня Олег научился варить. Свершилось! Теперь мы могли варить в Дегунино, имея в качестве компаньонов лишь тех людей, кого хотим видеть. Теперь мы могли обходиться без психопата Сергея Г. и без его не менее напряжных попутчиков. Олег каким-то непостижимым образом научился варить вполне достойный раствор с первого раза, не запоров, как это обычно водится, первой банки. Сам Сергей Г., отведав Олеговского варева, довольно высоко оценил его способности (во всяком случае, на словах) и стал одним из его клиентов.
Вообще же число последних росло и росло: Олег не кидал акционеров так бессовестно, как это делал Серый, обращался с ними достаточно вежливо и корректно, не страдая приступами психопатии по причине гораздо меньшего наркостажа по сравнению с тем же Серым. Люди к нему потянулись. Недостатка в деньгах не стало по определению. К костяку новоиспечённой "системы" Олег - А. - я стали присоединяться новые члены: Инна, Аня З., Аня И., их друзья и подруги. Девушки были под стать нашему формирующемуся образу жизни: протравленные всем московским нарко-ассортиментом цветы-эфемероиды. Но в то же время совсем "конченых/отпетых/безнадёжных" торчих со слишком уж большим стажем в нашем кругу не было. Это были живые умненькие девочки с широким артистическим кругозором, в заметной, но некритической степени тронутые огнём химического декаданса.
Об Инне, новой подруге Олега, я был немало наслышан ещё в мае, когда старина Олег был увлечен "медленным". Обдолбившись хорошенько беленьким, Олег упорно рассказывал мне о чудесной девушке по имени Инна, с которой они познакомились 1 мая на винтовом сейшене у него на даче (её вместе с Аней З. привез Дэн; я тогда воздержался от поездки) и с которой они "во всём очень похожи... замечательно понимают друг друга... созданы друг для друга". Ну и, разумеется, девушка Инна относилась к активным любителям различных drugs, что их, безусловно, роднило и сближало. Олегон показывал мне фото: он и она, два миниатюрных существа с черным ёжиком волос на голове, в почти одинаковых белых ветровках - у Олега на голое тело - в обнимку растекаются по зелёной стене лестничной клетки, оба удолбанные самым изрядным образом. И вот как-то раз в июне после очередной винтовки мне представилась возможность познакомиться с пресловутой Инной.
Мой друг, движимый нежными чувствами к чудесной Инне, повёз ей куб раствора на электричке до станции метро "Тимирязевская", где они должны были встретиться. Я составил приятелю Олегу компанию.
Инна оказалась именно такой, какой и рисовало её мне моё воображение, если довести воображаемые характеристики до совсем экстремального уровня: восемнадцатилетняя девочка, выглядящая лет на четырнадцать, пэцильная до крайности - как говорится, в чём только душа держится, с коротенькой стрижкой под мальчика, стильно и аккуратно прикинутая, с довольно симпотной живой мордочкой, как у маленького чёрненького хорька. Учится на преподавателя живописи в пединституте, в свободное время увлекается употреблением наркотиков. Начала не так давно, и с ней пока всё в порядке. Все мы тогда ещё только начинали, и у всех всё пока было в порядке.
Олег отвёл её в ближайшие кусты и помог вмазаться. Пыльная, залитая солнцем платформа. И вот мы уже лучшие друзья, повязанные одной общей темой. Мы трещим языками без умолку, пьём водичку, мы все трое друг другу нравимся, нам доставляет удовольствие всё, что мы только ни делаем, всё, что мы только ни говорим. Мы любим почти всё содержимое этого бренного мира лишь за то, что оно просто есть.
Почему для этого нужно обязательно завинтиться? Почему в обычном трезвом состоянии люди не могут так относиться друг к другу?
Вообще надо сказать, что Олег с особенной благосклонностью принимал в ряды нашей концессии именно девушек, причём посимпатичнее. Думаю, не стоит объяснять, почему. Быть варщиком – большая ответственность, но и немалая власть. Олегу, без сомнения, немало льстил его новый почётный статус. Серый с Денисом тоже зачастили к нам в Дегунино. Чуть позже – в пору увядания летнего великолепия и появления жёлто-багряных флагов очередной осени – к нашему кружку юных химиков присоединится Игорь.
Расширение нашего винтового микросоциума (особенно женской его части), формирование некого подобия "системы" – всё это давало ощущение роста "многоцветности сада жизни", успокаивающее понимание того, что ты не один такой – что параллельно с тобой этот весьма сомнительный путь проходят такие же начинающие бойцы, как ты, и практически со всеми из них – за исключением прокопчённых жизнью и уже не всегда контролирующих себя более опытных джанкеров Дениса и Сергея – ты можешь посидеть и приятно побеседовать, причём далеко не только на наркотемы. Все ведь как на подбор: каждый второй - литератор, почти каждый первый - живописец. Квазибогемная тусовка поэтов/писателей/художников, которые никогда бы не узнали о художественных потенциях друг друга, если бы не "одна, но пламенная страсть".
В тугом жарком воздухе витал бешеный дух свободы саморазрушения, в нас жила иллюзия, что вот он – тот образ жизни, тот круг общения, та манера проведения бесценного времени, та духовная ниша, которую мы искали всю жизнь, и вот, наконец, нашли. Иллюзия эта владела нами (Олег, А., я) в очень разной степени, и рушиться ей было суждено у всех из нас по-разному и в разное время.
Чем обширнее становился круг специфических знакомых, тем чаще становились варки: когда приспичивало кому-то одному, и этот кто-то мог предложить деньги – хотя бы и не всю необходимую сумму – или же часть компонентов, или банку, или свободную квартиру, то неизбежно по его зову подрывалась вся толпа, общими усилиями наскребая недостающие деньги и улаживая многочисленные организационные аспекты. Постепенно
накапливались знания и умения, связи, опыт. Мы теперь знали, где можно достать банку или компоненты, если их нет на Лубянке, как лучше производить ту или иную операцию в процессе варки. Олег звал меня почти на каждый подобный сейшн, и я уже не способен был сказать "нет". Если у меня ну никак не получалось выкроить время для мутки, то Олег тормозил для меня куб или то, что удавалось от него оставить; или то, что он считал нужным мне оставить.
За весельем винтовых пиршеств, которые ещё не успели стать лишь будничной бытовой деталью, грязной, стрёмной, но неизбежной, остались мною почти не замечены крушения целого ряда обетов, принципов, которые я намеревался беспрекословно блюсти, начиная свои винтовые изыскания. Эти правила служили в моих глазах некими свидетельствами того, что я – не опустившийся торчок, вроде некоторых, а экспериментатор, познающий известное вещество, но не теряющий при этом контроля над своей психикой, отдающий себе отчёт в том, чего можно, а чего нельзя. Все эти правила одно за другим превращались в экспонаты моего весьма обширного "собрания заблуждений".
Я обещал себе никогда не использовать чужих, бывших в употреблении баянов. И что же? Когда бьёт мандраж, когда все вокруг уже давно вмазались и наслаждаются результатом, а ты стоишь и вафли сушишь, потому что тебе не хватило баяна – неужели удастся заставить себя одеться/обуться и добежать до аптеки, отстоять там очередь, купить машинку и добежать обратно? А если работает только дежурная аптека, расположенная не так-то близко? А если ты не можешь быть уверен в том, что пока ты будешь бегать, твоя доза не уменьшится стараниями твоих соратников? Не-е-ет... Ты просто окинешь взглядом груду обторченных субъектов вокруг, выберешь из них того, в чьём здоровье можно было бы быть более-менее уверенным (а в ком из этой публики можно быть до конца уверенным?), возьмёшь его баян, промоешь водичкой и используешь его по назначению.
Я обещал себе никогда не варить в собственной квартире. Изготовление и употребление винта сопряжено с необходимостью использования целой кучи разного хлама – так называемой "кухни": банок, склянок, тарелок, тряпок, бутылок, пакетов, шприцов. Кроме того, этот процесс подразумевает переливание, взбалтывание, выпаривание весьма вонючих жидкостей, а также пересыпание таких пачкотных порошков, как йод и фосфор. Длится вся эта пантомима не меньше минут сорока, а чаще – более часа. Действующие лица при этом находятся в полувменяемом состоянии – поначалу от мандража, а потом от воздействия данного вещества. Вот и получается, что хозяин помещения, где всё это происходит, должен проследить, чтобы в квартире не потерялось никакого палева, чтобы к приходу родителей всё было чисто прибрано и чтобы выветрились зловонные пары, а главное – чтобы успели сварить и вмазаться. Малейшая оплошность при этом может привести к разоблачению со всеми вытекающими последствиями. Постоянное сиденье на стрёме, точное вычисление момента возвращения родителей, уборка и тщательный обыск квартиры – вся эта параноидальная суета чрезвычайно мешает как следует расслабиться и насладиться приходом и дальнейшими плодами винтилова.
Всё это так. Ну а если больше варить негде, то что тогда? Можно, конечно, варить на лестнице в подъезде, но это ещё гораздо больший риск. Да и неудобно это очень – без стола, без плиты... Короче, когда варить больше негде, то тут уже не до принципов. Приходится вести всю эту ораву к себе домой и там производить все эти сраные манипуляции, поглядывая время от времени в окошко – не идёт ли кто из родственников домой.
Я обещал себе никогда ничего не протарчивать из дома. То есть приобретать винт лишь тогда, когда это позволяет моё финансовое положение. Когда же денег нет – обходиться без него. Не тут-то было. Очень скоро я уже выпрашивал у родителей энные суммы под множеством мыслимых и немыслимых предлогов, тратил на мутки деньги, отложенные строго на покупку компакт-дисков (кассет, книжек, билета на футбол и т.д.), протарчивал избранное из домашней библиотеки. Очень скоро я поймал себя на мысли, что я давненько что-то не покупал себе новых дисков, книг и прочего. Все правила и моральные устои летели к чертям. Постепенно на алтарь самодельного рая перекочевало всё или почти всё: деньги, уют и покой квартиры, собственная безопасность, всё свободное и несвободное время, все силы и мысли. Прямо строка из журнала "Здоровье"!
В день "симпозиума" я оказался занят делами в университете, которые я при всём желании ну никак не мог отложить или просто продинамить. Как это уже не раз случалось, я заранее договорился с Олегом о том, что он мне забронирует мой дежурный куб, скинулся деньгами и уехал восвояси. Думаю, излишне говорить, что учебные дела в тот день абсолютно не хотели помещаться в моей голове – вместо этого я то и дело нервно поглядывал на часы, страдая тяжёлым мандражом. И вот, наконец, я приехал домой. Я открываю дверь подъезда, сажусь в лифт, поднимаюсь на свой этаж, дверь лифта открывается...
И что же я вижу? Вся лестничная клетка моего этажа сплошь затянута величавыми клубами едкого белого дыма, что создаёт полную иллюзию попадания либо на фанатский сектор после взрыва пары дымовых шашек, либо на чрезвычайно туманную родину сыщика Шерлока Холмса. Впрочем, наверное, даже лондонский смог не пахнет так, как пахло в тот день в моём подъезде.
Источник дыма явно располагался на площадке между седьмым и восьмым этажами, где в дальнем углу что-то лениво тлело. Учитывая то, что откидного лотка-приёмника мусоропроводной трубы на этой площадке не было (сноска – когда варят винт лестнице в подъезде, всегда выбирают площадку без мусоропровода, как менее людную), я начал смутно догадываться о причинах пожара. Поднявшись и осмотрев место аварии, я сразу всё понял.
Кафель был усеян сгоревшим и разгромленным винтовым хламом: закопченный пузырёк из-под салюта, разбитая литровая банка, растёкшаяся по полу бутылочка из-под бензина, кучи пепла и всякой прочей сифни. И в центре всей этой безумной композиции возлежала не-в-рот-****ельских размеров катушка с толстыми белыми нитками, которая, собственно, и тлела, источая вонючий удушливый дым. Стоит сказать и об огромных черных разводах на стене, говорящих о том, что был взрыв. Вообще же вся обстановка свидетельствовала о том, что пожар возник внезапно, ситуация полностью вышла из-под контроля, и Олег & Со – а не было сомнений, что всё это организовал именно мой беспутный друг, несмотря на строгий запрет когда-либо варить в моём подъезде – были вынуждены спешно ретироваться, бросая все свои пожитки.
Понимая, что добра не жди, и покрыв матом Олега и его присных, я пошёл в квартиру, взял веник и совок и принялся убирать весь этот догорающий бардак, наличие которого на моей клетке могло скомпрометировать меня перед соседями. Выбрасывая остатки переносной самодельной нарколаборатории в мусоропровод, я услышал робкий голос из-за двери моей соседки ниже этажом:
– Ребята, уходите, что вы тут хулиганите?
– Это я – Паша, тут мусор на клетке – так я решил прибрать, – было ей ответом.
– А-а, Паш, это ты... А я уж и не знаю, что думать, хотела милицию вызывать. Сижу в комнате, слышу – хлопок на лестнице сильный, вроде взрыва. Я выглянула – всё в дыму, вонь стоит... Поднимаюсь на восьмой – там парень какой-то, я его запомнила: худой такой, в очках. И девчонка с ним. Они как меня увидели, сразу мимо меня вниз по лестнице шасть – и бежать. Как ты думаешь, что это было, бутылки какие-то, банки?...
– Ой, даже и не знаю. Наверное, шашку дымовую взорвали или петарду какую. Хулиганов-то нынче много. Ходят по подъездам, хулиганят...
– Да, что творится! Надо давно в подъезде домофон ставить. Ты, Паш, молодец, что прибрал...
Завершив уборку и беседу с соседкой, я поспешил к Олегу, полон мрачных предчувствий. Олег оказался дома.
– Здорово, – поприветствовал меня Олег, пребывавший в злобном возбуждении, – Паша, всё пропало. Всё сгорело. ****ец.
– Да я уже понял. Что ты за ***ню устроил у меня в подъезде, на моей лестничной клетке?! Я же тебе говорил, долбоёбу, чтоб ты не варил у меня! Как ты умудрился всё сжечь?
– Когда я отжигал, воспламенились пары бензина – я забыл закрыть крышку у бутылки. Всё взорвалось, вспыхнуло... Салют спасти не удалось, мы с Аней пытались что-то вытащить. Я даже руки себе обжёг... Ещё соседи твои на нас навыёбывались..., – бессвязно гнал Олег, округляя до предела глазёнки за круглыми стёклами очков.
Далее между нами шла матерная ругань по поводу неудачного места варки и грубейшей ошибки, допущенной Олегом. Когда страсти чуть-чуть схлынули, мы принялись обсуждать варианты следующей мутки. Но дело не в этом.
Дело в том, что лишение обещанного ширева сделало меня подлинно несчастным на несколько дней. Я злился на себя прежде всего за то, что мне было плохо по причине облома мутки, облома очередной порции радости и счастья. Я понимал, что нельзя огорчаться этому, что это весьма плохой признак, но ничего поделать с собой не мог.
А вообще было весело. Может быть, потому что летом было тепло, а может быть, потому что винт не утомлял, он был всё ещё в новинку, демонстрируя пока исключительно свои плюсы, пряча минусы до поры. Что ж теперь поделать – нету рая на нашей грешной земле, и чем ярче благодать, тем тяжелее за неё будет расплата. Да, наверное, я это знал ещё тогда. Но маховик уже крутился помимо моей воли. И теперь мне остаётся лишь сидеть и вспоминать то лето...
К тому времени как я вернулся из Галича, Олег уже умудрился вовремя расстаться с практикой систематического употребления медленного. Проторчав на белом более месяца в достаточно интерактивном режиме в компании Инны, Ани З., Дениса Р. и Серого, Олег однажды внезапно обнаружил, что его кумарит:
– Инна, – вещает в трубку Олег, обращаясь к подруге дней своих суровых, – что-то я плохо сплю в последнее время, голова болит, суставы как-то... есть не хочется... вообще... короче хреново себя чувствую. Не знаю даже, в чём дело.
– А-а-а, – нарочито спокойно выдыхает в трубку Инна, – ты, приятель, доигрался: тебя уже кумарит... Тебя кумарит.
На его счастье, у Олега хватило желания и времени не стать овощем, раненым говном, бесплотной тенью, летающей в погоне за чеком. Олег перестал белиться. Пару дней черти позабирали его худосочную душу, но, видно, не судьба парню была стать героинщиком – соскочил. Чтобы вернуться "назад к основам", вернуться к первой и единственной любви – ему. Как то раз Олег сказал так: "Что мне в этом героине? Это простой анестетик. Под ним я остаюсь здесь, на земле. А винт уносит меня туда, в иные миры, в коооооосмос."
И вот Олег звонит мне солнечным июльским утром и предлагает добить у меня на квартире фракцию. Проделав это и втеревшись раствором, пусть и не слишком хорошим, мы отправляемся за город купаться. По дороге заходим к Кате.
Широко расцветшими зрачками я упираюсь в её насмешливый пристальный взгляд и с выражением глупого, ничем не замутнённого веселья на лице сообщаю новость:
– А мы сейчас идём купаться.
– Купаться... Ты на себя погляди, купальщик херов.
На выходе из подъезда мы встречаем нашего старинного школьного знакомого Мишу. Торопливо здороваясь, он упирается в нас напряжённо-ищущим взглядом и сразу переходит к делу.
– Пацаны, вы чё, винтитесь?
– Ну-у-у... так... время от времени, – глядя куда-то вниз, говорю я, будучи несколько взволнован и удивлён неожиданной осведомлённостью Михаила.
– Мы редко, – добавляет Олег.
– Да ладно, не ****и, винтовые редко не винтятся, – резонно возражает Михаил. Видно невооружённым глазом, что ему глубоко по хую на то, как часто мы винтимся. Он пришёл за чем-то другим. Так оно и есть:
– Пацаны, а я на чёрной сижу... Вы можете достать реладорм?
Миша "Заяц"... Главный школьный хулиган, рубаха парень, заводила, лидер дворовой шпаны, звезда хоккейной коробки, дамский любимец... Давно его не видел, но с той школьной поры он как будто мало изменился. Лишь присмотревшись пристальнее, замечаю, что Миша чуть похудел, чуть побледнел, а в глазах поселился тот особый острый металлический голодный блеск, который непосвящённому трудно описать словами, но по которому можно легко узнать опиатчика, которого кумарит. Кто из нас мог подумать ещё пару лет назад, что мы встретимся в подобных обстоятельствах и будем беседовать на подобные темы? Ведь мы всегда были такими разными. Мы и сейчас разные. И подсели мы по-разному, и на разные препараты. Но все мы в итоге пришли к одному: мы торчим. Торчим, как торчит множество мальчиков и девочек в нашем районе. Как торчат и старчиваются тысячи обитателей нашей необъятной страны. Тысячи таких разных, и таких по сути своей одинаковых мальчиков и девочек.
Лучи солнца пляшут на поверхности грязноватой воды подмосковного канала, мы лежим в траве. Нам не жарко: винт повышает кислотность крови и это, видимо, каким-то образом помогает от жары (может быть, это совсем не так на самом деле, но, как бы то ни было, почему-то под винтом я всегда лучше переносил жару). Олег загорает, подставляя небесному светильнику свои исколотые, в неприглядных дырках и синяках, эфемерные в своей худобе ручонки. Вокруг резвятся неутомимые дети, грузные мужики и тётки тяжко перекатываются с боку на бок, как сивучи на лежбище, подростки ныряют с высоченного моста, истошно вопя. Мы чувствуем себя по отношению ко всем этим бодрым и здравым проявлениям социума полными чужаками, органически чужими. Но мы не огорчаемся этому. Мы плаваем, загораем, наслаждаемся ценным летом не хуже упитанных здоровяков. А может быть, ещё и получше.
Почему я всё это до сих пор помню? Почему я не могу себе ответить на простой вопрос: как я теперь, по прошествии немалого времени воспринимаю ту летнюю идиллию, ложную и болезненную по своей сути – приятно или неприятно мне это помнить? светлые это воспоминания или кошмарные? отрицательный в конечном итоге это опыт или хоть в чём-то положительный?
Задай мне сейчас кто-нибудь вопрос: если бы ты мог начать 98-ой год заново, сначала, стал бы ты испытывать на себе его действие, стал бы опять проходить через всю эту химическую авантюру, или предпочёл бы остаться чистым? Я не знаю, что бы я ответил. Да это и неважно. Хорошо, что я не имею возможности прокрутить время назад. Всё, что было – хорошего и отвратительного – всё моё. Ни отнять, ни прибавить. И хватит сослагательного наклонения.
Всё же некоторые неприятности, связанные с этим чёртовым зельем, постигали меня тем развеселым летом. Я всегда очень заботился о сохранности и респектабельном виде своих вен, и поэтому первая моя физическая травма, связанная с винтом, мне запомнилась. Только много лет спустя я пойму истинную цену той своей оплошности.
Это была первая мутка, банку для которой приобретал я самостоятельно, без помощи Олега. Он по каким-то наверняка очень веским причинам не мог подъехать взять банку, так что после долгих увиливаний и даже ругани я был вынужден принять эту миссию на себя. В компанию мне была выделена Аня И. – дачная подруга Олега, которую я немного знал по нескольким нашим с Олегом малолетним алкогольным тусовкам. С тех пор Анна неслабо изменилась, выросла, имела знакомство с героином, хотя тогда ещё не слишком плотное, и изъявляла желание заценить легендарный винт. Аня была не проколотая, полураспавшаяся на "плесень и липовый мёд" торчиха no future (как, например, Тамила из главы 3), а респектабельная и презентабельная "чистая" девушка, достаточно неглупая и знающая себе цену.
Олегу очень нравилась идея приобщения её к нашему увлечению. Итак, я должен был встретиться с Аней на определённой станции метро, купить баночку на территории близлежащего вокзала, по дороге запастись бензином и баянами и прибыть к Олегу, чтоб затем пойти ко мне на квартиру для варки и употребления вышеуказанного накросодержащего препарата.
Аня появилась вовремя. Оба будучи людьми малоопытными в вопросах закупки банок, мы слегка стремались. Подошли к барыге вдвоём. Громко и чётко, чтоб слышали все, мною было сказано:
– А почём у вас банки?
Барыга аж побелела от страха и злости на меня, дурака, и прошипела:
– Ты что орёшь, охуел, мудак?!... Нет у меня ничего...
Ситуацию вытащила Аня, проявившая завидное хладнокровие:
– Извините, - тихо и спокойно сказала она, подойдя к барыге вплотную, – нам нужна одна. Давайте отойдём.
– Так...ладно...пойдём.
Скоро Аня вернулась. В её сумочке покоилась заветная микстура. Дорога в Дегунино прошла в довольно оживлённой беседе и предвкушении. Как нравоучительно говорит персонаж одного рекламного ролика: "Вы знаете, что такое вдохновение? ... это предвкушение".
Для покупки бензина нам необходима была пластиковая бутылочка 0.5. Денег, чтобы купить воду в палатке для получения тары, у меня не было. Аня, которая и так оплатила большую часть замута, на воду тратиться тоже почему-то не захотела. Пришлось нам вдвоём осмотреть урны в подземном переходе метро на предмет бутылочки. Но если я проделывал эту процедуру естественно и деловито, то Аня всё же заметно смущалась: приличного вида девушка в недешёвом стильном наряде ходит и заглядывает в урны, составляя компанию окрестным бомжам. Что ж теперь поделать, так и хотелось мне тогда сказать, если возиться в грязи, то нельзя не испачкаться. А ты как думала? Винт и всё, что с ним связано – это грязь, грязь душевная и материальная.
Бутылочку первой нашла Аня. Но на то, чтоб самой залезть в урну и вынуть её оттуда при всём честном народе, её уже не хватило. «Она там,» – тихонько промолвила барышня, кокетливо тыкая пальчиком в урну. Игриво подмигнув, я стал шарить рукой в помойке – мне-то не стыдно и не противно. Хорошо уж это или плохо, но чувство брезгливости у меня начисто атрофировано. Главное, чтобы крыса в урне не укусила.
Потом была бензоколонка. Аня вместе со мной старательно прыгала ногами на толстой резиновой кишке бензошланга, выдавливая из него нужные нам двести грамм бензина. Видно было, что участвуя в замуте, она была готова активно и добросовестно помогать его осуществить. Ну, баяны, конечно, покупал я, заглянув домой и насобирав грошей. Варщик Олег после нашего к нему визита вынужден был быстро забыть о компьютере и тарелке наваристого супчика, забросить себя в штаны и присоединиться к нам. И вот мы уже у меня на флэту.
Деловито и споро, но без лишней суеты, Аня принялась помогать нам в начальных операциях варки. При этом мне всё время бросались в глаза то спокойствие, то лёгкое и непринужденное настроение, которым Аня выгодно отличалась от нас двоих, как обычно пускающих слюни и сопли от мандража, не способных думать больше ни о чём кроме как
"вмазаться!вмазаться!вмазаться!быстрее!!" Аню же не мандражило. Она смотрела на все осуществляемые манипуляции легко и спокойно. Пока горел салют на плите, она расположилась пить чай с вишнёвым вареньем. И я не знал, что мне делать: то ли ухаживать за гостьей, принявшейся за трапезу, а затем и за небольшую стирку, уронив варенье себе на белые брюки, то ли помогать варить Олегу, который, разумеется, стал нервничать и орать, с негодованием увидев, что варкой в этой квартире, оказывается, занимается он один.
Загадочный персонаж А. подошёл к тому времени, когда пора уже было втираться. Этот недоёбаный конспиратор и посоветовал мне биться в ногу – я всё боялся палёных дырок на руках. Подобная мысль посетила и Аню, и она уже даже готовила свою ногу к известной процедуре, однако, в конце концов, передумала. Не передумал я. И вот я пережимаю центряк на левой ноге. Олег со второго раза попадает. Острая боль, которая не проходит ни вскоре после того, как вынута игла, ни на протяжении дальнейшего месяца. Винт получился кислым – вышла не вся использованная кислота, и поганая HCl сожгла мне вену на ноге, она распухла, и в течение месяца с лишним после злополучной инъекции я не мог носить свои любимые высокие ботинки, да и вообще страдал от болей в повреждённом участке вены. Со временем боль прошла, но вена на повреждённом участке навсегда осталась выпуклой и жёсткой, как сухожилие, наглядно напоминая мне о том памятном лете.
А одной из главных его достопримечательностей явилась наша с Олегом поездка в Крым. Так сказать, каникулы двух Бонифациев...
Идея податься летом в теплые морские края жила у нас с Олегом давно. Оба мы давненько не были на морских курортах – со времён советских пионерских здравниц. А повялить свои побитые молью тушки на южном ласковом солнце хотелось. Тем более, учитывая неслабую усталость, накопившуюся у меня в ходе очень трудоёмкой учебной практики, перемежаемой пресловутым видом досуга, который больших сил тоже не прибавлял, а скорее наоборот. Я всё острее ощущал необходимость отдохнуть не только от учёбы, но и от сомнительного своего увлечения. Возможно, Олег подумывал о чём-то похожем. И вот случилось невероятное: мы воплотили в жизнь эту затею. Нас при этом сопровождал мой отец: отпускать двух рас****яев в свободное плавание наши родители не решились. И вот мы – "два мудреца в одном тазу"– отправились на отдых.
Два торчка посреди солнечного Крыма, так сказать junky on tour... Что может быть забавнее? Главным, пожалуй, впечатлением, привезённым мною из этого вояжа, было ясное понимание того, что наркоман – это не просто человек, употребляющий наркотики, а это особый биологический подвид человека. Между ним и "обычным", "здоровым" гражданином лежит пропасть. Мы неожиданно для самих себя стали другими и не можем объяснить себя, свою маленькую вселенную этому теперь уже во многом чужому миру непричастных людей. Так сытый не разумеет голодного, а здоровый – больного.
(Самое, однако, интересное состоит в том, что, проторчав ещё годик, я понял наконец-то всю истинную ничтожность, а, точнее сказать, мнимость отличий наркомана от ненаркомана. Я был вынужден выбросить вон свои поверхностные первоначальные впечатления о существовании этих отличий, об их истинности, вычеркнуть суждения, изложенные мною в предыдущем абзаце. Более подробно об изменении моего мировоззрения – см. в главе 5).
Дорога до Симферополя была ознаменована пожиранием трамала, процедурой упрятывания его остатков в щель вагонной обивки, из-за глупого страха перед украинскими пограничниками, а затем мучительными доставаниями его обратно. До потребления трамала производилось непрестанное распитие пива и газированных лимонадов, поедание тульских пряников, курских раков и т.д. и.т.п. Прибытие в Симферополь, долгая процедура закупки моим отцом обратных билетов, такси, и вот мы, уже ближе к вечеру, прибыли в пункт нашего летнего отдыха.
Как гласит крылатая летовская строка, "словно после долгой тяжёлой болезни..." мы шлялись двумя лёгкими тенями по тёплому ночному асфальту захолустного приморского села Морское, рассыпавшего свои беленькие хаты по седым крымским камням где-то на полпути между Судаком и Алуштой. Болезнь наша совсем ещё не была долгой и, наверное, не самой была тяжёлой, но печать свою она на нас наложила. Круг нашего общения в течение этих двух крымских недель ограничивался лишь нами двумя. Мы обитали отшельниками в отдельном крошечном флигеле, не общаясь ни с семьёй хозяев дома, ни с папиными друзьями, квартировавшими в главном доме, ни с кем бы то ни было
ещё, исключая лишь редкие деловые контакты с моим отцом. У нас двоих был свой особый духовный мир, который мы не могли ни с кем разделить.
В первый день нашего пребывания в Крыму на село обрушился сильнейший ливень. Мутные потоки жидкой грязи яростно устремлялись в море, бурля и пенясь, когда мы сидели с Олегоном на открытой террасе приморской чебуречной. Из динамиков вяло выплывал какой-то дешёвый блатной шансон. Мы смотрели на тщетную патологическую ярость волн, отливающих сталью, методично избивающих рыхлое песочное брюхо, мы лениво созерцали ставшие неожиданно такими не по-крымски серыми и холодными море, небо, пляж... Вот несколько бездомных собачек скачут по мокрому песку, покусывая друг друга время от времени. Неожиданно чрево пляжа разверзлось, и из стремительно растущей дыры с тугим клёкотом вырвались грунтовые воды, перемешанные с каким-то жидким говном. И вот мы с глумливым смехом наблюдаем за тем, как беспечная собачка под протяжную блатную песню "Прощай, тайга" проваливается в распахнувшуюся пучину подземного дерьма. Правда, совсем неглубоко. Мы смеёмся. Я ловлю себя на мысли, что эта сцена в чём-то символизирует наш жизненный путь.
Девятнадцатилетние старички, мы сдабривали курортом наши тела и души. Мы только тем и занимались, что ели и пили в различных ресторациях, спали, плескались в море, валялись на пляже, читая Пелевина, Олег подолгу мазюкал в каморке троксевазином свои злосчастные вены, иногда мы катались на водном велосипеде, просто шлялись по этой благословенной земле. Мною было написано два стиха, мой компаньон тоже писал вечерами какие-то непонятного жанра заметки. Однажды мы забрались в горы и нашли там заброшенный санаторий, явивший нам живописнейшие развалины в сталинском псевдоантичном стиле, с полуцелым памятником Ленину. Там мы сделали массу наихудожественнейших фотокомпозиций, однако труд наш, к огромному сожалению, оказался напрасен – Олегов фотоаппарат оказался неисправен, и никаких фотографий не получилось. Дебилам нет хода в фотоиндустрию.
Была на нашем счету также и возможность замутить себе сиповок. Этот трагикомический миниспектакль заслуживает отдельного описания. Однажды чудным южным вечером, когда всё вокруг какое-то особенно тёплое и ласковое, мы, как обычно, зависали в ресторане, пожёвывая шашлычки, прихлёбывая винцо и вальяжно пялясь на чернильное море, сливающееся с неохватным, невесомым субтропическим небом, на пирс, на пляж, где недавно провалилась в говно собачка, на далёкие и кажущиеся нереальными огоньки соседней Алушты. Меня мучила сильнейшая аллергия непонятного
происхождения, выражавшаяся в обилии соплей, слезотечении и периодическом громком чихании. В общем, и чёх, и бздёх. Мой соратник же только-только приходил в себя после весьма неприятного отравления местной копчёной рыбой. И вот в столь роковую минуту к нам за столик подрулили они.
Две отвязно-жизнерадостные прошмандовки лет по шестнадцать-семнадцать, у которых на лбу написано, что на половой контакт они идут весьма охотно. Уж и не знаю, чем юных искательниц приключений привлёк наш столик, однако они деловито подсели к нам, спросив, не занято ли.
Нет, не занято - присаживайтесь. Познакомились. Таня и Ксюша. Ксюша - помоложе и пострашнее, Таня - посимпатичнее и на вид чуть постарше. Подруги оказались из Донецка. Так я и знал, что откуда-нибудь с Украины. Помню, они были весьма обрадованы и заинтригованы, узнав, что мы из Москвы. Дончанки предложили нам легенду о том, что к ним якобы пристают какие-то хачи, и им хотелось бы "просто посидеть за нашим столиком".
Но девушки явно выбрали не самый лучший момент для знакомства с нами. Мы предстали полными мудаками. Особенно хорош был Олег. Он первым делом поведал дамам о том, что намедни он неслабо отравился рыбой, а затем стал в красках описывать не слишком аппетитные симптомы своего отравления. Конечно, более актуальной темы для беседы он найти не мог. Я же в свою очередь отличался тем, что с завидной периодичностью чихал и звучно сморкался в жёваный и засраный носовой платок, страдая от аллергического риноконъюнктивита. Если бы я только чуть получше себя чувствовал, я бы, несомненно, проявил больше интереса к нашим гостьям. Но тогда... Тогда мне не было дела ни до чего и ни до кого – мне слишком было плохо. Я был не боец.
Лярвы быстро смекнули, что с этими двумя нездоровыми молодыми людьми каши не сваришь. Один долбоёб того и гляди блеванёт своей рыбой, от другого сопли разлетаются метров на сто... И они свалили, поблагодарив нас за компанию и сославшись на то, что хотели бы посетить развесёлый кабак на горе, именуемый почему-то "Липецк". Ну и *** с вами. Что то нам, Олег, последнее время не везёт знакомиться с трезвой публикой – всё торчки да торчихи. Ладно, что уж там... Давай съедим шашлычка.
Две недели без наркотика... Что может быть проще? Особенно когда речь идёт не о бывалых старых системщиках с двузначным стажем, а о двух сопливых новичках, стаж каждого из которых к тому времени не достигал и полугода. Но, как мы ни старались, наш лёгкий курортный трёп и обсуждение местных красот неизбежно заканчивались бесконечными разговорами всё о том же, всё о нём же самом. Мы не могли не думать о нём и дня, и не говорить о нём мы тоже не могли. Крым Крымом – хорошо, тепло, море, еда, и т.д., но кто-то невидимый день изо дня похлопывал нас по плечу, напоминая о том, что в Москве нас ждёт он. В первые же дни тура мы поровну скинулись, и Олег отложил в какую-то свою потайную мошну 250 р. – стоимость банки, талдыча при этом своим возбуждённым голоском: "Приедем на вокзал 19-ого...сразу возьмём...я не смогу ждать, пока мы новых денег найдём...надо сейчас отложить". Таким образом, по возвращении с югов, Первопрестольная должна была встретить нас большой вкусной банкой. Иначе и быть не могло. А пока Олег, заглянув в местную аптеку, нашёл там теофедрин без рецепта. Поначалу мы были обрадованы и сожрали тефы в таком количестве, что у меня даже насморк прошёл. Но теофедрин оказался в итоге, в отличие от винта, мало совместим с жарой, и его остатки были не востребованы.
В последние дни наших крымских каникул всё острее стала вставать проблема финансов: жили мы на широкую ногу, и поэтому довольно быстро остались при довольно скудных денежных ресурсах. Мой папа, спонсировавший нас время от времени, уехал несколько раньше нас. Да тут ещё рубли вдруг перестали менять – нигде не меняют, хоть ты тресни. Случилось это 18 августа. Такое тотальное прекращение обмена славной деревянной валюты, а также тревожные выпуски новостей российских телеканалов натолкнули нас на мысль о том, что что-то неладно на нашей далёкой родине. Грянул кризис, дефолт. Там, в далёкой Москве иным становилось плохо с сердцем при виде новых ценников на рынке. Хорошо хоть вся эта разруха произошла в конце нашего вояжа, а не в начале, а то сидели бы без денег.
Олег всё таки поменял в конце концов свои оставшиеся рубли на сельском рынке у татар по какому-то галимому курсу (я свои рубли предусмотрительно обменял на гривны в первый же день поездки), но всё равно в обратную дорогу мы увозили считанные копейки. Тут-то мой желудок и стал посягать на самое святое – пресловутые 250 рублей. Но Олег был твёрд и непреклонен – ни голод, ни неудобства в пути его не волновали. "НЕТ! НЕТ!! НЕТ !!!ЭТИ ДЕНЬГИ - НА БАНКУ ИХ ТРОГАТЬ НЕЛЬЗЯ ДАЖЕ И СЛЫШАТЬ НИЧЕГО НЕ ХОЧУ СЧИТАЙ ЧТО ИХ НЕТ", - вот был ответ этого фанатика. Тон его при этом не оставлял мне сомнений в том, что он лучше сам сдохнет с голода, чем отдаст хоть рубль из отложенной суммы.
Всё-таки, при всех прочих равных условиях, Олег всегда относился к винту гораздо фанатичнее и преданнее, чем я. Если у меня даже в периоды самого ожесточённого торчалова всегда оставались за душой какие-то жизненные вектора, ради которых я мог отсрочить винтовку, или потратить деньги, отложенные на винт, то Олег никогда себе этого не позволял. Винт для него был всем. Он им жил.
Помимо финансовой неустроенности в последний день на меня обрушилась и другая напасть: я где-то сильно простудился. Меня колбасил озноб, болело горло. Жара. Душный автобус от Морского до Симферополя. Я сижу в горячечном полусне, а мимо меня мелькают за окном роскошные в своей необузданной красоте древние горы, виноградники, хвойные леса. Даже сквозь стекающую раскалённую жижу собственного мозга я умудряюсь любоваться этими тёплыми тонами крымской палитры. Говорят, зимой здесь ещё гаже, чем в Москве. Нет рая. Нигде нет и ни в чём. Каждый кайф имеет свою гадкую банальную цену, как имеет конец любая дорога.
Вот мы и приехали в скучный вокзальный город Симферополь. Я, ёжась и морщась от плохого самочувствия, сел в зале ожидания, а Олег подорвался покупать жрачку. Последние гривны этот умелец истратил сообразно своим вычурным вкусам. Он приобрел кусок весьма вкусного сала (единственная путная его покупка), пакет сушек, с дюжину немыслимых пирожков с какой-то собачей хернёй и здоровенный арбуз! Ну, арбуз мы решили съесть сразу же, чем и скоротали время в ожидании поезда.
Обратная дорога была мне отвратительна: высокая температура, боли в горле, кашель, выделения соплей из носовых отверстий, головные боли, общая слабость, вялость, сонливость и потливость – всё это не добавляло шарма путешествию. Так, должно быть, разъезжали незадачливые натуралисты 19ого века, страдая в разбитых дрогах от жёлтой лихорадки посреди уйгурских полупустынь. Денег не было ни копья. Соответственно, не было и постельного белья, а после съедения сала и ****ых пирожков не стало и еды. Есть сушки очень быстро надоело – да так, что я их долго потом ещё не мог видеть. Ехали мы с Олегом в разных вагонах, ходить к нему в гости мне было влом ввиду отвратного здоровья, а Олег меня посещал нечасто. Жил я на верхней полке, было душно, а ночью на меня беспрестанно дуло в какую-то сраную щель. Олег своё сало не съел, так как оно у него стухло (понюхав, он метнул его в окно, заметив: "Сало не в форме"), зато всё время грыз семечки. Моими соседями по плацкарту была московская семья, возвращающаяся с курорта – мама, папа и сын лет тринадцати. Слава богу, вели они себя тихо и спокойно, иногда даже подкармливали меня. Зато в соседнем плацкарте ехало сборище студентов-недоумков, громко вопивших и игравших на гитаре. Какие всё-таки ублюдки теперешняя молодёжь...
В синих сумерках на перроне богом забытой в херсонской степи станции Новоалексеевская, куда я вышел раздышаться, в толкучке традиционных бабок и мальчиков с рыбой-картошкой-огурцами-дынями-арбузами-пивом-водой-водкой и *** знает, чем ещё, озадачил меня один мужичок. Как бы случайно проходя мимо меня и даже почти не глядя в мою сторону, этот тёмный тип с загадочным непроницаемым лицом негромко и значительно сообщил: "Парень, сливы". С точно таким же шпионским антуражем забрасывают удочки кидалы на Никольской улице, выцепляя доверчивых несмышлёных наркопотребителей, ищущих барыг. Этот бред, это нелепое наслоение двух параллельных миров на степном перроне меня тогда немало позабавило. Духи из мира теней являются мне порою в самом необычном обличье.
Но вот, наконец-то, неуклонное увеличение за пыльным окном плацкарта концентрации машин, людей, домов, коммуникаций, заборов и рекламных щитов говорит мне о том, что я уже почти дома. Мне плохо. Я способен думать лишь о том, как бы мне добраться до койки и лечь. И даже винт мне сейчас не нужен. Другое дело – Олег. В охотничьем азарте он метнулся на поиски банки. Неудача: сегодня банок нет. "Значит, завтра, – подводит итог мой непутёвый попутчик, – завтра..."
Странная серая пелена кругом... Что это? Дым? Морось? Туман?... Почему я не узнаю родного города? Это же должна быть Москва. Но какой-то непонятный район. Кажется, заблудился. Мерзкий холодный ветер разметает по ноздрям, глазницам и карманам пыль с тротуаров этой на удивление безлюдной городской окраины. И, похоже, уже скоро стемнеет – надо бы добраться домой. Нужно найти автобусную остановку. Ага, вон она – на той стороне дороги. На остановке топчется парочка поздних прохожих. Я не
спрашиваю их, идёт ли автобус до метро. Я почему-то уверен, что он идёт туда, куда надо, и очень скоро я уже буду ехать домой по теплым и светлым подземным кишкам существа, переваривающего в день сотни тысяч людских тел, отрыгивая их и никогда не способного насытиться. Главное – добраться до метро.
В автобусе немноголюдно. Едем долго, петляя по тёмным улицам, слабо насыщенным автомобилями и пешеходами. Начинает зажигаться свет в окнах квартир, а автобус всё едет и едет, не делая почему-то остановок.
– Скажите, пожалуйста, а автобус доедет до метро?
Женщина неопределённого возраста с измождённым жизнью лицом. Серое демисезонное пальто, синий берет. Потусторонний взгляд рыбы. Стеклянные рыбьи глаза.
– Метро будет конечная.
Но автобус едет бесконечно. За окном уже совсем темно, и потихоньку холодные капли смутной тревоги начинает просачиваться мне под кожу. Меня настигает чувство потерянности в этом тёмном пустом городе, который кажется почему-то таким чужим и неуютным. Очень скоро тревога превращается в раздражение, а раздражение – в панику. Я очень хочу поскорее попасть домой. Почему мы так долго едем? Где метро?
– Скажи, а к какому метро он доедет?
Невысокий коренастый паренёк в куртке-«бомбере», с плоскими монголоидными чертами угреватого лица, как будто наскоро и небрежно высеченного из сучковатого дерева. Взгляд сухой и жёсткий, не располагающий к беседе.
– До "Рыбной", – раздаётся глухой бесцветный голос. Липкая волна тревоги и непонятного детского страха незамедлительно подступает к самой глотке. Я смят и растерян. По подмышкам стекают струйки пота.
– А что это за станция?
– Как чё за станция? "Рыбная", ёбте, – деревянный собеседник начинает злиться, не понимая, чего мне от него надо.
– А это вообще Москва? – в глухом отчаянии вопрошаю я, уже не боясь показаться идиотом. Я хочу одного: выяснить своё местоположение и попасть, в конце концов, домой.
Незатейливое лицо урловатого крепыша озаряется искорками глумливой усмешки над моей глупой потерянной персоной. Он смотрит на меня издевательски снисходительно.
– Бля, ты чё! Это же Питер! – ощеривает он свой хавальник навстречу моей панике, моей безысходности. Широченный рот ублюдка, похожий на ломтик спелого арбуза, разверзается всё шире. Перед глазами прыгают крупные жёлтые зубы. А его сраный рот всё растёт и растёт вширь.
– Это же Пы-ы-ы-ы-тер, – гнусаво воет воздух в распахнутой глотке. И вот я уже ничего не вижу вокруг себя кроме внутренностей его поганого рта. Он засасывает, поглощает меня. Я успеваю лишь издать жалкий птичий крик, переходящий в испуганное бульканье, и вот я вижу перед собой лишь красные скользкие пупырышки его языка. Глухой смех проглотившего меня мудака постепенно стихает, уступая место странному сипению и свисту. Они же, в свою очередь, плавно переходят в пронзительные трели какого-то до боли знакомого звонка. Ааааааааааа... Это звонят мне в дверь. Значит, я дома.
Да...Да...Всего лишь сон.
– Паша, привет. У тебя есть кто-нибудь дома?
Олег находится в привычном деловом возбуждении. За его спиной на лестничной площадке слышится оживлённый мат Дениса Р., хлопки банки об колено. Опять они варят у меня на лестнице. Ну, это бы хер с ними, но домой я эту банду к себе не пущу. Мне плохо, у меня температура, болит горло. Винт мне сейчас ни в *** не впился. И хотя соблазнительный голос могущественного порока всё-таки звучит в моём мозгу, уговаривая "полечиться" кубом, но разум побеждает: не буду. И так слишком ***во, так ещё и вмажусь – давление поднимется. А на следующий день... Да это вообще будет полный мандец. Нет, не буду.
– Паш, у тебя есть лезвие?...И тряпку дай. И тарелку ещё. Ну, поищи, пожалуйста.
– Лезвия нет, Дэн...Есть ножницы...Не забудь отдать.
– Бля, ну давай ножницы.
Захлопнув перед Олегом дверь, ложусь обратно в постель, не остывшую ещё от моего горячечного бреда. За дверью орут и воняют знакомыми запахами. Какой противный сон. Мне часто почему-то снится один и тот же сюжет: будто я потерялся в чужом городе, плутаю, мучительно ищу дорогу домой. Всю свою недолгую пока жизнь ищу ту единственную дорогу Домой – туда, где тепло, светло и спокойно. Где нет пыльной пустоты, мрака, чужих отвратительных людей. Ищу дорогу Домой. И не нахожу.
Вот и лето кончается. Конец лета для меня – это всегда очередная маленькая смерть. Ежегодный скорбный ритуал прощания с теплом. Его ведь так мало в жизни – тепла, и когда солнце уходит от нас в долгое заморское плавание, это грустно. Ритуал прощания с летом растягивается на пару первых осенних месяцев, и эти долгие проводы всегда навевали на меня лёгкую меланхолию, которая к началу этой зимы перейдет в депрессию. И эфемерный рай, заключенный в маленьком колючем пластмассовом цилиндре, никак не может мне помочь, не может вылечить меня от неизбежности грядущей зимы. А есть ли у меня что-то за душой помимо него – этого сомнительного, но
успевшего стать таким необходимым и непреложным, вещества? Неприятно думать об этом. И бесполезно. Пока я могу ещё себе позволить не думать об этом.
Уютно укутавшись в бархатные августовские сумерки, я сижу в квартире А. Мы оба под винтом. Сестра А. Катя даёт мне альбом художника Нестерова. Винт, как обычно, вызывает у меня сопливо-сентиментальное настроение, совсем не свойственное мне в обычном трезвом состоянии. Я умилённо смотрю в эти незамутнённые неземные полотна Нестерова. Смотрю на просветлённые лица монахов, озарённые каким-то непостижимым светом, светом, неведомым мне, недоступным. Почему, стремясь к этому вселенскому свету, будучи творцом, призванным обитать на вершинах духа, я не нашёл для себя лучшего пути, как глупо свалиться в тёмный колодец пустой всепожирающей суеты, съедающей всё самое лучшее, что во мне есть?
И как остро теперь чувствуется вся мизерность моего игрушечного беса, так хитро и искусно правящего мной, перед седым и мудрым ликом вечности, глядящего на меня с этих картин... Да, я очень промахнулся.
О чем это я, собственно? Я же знаю, что никогда не отвечу на эти вопросы – они не могут, не должны иметь ответа. Пусть всё будет так как есть. Хватит соплей. Моя жизнь не так уж плоха. Во многом она мне нравится. Лето ещё не кончилось – оно продолжается. И послезавтра мы опять мутим.
Праздник кончился,
Добрые люди ...
( Е. Летов)
ГЛАВА 5. Осень.
Она началась, она уже здесь, где-то рядом со мной... И даже по-летнему тёплая и сухая погода не может меня обмануть - пограничная полоса меж двух времён года лишь промелькнёт в пыльном окне памяти смутным багряным пятном и очень скоро закончится. Закончится ею... И именно поэтому всё живое вокруг расплескивает последние краски, сыплется наземь плодами и листьями, словно выплачивая земле последние свои долги в преддверии мёртвого сезона. Воздух напоен прощальным пряным запахом разложения. Роскошные поминки отслужившей свое органики в самом разгаре. Красота зрелых и перезревающих в своей пышности классических форм, которые так и светятся соком на хиреющем сентябрьском солнце, завораживают глаз красками тления, продлевая последнюю свою гастроль до той черты, за которой пролёг скорбный путь холодной и непреклонной старости. Белым пушистым саваном накрывает смерть конец этого пути. А за ним будет новое рождение, новая жизнь. И так - бесконечно...
23 сентября 1998 г. было очень тепло, ласково пригревало солнышко. В неизменной куртке с длинным рукавом мне было жарко. Мутка была обговорена заранее и организована с самого утра. Варили втроём - Олег, А. и я. Классический "коренной" состав, "основняк". Варили опять у меня на квартире. Кухня. Три напряжённых позы. Сначала приторный запах солутана, потом резкая вонь бензина, йода и чего-то ещё, сложно передаваемого словами.
Раствор получился не плохой и не хороший - обычный. На тот момент он нас вполне устраивал – по-настоящему чистый, действительно доделанный до конца первитин Олег научился варить лишь около года спустя.
Три фигуры одна за другой падают в глубины дивана в углу комнаты, как черви опадают с дерев в прелую мякоть осенней листвы. Я, как обычно, вскакиваю раньше всех и, заряженный неземной энергией, начинаю лихорадочно собирать и выбрасывать из квартиры баяны и прочий поствинтовой хлам, начинаю проветривать помещение и втолковывать полубессознательным компаньонам, что скоро мать придёт обедать, и поэтому пора бы куда-нибудь съёбывать отсюда.
Решили пойти зависнуть у Олега. Перед выходом Олег звонит Инне и Ане З., приглашая их к нам в Дегунино угоститься раствором. Уговаривать их долго не приходится, тем более, что практически на халяву: нам настолько хотелось бы замутить девчонок, что мы согласны отдать им драгоценные миллилитры почти даром. Придя к Олегу домой, пьём кастрюлю морса, кушаем вкусный домашний торт. Частенько звонит телефон. После каждого из звонков оказывается, что к нашему симпозиуму присоединяется новый участник.
Вот к нам приходит Игорь. У него сегодня знаменательное событие: он первый раз винтится. Игорь, правда, говорит нам, что ему не впервой, однако позже он всё-таки сознается в обмане. Обычная глупая самореклама новичков, которые всегда боятся сказать, что этот раз - их первый. Опытный глаз, как правило, быстро разоблачает такие прогоны, но все молчат, делая вид, что верят. Некоторые из пришедших первый раз ещё и боятся, что им не дадут, если узнают, что они "ни разу не пробовали". Дадут вам, глупые, конечно, дадут. Может, какая-то польза от вас будет: деньги, пустая хата, ещё что-нибудь.
Угол лестничной клетки. Конечно же, все собрались смотреть, как в зоопарке. Мощная труба Игоря принимает в себя заряд чудодейственного варева. Мешковатая туша бессильно сползает по уныло-зелёной плоскости стены вниз.
Гости валят один за другим – только успевай встречать. Несмотря на немалые расстояния и неудобства в пути, забивая на все свои дела, люди стремятся к нам. Приезжают Инна и Аня З. Уже ставшая привычной сцена встречи мальчиков и девочек на платформе, совместное путешествие в Олегов подъезд, переливание эликсира из баянища в индивидуальные баянчики, дегустация, два юных тела, растекающихся вязким липовым мёдом по пыльному бетону ступеней. Денег у девушек, как обычно, на двоих десять рублей. Как в той старой рекламе "сникерсов" про слонов: "Они никогда не платят". Даём им каждой по 5-7 точек.
Квартира Олега. Играет какой-то очередной монотонный транс. Оживлённая болтовня. Остатки торта и морса. Журналы "Птюч". Обсуждение живописных работ хозяина и Инны. Наши с Олегом фонтанирующие восторгом басни про Крым. Олег достаёт фотоаппарат, и мы начинаем увлечённо позировать.
Приезжает Сергей Г. Старик плотно сидит на белом, его кумарит. Он просит 5 точек. Хитрый Олег нарушает закон сохранения вещества и энергии: винт категорически не хочет кончаться, его хватает всем приезжим. Сергей холоден и строг, держится особняком, не участвуя в наших нескончаемых восторженно-бессмысленных беседах. Вообще, видно, что этому опытному системщику наша пионерская тусовка в *** не впилась. Он с сосредоточенным видом сидит за компьютером, играя в свои любимые имитаторы автомобильных гонок. Вскоре он уезжает, прихватив с собой корабль травы, которую где-то надыбал Игорь.
Мы остаёмся вшестером ненадолго. К нам приезжает Аня И. Последние остатки содержимого фурика уходят ей. У Ани почему-то никогда не сносит башню от "быстрого", она остается вменяемой, и по ней вообще очень сложно сказать, вмазалась она или нет. Мы гуляем по солнечным аллеям нашего зелёного микрорайона. У всех отличное настроение, день явно удался. Инна с Аней З. покидают нас, увозя внутри себя память о Дегунино. Последнее на сегодняшний день фото. Тихий сквер, лавочка, на лавочке сидят четверо: А., Аня И., Олег и автор этих строк. Как говорится, на долгую и добрую память.
Олег справедливо поражается многолюдности сегодняшнего симпозиума, с ходу придумывая ему яркий бодрый лейбл: "Наш Ответ Чемберлену". Название удивительно точно передаёт наш общий настрой в этот день - озорной, боевой, праздничный. Нас много! Мы вместе! Нам ****ато! Хватит на всех! Знай наших! Наверное, примерно таким же был пьянящий дух молодёжной психоделической революции 60-ых годов: дерзкий дух распахивания настежь новых горизонтов восприятия, дух роднящий, объединяющий для участия в пиршестве иллюзий разрозненные прежде группы таких же, как ты...
Наши масштабы были куда скромнее. Но тупое разочарование при ударе о свинцовую клеть непобедимой реальности всегда и у всех одинаково. "Наш Ответ Чемберлену" явился апофеозом винтового ренессанса нашей миницивилизации, а за апофеозом драмы, как известно, следуют развязка и занавес.
Самый громкий и людный наш наркопраздник оказался последним. Дальше шли привычные одинаковые наркобудни. Из бесшабашного весенне-летнего цветного озорника Арлекино, той осенью винт превратился в печального чёрно-белого ипохондрика Пьеро.
И у меня, и моих винтовых попутчиков Олега и А. спустя примерно полгода с начала употребления стала всё яснее вырисовываться новая модель восприятия наркотика и новый его статус. Каждая мутка уже не была праздником, ощущение новизны, абсолютная некритичность восприятия происходящего стали уступать место виденью акта употребления как чего-то обыденного, само собой разумеющегося. Праздник ушёл, но осталась привычка, образ мышления, образ жизни при уже вполне сформировавшейся наркозависимости.
С момента самого первого знакомства с приходом, в мозгу каждого из нас калёным железом было выжжено знание о том, что именно это и есть идеальное состояние наших тел и душ, без которого нельзя. Слишком уж тяжело, зная о том, что он существует, не воспроизводить его вновь и вновь. Привычка ради жизни, или жизнь ради привычки? А может быть, это синонимы?
Почему всё-таки люди обращаются к наркотикам? Вопрос, древний как мир, и ответить на него, видимо, так же сложно, как доказать или опровергнуть существование Бога. А может быть, наркоманами не столько становятся, сколько рождаются? Существует ли в природе такое явление, как потенциальная склонность к употреблению наркотиков? Я не нарколог и не психиатр, но я имею некоторый опыт общения с торчками, сам небезгрешен, и вообще я много об этом думал бессонными ночами.
Неоднократно слышал о том, что учёные выявили наличие в человеческом организме так называемого "природного алкоголя", количество которого якобы и служит фактором, определяющим предрасположенность человека к алкоголизму. Не знаю, правомерно ли говорить о чём-либо похожем в отношении наркопотребителей, но уровень страха, естественного внутреннего отторжения психоактивных веществ у всех людей разный, и зачастую он мало зависит от воспитания, привычного окружения, в котором человек общается, социального статуса, образования и прочих приобретённых характеристик.
Разумеется, социальная среда не может не влиять на человека: чем больше он встречает на своём жизненном пути торчков, тем при прочих равных условиях больше у него шансов и самому вляпаться. Но это при прочих равных условиях, а условия не равны. Человек может на каждом шагу сталкиваться с наркоманами, он может даже слышать время от времени их байки, про то, как же здорово бывает на приходе – хотя, по правде говоря, никто просто так не будет рассказывать про прелести кайфа: раз говорят, значит, сам спросил, а раз спросил, значит, тебе это интересно. Но отторжение здоровым трезвым разумом этой сомнительной затеи в большинстве случаев не даст человеку сделать этого. Сейчас уже даже малые дети в курсе, что наркотики – это нехорошо. Но у некоторых людей чувство страха и отвращения к наркотикам просто развито меньше (или интерес к ним развит больше), а свинья грязь найдёт.
Скажу крамолу: можно отведать те же героин и винт, даже и не один раз, побаловаться, поиграться с ними, и не подсесть. Есть такие примеры (немногочисленные, правда, на фоне огромного числа севших-таки на систему) – всё это были и сейчас остаются исключительно люди состоятельные, очень самовлюблённые или под завязку занятые по жизни каким-либо делом.
Из этого можно было бы сделать вывод, что «система» – удел неудачников, аутсайдеров и никчемностей, изначально ничего не теряющих, если бы не целый ряд знакомых мне людей, которым в жизни не хватало разве что звёзд с неба, и которые променяли всё на граммы и миллилитры. Ну да ладно, это уже тема для другого разговора. Мы речь вели о склонности...
"Но ведь можно воспитать у отпрыска отвращение к наркотикам, – скажете вы, – всё зависит от воспитания и круга общения". Не знаю даже, что вам на это ответить. Я знаком с немалым числом наркоманов всех мастей. Среди них наблюдается поразительная социальная пестрота. Кого только нет. Олег и Денис Р. выросли в интеллигентных благополучных семьях, как и Инна, Аня З., как и ещё ряд моих знакомых нариков. И торчат они точно так же, как мои бывшие школьные знакомые, известные хулиганы-чертоганы Миша "Заяц", Саша "Лось" и иже с ними. Никаких закономерностей.
Таким образом, наркомания (как и прочие зависимости) в моём понимании - это не столько болезнь или социальный порок, сколько особая философская, мировоззренческая категория. Это стиль жизни.
Жизнь тем временем всё шла и шла, а стиля в ней становилось всё меньше. "Хватит, наигрался, пора бы уже и завязывать, – думал я, – быть того не может, чтобы нельзя было завязать." В ещё большей степени на эту мысль наводило то, что мой организм стал время от времени указывать мне на медленно, но неуклонно тикающий наркостаж.
Меня стало подташнивать на приходе, начались отходняки. Винтовая абстиненция. Без догона на следующий день – не жизнь, а надо иногда и в университет ездить на другой конец Москвы. А тут не то, что ехать учиться, с дивана слезать – и то невмочь.
Цикл был стабилен: созвон по поводу будущей мутки - мандраж - закупка - варка - ширка - приход - стимуляция - отходняк - догон - долгий сон - неделя отдыха - и опять всё сначала. Тёмно-зелёный фон подъездных стен. Пыльные бетонные ступени. Иссиня-красный шлейф контроля. Привычная, еле заметная ноющая боль в месте вмазки. В зубах красная пипка гаража. Спиной к стене. Голова висит на ниточке шеи, скрывая внутри головной мозг, сотрясаемый залпами башенных орудий. Одна нога вытянута поперёк ступенек, другая согнута в колене и поджата к туловищу.
Всё это уже было. Всё это будет всегда?
Нет. Нужно хотя бы попробовать завязать.
Противно гудит подъезжающий лифт, и его звук говорит о том, что дверь через пару мгновений откроется на том этаже, где вершится Приход. Этой пары мгновений хватает, чтобы принять более пристойную позу, придать взгляду "человека из ниоткуда" должную яркость и контрастность. Стоящий рядом Олег отворачивается и начинает нарочито пристально изучать пепельное осеннее небо в замацаном подъездном окошке. Дверь лифта открывается. До омерзения трезвый взгляд женщины средних лет, работающей там-то там-то, замужней, матери двоих детей и т.д. и т.п. Нечего так на меня смотреть, как будто я у тебя что-то украл.
"Цикл" очень похоже на "цирк". Когда я был ребёнком, я очень любил бывать в цирке. Когда я стал чуть повзрослее, я стал задумываться над тем, над чем не задумывался в беззаботную пору детства. Я стал понимать, что клоуны смеются не потому, что они очень весёлые люди, а потому, что это их работа. А животные ходят на задних лапах "и в обруч горящий летят" лишь потому, что их долго и нудно приучают к этому методом кнута и пряника. Романтика по-детски незамутнённого восприятия умерла с приходом этого понимания, и я разлюбил цирк.
Нужно хотя бы попробовать завязать.
Но мозг, избалованный первитиновыми карнавалами, не желал так просто подвергать себя посту. Необходима была очередная отмазка, руководствуясь которой можно было на неопределённый срок отложить принятие окончательного решения об отказе от винтопотребления. Она была вскоре рождена на свет и была столь же нелепа, как и все остальные.
Я сказал себе: перед тем как раз и навсегда расстаться с винтом (не больше не меньше), нужно последний раз замутить, но не просто так. Это должна быть идеальная мутка. Если уж это будет последний раз, то он должен быть таким, чтобы и чертям в аду было жарко. Раствор должен быть великолепен, количество его должно быть - сколько душе угодно, коллектив должен быть дружным и ненапряжным, атмосфера - доброй и праздничной. Конечно же, происходить всё это должно на хате, причём на такой, где можно было бы зависнуть на пару суток, не меньше. Ну а после такой мутки можно и завязывать.
Ежу понятно, что такой мутки можно ждать всю свою жизнь, да так и не дождаться. Что это миф, и такого стечения обстоятельств на белом свете почти никогда не бывает. То раствор ***вый, то его мало, то все вокруг собачатся промеж собой как умалишённые, то хаты нет, то ещё чего-нибудь. Всегда есть масса причин, почему та или иная мутка не дотягивает до идеальной. Однако миф был создан, и позволял унять требования рассудка "прекратить безобразие", позволял спокойно продолжать употребление в течение ещё пары месяцев.
Той осенью в моём образе жизни появилось ещё одно нововведение. Немалую лепту в мой худосочный бюджет вносила продажа книг в букинистический магазин в Главном здании МГУ и уличным книжным барыгам на Кузнецком мосту, как быстрый и абсолютно простой способ пусть небольшого, но столь необходимого заработка. Изрядно потрепав семейную библиотеку своей квартиры и просто-напросто опустошив библиотеку бабушки своими частыми набегами, чего я до сих пор немного стыжусь, я понял однажды, что если я и дальше такими темпами буду дербанить библио, то неминуемо буду жестоко запален и лишусь в родительском доме всех гражданских прав. Выход был найден быстро.
Не помню точно, когда именно мне в голову пришла эта идея, но рано или поздно я должен был к этому прийти. Посещая многие книжные магазины, я про себя давно отметил, насколько несложно было бы вынести оттуда книги, если бы я захотел. Однажды денег не было, они были как всегда насущно необходимы, а взять их было неоткуда. Я раздумывал недолго. При умелом поведении шансы быть пропаленным - минимальны. Если и пропалят - невелика беда. Мелкая кража. Из-за такой ничтожной провинности вряд ли посадят.
Начал я с самого ближайшего книжного. Всё прошло как по маслу, легче даже, чем я думал. Дальше – больше. Сформировав постепенно стабильную сеть магазинов, которые я регулярно посещал (я их называл про себя «магазины-доноры»), я сделал подрезку книг своим основным источником дохода. Сначала я тащил по одной-две книги, потом - по пять, по семь, по десять за раз. Сначала я это делал лишь в минуты крайней нужды в деньгах (чаще всего денег требовала очередная мутка, однако не всегда – иногда это были и разные прочие расходы), потом я стал проделывать это постоянно. Сначала я стремался и тряс коленками при малейшем шорохе, при мимолётном взгляде продавца. С опытом пришли сноровка и уверенность в своих силах. Пару раз меня, правда, ловили за руку – откупался деньгами или просто канючил "больше так не буду" и отпускался "на первый раз".
Ещё продуктивнее работа пошла позже, когда ко мне присоединился Олег. Мы были способны за день подрезать по пятнадцать – двадцать книг и окупить таким образом мутку целиком. Снимали книги по очереди – один закрывал поле зрения продавца, другой тащил книгу либо в сумку, либо просто под одежду. Ещё позднее сформировался суперпрофессиональный добычливый тандем книжных бомбил, состоявший из Олега и Ани И. Эти двое и вовсе отличались потрясающей наглостью, количеством и размерами украденных фолиантов.
Итак, почти незаметно для самого себя, помимо наркопотребителя, я стал ещё и вором. Ну что ж, торчок не может не красть, так или иначе, раньше или позже, он приходит к этому. У любого нарика, в сущности, психология мелкого уголовника.
Неспособному к системному труду, к добропорядочному нудному добыванию денег посредством честной работы - ничего ему не остаётся, кроме разнообразного мелкого жульничества, кидалова, подрезок. Нет, ну есть, конечно, и такие, кто работает и умудряется при этом трескаться, но таких немного, и их работа или совсем ненапряжна и легко совместима с торчаловом (ночной сторож в детском садике), либо они мутят нечасто и нерегулярно, так сказать, "по большим праздникам". Даже будучи физически способным работать, торчок, в силу самого своего образа мышления, как правило психологически неспособен заставить себя сколь либо долго трудиться, так как наркозависимость отбивает у человека малейшую охоту к дисциплинарному подчинению людям и обстоятельствам, не связанным с процессом замута вещества. Прежде вполне трудоспособные и усидчивые становятся рас****яями и похуистами во всём, кроме пробивки очередной дозы. Наркоманы работают, ещё как - худеют, переживают, ночей не спят, только работа их специфична и эффективность её измеряется не деньгами, а натуральными показателями.
Олег той осенью пришёл практически к идеальной формуле состава участников мутки. К концессии всё реже стали присоединяться Денис Р. и в особенности Серый. Последний – по причине своей несносной сварливости и привычки к наездам и засиранию мозгов всем присутствующим в процессе мутки и варки. Его почтенный наркоопыт давал о себе знать в виде безумнейшего мандража, вследствие которого у него в ходе закупки и варки срывало нервы, и старый джанкер Сергей начинал истерически орать, портя всем и без того не самое шикарное настроение. Да у Дэна с Серым и так хватало дел в героиновой системе – винт был в их жизни неким параллельным и неосновным факультативом, лишним способом перекумариться. Олег давно уже стал вполне самодостаточным и довольно популярным варщиком, несмотря на то, что качество его крайне кустарной продукции всегда существенно уступало произведениям старых опытных варщиков, типа Гриши, что Олег впоследствии и сам признавал. Серый по большому счёту давно ему не был нужен.
Таким образом, состав нашей "группы здоровья" образца Осень-98 был таким: Олег, А., автор этих строк + Инна, Аня З. и Аня И. То есть три старых товарища, "ребята с нашего двора", один из которых варил, другие двое помогали деньгами, хатами, собственным участием в закупке и изготовлении, ну и девушки, конечно, наличие которых при мутке никогда не повредит. Все были нужны, все были при деле, никто никого не напрягал.
В одной руке я держу пакет с тетрадями для университетских занятий, которые, к сожалению, я сегодня так и не смогу посетить. В другой руке - бутылка пива. Мы втроём сидим на лавочке в углу детской площадки, со всех сторон окружённой привычным фоном железобетонных панелей, окон, балконов.
Кажется, даосские мудрецы полагали, что у любого места в мире есть своя душа. Во мне всегда жила убеждённость в том, что чем старше дом, тем больше наслоилось на его стенах, подъездах, чердаках и подвалах незримых глазу частичек человеческих судеб, тем он "живее", тем больше в нём той самой души. Видно, немного её в новеньких бетонных коробках, которые немыми и безразличными истуканами окружают меня этой осенью.
За окно снова вылили ночь,
И по улицам шагает бездомный дождь,
Старый знакомый.
Праздники как будни, весёлый плач.
Я смотрю, как осень надевает свой плащ
И уходит из дома.
Я бежал вслед за ней, догоняя свой миф,
Просил новых слов, просил новых рифм,
Но она прошла мимо.
Осень как долгий пустой разговор.
Осень как старый усталый актёр
Без грима.
Вокруг мокро и холодно, качели-карусели пусты – дети сидят по домам в такую непогодь. Весь мир вымок и почернел, зябко подрагивая от недоброго осеннего ветра. Лавочка отсырела до степени гнилостной мягкости. Разговор ленив и неповоротлив.
– Надо завязывать, – высказываю я не слишком свежую идею, – винт перестал быть праздником, он превратился в будни.
– Надо, надо, – с безразличным отсутствующим видом поддакивает Олег, чему-то ласково улыбаясь.
Похоже, из всех нас троих проблема затянувшегося наркоопыта заботит только меня одного. А. развивает и перекраивает время от времени теорию за теорией, копаясь в тягучем чреве психоанализа, но жажду прихода не засунешь ни в какие теоретические рамки, она упорно вылезает на свет божий, напоминая, что пора втереться. Нельзя же взять и выкинуть кусок своей памяти.
Мне рассказывали про некого мужика, который, прогнав себе по вене за раз лошадиную дозу винта, якобы полностью потерял память. Полнейшая ретроградная амнезия. Заново учился ходить, говорить, есть ложкой... Вот он, наверное, мог себе позволить после этого легко завязать с винтом. Если, конечно, его верные друзья не напомнили ему.
Олег. Олегу всё нипочём. Его, кажется, никто и никогда не сможет убедить в том, что винтиться вредно для здоровья, для всех без исключения причиндалов, имеющихся в организме, а прежде всего для мозгов, что винт отбирает силы, время, душу. Олег в это не верит. Он верит в винт, только в него. А человеку, которому невозможно доказать, что он болен, очень непросто вылечиться.
А, собственно, есть ли болезнь? На первый взгляд, глупый вопрос. Болезненная тяга к первитину налицо. Но если спросить себя откровенно: а почему это я, в конце концов, должен завязывать? Я винчусь максимум раз в неделю, а порою и того реже. У меня не бывает многосуточных марафонов, как у старых винтовых хроников. У меня ничего не болит, я здоров, как сто свиней. Ну, разве что, похудел немного, пара вен сгорела, да ещё щитовидная железа болит по утрам, если раствор был чересчур йодистым. "Винтиться раз в месяц не вреднее, чем регулярно бухать," – говаривал мне Олег. Со всем этим говном можно жить годами и десятилетиями, не подыхая. Отходняк, спору нет, вещь неприятная, так ты догонись - и нет проблем. Мешает учёбе? Ну, ясный ***, что не помогает. Но не настолько, чтобы это было серьёзной проблемой. И экзамены нормально сдаю, и курсовые пишу. Деньги? Не смешите меня! Частота употребления и стоимость самого препарата не столь велики, чтобы опустошить мой бюджет. Находятся деньги и на винт, и на футбол, и на пиво, и на компакт-диски. А если что, так родители помогают. С последними, кстати, тоже никаких проблем. Не то что не палят, а даже и ухом не ведут. Так почему я должен завязывать?
Да ни почему не должен. Но перспектива торчать всю жизнь почему-то пугает. В конце концов, надо будет когда-то где-то работать. Затем нужно будет и семьёю обзавестись. Работа, жена, дети... Все эти атрибуты по-настоящему взрослой жизни, как ни крути, трудно сочетаемы с регулярными мутками, варками, отходняками и догонами.
Мне просто обидно стало от понимания того, что я мог бы сделать ещё много интересного в этом мире. Глупо, а главное - скучно посвящать свою жизнь варке и употреблению винта. А ведь так оно и будет... Будут и марафоны, и специализированные клиники, и гепатитовая азбука, и все прочие прелести жизни матёрого системщика. Уж если завязывать, то лучше это делать сейчас, когда стаж ещё невелик.
Почему это я не задумывался обо всём этом, когда только начинал винтиться, а сейчас, поторчав полгодика, стал вдруг таким вдумчивым? Наверное, потому что игра кончилась, канул в лету период наркоромантики, когда всё казалось принципиально новым. Жизнь в наркосреде стала показывать свою однообразность.
Той осенью я начал понимать, что нет ничего нового под луной, что мир наркомана по своим механизмам ничем не отличается от обычного трезвого мироустройства, и статус торчка никак не освобождает человека от глупых условностей этого мира. Я понял, что нет вовсе никакого деления на трезвый мир и мир торчалова - всё едино, всё функционирует, подчиняясь одним и тем же законам. Погоня за достижением цели, достижение её, краткий миг наслаждения плодами изнурительной погони. Но плоды иссякают и неизбежна новая погоня за фантомом счастья – погоня за деньгами, славой, властью, обладанием, обладанием тем, другим, третьим... Все люди зависимы, все мутят, всех ломает и мандражит. И наркоманы в этом смысле не лучше и не хуже остальных людей. Только энергетика, степень концентрации всех страстей у них во много раз больше. А чем ярче страсть, тем тяжелее и плата за неё. Наркоман за год проживает лет пять жизни трезвого человека, потому что жизнь торчка сжата, скручена в тугую спираль дикой боли и дикой радости.
Да потому-то вы все, уважаемые, и держите наркоманов за прокажённых. Потому, что они – смердящий концентрат суеты сует, грязная потная изнанка мира, они – яркий и до боли выразительный вариант зависимости человека от степени утоления своего низменного кайфа. Вы ненавидите наркоманов потому, что у них на морде написано всё то, что прячете вы всю жизнь под семью замками в самом дальнем подвале своей души.
И именно поэтому надо завязывать с винтом. Я не нашёл в нём того, чего искал. Он не дал мне нового мира, не позволил быть творцом своего нового мира. Бог не живёт в прокопченной склянке из-под марганцовки. Но завяжу я как-нибудь потом, после проведения идеальной мутки. Погоня за призраком супермутки по всем правилам должна была продолжаться годами. Но судьбе было угодно иначе.
30 октября 1998 года. Окаменевшая от холода земля, шрамированная отпечатками ботинок, ждёт снега. А я, как обычно, жду Олега. Жду, чтобы он пришёл, достал из своей засраной походной сумки, десятикратно политой кислотой и бензином, покрытой пятнами фосфора и йода, заветный желтоватый баян с запаянным носиком. Этот герой должен был прибыть ко мне ещё вчера, но по каким-то причинам (видимо, очень веским) он остался "трясти бутылочку" у Серого. Когда человек не ходит за винтом, винт может прийти за ним, но отнюдь не скоро и, как правило, не в лучшем своём виде. Ну что ж, это логично: хлеб за брюхом не ходит.
Я мечусь по квартире, не зная, куда себя деть. Книги не читаются, музыка не слушается, телевизор не смотрится, еда не жрётся. Когда же этот сучонок приедет?! В засмотренном до дыр окне топчут асфальт прохожие всех сортов, ублюдки всеразличнейших мастей. Но главного, долгожданного ублюдка нет. Нет его, хоть ты тресни.
И вот, наконец, когда я в десятый уже раз за сегоднящний день сажусь на унитаз, раздаётся звонок. Моя задница моментально меняет планы и, направляемая ватными потными ногами, бежит открывать дверь. Это он приехал!
А чего приехал? Чего привёз? Страсть как интересно.
– Паш, привёз я его, привёз. Ну, правда, мало... Ну, блин, ты знаешь Серого, я и это то с трудом выцепил. Тащи воду – бавить будем, он мог подкиснуть. Инсулинок нет? Баян я те свой могу дать, вчерашний...
– Чё вчера не приехал?
– Да я чего-то Серого не мог вытащить из сортира: как вмазался, так заперся там и ну давай дрочить! Ты же знаешь, таймер в башке ломается, сидишь – тебе кажется, что прошло полчаса, а на самом деле за окном уже светает... Давай лезвие... Ну, нож давай! Так...
В пятикубовой машине с привычно запаянной дыркой плещется на вид чуть больше куба желтоватого варева.
– Здесь ещё мой догон, – заявляет Олег, сразу отметая дерзкие надежды на то, что всё это мне.
Игла инсулинки вставляется в дыру пятикубовика и высасывает для вашего покорного слуги что-то типа семи точек.
– Помоги втереться.
Я ждал этого мига целые сутки. Сутки почти без сна, с натянутыми, как струны нервами, сутки упорного наблюдения у окна на подкашивающихся кеглях. И ради чего? Прихода нет!! О появлении каких-то мизерных доз эфедрина в моём организме свидетельствует лишь слегка участившееся сердцебиение и стимуляция, которую можно заметить, лишь, если очень захотеть. И это всё! Ради такой параши я трачу нервы, сижу как дурень дома и жду!
Олег, как обычно, скроил удивлённое ****о и сослался на то, что плохо сварилось, Сергей зажал много себе, да и раствор мог испортиться за ночь и половину дня.
– Паш, ну ладно, давай я тебе ещё точки три поставлю.
– Да пошли они в жопу, эти три точки. Пошло оно вообще всё жопу.
В голосе уже нет злости. Только апатия, какая-то особенно липкая, свинцовая усталость. Слова ворочаются плавно, лениво, как клочья ваты сиротливого октябрьского тумана. Олег уходит.
В чём его, собственно, можно обвинить? Да ни в чём. Если он меня кинул (а в этом, честно говоря, мало сомнений), то я уже никак не смог бы это проверить. Да и не изменится ничего от этого. Олег – мой старый друг, но это не имеет значения перед лицом того факта, что Олег торчит. Везя мне дозу через всю Москву – поступок, на который мало кто из винтовых пойдёт ради кого бы то ни было, он не мог при этом меня не кинуть. Видимо, что-то он мне и вправду привёз – догон себе отбирал из того же баяна, что и меня ставил... А окажись я на его месте? Кинул бы я Олега? Конечно, хоть в какой-то мере – да. Будучи наркоманом, иначе поступить просто не получится - руки сами, не спрашивая разрешения у головы, зажмут, подрежут, отольют, отсыплют дозу, полдозы, хоть сколько-нибудь... И тут уж не до дружбы. Жизнь наркомана непроста, все её грани обострены, все законы неумолимы, потому, что ты просто не способен их нарушить – законы эти вшиты непосредственно в твой мозг. Никогда не верь наркоману. Даже если он – твой друг, брат, сват, сын. Даже если это – ты сам.
Всё это понятно. Но почему навалилось на меня такое всепоглощающее безразличие, усталость, отвращение ко всему на свете, к самой жизни? Почему я должен жить нуждами этого химического божества? Почему я должен забивать на все свои дела и лететь на другой конец города, туда, где мутят? Почему я должен не спать ночей, бегать стремглав в дежурную аптеку, палиться, стрематься, жечь вены, валяться, мутно постанывая на отходняках, общаться с барыгами, торчками, ****юками, зачем мне это всё? Неужели я не могу вот так просто принять решение не винтиться и следовать ему? Что со мной будет? Я не сдохну, не сойду с ума, не стану инвалидом.
Конечно, это будет нелегко. Вот и сейчас, когда я представляю себе, что никогда больше не винтанусь, становится внутри пусто и щемяще тоскливо. Почему бы ещё не вмазаться хорошим один последний раз? Очень уж тяжко завязывать на такой минорной ноте. Да ещё зима впереди. Зима – это белый целлофановый кокон безнадёжной, непобедимой стужи, бесполезняка, депрессий... Как я доживу до весны без быстрого?
Всё!! Хватит!! Прочь все эти жалкие тупые отмазки слабака. Я наелся по горло наркоманской романтики, этих "новых горизонтов" и "других измерений". Я должен это сделать. Если себя жалеть, не завяжешь никогда. Себя не надо жалеть, себя надо любить.
Я буду писать стихи, ходить в кино и на выставки, слушать музыку, читать книжки. Буду спокойно и степенно учиться, не срываясь на мутки. Найду себе работу и буду на ней работать. Найду себе нормальную трезвую девушку и буду с ней гулять по тенистым аллеям. Я напишу книгу, съезжу в Тибет, выращу ребёнка. Я останусь самим собой, таким, какой я есть, только в моей жизни не будет больше фракций, фуриков, быдла, пороха, отходняков, догонов, не будет Лубянки и Птички, не будет кодлы безумных ширяльщиков,
не будет заморочек, палева, одинокой ночной паранойи.
Конечно, поначалу меня будет морочить, я только и буду думать днём и ночью о том, как хорошо было бы вмазаться. Но ведь время лечит, время должно начать работать на меня с определённого момента. Главное продержаться первую неделю, первый месяц, два месяца, дожить без винта до весны.
Конечно же, я доживу до весны.
Она выплеснет целое небо тепла.
Но зимой будут лишь черно-белые сны
И воздух, как из литого стекла.
И пожить не успел, а как будто бы стар.
Я многое нес, но не донес ничего.
К двадцати годам от людей устал,
Но гораздо больше - от себя самого.
Но я еще буду ходить среди их лиц и зонтов,
Вдыхать в себя запах листьев и шелест шагов.
И они не будут знать, откуда я к ним пришел,
Из каких загадочных темных миров.
А я буду просто сидеть и молчать,
Вспоминая свое житиё-бытиё,
Интересное лишь тем, что оно моё...
А потом я улягусь и буду спать.
И зима мне покажет черно-белые сны,
Покажет город больничных тонов,
Разложит снег по своим местам,
Нарядит елку на Новый год.
Ну, конечно же, я доживу до весны.....
Глава 6. Триптих
Эта глава триедина, словно святая троица, потому как любой человек, принявший решение прекратить приём наpкотиков – на неделю, на месяц, на год, навсегда, а чаще всего просто насколько хватит сил – проходит три эти извечных ступени: ремиссия, срыв и новый период употребления – более интенсивного, чем до ремиссии, или же поначалу менее интенсивного, а потом всё равно более, и более, и более... Некоторые немногие, правда, находят выход, поплутав в этих трёх соснах, но находят его они уж точно не с первого захода.
Часть 1. Ремиссия.
По радио поют, что нет причины для тоски,
И в этом её главная причина.
(А.Башлачёв)
Снег выпал чрезвычайно поздно – лишь во второй декаде декабря. Весь ноябрь тянулось мутное безвременье, когда осень уже кончилась, а зима ещё не наступила. По задубевшей от холода морщинистой коже земли беспощадные волны ледяного ветра валтузили хрупкие останки кленовых листьев и обрывки газет. По утрам лужицы просыпались под герметичной ледовой коркой, а успевшая десять раз умереть от холода трава наряжалась в авангардный костюм серебристых колючек инея. Неизбывно серое небо перекатывалось с запада на восток безбрежным потоком грязной ваты. Иногда некоторые чрезмерно набрякшие клочья ваты провисали до самой земли, цепляясь за нагие каркасы дерев, заползая в ямы дворов и в мозги зябко дергающихся прохожих. Иногда шёл дождь, бесконечный, холодный как сволочь, вырывающий с корнем малейший росток тепла из-за пазухи усталого путника.
Снега всё не было и не было. В ожидании милосердного покрывала, прячущегося в своём пушистом чреве уродства и язвы столь несовершенного подлунного мира, всё вокруг оцепенело и сморщилось, одеревенело, как труп в морге – земля, трава, деревья, дома и скамейки, люди, голуби, воробьи и вороны, и даже собачьи говняшки в уголке детской площадки стали камнем в эту пронизывающе-холодную бесснежную пору.
И вот, наконец, выпал снег. Воспетый поколениями мастеров художественного слова миг откровения, священнодействия – облачения впадающей в целительную спячку матери-земли в белые простыни. Двадцатая зима моей жизни.
Глядя во двор, заляпаный тут и там белыми пятнами, вспоминаю легенду о некой винтовой бабе, которая заглянула на широчный флэт погожим августовским днем, одев шорты и лёгкую маечку. Когда она через недельку вышла из угарного винтового заторча и вынесла себя на подъездное крылечко, она неожиданно для себя обнаружила, что на улице очень холодно и с неба падает снег. Снег... Прошло три месяца.
Вот уже более месяца я обхожусь без винта. Последние сраные помои, не достойные именоваться первитином, которые притаранил мне Олегон, нашли меня 30 октября. С тех пор ни капли. Чудо-варщику было заявлено о том, что я ухожу в ремиссию, а если получится – и вовсе прекращаю свою, в общем-то, пока ещё совсем непродолжительную винтовую практику, и что если он хоть в какой-то степени считает себя моим другом, не стоит меня тревожить предложениями об участии в мутках. То же было сказано А., Игорю, а также Серому, Дэну, Инне и разным прочим участникам нашего элитарного клуба при первом же телефонном контакте.
Спокойствие и душевный комфорт удавалось сохранять лишь в течение первой недели ремиссии. По прошествии же этой недели встроенный в мозг таймер стал тикать о том, что пора бы вмазаться – недельный цикл начал долгую изнурительную борьбу за возвращение себе всей полноты власти надо мной. Поначалу таймер тикал тихонько, ненавязчиво: "а как сейчас было бы неплохо приходнуться, потусовать под винтом... Олег-то со своими присными сейчас наверняка именно этим и заняты... они там варят и втираются... и без тебя! ". Погрустив, повздыхав, покрепче стиснув зубы, я в конце концов прогонял беса-искусителя на безопасное расстояние. Но он приходил снова и день ото дня был всё настойчивее. Он садился рядом со мной – большой ярко-красного цвета бес-искуситель. Я старался от него убежать, а он только гладил меня ласково по голове, косился куда-то в сторону и тихо мурлыкал...
Воспоминания о приходе теребили мне душу каждый божий день. Я с замиранием сердца, с поганой мелкой дрожью во всех членах вспоминал солнечные летние деньки, низкие пыльные своды подземного перехода на Лубянке, прилавок аптеки, тёплый колодец фурика, всегда такого разного цвета жидкость в инсулиновом винтоносителе, контроль, волны райского океана, бьющиеся мне в грудь, выхлопы, привычную сухость во рту. Хитрый мозг, не желающий отказываться от этого ****утого кайфа, специально окрашивал все воспоминания о нём в тёплые весёлые тона, тщательно отфильтровывая из памяти всю грязь и боль винтовой жизни – потную матерную суету муток, стрём, отходняки и прочие прелести.
Я вспоминал о приходе, трясясь в бесконечных чёрно-серых лабиринтах метро по пути в университет и по пути обратно, просиживая штаны на монотонных лекциях, попивая пиво в своём светло-кофейном крезовом пальто возле университетского гастронома, сидя у телевизора, хавая еду на кухне в компании ма, па и сестрицы. Ночью с ужасающей регулярностью снилось мне всё одно и то же – клетка квартиры или лестничная клетка, а в ней прыгают знакомые мне птицы. Олег и Серый напряжённо склонившиеся над фуриком, будто прилежные студенты над книгой. Скоро должны гасить. Душит мандраж, сердце бешенно колотится, так и наровя выскочить наружу через рот или через жопу. Трясущимися онемевшими пакшами разрываю фантик, вынимаю баян, не отрывая глаз от волшебного сосуда. Вот уже струя воды бьёт из гасильника в фурик, порождая в его недрах злобное шипение. Вот уже Серый зубами выдирает сигаретный фильтр и кидает его в раствор. Пора. Закатываю рукав, качаю руку, сжимаю-разжимаю кулак. Отбираю свою порцию. Стучу по баяну, выбивая шаловливые пузырики воздуха. Готово. Олег помогает втереться – взяв инсулинку, он деловито осматривает место предполагаемой вмазки, стучит подушечками пальцев по центряку. И вот он подносит иглу... Ну!!! Ну, давай же ты ****ь!!!
Просыпаюсь. В мокрой от пота постели, обезумев от пережитого, пялюсь в потолок широко раскрытыми застывшими глазами, тяжело дыша и по инерции тихонько матерясь. Вчера ведь мне снилось почти то же самое, только в том сне я успел вмазаться, но прихода всё равно не было. Его не будет уже никогда. Сознание упорно отказывается мириться с такой перспективой, с самой возможностью такого расклада. Не это ли самый главный кошмар?!
Тяжело завязать, когда почти все твои друзья в районе торчат, и после пятнадцати минут беседы на отвлечённые темы, опять сбиваются на разговор о винте. Тяжело завязать, когда каждый день в вагоне метро, на автобусной остановке, возле соседнего подъезда ты видишь наркоманов и ты знаешь, что они – наркоманы. Как раньше на Руси не стояло села без праведника, так сейчас на Руси нет подъезда, где не было бы хоть одного наркомана. Никакой культуры – баяны выкидывают прямо в окна, и поэтому частенько красные гаражи инсулинок – словно пятнышки крови – можно увидеть на белом снегу газонов.
Тяжело. Я один на один с огромным, всепобеждающим соблазном сорваться, вернуться к винту. Внутри меня пусто и вне меня тоже пусто. Вакуум. Помощи ждать не от кого. Да и кто мне может помочь?
Пьянки с университетскими друзьями. "Знаешь, старик, я завязал с винтом, теперь больше решил не торчать. Тяжело, конечно..." "Да, ты молодец, очень правильно поступил, я тебя понимаю." Да чего ты понимаешь...
Родители тут, видите ли, стали замечать, что какой-то я невесёлый. Да, мама, да, папа, я очень невесёлый. Я в одиночку, без какой бы то ни было подмоги, на одной голой силе воли стараюсь повторить подвиг барона Мюнхгаузена – самому вытащить себя за волосы из болота. Когда я торчал как шпала, я был весёлый, и вам не приходило в голову поинтересоваться моим внутренним миром. Я ловко прятал от вашего взора дырки на руках, бурые специфические синячищи, сухостои сожженных вен, расширенные зрачки "детства чистых глазёнок". "Паша, почему у нас в квартире воняет бензином?" "А-а... бензином? Мам, это Сергей приходил, Олега друг, так он шофёром работает... от него вечно бензином пахнет". "Паша, почему ковш весь чёрный от копоти? Что ты с ним делал?" "Ковш?... Ковш... Э-э-э... Это я чего-то себе разогревал, суп по-моему, так он убежал, выкипел... вот ковш и закоптился. Я его обязательно помою."
Тогда вы ничего не замечали. Люди вообще не склонны замечать что-то такое, чего им не хотелось бы видеть. И слава богу. А теперь я чист. Подойти, покаяться в прошлых грехах? Бред. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы никогда этого не поймёте. Н и к о г д а. А уж искать у вас какой-то помощи и вовсе было бы глупостью с моей стороны.
Помню, как-то летним вечерком мы очень мило беседовали с папой об общих тенденциях в современном футболе за просмотром матча чемпионата мира. Оба были нетрезвы: папа был выпимши, сын был хорошенько бахнутый винтом. Папа периодически засыпал и через каждые пять минут переспрашивал "так какой там счёт?" Мне же наоборот хотелось подольше посидеть и потрепаться, так как спать я был, конечно, не способен. Беседа была содержательной, на трезвую голову так вряд ли поговоришь. Вообще это всё очень символично. Вот он – конструктивный диалог двух поколений.
Решение о капитальной завязке странным образом сочеталось с тем фактом, что круг моего общения в районе оставался прежним – Олег, Игорь, некто господин А. Да и как могло быть иначе? Взять и оборвать любые связи с тем же Олегом – старым другом детства? Не могу и не хочу. А "друзья детства" тем временем продолжали торчать не по-детски. К их чести надо отметить, что никаких провокаций ("Паш, а хочется небось ширнуться?...") с их стороны не последовало. Но перестав употреблять сам наркотик, я продолжал жить среди наркоманов, беседовать с ними о том, какой у кого когда был приход, где варили, где брали банку, кому не хватило догона и так далее. Мне показывали фото недавней мутки – Олег, А., Инна, Аня З., Аня И., какая-то подруга Ани И. Весёлые молодые мордочки. Приятно посмотреть.
Любопытно то, что подобного рода разговорные сопереживания винтовых перипетий оказывали на оголённые нервы ремиссии вовсе не раздражающее, а наоборот целебное действие. Переживание старых винтовых тусовок и выяснение подробностей новых, проходящих уже без меня, давало мне жалкое подобие суррогатного удовлетворения тяги ширнуться через ощущение сохранения некой своей причастности к движению. И почему-то на некоторое время становилось чуть полегче.
Разумеется, я больше не присутствовал непосредственно при процессе изготовления и внутривенного впрыскивания зелья. И я, и мои товарищи понимали, что как только я увижу это, я просто не смогу не сорваться, никакие титанические потуги силы воли уже не помогут. А провоцировать мой срыв никто не собирался. Пройдя суровую школу винтовых будней, мы всё же сохранили в отношениях между собой некое подобие дружеской этики. Хотя, полагаю, Олег был немало удручён потерей возможности варить и ставиться на моём флэту. Было, однако, видно, что никто из моего ближайшего винтового окружения ни на минуту не сомневался в том, что рано или поздно я сорвусь, сорвусь сам, но вслух никто, конечно, этой уверенности не озвучивал.
До этой чёрной тягостной зимы у меня никогда в жизни не бывало депрессий. Я попросту не знал, что это такое. Теперь я не мог выйти из депресняка неделями. Ничего не хотелось – ни музыки, ни бухла, ни жратвы, ни тусовок, ничего. Казавшаяся поначалу такой нетрудной маза замутить себе трезвую девушку так и оставалась без воплощения – я и знакомиться-то с обычными трезвыми людьми разучился (о чём с ней разговаривать? куда её вести? да что она вообще понимает в жизни – не винтилась ни разу...), да и душевных сил уже не хватало ни на что. Словно старый побитый молью дед, выброшенный жизнью на *** на обочину за ненадобностью, я сидел в тихом дворике в уголке на лавочке, вперя застывший отрешённый взгляд в деловитого засаленного сизяка-помоечника, клюющего ошмётку от колбасы рядом с моей ногой, слушал, как падает снег... Да-а. Жить без наркотиков, оказывается, намного тяжелее, чем с ними.
У каждого существа на свете есть своё предназначение. Почему бы не предположить, что кому-то просто на роду написано быть торчком? Когда я начинал употреблять так называемые "тяжёлые" наркотики, я, может быть не вполне, но в общих чертах отдавал себе отчёт в возможных последствиях. И я не боялся этих последствий. Разумеется, надеялся сохранить свою духовную самодостаточность, своё Я, но в любом случае, не боялся стать наркоманом. Да и стал ли я им? Чуть больше полугода стажа. Да это смех! Конечно, если не завязать сейчас, то всё ещё впереди – и десятилетия крепкого торча, и 11-ый наркодиспансер, и 17-ая больница, и гепатитовая "азбука", и 228-ая статья УК, и множество прочих не самых приятных приключений из жизни real junky. Хочу ли я всего этого? Нет. Но я всего этого не боюсь.
Рыба не боится утонуть. Эскимос не боится мороза, а негритос – лютой жары. Что дал мне этот сраный отказ от винта? Постоянную ноющую душевную боль, сосущую пустоту, ощущение одиночества, собственной никчёмности в этом органически чуждом мне мире, и больше ничего, ничего хорошего. Да я намного комфортнее чувствовал себя, когда торчал! Я был в своей стихии, в своей тусовке, на своём месте, это была моя жизнь, моя и ничья другая. Неправильная, корявая, грязная и безумная, но зато моя! И какой жизнью я собираюсь жить без винта? Да вроде бы правильной, общепринятой, сытой, рассудительной, трезвой как сода... Так жить – это надо уметь, надо ещё суметь найти себя в такой жизни. Я так жить не умею, мне это непривычно, чуждо. Такая жизнь подразумевает наличие мощных стимулов к социальному развитию – семья, карьера, деньги и прочее, а у меня?!.. Маргинал, декадент, отщепенец, поэт чердаков, подвалов, лестничных клеток и сумрачных обшарпанных московских двориков...
Довольно. Всё это бред. ***та из-под ногтей. Это пройдёт. Сорвись я сейчас, я немедленно начал бы заниматься самокопанием, но только с диаметрально противоположным знаком: "как я могу убивать свои золотые годы на поганое ширево... а ведь я мог бы... ведь отходняки... стрём... мандраж... " и т.д. и т.п. Так что полно оглядываться назад. Раз уж начали, закончим – завязывать, так завязывать.
Близился праздник Новый год, и влечение к винту достигло апофеоза, абсолютной формы душевного отчаяния, выражающейся словами "убиться бы хоть чем-нибудь". Ну хорошо, винта мне нельзя. Что ещё у нас там есть?.. Водка? Это старо и противно. Тупо по-свински нажраться... Хочется чего-то поактуальнее. Трамал? Пожалуй, можно бы... А ещё лучше... Да! То, что надо! Телефон. Звонок Олегу.
– Здорово.
– Здоров. Как сам?
– Да так... Винта хочется.
– ХА-ХА-ХА-ХА!!! Да его всем хочется.
– Но мне нельзя, я завязал. Такой уж я человек: всем порокам бой. Я тебе чо звоню... Новый год надо как-то отмечать. Бухать без мазы. Винтиться нельзя. Чай будем пить? А, старик?
– Я тоже об этом думал. Можно взять медленного...
– Вот! Вот! А я как раз хотел тебе это самое предложить. На герыче я никогда не сидел, ты знаешь. И не думаю, что мне это серьёзно грозит. По мне, все-таки, быстрый в сто раз лучше. Но раз уж такая ***ня... Можно забелиться. А где мы его возьмём?
– Да через Кожана. Он хороший перец сыплет, не бодяжит, он без шняги вообще. И чек большой. Скинемся, там немного надо. Заходи, завтра поеду, возьму...
31 декабря. Уже часов пять или шесть вечера. В большой комнате собирают модули пластмассовой ёлки и навешивают на её бутафорские ветви игрушки и гирлянды. С раннего детства до совсем недавнего времени, ещё пару лет назад под Новый год для меня в квартире обязательна была живая ёлка – пахнущий лесом символ тёплой домашней радости, праздника, символ детства. Сейчас же в моей квартире вместо живой таёжной красавицы наряжают пыльный пластиковый манекен, и мне это безразлично. Как безразлично многое из того, что живо занимало меня в детстве и раннем отрочестве. Я отрешённо и безмятежно смотрю в небо усталым задумчивым взглядом трагедийного актёра. Стальную пустоту в моих глазах отделяет от необъятной молочно-серой пустыни зимнего неба лишь два стеклянных экрана окна. Как я хотел бы, чтобы эти две пустоты слились в одну. Когда-то так и будет. Я превращусь в маленький обрывок этого вечного седого кокона, бережно обволакивающего землю. Я стану снегом, ручьём, рекой, стеблем можжевельника...
Звонок в дверь. В глазок озорно заглядывает глумливо улыбающаяся ряшка худощавого невысокого юноши в очках и моднючей куртке Diesel, очень похожей на слегка стилизованную телогрейку. Олег.
– Заходи.
Мило поздоровавшись с ма и па, а также торопливо поздравив их с праздничком, гость проходит в мою комнату и достаёт из каких-то самых потаённых тайников своей души крошечный свёрточек из фольги от сигаретной пачки. Чек. Пострёмываясь, как бы не зашли родители, бумажка аккуратнейше разворачивается у меня на столе. Перец я лицезрею всего лишь второй раз в жизни (первый случай был уже описан мною в главе 3). Детские представления о героине, как о пылеобразном порошке чисто белого цвета на поверку оказываются ошибочными. Герыч являет собой маленькие комочки, так называемые крапалики, светло-сероватого цвета. Я абсолютно не разбираюсь в количестве и качестве товара, в отличие от моего компаньона, который уверяет меня, что перец хорош и его вполне хватит мне, ему и А., который, оказывается, тоже... Олег сворачивает чек в прежнее положение, и мы обговариваем планы на вечер. Предки у Олега, к сожалению, остаются на новогоднюю ночь дома, но это не такая уж беда – всё можно отлично проделать у него в комнате.
До двенадцати часов я сижу за семейным столом – ма, па, бабушка, дедушка, сестра – мало ем и пью, что на меня совсем не похоже и вызывает время от времени недоумённые вопросы родственников. "А теперь Маша нам сыграет на пианино"... "А теперь пусть Паша нам чего-нибудь сыграет на гитаре". Все они милые люди, но почему-то меня просто тошнит от всей этой тусовки. От каждого из них веет каким-то затхлым благочинием старости, один их вид нагоняет на меня пронзительную неодолимую тоску. Из года в год каждую новогоднюю ночь они проводят в этом до боли неизменном составе, и это порождает у меня эффект де жа вю, жутковатый эффект остановившегося времени. Сколь-либо долго общаясь со своими домочадцами, вот уже много лет меня неуклонно одолевает желание сорваться, выкинуть нечто в корне аморальное и асоциальное, предаться всем существующим в мире порокам, изваляться в грязи.
В особенной степени это относится к моей матери. Для меня не вызывает сомнений то, что с определённого этапа – лет с 10-11 – чуть ли не основным моим жизненным устремлением было ни в коем случае не быть таким, каким она хотела бы меня видеть, во всём, абсолютно во всем стараться быть другим, иным, прочим, а лучше всего – диаметрально противоположным её образу хорошего сына. Выглядеть мерзко, а зачастую и просто глупо, сознательно портить себя, всё что угодно – лишь бы не нравиться ей. Это был избранный мной, скорее всего, неосознанно, крайний, наиболее экстремальный способ борьбы за своё лицо, за свою самость. Борьба оказалась затяжной и упорной, и, в конце концов, приняла откровенно болезненные, уродливые, гипертрофированные формы. И наркотики, разумеется, являются одной из метастаз этой, ставшей со временем злокачественной, опухоли.
Однако не буду слишком углубляться в эту тему, хотя, наверное, следовало бы. Это тема уже для другой книги, которая, впрочем, многое могла бы дать для лучшего истолкования настоящего опуса. Вот уже и полночь. На экране появляется помятое лицо пожилого тролля коррупции. Бой курантов. Папапа открывает шампанское. Присутствующие изображают радость. Я чокаюсь, делаю контрольный звонок Олегу и начинаю собираться. Дедушка Мороз приготовил мне подарок на этот Новый год, двадцатый в моей жизни – хорошую порцию кайфа. Главное, чтобы Санта Клаус донёс мой презент в целости, а то ведь знаю я этого бородатого ***лу – он и сам не дурак втрескаться.
В комнатке Олега людно. Помимо нас двоих присутствуют: А., Игорь, друг Игоря по кличке Фенёк – мелкого роста плечистый парень с лицом боксера, а также Саша Кабанов (Пэп) – упитанный, не семи пядей во лбу наш бывший одноклассник, приятель А. и Олега. Из всей этой банды втираться собираются четверо – классическое трио + Игорь, которого мы греванём совсем чуть-чуть. Фен придёт к героину позже, но тогда он ещё не вмазывался с нами, а Пэп и вовсе на удивление далёк от наркотиков, вот уже год при этом тусуясь с нами, торчками. Какое-то время мы просто сидим, слушаем музыку, какой-то очередной олеговский нудный хаус, ****им. Фен с интересом расспрашивает нас о винте. Сначала я отнекиваюсь от беседы на щекотливую тему с малознакомым мне пассажиром, но потом диалог налаживается. Пэп со свойственным ему отсутствием вкуса приволок на вечеринку какое-то поганенькое винцо типа "плодово-ягодного" и пьет его, в основном один. Его присутствие на этом героиновом party винтовых мальчиков вызывает во мне удивление, ну да и *** бы с ним. Начинается карнавал, и скоро мы будем чрезвычайно нарядные.
– Принеси с кухни ложку.
– Дай вату и баяны.
– ****ь, чо вы творите, ложку надо погнуть... вот так... умники.
– Не вози иглой по дну – ты её так тупишь.
– Ну что, сюда? Буду вводить медленно, если станешь отъезжать – сразу говори, чтоб я перестал, а то вдруг передознёшься. Ну... Всё заебись?
И всё-таки героин намного лучше трамала, чтобы там ни утверждали всякие сторонники последнего. Ощущение опийного кайфа от героина значительно чище трамалового. От трамала, к тому же, у меня всегда был какой-то тупой деревянный дискомфорт в желудке, а от медленного такого нет. Как я уже неоднократно говорил, герыч для меня никогда и близко не лежал рядом с винтом по степени привлекательности, и я не очень понимаю то безусловное предпочтение, которое отдают ему молодёжные массы в нашей стране. Но после двух месяцев полного отказа и герыч вполне неплох. На первой вмазке мне, видимо, досталось меньше всех. Это привело к тому, что мне по винтовой моей привычке захотелось пообщаться со сверстниками после прихода, в то время как эти самые ровесники хотели лишь одного – чтоб я отъебался от них и дал людям спокойно повтыкать. Беседовать же с Феном и, особенно, с Пэпом мне было особо не о чем. Но ближе к утру я вмазался вторично и на сей раз уже я рубился в углу диванчика пуще всех.
Комната покрыта таинственным мраком. Весь окружающий мир как бы не в фокусе. За окном взрывают петарды и кричат "ура". Дураки, зачем они это делают? Тусовка тем временем плавно перетекает на лестничную клетку. Я же могу лишь периодически вылезать из квартиры и совершенно особенным эфемерным неземным голосом вопрошать "Ну, как тут у вас дела?" В конце концов, даже это интересное занятие мне надоедает, и я просто лежу на диване, рублюсь, отъезжаю, лёгким пёрышком плавно покачиваясь где-то на зыбкой грани сна и бодрствования. Не могу даже с уверенностью сказать, сплю я или нет. Героин даёт человеку сон в самом лучшем понимании этого слова – сон в виде сладкого ласкового полузабытья, утренней беззаботной постельной неги, когда словно невесомая и незримая вуаль по-детски безмятежной дрёмы окутывает всё сущее, и нет в мире ничего кроме покрова этой волшебной вуали.
Первое утро года завесило прямоугольник окна светло-сиреневым, каким-то особенно свежим очищающим морозным светом. Меня уже отпустило. Кроме лёгкой сонливости, вполне естественной в такое время суток, никаких некайфов не ощущаю. Не то что от винта. Впрочем, о чём это я? Медленный тоже не подарок – он тоже умеет брать с должника своё. Бреду домой спать. Надо же, а это ведь первый мой такой Новый год. Первая новогодняя ночь, которую я отмечал таким образом. Первый наркоНовыйгод. Последний ли?
Вечером я сбегал в аптеку, потом зашёл к Олегу и проставил себе остатки белого.
***ня эта ваша заливная рыба. Ваш медленный меня не лечит.
Часть 2. Срыв.
"Never again" is what you swore
The time before.
Depeche Mode.
Cтранно – опять не хватило воли...
Земфира.
Винтовых на самом-то деле немного. Уж не знаю, меньше или больше их теперь, чем было пять или десять лет назад, но, несомненно, их на порядок меньше, чем наркоманов опийного ряда. Однако же тот, кто хоть раз в своей жизни винтился, никогда не забудет винт. Вернее, это винт никогда не забудет про него, и будет настойчиво возвращать к себе снова и снова. Щеголеватые дети-мажоры богатых родителей и нищие отпрыски алкоголиков, артистическая богема и ***головые жлобы, книжные домашние мальчики и разбитные уркаганы, девочки-из-приличных-семей и подзаборные шалавы, сопливые юнцы и пожилые дяди, люди всех сословий, всех мастей, всех полов и возрастов, словно полчища крыс в небезызвестной сказочке, заворожённые чарующей мелодией беззаветного выдоха-стона "прихоооооооооод!..", семеня на задних лапках, возвращаются к нему. Возвращаются через пару дней, через месяц, через год, через два, через пять лет. Возвращаются через годы и расстоянья, через больничные палаты, тюремные камеры, армейские казармы, через всё, что только приключается с человеком на свете. За исключением, разве что, смерти. А может быть, на том свете тоже торчат?..
Возвращаются, потому что человек слаб. Возвращаются, потому что любой человек стремится к счастью, а счастье... Может ли оно длиться дольше нескольких минут прихода? Не знаю. Но лёгким и бесплатным оно точно никогда не бывает, и очень трудно сказать с уверенностью, какое счастье дешевле, а какое дороже. И у каждого счастье своё, и зачастую со стороны оно – это самое счастье – может выглядеть весьма неприглядно. Не судите, да не судимы будете.
В Восточном Дегунино наступила весна. Бурливые чумазые потоки талых вод бегут по мостовым, чтобы найти свою погибель в зарешеченной пасти канализации. Белый панцирь растворяется, словно под действием формалина, обнажая собачий кал и жижистый субстрат земли, готовящейся в честь возвращения тепла чего-нибудь из себя родить. Ласковый свежий ветерок шевелит волосы на моей голове, за зиму так привыкшие к защитному колпаку шапки. Пахнет оживающей землёй, пахнет остатками снега, водой, грязью. Пахнет будущим.
Вот уже пять месяцев длится мой пост. Ни единой точки винта за пять месяцев! Последние два месяца были как-то на удивление спокойны. Выболело, выгорело, устало тлеть внутри меня проклятое вожделение. Правда, в феврале я как-то раз взял за компанию с Хомой и Феньком белого – так и то, как говорится, мимо денег. Чек оказался неслабо разбодяженым содой (спасибо, что хоть содой – одна моя знакомая чуть не двинула кони, вмазавшись заместо гера то ли извёсткой, то ли цементом), что ещё более дискредитировало в моих глазах этот наркотик миллионов. Но этот дурацкий эпизод был непоказателен. Призраки прошлого почти перестали мучить меня, и я, вроде как, стал постепенно устаканиваться на пути трезвой жизни. Виват! Chose life, chose future. И тут вдруг наступила весна.
Нас, как обычно, было трое. Хрестоматийная троица. Мы переминались с ноги на ногу на замусоренной лужайке во дворе моего дома, втиснутой между его стеной и забором детского сада. Размалёванная молодёжью бойлерная, прискорбно торчащие в небо костыли сломанных качелей, многолетний хлам свалки возле гаражей. А вокруг просыпается жизнь. Задроченные кустики и деревца спального района большого города расправляют свои впалые плечи и готовятся опять жить. В шоколадного цвета лужах погибает снег... И со мною что-то сталось неладное. Мне захотелось винта так, как не хотелось никогда. Рождение этой новой весны пробудило во мне воспоминания о той, пресловутой прошлой весне, которая ввергла меня в объятья самодельного, непростого и несладкого счастья. Через неделю мой день рожденья. Прямо передо мной стоит варщик. Я больше не могу, это сильнее меня!... Но я молчу. Я стиснул зубы и молчу. Да только мои друзья тоже не дураки – всё поняли без слов.
– Паша, – с серьёзнейшим выражением лица начал свою речь Олег, – ты знаешь, что скоро твой день рожденья. Мы его, конечно же, будем отмечать... э-э-э... сам знаешь как. Хочу узнать твоё мнение по этому вопросу. Тебе ведь будет неуютно, если мы все будем у тебя сидеть под винтом, а ты нет. И поэтому...
– Я тоже буду, – выдохнул я. Выдохнул, выпустив наружу боль и напряжение пяти месяцев. Сдался под ударами наступающего на меня весеннего фронта, и сразу стало легко и пусто внутри. Легко так, как будто пять месяцев не мог просраться, а тут вдруг раз – и избавился от бремени продолжительного запора. Легко стало так, как будто я вернулся к чему-то привычному и родному. Вернулся домой.
Но чувство легкости и душевного покоя посетило меня ненадолго. Мы незамедлительно начали деловито обговаривать нюансы предстоящего шмыгалова, что, конечно же, повлекло за собой возвращение мандража, который лишь окреп за эти пять месяцев ремиссии. Итак, на субботнюю ночь родителей, конечно, легко можно сплавить на хату к бабке с дедом, тем более, что у бабушки-то в тот же день, что и у меня день рождения, и тоже юбилей – 75, вся родня подрулит. Но это на вечер. Ждать варки и вмазки до вечера, разумеется, никто не согласился. Ещё бы – целый день адских мук ожидания. Варить и ставиться надо сутра. Но где? Вечный вопрос ширяльщиков всех возрастов и сословий. Хаты сутра в субботу у всех заняты, что неудивительно. Лестничная клетка? Какая гадость! Идею, как обычно, подал Олег.
На крышах всех городских многоэтажек над каждым подъездом имеется маленькая будочка, куда выходит чердачный люк. В подъезде А. замок этого самого люка был взломан. Лучшего места не найти. Поднимайся наверх, в эту богадельню, и вари, и вмазывайся себе спокойно. Единственная задача – не шуметь, не привлекать к себе внимание снизу с улицы, и оперативно и тихо осуществлять подъём и спуск. Так, в первый и, надеюсь, в последний раз в своей жизни я надумал вкушать винт на чердаке.
Помимо нас троих на сейшн были призваны Игорь, Инна и её подруга Аня З. Для всех, кроме девочек, сбор был намечен на лестничной клетке рядом с дверью А. в субботу в 7-50 утра...
Душная потная ночь накануне очередной маленькой смерти. Смятая мокрая от пота простынь. С боку на бок три четверти ночи. Зыбкое марево нейтральной полосы между сном и вялым натужным бодрствованием. Под утро обрывки, мелкие острые осколки снов сливаются в сюрреалистический калейдоскоп враждебных беспощадных образов, в карусель абсурдных, но как будто на удивление узнаваемых сюжетов. Толпа фанатов избивает меня возле бетонной чаши стадиона в чужом незнакомом городе. В тисках мертвенно-зеленоватых подъездных стен Олег протягивает мне фурик, но как только я прикасаюсь к заветному сосуду, он рассыпается в прах. Я вижу себя в тёмном помещении с низкими сводами, под завязку набитом обритыми налысо мужчинами, сидящими на полу, глядя вниз. Я сижу вместе с ними в такой же позе. За нашими спинами мерно прохаживается надзиратель, избивающий дубиной любого, кто осмелится поднять голову или хотя бы взгляд. Я понимаю, что это тюрьма. И сидеть мне здесь вечно. Всю свою оставшуюся сраную жизнь сидеть вот так в темноте на этом грязном холодном полу, рассматривая мелкие выбоины и трещинки бетонных плит.
Испуганно вскакиваю, озираясь на часы. Пора. Завтрак деликатно посылается на ***. Не могу я сейчас есть. Я жажду пищи совсем иного рода.
Специально одеваюсь похуже, догадываясь о том, какая помойка ожидает меня на укромном винтоварительном чердачке. Дав в десятый раз кишке просраться, выныриваю из подъезда. Привычный кратчайший маршрут от своего подъезда – под окнами – крыльцо 4-ого подъезда – под окнами – стук в окно А. на первом этаже – вход в его подъезд. Наркоманы не дефилируют по широким освещенным проспектам, держась закоулков, подворотен, дворов и двориков. Будучи адептами запрещённой законом религии, презираемые социумом и преследуемые милицией, они инстинктивно ходят своими тропами, тяготеют к стенам домов и тенистым пешеходным дорожкам, как крысы.
До момента сбора ещё минимум минут пятнадцать. Я, как всегда, примчался первым. Ожидание наркотика убивает в сто раз быстрее, чем сам наркотик. Меня трясет от утренней прохлады и проклятого мандража. Зябко кутаюсь в видавший виды бомбер, устало-отрешённо скользя взглядом по редким жителям подъезда, совершающим манёвры типа "вход" и "выход" в субботнюю рань.
А. и Олег возникают из разных углов почти одновременно. Последнего я засёк в подъездное окошко ещё задолго до его появления. В своей красной вязаной шапочке наш варщик похож издали на баян-инсулинку с красненьким гаражом. Чуть позже подходит и представительный Игорь.
Самая муторная часть процесса изготовления винта была проделана Олегом и А. ещё вчера вечером. Трудолюбивые мальчики уже отожгли салют, пощелочили, отбили весьма приличное количество пороха, подсушили его. Представляю себе, каких трудов стоило этим двоим не проторчать всё и немедленно. Хотя, конечно, пороха-то они наверняка припрятали. И вот уже А. выуживает из чрева подъездной кормушки прокопчённую эмалированную миску, фурик и прорву тронутых характерным оранжевым йодистым налётом полиэтиленовых мешочков с разнокалиберными баянами и драгоценными реактивами.
Привычно умиротворяюще урчат моторчики в утробе грязного покоцаного лифта, возносящего нас вверх, на небеса. Stairway to heaven.
Чутко ловя натренированным паранойей ухом скрипы и шорохи подъезда, четверо молодых людей взбираются по хлипкой металлической лесенке на крышу. Я и не подозревал никогда, что с крыши моего собственного дома открывается такой интересный и на удивление незнакомый вид на засмотренное мною, казалось бы, до дыр жизненное пространство пары ближайших кварталов. Пока мои спутники раскладывали свой нехитрый скарб в пыльной вонючей конуре, я, подставив лицо освежающему ветру вершин, заворожённо взирал на колышущиеся подо мной кроны деревьев и муравьиные фигурки прохожих.
– Не шляйся ты там возле перил, хватит палиться, снизу увидят. Иди лучше сюда и помогай делать.
Прищуренные зенки вседержителя фурика рентгеновскими лучами просвечивают кайфородящую коричневую муть, пузырящуюся над огнём зажигалки. Периодически он энергично сдувает удушливые пары, частенько мне в лицо. Я держу зажигалку. Одна уже умерла. Горит вторая, последняя. Не дай бог сука погаснет. Это будет почти что ****ец. Устал обожженный в двух местах палец. Гнетущее молчание в ожидании вселенского откровения. А. смотрит на часы. Игорь лезет за инсулиновым. Олег заносит над горлышком фурика гасильник с водой и жмёт на поршень.
Пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш.
Конец моим страданьям и разочарованьям! Это отвратительно и неправильно, и так быть не должно, я это знаю не хуже вас. Но я чертовски рад. Я просто ****ец как рад. Я слабый говёный человечек. В то время как иные человеки летают в космос, пишут симфонии и поэмы, выигрывают чемпионаты мира по футболу, рожают и воспитывают детей, изобретают новые кофемолки и женские затычки, наживают капиталы и мускулы, пятёрки для красных дипломов, очки в избирательных гонках и авторитет в глазах начальства, я сижу в углу ****ой чердачной богадельни, чуть не обсираясь от переполняющего меня счастья осознания того, что сейчас я сорвусь после пяти месяцев и опять вмажусь и буду минут пять валяться на приходе, а потом ещё сутки колобродить, суетливо догоняться в сиреневых предрассветных лучах, толкать заумные телеги таким же замороченным полусумасшедшим торчкам. Я рад. У меня нет выбора. Без выбора нет ответственности выбора, нет мучений выбора. Есть фатализм и дрейф вниз по течению. Может быть, я и этому тоже рад?..
Олег нюхает фурик.
– Заебато пахнет вата !
Как будто и не было этих пяти месяцев. По четырём углам лежат четыре трупа. Слизываю черную каплю с центряка. Непонятно зачем, дрожащей рукой надеваю красную шапочку на использованный баян, пялясь в засасывающую небесную пустоту дверного проёма. Варщик надел огромные наушники и проставился, как обычно, первее всех. Я снимаю бомбер и, накрываемый волнами вновь обретённого прихода, утыкаюсь в него лицом. Меня нет. Меня опять нет. Раствор неплох. Да каким он мог бы быть ещё после такого перерыва?!
– С возвращением.
Ребятишки встают, постанывая и пофыркивая, как вынырнувшие из проруби моржи, и прибирают кухню. Словно и не было мандража, стрёма, натянутых нервов. Все враз становятся бодры и веселы. Полизывая сухие губы, передвигая одеревеневшие ноги, спускаюсь вниз. На меня нападает заморочка насчёт того, брать ли у Олега мой догон сразу и нести его в баяне к себе домой, или же мозга не ****ь и не стрематься, таская это палево, а доверить хранение продукта Олегу, зная, впрочем, что Олег с****ит всё, что только можно. Видимо, под влиянием пост-приходной эйфории малодушничаю и соглашаюсь на второй вариант. Временно расходимся по домам, договорившись подойти всем вместе встречать девочек на платформу пригородного сообщения в 12-00.
Сижу на кухне, помогаю маме резать салаты, слушаю Башлачёва и с огромным энтузиазмом читаю матери многочасовую лекцию о судьбе Александра Башлачёва и прочих кумиров прошлых лет.
В дождливый и пасмурный полдень странно возбуждённый и противоестественно суетливый молодой человек топчет асфальт платформы "Дегунино". Из-под тюлевой занавески совсем не по-весеннему густой и непроглядной мороси выплывают очертания электрички. Вот она тормозит, и из дверей первого вагона появляются две пассажирки – Инна и Аня З. Торопливые поцелуи, торопливая радость, якобы по поводу самой встречи, а не её повода.
– Паш, мы тя поздравляем с днём рожденья... всего тебе хорошего... ты уж извини... денег у нас не было. Вот тебе маленький подарочек – зато от души.
В мою ладошку суётся "Киндер-сюрприз". Вот ****и мелкие! Могли бы хоть чего-нибудь помазовей привезти. Привыкли на халяву винтиться. Ты посмотри на них! Инна-то вон того гляди из штанов выпрыгнет в порыве поскорее втереться – хоть под ближайшим кустом.
Но ни это, ни хреновая погодка, ничего на свете не может омрачить чудесного ощущения заряженности каждой клетки тела яростной, прущей вон энергией, окрыляющей ноги и мозги. Спускаясь с платформы, встречаем Олега, А. и Игоря.
Подъезд Паши Е.. Меня всегда занимал вопрос: почему мои винтовые коллеги вечно норовят выбрать для своей бурной деятельности именно те подъезды, в которых проживает кто-то их друзей или знакомых, а не первый попавшийся подъезд. Чтобы было что ответить на вопрос въедливого жильца "а вы к кому?" Скорее просто из-за существования успокаивающего эффекта от осознания некого эфемерного призрачного присутствия знакомой живой души в этих холодных казённых стенах.
Олег чинно присаживается на ступенечку, открывает пасть своей потрёпанной, неоднократно залитой кислотой, пересыпанной йодом и фосфором легендарной сумки и лезвийцем срезает запаяный носик пятикубовика. Гостьи закатывают свои рукавчики, невозмутимо и деловито осматривая свои масенькие изящные трубопроводы для транспортировки ширева. Есть для нарка теребящий душу терпко-горьковатый кайф в наблюдении за чужой вмазкой – разумеется, если он сам хорошенько задвинут. Чувство воплощения, оживления собственного отражения в зеркале, ощущение встречи с изнанкой самого себя. А тут ещё эта редкая возможность созерцания себя со стороны сочетается для меня с ещё одним странным смутным ощущением. Наблюдение за тем, как Олег втюхивает раствор в юных девочек с их такими вот умилительными, такими вот детскими личиками, и вот они уже валяются навзничь, тяжело дыша и постанывая, словно после хорошей ебли – всё это шоу приносит какую-то распутную садо-мазохистскую усладу глазу. Зрелище растления, низвержения ребёнка? (женщины? женщины-ребёнка?) в душевную грязь. Впрочем, всё это оптический обман, иллюзия. Эти две девочки достаточно порочны, чтобы тем самым портить чистоту жанра, обесценивать, приземлять и опошлять реальную подоплёку моего распутного виденья этой сцены.
В полку счастливых прибыло. Теперь нас уже шестеро таких нарядных, и мы стайкой бодрых и шумливых птах несёмся ко мне домой. Как всегда, самыми неукротимыми болтунами выступают Игорь и Инна. Игорь с хохотом втирает всем весьма забавные на его взгляд бредни про каких-то общих и необщих полузнакомых. Инна хвалится тем, что сама связала себе "очень милую кофточку". Ну да и вправду – на заморочке ещё не то свяжешь, слона поди обвязешь в головы до пят. А тут и обвязывать-то нечего – в девочке весу-то всего 48 кг. Собаки иные, наверное, больше весят. Олег с А., как обычно, немного на отшибе беседуют о бесчисленных нюансах фрейдистских толкований человеческого бытия. Я периодически присоединяюсь то к одним, то к другим.
Заумные словесные заморочки продолжают сменять одна другую, наслаиваясь и переплетаясь промеж собой, когда мы сидим за праздничным столом, почти игнорируя разнообразные явства, но налегая на чай с сахаром. Я демонстрирую девочкам мои стихотворения (все остальные их уже читали-перечитали). Олег демонстрирует всем свои новые картинки. Игорь и Инна демонстрируют буйство и неугомонность речи. Да так, что время от времени просто заёбывают этим всех остальных, поскольку не дают вставить и слова в этот нескончаемый поток сознания, причём сознания вконец охуевшего, сошедшего с катушек и слетевшего с петель от действия первитина.
И тут раздаётся телефонный звонок. В магнитоле приглушается очередной олеговский мега-супер-транс-хаус-пати, и я беру трубку. Звонит мой папа. В данный момент толпа моих родственников пьёт и кушает у бабушки на юбилее. Виновница торжества желает, чтобы её посетил любимый внучек и сыграл бы её чего-нибудь на гитаре. На самом деле, мне очень-очень впадлу идти на это милое семейное торжество. Меня будет угнетать паранойя по поводу вечного страха пропалиться. Это во-первых. Во-вторых, просто лень. В-третьих, у меня нет ни малейшего желания оставлять квартиру даже на час в распоряжение этой банды весьма ненадёжных и не до конца контролирующих себя людей. Тем не менее, меня разводят на то, чтоб я всё ж таки приехал к бабусе. Бля.
Дав указания моих драгоценным гостям ничего в квартире не трогать, быть аккуратными с огнём и не отвечать на звонки, я отбываю, не будучи уверен, что к моему возвращению не произойдет чего-нибудь катастрофического. Через пять-семь минут я уже предстаю перед почтенной публикой с гитарой под мышкой. Поцелуи, объятия, "садись покушай" и вся такая ***ня. Общаюсь в основном с моим двоюродным братцем на тему экстремальной музыки. Инстинктивно по возможности прячу глаза. Родители меня знакомят с какими-то моими дальними родственниками, с которыми я, мол, должен сильно подружиться, чтобы они меня устроили в перспективе на понтовую работу. Но, так как мне сейчас насрать и на этих родственников, и на их работу, я просто прусь под винтом, пою песни, играю на гитаре. Уж коль скоро я наркоман, я могу себе хотя бы позволить роскошь не подлизываться ради будущей карьеры к людям, которые мне на *** не близки и не интересны.
Слегка даже похавал, хотя под быстрым еда, конечно, доставляет мало радости. Через пару часов, извиняясь и упорно ссылаясь на то, что покинул на квартире своих друзей и подруг, я бегом убегаю назад.
Чиксы уже съебнули за то время, пока я расхаживал по бабушкам с дедушками. Какое коварство! Остаются одни мальчики. Потихоньку опускается ночь – самое продуктивное, самое привычное время жизнедеятельности человека, пристрастного к перивитину. День дан винтовому для тяжёлого труда добывания пяти заветных элементов этого самого грязного на вид варева, дающего, однако, такой чистый кайф. Днём винтик шляется по точкам или же просто валяется на диване, обуреваем отходняками, или же спит. Ночью же он пожинает плоды добытого кайфа. Мы зависаем у меня в комнате. Музыка, чай, разговоры на высокоинтеллектуальные темы, вырождающиеся временами в полнейший бред. Ближе к утру все начинают кукситься – уже стучат тяжёлыми коваными сапогами по крышке черепа первые шаги приближающегося отходняка. Один за другим персонажи тусовки начинают догоняться, не с первого раза попадая в вену и как-то вяло устало матерясь. В комнате витает привычный, уже приевшийся дух разложения человеческого мозга. Иногда я вижу, как вещество головного мозга медленно испаряется и безвозвратно улетает прочь от своих хозяев в открытую форточку с тысячами бешенных больных параноидальных мыслей и образов. Ещё один догон – и вот уже природа опять обманута. Будто и не было бессонной обвинченной ночи. Свеж как огурчик.
Олег сидит за столом и размашистыми щедрыми штрихами чёрной шариковой ручки рисует мне подарочек на память о моём двадцатом дне рождения. Парень рисует крышу дома, фигурки людей, машущих руками возле чердачной конурки. Старый друг рисует мне крезовые шаржевые портретики – мой, свой, А., Игоря, Инны, Ани. Тёмные выпученные болты глаз, нервные гротескные, какие-то судорожные улыбки на лицах. В углу изображение яблока, плакатные слоганы: "Паша! Это мы от души. Твой 20-ый happy birthday прошёл уже традиционно. Сегодня в праздничной программе: научный диспут; парад талантов; МС Inna и МС Igor с шутками и шибболетами и многое другое". У "употребляющих" свой особый юмор. И даже смех, как я заметил, у них особый – тихий, какой-то расслабленный, издевательский подскуливающий смешок торчка. Среди наркоманов нет романтиков и идеалистов, как "не бывает атеистов в окопах под огнём". Любой из них рано или поздно становится мрачноватым циничным реалистом. Наркоманы обладают, таким образом, пожалуй, самым трезвым взглядом на мир.
Впрочем, почему это я говорю "наркоманы" в третьем лице? Пора, видно, давно уже пора употреблять первое лицо. Я проиграл эту битву и не желаю более продолжать войну. Хватит мучить себя самокритикой, самокопаниями, ремиссиями, клятвами завязать. Раз уж так сложилась жизнь (вернее, раз уж я её сам так сложил), надо приспосабливаться. Смягчать углы, искать компромиссы, в общем, жить, пока живется. "Раскаиваясь, верующий разбойник теряет бога."
Стрелял наугад —
Попадал в себя.
Искал небеса
Глубоко под землей.
Греметь и плакать
Звала гроза
За собой.
Тупые ножницы
Режут жесть,
Кроя мой плоский
Порочный круг.
Лют и светел,
Звал северный ветер
На юг.
Запах дыма —
Горит трава.
Пыль да небыль,
Усталый грех.
Бежать полями
Живыми ручьями
Звал талый снег.
Сезон закончен,
И гасят свет.
Куда не глянешь —
Кругом стена.
Звенело солнце
Во все колокольцы —
Звало меня...
Часть 3. Месячный цикл.
Не надо ни на что надеяться.
Ты всегда жив – более или менее.
Ты всегда более или менее мёртв.
Сесар Вальехо
Я путаю явь и сон. Мне всё время не везёт: как только я осмеливаюсь идентифицировать тот или иной образ, как увиденный мною во сне, я немедленно сталкиваюсь с ним лицом к лицу наяву. Видимо, стоит вовсе перестать делить увиденное и прочувствованное на сны и явь. Пусть всё будет едино. Не всё ли равно?
Время летит со стремительностью какой-то ополоумевшей птицы. Ещё совсем недавно был апрель, и я справлял свой день рождения, и сам господин Первитин сидел за моим столом и праздновал свою победу над моей ремиссией, немало посопротивлявшейся его атакам. А теперь за окном уже опять зима. Моя северная страна вновь помимо моей воли растворяет меня в себе. Край физического и душевного холода.
Я торчу уже неделю почти что без перерывов. Такого плотного графика за мною раньше никогда не водилось. Дело в том, что Олег отдаёт мне таким образом деньги за ЛСД. Мы тут с ним взяли на двоих марочку кислой у старика Ромы, так вот Олег мне и отдаёт свою часть денег, которую я внёс за него. Отдаёт он мне их винтом, потому что тратить какие бы то ни было деньги на что-то иное ему в последнее время совсем не свойственно. Я и не возражаю против такой формы расчёта. Но сейчас чувствую, что надо хотя бы отдохнуть немного. Не могу я торчать марафонами. Здоровье не позволяет.
Про ЛСД рассказать? Не буду. Это тема для отдельной книги. А лучше – научной статьи. А касаться этой темы вскользь, походя, не стоит.
Время летит ополоумевшей птицей. Летит не вперед, а, мне всё кажется, куда-то вниз. Я сижу на кухне один, уставившись в ночь, и передо мной мелькают образы, застрявшие по тем или иным причинам в памяти за прошедший 99-ый год. Год этот прошёл под девизом "Не чаще чем раз в месяц!" В среднем так оно и получалось: месячный цикл. Не поймёшь даже с такой периодичностью – вроде наркоман, а вроде и нет. Раз в месяц – смех. Сейчас только вот чего-то я зачастил. Видно, винта не обманешь: биться раз в месяц всю жизнь не получится. Если бы можно было бы – никто бы и не старчивался до чертей. Вот и у меня перестало получаться. Олег почти каждый божий день приходит, привозит дозу с очередного варочного флэта. Задул вот тут по-зверски в левый локтевой сгиб. Фуфляк огромный, рука болит и не разгибается почти. Ну да ладно, это всё лечится. Не лечится голова...
Бегом съебавшись с лекции, "которую-нельзя-пропускать", я перемахиваю через станции, переходы, эскалаторы, автобусы, газоны и проулки, бегу по головам прохожих, давясь сжатым, свёрнутым в липкий пыльный комок московским воздухом, захлёбываясь высохшими слюнями. Я спешу к себе в район. Сегодня Олег с А. мутят на флэту, где до недавнего времени доживал свои дни дед одного из наших приятелей Пэпа. Дед двинул кони, и хата временно пустовала. Пэп, сам не будучи наркоманом, милостиво разрешил нам сварить, вмазаться и отвиснуть в этой тихой гавани. В квартире покойника нет телефона, а как туда рулить, я не знаю. Я вынужден, залетев в своё жилище и, для очистки совести убедившись по телефону, что ни Олегона, ни господина А. нету дома, сидеть и тупо зекать в окошко, нервно подёргиваясь от противной убеждённости в том, что раствор уже готов и поделен. Сижу как мудак и жду, пока за мной зайдут и поведут туда. Ебливая учёба! Вечно я последний на раздаче. Всё равно ведь до конца этой драгоценной лекции я не досидел. Мог бы и заранее это предугадать.
Звонок. Это они. Быстрой походкой пилим на хату к мёртвому дедуле.
– Паша! Олег сегодня ****атый сварил!
– Оставили нормально?!!! Ну нормально оставили-то? Куб хотя бы? А?!!...
– Да не ссы. Ну как договаривались. Получишь ты своё.
– Не бодяжили?
– Паша, вот скажи мне: за каким ***м ты задаёшь вечно этот вопрос? Если мы его бавим втайне от тебя, то мы бы тебе в этом всё равно не сознались, ведь правда же? Ну! А если мы не делаем этого, то ты только зря обижаешь нас такими вопросами.
– Ладно, по хую. Всё равно я никогда этого не узнаю. Остаётся только вам верить по старой дружбе. Хотя... Хотя, конечно, нарик всегда наебёт. А лучше всего вообще поспевать "к первому половнику".
– Вот-вот. А то где это видано, чтобы кайф человека ждал, а тем более искал.
Пятый этаж "хрущобы", унылой и обшарпанной, как сама старость. Солидная металлическая дверь, утробно проурчав ключом, нехотя открывается. В малогабаритной квартире покойного ветерана царит мерзость запустения. Аскетично-архаическая обстановка, пыльно, воняет кошкой. Единственным живым существом, населяющим эту конуру после кончины хозяина все последние две недели, был кошак, который, оставшись один на один с запертой дверью в туалет, благополучно и обильно срал везде, где ни попадя. Помимо кошки, в хате чувствуется тот самый специфический застойно-кисловатый запах старости, который трудно передать словами, но который почти всегда сопровождает стариканов. Итак, пыль, ободранные местами обои, обгоревший косяк и плинтусы в одном из углов, засохший кошачий кал на полу, который всем впадлу убирать, старенькие продавленные диванчики, драненькие затхлые подушки. Атмосфера, достойная какой-нибудь матёрой "ямы", притона, прокопченного насквозь людскими пороками.
Однако всё это давящее паскудство интерьера в данную минуту не производит на меня ни малейшего впечатления. Я, неформал со стажем, видал норы и поговёнее этой. Да и какая в ****у разница, где винтануться? Хоть бы всё вокруг было в говне от пола до потолка! Всё, что нужно – это стол, плита, диван, вода и толчок. Всё это здесь есть – и ништяк. Олег ещё и магнитолу приволок. Поставим сейчас какой-нибудь недушный музон.
Но всё это потом-потом-потом!! Где фурик? Олег шарит по каким-то кухонным тайникам. Вот ведь заморочка что творит – в квартире-то считанные часы, а уже тайников каких-то везде понаделал. Отбираем дозняк. Олег не может просто так лицезреть чужую вмазку. Решает догнаться со мной за компанию. Оборотка на левой руке чуть выше запястья. Немного жжёт – кислый сука, но об этом просто не думаешь...
Понеслась. Приход ритмично пританцовывает в мозгу под песенку Сowboy Junkies "Sweet Jane" из моего излюбленного кинофильма "Natural Born Killers", и это сами ангелы, специально спустившись с небес, вплетают свои чарующие аккорды в канву знакомой, казалось бы, песни, преображая её, концентрируя в ней всю красоту и мощь воздействия на душу человеческую, какой только способен обладать звук. Я лечу в бешенных и ласковых струях зелёного света. Задумчивые волны бескрайней реки грёз бережно покачивают мою лёгкую ладью. Моё сердце поёт непреклонным, не знающим устали мотором. Шестеренки стучат-стучат-стучат, пьяня каждую клеточку ощущением безграничной всеодолевающей скорости. Мегаватты энергии в бесшабашном задоре весело калашматят по стенкам моей плоти, рвутся на волю. Меня прёт.
Песня кончилась. Я поднимаюсь с потсного старикашечьего диванчика, который на эти три минуты превратился в королевское ложе. А. принёс чай и сахар, чем я с удовольствием пользуюсь. Традиционный винтовой трёп, СD в магнитоле меняются и меняются, летят часы, ловко и безнаказанно выдавая себя за минуты. Когда за окошком сумерки разливаются по неказистому пейзажу, крася лиловым торец школы, тщедушный палисадник и лавочку у забора, мы выкатываемся на улицу встречать Аню И., которая приедет за своей долей эликсира молодости.
Войдя в нашу волшебную обитель и с достоинством английской королевы переступая через кошачьи какашки, Аня направляется в отдельную комнатку, где уже суетится, готовя её порцию, Олег. Дверь целомудренно закрывается, скрывая от посторонних глаз таинство вмазки юной леди. Раздышавшись малость и, совсем не по-винтовому сдержанно покалякав в нами, пока мы её провожали до остановки автобуса, Аня мимолётным виденьем упорхнула в своё неблизкое Новокосино, не возжелав разделить с тремя винтовыми и интеллектуально малосодержательным Пэпсом тяжёлый ночной бред.
С приближением утра музыка становится всё тише, беседы всё тупее. Пэп бесит меня своим недоразвитым, воистину ****утым юмором. Винтился бы, что ли – может на человека больше бы походил. Хотя логичнее предположить обратное. Меня морочит. Надо догнаться. Догнался. Сначала вроде повеселел, но вскоре почему-то стало морочить пуще прежнего. Начинает навязчиво лезть в глаза вся бредовость и неприглядность обстановки, общества, ситуации, всего в жопу ****ого образа жизни. Загаженная хата. Двое маловменяемых торчков, ****ящих о чём-то непостижимом и на хер ненужном, сидючи напротив меня за столом, заваленном фантиками от баянов, самими баянами в собранном и разобранном состоянии, дисками, окурками и т.д. и т.п. ***головый хозяин всего этого бардака, который ржёт на весь дом, истерично и мерзко ржёт, травмируя и без того уставшую душу бродячего поэта и философа, человека тонкой душевной организации. Последний мутно валяется на диване, тщетно пытаясь обрести покой, в который раз столь легкомысленно обменянный на скоротечный кайф. Свалив в другую комнату, остаток утра ворочаюсь, каюсь и молю о пощаде грядущий день, уже поблёскивающий на востоке эполетами своего авангарда.
Зябко ёжась от утренней прохлады, плетусь домой. Дырки на руках, тоска, усталость. Больше ничего. Зачем?...
Ну сколько можно ждать эту Олесю?
Жаркий июньский денёк. Мы с Олегом молча сканируем глазами кремово-белый вестибюль станции метро "Лубянка". Двумя худосочными анемичными атлантами подпираем мы мраморную стену этой такой привычной, такой родной и знакомой станции, с нетерпеливым напряжённым вниманием вглядываясь в лица прохожих.
– Паш, ты хоть её узнаешь? Помнишь, как выглядит-то?
– Да. Рыжая такая. Да она сама к нам подойдёт.
Москва докрасна раскалена жарой, но, несмотря на это, помимо маечек мы облачены в лёгкие светлые ветровочки. С рукавом. Где-то читал, что японские учащиеся специальных школ каратэ даже в самую гнусную жару не позволяют себе расстегнуть ни единой пуговицы своего строгого форменного мундира. Ну что ж, мы тоже будем хранить аскетизм избранных. Хотя, сравнение, конечно, глупое.
Мы, в общем, ждём Олесю, и она опаздывает. Порох Олег отбил ещё вчера, и нам осталось лишь добыть красный и провести реакцию. Даме простительно задерживаться, но не при таких обстоятельствах. При таких непростых обстоятельствах не разрешается опаздывать никому – будь ты хоть сама Мэрилин Монро. А Олеся совсем не тянет на Мэрилин Монро.
Нас месяц назад познакомила Инна. Мы мутили у меня на квартире, и вместе с Инной на наше пиршество прилетели ещё две феи. Это оказались её подруги по району – семнадцатилетние Надя и Олеся. Увлекательный первитиновый тур в Восточное Дегунино оторвал их от подготовки к школьным выпускным экзаменам. Винтиться девочкам до того не доводилось, однако пресловутый наркотик героин уже неоднократно разнообразил их школьные будни. Олеси последнее касалось в большей степени. Обе герлы оказались невысокими и пухленькими, их нельзя было причислить к красавицам, ну так ведь под винтом и бабу Ягу можно трахнуть.
Впрочем, в реальности не нашлось места мечтам. После того, как Олег и А. совместными усилиями втёрли Олесю, и она, вкусив прихода, воспряла с диванчика, из уст этой школьницы раздался совет девушки неглупой и чуткой:
– Вы сразу мой баян отложите подальше – у меня Цэ.
Строить планы насчёт ебли моментально расхотелось.
Надя вмазывали чуть ли не полчаса. Ну нет нигде вен, хоть ты тресни! Причём не по причине хронической проширяности оных. Наша гостья и бахалась-то, судя по всему, до этого лишь пару раз. Просто такие вот поганые труднодоступные вены у неё оказались от природы. Вокруг этого аттракциона собрались все, кто был в квартире. А так как каждый был уже нарядным, то и дебаты разгорелись нешуточные.
– Придётся её в ногу ставить.
– Да какой в ногу – там тоже нет ни ***!
– Качай, качай рукой, сжимай / разжимай кулак!
– Пережмите ей руку-то получше, умники. Во-от... А ну-ка отойдите все со света! Чего тут столпились?
Наконец чудо свершилось – а куда б оно, это пресловутое чудо, делось?
Надя отреагировала на появление в её жизни первитина положительно, но в целом спокойно. Олесю же пропёрло не по-детски. Она балаболила без передыху, она накрасила ногти каким-то лаком, он ей не понравился, она просила жидкость для его снятия, мы с ней вдвоём по всей хате искали эту жидкость, но не нашли, она звонила кому-то по телефону, разразившись восторженно-ошалелой обвинченной тирадой, и т.п.
В течение месяца, прошедшего после этого почтенного собрания, Олеся регулярно тревожила нас с Олегом звонками, любопытствуя " а когда мы будем опять?..." И вот, наконец, час пробил. Мы стоим с Олегом, мусоля стильные ветровочки о мрамор лубянских стен, в ожидании её – музы наших сегодняшних предвинтовых странствий, которые обещают быть долгими. А время-то, как обычно, поджимает меня. К счастью, помимо винта, в моей жизни есть немало прочих дел. Вот и на сегодня, помимо добычи прекурсоров, варки зелья, его потребления, мне следует успеть посетить своего научного руководителя в МГУ, а также поболеть на стадионе "Динамо" за сборную России по футболу в её матче со сборной Исландии. Но сначала надо вмазаться – под винтом я или успею всё, или просто пошлю все дела в жопу. Короче, русские долго запрягают, но быстро ездят. Или не едут вообще никуда.
К нам навстречу выплывает Олеся, с улыбкой объясняя своё опоздание какими-то делами, связанными то ли с учёбой, то ли с работой. Быстренько объясняем нашей спутнице диспозицию, взяв с неё заранее обговоренную сумму, дающую ей право участвовать в действе. Сейчас нам надо на Птичку – на Лубянке с компотом какие-то временные трудности. И мы вылазим наружу из метро и садимся возле Политехнического музея в синий троллейбус, следующий по любимому нами маршруту от Лубянской площади до Птичьего рынка. Так сказать, экскурсия "Москва-винтовая". Мы мирно щебечем с Олесей, которая оказывается девушкой спокойной и общительной, без понтов и выебонов. Олег время от времени отвечает на Олесины дилетантские вопросики, типа "а как голову на приходе надо держать – так или вот так?" Олег собран и задумчив. В кармане вот уже половина суток как валяется свежевыбитый порох, а винта до сих пор нет. Но вот и Птичка. Наш выход.
Вопрос с красным решается путём мимолётных диалогов Олега с некоторыми определёнными продавцами рынка, а затем долгих нудных хождений туда-сюда между торговыми рядами в поисках знакомых барыг или же просто потребителей, которые могли бы подсказать, где сегодня можно взять химию. Наконец, Олег окончательно растворяется в толпе людей и зверей, оставив нам с Олесей напутствие ждать его возле ворот рынка. Ждём долго. Олеся молодцом: не ноет, не бесится. Начинаю беситься я, понимая, что, как обычно в день мутилова, никуда не успеваю. Допустим, Олег берёт сейчас красный. Тогда нужно как-то втолковать ему нецелесообразность поездки к нам в Дегунино для осуществления варки и всего прочего. Порох с собой. Чёрный с собой. Красный купим – можно будет провести реакцию и вмазаться в любом ближайшем подъезде, предварительно найдя аптеку и прикупив инсулинки, гасильник и фурик. Допустим, Олег не берёт сейчас красный. Тогда, конечно, облом и напрасно потерянные полдня. Это с одной стороны. С другой же стороны, завтра-то мы уж наверняка вымутим фосфор, назавтра у меня дел никаких нет, и мы отлично и без суеты всё обстряпаем.
Из-за угла, словно чёрт из табакерки, вылезает Олег. Взял. Теперь настало время мне бороться за своё счастье.
– Олег, мне надо к четырём быть в университете. Сейчас уже три. Я могу, конечно, туда на часок опоздать, но не ехать вовсе я не могу. Надо что-то решать. Давай поступим так. Зачем ехать к нам в район, когда можно нормально сварить прямо сейчас – взять баяны, фурик, купить воду и сделать всё в каком-нибудь подъезде. Вотрёмся, и я поеду по своим делам...
– Паша, ну чего за ***ня опять у тебя?! Чего ты опять бред какой-то говоришь? Забей ты на свои ****ские дела...
– Не могу.
– Тогда мы тебе оставим. Приедешь вечером, и я тебе дам...
– Нет уж, старик, это меня не устроит. Водою вмазываться я не хочу.
Олег от души разражается издевательским озорным хохотом, неофициально давая понять, что так оно и будет, гром разрази мои яйца!
– Вот и Олесе совсем не охота переться к нам в район, правда, Олесь?
– Мне вообще-то всё равно...
– Зато мне, ****ь, не всё равно где варить!! Здесь все подъезды-то небось уже давно палёные. Да и не хочу я на лестнице опять всей этой ***нёй страдать.
– Ну чего мы будем таскаться туда-сюда со всеми готовыми компонентами? Ты хочешь ещё полтора часа ждать, или лучше всё-таки вмазаться уже сейчас?...
Последние доводы поколебали желание Олега непременно добраться до Дегунино. Огонь нетерпения стал неуклонно поглощать первоначальные планы.
– Ладно, хрен с вами. Пошли в аптеку.
Найти аптеку оказалось делом на удивление не таким уж простым. Наконец, расспросы местных бабушек, как всегда, самых надёжных информаторов, дали свои плоды. Пройдя некислое расстояние пешкарусом, а затем воспользовавшись троллейбусом, мы добираемся до цели и заходим под прохладные своды аптеки в доме напротив кинотеатра "Победа". Победа! Вот что нам надо. Олег становится в очередь, а мы выходим на улицу. Сразу же за Олегом в очередь пристраивается мент – видно, решил пополнить запасы озверина – и осторожный мальчик на всякий случай пропускает дядю мусора вперёд себя.
Распихивая по карманам баяны и привычно разрывая зубами жестяную облатку пробочки на фурике с нафтизином, мы рулим в тихий московский дворик. На глаза мне попадается дверь подъезда со сломанным кодовым замком, и вот наш выбор сделан. Девятиэтажка на Абельмановской улице. Лестничная клетка 8-ого этажа.
У Олега нет с собой весов, но он обещает вполне плодотворно поработать и без них. Подъезд достаточно тих и пустынен в разгар рабочего дня. Подгоняем всеобщими нервными судорогами, процесс движется быстро. По завершение этого банального спектакля теней, варщик снимает пробу. По возвращении к нему дара речи, он оценивает раствор как средненький, хотя и совсем неплохой и сетует на отсутствие весов и проклятую спешку. Дозы уже давно отобраны. Прочухавшийся Олег помогает нам с Олесей втереться. Раствор и вправду посредственный, первой вмазки оказывается мало, и я во второй раз дырявлю свой шкурняк, чтобы добиться должного эффекта. Два полуживых и временно совершенно бесполезных для этого мира существа, усиленно дыша и тихонечко приговаривая матерные слова, выражающие восторг и полное смятение чувств, полусидят-полулежат на лестнице. Олег бодро прохаживается, облачившись в огромные наушники.
Хочется летать и петь, прыгать и резвиться, как маленький карапуз. Мы спускаемся вниз пешком по лестнице, пренебрегая лифтом, порхая по ступенькам. "Шагнуть и полететь, луну крылом задеть, быть ангелом и петь", звучит в голове припев Tequilajazzz. Олесю явственно прёт не хуже меня. Мы трепемся с непосредственностью старых добрых друзей. Под чарами первитина неизбежно улетучиваются все глупые условности, существующие между людьми в трезвом мире. Все братья / сёстры. Олеся застревает на лестничной клетке, чтобы пописать, а мы с Олегом выписываемся вон из этого гостеприимного подъезда, побросав в мусоропровод отходы фабрики грёз.
Потный путь к метро сквозь раскалённую духовку московского центра. Нескончаемая восторженно-бестолковая беседа о том, о сём. Глубокие и сверхценные мысли, сравнения, целые глобальные гипотезы, которым суждено на следующее утро на поверку оказаться обломками высокопарного вычурного бреда, мыльными пузырями. Олег кажется милейшим парнем, надёжным старым друганом, обладающим к тому же поразительным и таким необходимым умением варки. Олеся кажется просто отличной девкой, которой так и хочется излить душу, порассказать о непростой своей жизни. Обоих хочется просто расцеловать.
Я выхожу на метро "Университет", Олег и Олеся едут дальше до "Юго-Западной", к Инне. Встречаюсь с педагогом, опоздав при этом на час. На всякий случай, во время нашего разговора не смотрю собеседнице в глаза и настойчиво прикрываю рукавом предательски выглядывающий наружу след от инъекции на левой руке с характерным синяком вокруг прокола.
Теперь я с чистой совестью еду на стадион выплёскивать добытую в первитине энергию. На "Динамо" меня встречают трое моих друзей-сокурсников: Илья, Сергей и Гарик. Наиболее ярок и своеобразен из них последний. Как и многие самцы невеликого роста, Гарик амбициозен и с избытком наделён психологией неформального лидера. Сколько я его помню, этот одиозный мачо всегда обладал тёмной и интригующей репутацией парня решительного, любящего отвязные небезопасные приключения и неким образом связанного с миром криминалитета. Гарик – человек широкой натуры, не чуждый понта, с лёгкостью сорящий деньгами и всячески поддерживающий вокруг себя ореол "блатного" (реальную подоплёку этого образа проверить трудно, да и кто будет задаваться такой целью?). Естественно, такой "джентльмен удачи" не мог не украсить свою биографию знакомством с наркотиками. Гарик неравнодушен к героину, чего, опять-таки, ничуть не скрывает, если не наоборот.
Вот и сегодня кормимся и поимся мы почти исключительно стараниями Гарика. После просмотра футбольного матча мы решаем продолжить программу. Едем к Гарику домой на "Красногвардейскую" за деньгами. Взяв ещё денег, Гарик покупает в ближайшем магазе всё, что надо и не надо для холостяцкой вечеринки в неслабых количествах и не глядя на ценники. Затем мы (вернее, Гарик) берём такси и едем в Солнцево на квартиру к Сергею. Вообще-то под винтом я не пью, но с Гариком *** не выпьешь, и поэтому я угощаюсь и пивом, и вкусной клюквенной водочкой Finland, и даже чего-то ем. Гарик только что вышел из СИЗО, отсидев там несколько дней по какому-то дурацкому поводу, типа драки или чего-то такого. Гарик явно горд этим фактом и с немалым энтузиазмом делится с нами впечатлениями. Когда мы сидим за столом, выпивая и закусывая, Гарик замечает проколы на моей руке, сопоставляет это со странным отсутствием у меня аппетита и задаёт резонный вопрос:
– Ты чо, Паштет, винтишься что ли?
– Да, – отвечаю я, – временами.
– Зря. Говно этот ваш винт. Вот белый – совсем другое дело.
– Ты, Гарик, наверное, просто винта нормального не вмазывал, раз так говоришь.
– Да пробовал я этот ваш винт. ***ня какая-то.
Я постепенно перевожу разговор в русло другой темы, уходя от этого дурацкого спора двух наркоманов, чья дрянь лучше и кайфовее. Под утро мы ложимся спать, включая даже и меня. Изрядная порция алкоголя позволяет мне заснуть, да и раствор-то слабоват в этот раз.
Пробуждение отвратительно. Жарко, душно, чувствую себя плюшевым медведем, набитым ватой. Похмелье, совмещённое с отходняком – это нечто. Беру из холодильника бутылку "Балтики", какое-то время тупо окалачиваюсь на кухне. В конце концов нахожу в себе силы встать со стула и поехать домой, прихватив в утешение ещё бутылочку пива. Самое гадкое – это путь домой. На душе пусто, как на дне выпитой бутылки, как во вчерашней машине – под поршнем осели только остатки моей крови вперемешку с какой-то поствинтовой шнягой. Нет догона. Пиво помогло, но не так, чтоб очень. Надо звонить и договариваться о скорой встрече с каким-то жидом – президентом гильдии риэлторов – по поводу прохождения в этой организации летней учебной практики, а я хочу только одного – умудриться как-нибудь уснуть. А ещё я очень хочу пить. Я знаю, что проебу встречу с этим сраным гражданином начальником, ну да и пошёл он в ****у!! Это не я не вовремя завинтился, это они не вовремя затеяли свою мудацкую практику.
Доковыляв кое-как до своего отдалённого спального микрорайона, я, вместо того, чтобы спать или звонить нужному дяде, ещё несколько часов сижу с А. на стальном крылечке бойлерной, пью "Святой Источник" (с газом) и рассказываю собеседнику о том, как мне всё надоело. И А. предлагает мне почитать "Дхаммападу", отринуть земные страсти, вырваться из колеса Сансары, соблюдать дхарму, заниматься духовным самосовершенствованием. Эх, уважаемый мой друг господин А.!.. Я бы может и внял твоим убеждениям, если бы не знал, что ты и сам не дурак повинтиться, да и выпить. Нет, приятель, не выйдет из меня буддистского монаха – не дозрел я ещё, видно, до таких духовных высот. Но, кто знает, может быть, ещё наступит такой день.
Я нахожусь в каком-то большом помещении. Вокруг полная тьма, и единственный освещенный участок находится как раз напротив меня: сверху как бы бьет луч мощного прожектора, формируя на полу небольшой круг света в море мрака. Кроме того, слева от меня расположено маленькое пыльное окошко, откуда сочится слабый тусклый свет. В стекло непрестанно бьются полчища крупных мотыльков. Они все стучат и стучат в окно своими бумажными крыльями.
Я сижу и смотрю на окно, на мотыльков. Вдруг периферийным зрением я вижу, что в круге света будто промелькнула, прошмыгнула чья-то фигура и растворилась в темноте. Я сосредотачиваю свое внимание на освещенном участке и вижу, что время от времени в нем появляются люди, чтоб, побыв там пару секунд, опять уйти в темноту.
Вот в круг заходит мужчина лет тридцати в длинном белом плаще. У него короткие светлые волосы, немного продолговатое вытянутое худое лицо. Он на несколько мгновений останавливается в круге света, держа руки в карманах плаща, поворачивается в мою сторону, долго, пристально смотрит мне в глаза с выражением какой-то тихой грусти, как бы сожаления или обиды, опускает голову и, развернувшись ко мне спиной, исчезает во мраке.
Через некоторое время еще какие-то люди появляются в круге и опять исчезают. Они как будто проходят из одного угла комнаты в другой, при этом заходят по пути в круг света, смотрят на меня и идут дальше. Я наблюдаю за ними, наверное, очень долго, хотя и не могу сказать насколько долго – чувство времени потеряно. Они регулярно сменяют друг друга в круге света. Их черты лица схожи, как если б они были братьями и сестрами. Выражение же глаз, сами глаза у них одинаковы. Они все одеты в светлые (белые, светло-розовые, бежевые) длиннополые одеяния и брюки. Чаще это мужчины, но иногда бывают и женщины, очень, впрочем, похожие на мужчин.
Так они и мелькают передо мной в круге света. А мотыльки все стучатся и стучатся в стекло.
Ну сколько опять можно ждать эту Олесю?
Жаркий июльский денёк. Мы с Дэном тупо стоим возле крыльца ломбарда на улице академика Волгина, время от времени глухо матюгаясь и задаваясь извечным вопросом русской интеллигенции "что же теперь, ****ь, делать?" В ломбард же мы приехали совсем не с целью сдать какое-нибудь снятое золотое колечко или мамину шубу в комплекте с папиными дорогими часами. Ах, как это было бы похоже на наркоманов! Ан нет, всё гораздо прозаичнее. Просто в этом заведении работает по маминому блату пресловутая Олеся. И она нам нужна. Olesya, I need you!... Однако, обо всём по порядку.
Итак, Олег, уезжая с родителями на дачу, пригласил меня приехать к нему на днях с целью кайфануть. При этом он предлагал услугам моим и тех, кто приедет со мной, свои апартаменты и уверял в наличии у него красного, оставшегося с прошлой варки, а также щёлочи. Таким образом, мне предписывалось вымутить баночку, взять чёрного, кислоты и, прихватив сопутствующие аксессуары (шприцы, фурик, бензин), явиться на дачу к первитиновому шаману. Волею судеб помогать мне в этом изъявили желание Дэн и Олеся, причём независимо друг от друга, не будучи знакомы между собой.
С Дионисием мы забились встретиться на м."Юго-Западная", и он прибыл без опозданий. И вот мы на автобусе добираемся до улицы академика Волгина и нажимаем звонок входной двери ломбарда. Олеся должна выйти и дать нам 100 рублей, не достающих для мутки. Мужественный голос охранника отвечает нам, что Олеся поехала с бумагами в какое-то управление и что будет она примерно через час... А вообще вы по какому вопросу? Мы её друзья, договорились с ней о встрече. Друзья?.. Хм. Одну минуточку.
Через одну минуточку дверь ломбарда открывается, и на пороге мы видим женщину средних лет.
– Это вы спрашивали Олесю?
– Да.
– А вы кто? Для чего вам нужна Олеся? Дело в том, что я – её мать. Вы откуда её знаете? Студенты? А где вы учитесь?
Та-а-ак. Наверное, мама в курсе, что у дочки рыльце в пушку. Взгляд мамы излучает недоверие и даже некоторую враждебность. Я понимаю, что попал на допрос к инспектору по делам несовершеннолетних, и первый мой импульс – послать эту мадам на *** и уйти отсюда поскорее и подальше. Но в душе всё же теплится надежда заполучить-таки сегодня Олесю и её 100 рублей, а для этого придётся с ходу придумать легенду поправдоподобнее и постараться заставить мать поверить в неё.
– Мы студенты, учимся в педе... Я Павел, а вот это вот Денис... Нас с Олесей познакомила одна её подружка. Мы договорились с Олесей и с другими девчонками съездить на выходные на дачу отдохнуть, на пикник. Вот... Так она сказала нам сюда к 11 подъехать и всё обсудить.
– А по телефону нельзя обсудить?
– Да мы же живем тут рядом, и я и Денис. Вон в соседних домах.
Как ни странно, мой несуразный спич вызывает доверие у Олесиной мамы, она постепенно становится доброжелательнее, и в конце концов уходит, сказав напоследок, что Олесю и вправду неожиданно вызвали к какому-то директору, и будет она не ранее, чем через час.
Тупо повтыкав у входа минут десять, мы приходим к мнению, что Олеся очень нехорошо с нами поступила, и ждать её здесь, понапрасну теряя время и мозоля глаза её мамочке, абсолютно не в кайф. И я принимаю решение поднять всю мутку один. Деньги у меня есть, но не факт, что их хватит на банку, не говоря уже о компоте. Однако попробуем прорваться. В конце концов, раз уж эта Олеся планировала ширнуться, она постарается своего не упустить – тогда-то с неё и можно будет стрясти её долю, а может и побольше за моральный ущерб. Решено, мы едем на вокзал за банкой.
Преодолев душный и муторный путь, мы приезжаем почти что на другой конец Москвы. Дэн идёт к барыге узнать цену. Возвращается быстро. Не хватает тридцатки.
– Дэн, попробуй её наебать. Сверни пачку денег вот так и дай ей. Может, она постремается долго её листать и считать купюры. Давай попробуем, может, прокатит.
Денис идёт во второй раз, не очень-то надеясь на успех. На сей раз жду его долго. Денис возвращается с довольным фэйсом, быстрой походкой покидая место преступления и мимикой приглашая меня последовать поскорее за ним и узнать подробности позже.
– Я ей сую деньги, она их считает. Как начала ****еть: ты чо, говорит, меня за дуру держишь? Иди на ***! Я ей: ну извините, ну пожалуйста, продайте по этой цене, у нас больше нету, мы издалека приехали, из Серпухова. Повоняла, повоняла, но продала.
Ну и ништяк, одна из проблем решена. Теперь надобно найти лавэ на йод и кислоту. Ни у меня, ни у Дэна денег нет. И я принимаю решение. Мы едем сейчас ко мне домой, я выпрашиваю нужную сумму у мамы – если надо, то съездим к ней на работу, ничего страшного. Затем я заряжаю деньги Дэну и он едет на Птичку за химией. Баяны и всякую прочую дребедень купим завтра по дороге на дачу к Олегу. И мы едем в третий конец Москвы.
Коротая время в чинной беседе, в основном о музыке, кино и наркотиках, добираемся до моего жилища, уговорив кондуктора в автобусе разрешить нам проехаться вдвоём по одному талончику. Проходя мимо пункта приёма стеклотары, Дэн молвит:
– Может, бутылки сдадим? У тебя много дома бутылок?
Говорит он это с глумливой ухмылкой на устах, так что и не поймёшь, шутит или говорит всерьёз. Но в любом случае, восьми пивных бутылок, пылящихся у меня на балконе, явно не хватит, чтобы купить желанные вещества.
Войдя в квартиру, набираю рабочий телефон матери.
– Мам, привет, это я. У меня всё нормально. Слушай, тут такое дело. Предлагают компакт-диск с музыкой купить редкий очень, эксклюзивный. Надо брать сейчас, может уйти. Очень надо 50 рублей.
– Проси больше, проси 100, – под****ывает над ухом Дэн.
– Где, говоришь? В шкафчике? Ага, хорошо. Пока.
– В каком шкафу?
– Я сам возьму, – провозглашаю я, имея все основания не доверять Денису какую бы то ни было материальную ответственность. Олег как-то рассказывал мне историю, про то, как Дэн будучи в гостях у своего близкого друга и тёзки, ****анул у него кое-что из ювелирки, в том числе и обручальные кольца родителей. Правда ли это? Вообще-то он парень неплохой, но бережёного бог бережёт.
Денис получает из моих рук мамочкин полтинник и уезжает на другой конец Москвы, на Птичку. Вечером мы должны созвониться и, в случае успешного приобретения Денисом I и Hcl, обговорить подробности нашего завтрашнего паломничества на фазенду к Олегу.
Остаток дня коротаю, пытаясь спать, читать книги, слушать музыку. Получается не очень. Ощущаю привычную нервозность в преддверии завтрашнего "путешествия в Икстлан". Уж казалось бы – сколько раз винтился, как говорится, "понюхал пороху", пора бы перестать трястись от мандража перед очередной заправкой. Но нет ведь, мандражит каждый раз, хотя, может быть, и в меньшей степени. Ах да, у меня же завтра ещё и важное мероприятие вечером: я приглашён на презентацию литературного альманаха, где опубликован мой "Пьеро". Часам к семи надо поспеть в какой-то кабак на Трубной площади, ещё и стихи со сцены там надо будет читать... Как всегда, винтилово пришлось некстати. Впрочем, о чём это я? Как это первитин может оказаться некстати?!
Вечерком звонит Дэн. Взял. Завтра в 10 часов утра у метро "Петровско-Разумовская". С ним будет ещё девочка Лена, с которой я слегка знаком, её ещё ласково называют Козявкой. В моей памяти всплывает мелкая смазливая блондиночка ещё весьма нежного возраста, уже, тем не менее, пристрастная к героину. Несмотря на столь неаппетитное прозвище, девочка-то сама по себе весьма аппетитная. Но на *** она нужна?!! Девочка Лена... А почему, ****ь, не крокодил Гена? Денег с неё не дождёшься. Поебаться она если и даст кому, то только Денису. Вечно как винтом запахнет, так все начинают тащить к фурику своих сосок, и потом достаётся каждому раствора с гулькин ***. Впрочем, Дэн хорошо поучаствовал в процессе добычи прекурсоров, да и угостить-то её собирается "совсем чуть-чуть. Она и винта ни разу пока не пробовала". Все поначалу так говорят. Ну ладно, ладно, *** с ней, пусть Лена...
Совсем поздно звонит Олеся. Выяснение отношений, долгий ожесточённый спор, кто тупой, а кто нет. В результате приходим к следующему решению: на следующий день после мутки я встречаюсь с ней на метро "Библитека им. Ленина" и отдаю ей её куб в обмен на сто рублей. Больше выторговать не удалось: Олеся упёрлась рогом и не пожелала переплачивать ни единого песо.
Утро красит ярким светом кирпичные стены домов рядом с кипящей разноцветной клоакой Петровско-Разумовского рынка. Нас трое: 2+1. Лена неплоха, но Дэн вряд ли ею поделится, поэтому остаётся сосредоточить мысли на деле. Приятная мраморная тишь и прохлада аптеки обволакивает специфическим лекарственным запахом. Технически необходимый шприц-гасильник, изящные инсулинки для меня, Олега и Елены, тупорылый толстенький двухкубовик для серьёзного искушённого пациента Дениса. АЗС рядом чего-то не видать, и мы принимаем решение надыбать бензин уже по приезде на станцию назначения. Не утруждая себя покупкой билета, садимся в электричку Ленинградского направления. Станция Покровка нескоро, но по счастью, нам достаточно быстро удаётся обзавестись сидячими местами, несмотря на большую плотность в электричке дачников и прочего сброда.
Высадившись на перрон посреди подмосковных просторов, мы задумываемся над двумя проблемами: нам надо где-то взять бензина (желательно почище) и нанять таксо, располагая весьма скромными финансами. Мы начинаем обходить окрестных автовладельцев и клянчить у них бензин. Довольно долго наши просьбы разбиваются о равнодушие, лень или занятость местных бомбил, но вскоре находится добрый водитель какого-то грузовика, который снимает крышку бензобака и вручает нам шланг. Как говорится, отсоси сам. Денис засовывает гибкую трубку поглубже в утробу бака и после нескольких попыток у него получается высосать струйку, под которую тут же суетливо подставляется бутылочка. Теперь моя очередь. Шланг отнюдь не стерилен и пахнет бензином. Искусством бензинового минета я абсолютно не владею, но жизнь ещё и не тому научит – после долгого мата, безуспешных потуг, рвотных позывов и выплёвываний ебучего шланга, благодатная струя всё же изливается из священного сосуда, при этом изрядное количество бензина попадает мне в рот, ароматизировав мою ротовую полость на весь оставшийся день.
В конце концов, необходимое количество бензина набрано, машина поймана и после непродолжительной тряски по ухабам мы высаживаемся на территории дачного товарищества, где расположены дачи Олега, Дэна, Серого, Лены Козявки, Ани И. – в общем, самое гнездо порока. «Посёлок литераторов»…Находим аккуратный домик алхимика, распорядителя сегодняшнего банкета. В огороде копается олеговская мама.
– Здрасьте, а Олег дома?
– А он ещё спит. Он вчера очень поздно пришел.
– Спит?!! Разбудите его, пожалуйста. Мы специально из Москвы к нему приехали.
– Ну покричите ему, пусть проснётся..
– Олег!!!!
В скворечнике второго этажа появляется субтильная фигурка нашего гостеприимного хозяина. По его лицу и впрямь видать, что пришёл он домой сегодня поздно, поскольку всю ночь жрал водку. Тем не менее, наше появление явно порождает в душе Олега немалый энтузиазм. Он продирает слипшиеся зенки и начинает торопливо копошиться где-то в глубинах своей комнатушки. Вскоре он предстаёт перед нами.
– А я вас ждал ещё вчера, думал, уж вовсе не приедете.
Мы с Денисом вкратце рассказываем Олегу о тех проблемах, с которыми нам пришлось столкнуться при покупке всего необходимого. Олег в ответ жалуется на тяжёлое похмелье после очередной вчерашней пьянки.
– Паш, ща вотрёмся – оставайся на ночь с нами. На *** ты поедешь обратно в Москву по своим сраным делам? Нажрёмся сегодня в говно говняное. Ты представляешь, что это такое – в говно говняное?
Я очень хорошо себе представляю "говно говняное", однако вежливо отклоняю предложение. По причине запаленности олеговой комнаты, принимаем непростое решение варить в лесу. Дэн предусмотрительно прихватил какое-то полотенце, чтобы разложиться. И тут выясняется пренеприятнейший факт: фосфора у Олега имеется поистине жалкое количество. Как говорится, "ноль ноль и *** повдоль". И то он весь сырой. Начинается шум и гам. Олег бурно выражает свою уверенность в том, что фосфора хватит на реакцию ("еще и не с таким количеством красного варил, и всё было заебись"). Дэн резонно укоряет Олега в том, что тот не предупредил нас о недостатке фосфора, выражая искреннее сомнение в благополучном исходе реакции ("тупой мудак! гангрена сраная!" и т.п.). Я молчу. Я настолько заебался, что не осталось сил на этот порожняк. Хочется поскорее уже сварить, втереться и закончить эту мучительную затянувшуюся мутку. Ну не попрёмся же мы сейчас назад в Москву за фосфором.
В лесу очень мило, но варить не слишком-то удобно. С нависшей косматой еловой ветки сыплются сухие хвоинки. Неровная поверхность лесного подстила не позволяет надёжно установить аппаратуру. По свежеотбитому пороху ползают муравьи.
– Смотри-ка, как муравей побежал, повалявшись в эфедрине – его явно стимульнуло!
Реакция проходит под аккомпанемент матерного ора Олега и Дэна.
– Олег, гаси ****ь! Ну ты чё, мудак? Ты его пережжёшь!
– Слушай, Дэн, заткнись! Хватит ****ить мне под руку! Я знаю, как варить.
– Фосфора не хватает ни ***. Бляяядь!! Ну ты запорешь реакцию.
– Все такие умники, ****ый в рот! Реакция не дошла ещё.
Наконец, Олег гасит. Отбилось в ***вых походных условиях мало – кубов на пять. Суетясь, пыхтя и потея, только что не толкаясь локтями, отбираются заветные кубики. Делёж, традиционная ругань. По выражению лица и отрывочным буквам слов первых причастившихся я понимаю, что раствор-то, как и ожидалось, оставляет желать много лучшего. Стараниями Дэна и Олега, к моменту наполнения баянов всех присутствующих в фурике не остаётся почти что ни ***. Вмазавшись, я перестаю жалеть, что не получил догона: такого невыразительного варева я давно не пробовал. Впрочем, какая никакая стимуляция всё же есть – тем и живы. Не стоит сильно морочиться сейчас – стоит просто насладиться плодами мутки, пусть и весьма худосочными.
Однако не все из числа моих сегодняшних подельников столь же философски относятся к качеству раствора. Лена, правда, не выражает никаких эмоций, хотя понятно, что первое знакомство юной барышни с первитином вышло комом. Олег с Денисом продолжают собачиться: первый утверждает, что раствор не удался, потому что Денис не дал ему спокойно доварить до конца, тот же в свою очередь говорит, что наоборот раствор переварился. Я же думаю о том, что чего-то ещё ведь надобно завтра привезти Олесе. Фурик пуст. Остаётся лишь налить в него водички и ею-то и побаловать несчастную. Предупредив заранее о том, что раствор вышел очень-очень хилым. Положение из разряда "меня наебали, я тебя тоже, и ничего мы сделать не можем".
– Эта дура должна быть рада, что ей вообще что-то привезли, – комментирует ситуацию Денис.
Собрав остатки химического пиршества, Олег отчаливает домой. Мы с Леной заходим к Денису. Нас встречают его мать, сестра и солидного вида пёс-боксер.
– Представляешь, – кивает на пса Денис, – эта собака меня пропаливает. Как приду домой вмазавшись, он мигом находит место укола и начинает там лизать.
В этот раз пёс почему-то не демонстрирует нам своих удивительных способностей. Надев модную белую майку "RHCP" и наскоро переговорив с роднёй, Денис готов к летнему отдыху на лоне природы.
Затем мы идём в гости к мадам Ире Л., о которой я был немало наслышан от Олега, но которую ни разу пока не видал. В летнем шезлонге в глубине сада возлежит полноватая дама лет тридцати с небольшим. Её нога закована в гипс. Поначалу вокруг нас копошатся какие-то дети, но вскоре они убегают на пруд купаться. Погода к этому весьма располагает: я и сам не преминул бы искупаться в такую жару. Посидев с полчасика с Ирой, Дэном и Леной, я понимаю, что являюсь чуждым элементом в этой песочнице, а сил и желания вливаться в их компанию и каким-то образом со своей стороны поддерживать беседу у меня нет. Погода тем временем начинает меняться. Горизонт заволакивают огромные недоброго цвета тучи, порывы ветра приобретают необузданную свирепость – во всём чувствуется приближение грозной природной стихии. Издалека доносятся раскаты грома, ветер гоняет по огороду куски полиэтиленовой плёнки, газеты и плетёные корзинки. Видя такие катаклизмы, обитатели дач информируют друг друга о том, что ещё утром по радио кто-то слышал о возможности прохождения через Москву урагана, подобного прошлогоднему. Ира обращается к нам с просьбой пройтись до пруда и отправить детей домой.
По дороге к пруду мы беседуем с Денисом как-то не по-винтовому неспешно и чинно. Раствор-то слабоват сегодня, да и жарко, душно в преддверии грозы.
– Тебе кто больше нравится – Бивис или Баттхед?
– Конечно Баттхед. Конечно. Заметь, все приколы-то говорит он. Бивис только под****ывает. Бивис уж слишком тупой такой, а Баттхед действительно юморной чувак, он всё время подъёбывает Бивиса.
– Да, пожалуй. Но Бивис очень хорошо его дополняет.
Ввиду нехороших погодных перспектив и учитывая необходимость быть вовремя на вечерней презентации, я принимаю решение отправляться в обратный путь. Надо сказать, мне всегда очень нравилась предгрозовая погода – меня посещает некое приятное возбуждение, когда я ощущаю на своём лице суровые удары первых освежающих воздушных волн грядущей бури, когда я вижу безумный танец вершин деревьев над своей головой, понукаемых жестокими порывами ветра, когда небо заливают темно-синие чернила и лиловые лохмотья туч свисают низко-низко, ещё чуть-чуть – и дотянешься до них рукой... Но лирика лирикой, а ехать домой мокрым до нитки вовсе не входило в мои планы. На всякий случай стрельнув у матери Олега 10 рублей на дорогу, я начинаю неблизкий пеший переход до станции.
Неутомимым первитиновым шагом иду я по широкой лесной дороге, которая должна вывести меня на шоссе. Вокруг простирается лес-государь. Максимальный душевный комфорт чувствую я именно в лесу. В лесу я ощущаю себя дома. Хотя этот-то лес слегка мрачноват: одни ёлки да осины. Куда оптимистичнее, конечно, выглядит сосновый бор или берёзовая рощица, но и такой лес тоже по-своему неплох, как и любые другие произведения природы. Ни один городской ансамбль, включающий в себя самые прославленные творения великих зодчих, не способен, на мой взгляд, выглядеть столь гармонично, как самый невзрачный природный ландшафт. Парадокс в том, что лес мне как дом, но и большой город – этот рукотворный железобетонный лес – тоже мой дом. Между этими двумя лесами для меня много общего. И там и там я чувствую себя защищённым, спрятанным, уютно и надёжно затерянным между стен домов и стволами деревьев. И меня тянет то в одну, то в другую из этих сред, и нигде я не чувствую себя чужим. Мне тягостно и неспокойно на больших открытых пространствах. Мне нужен лес.
По всему похоже, что гроза вместе с ураганом (если он и был) прошла мимо Покровки. Тучи рассеиваются, ветер стихает и вокруг вновь разливается сонное вязкое марево июльской жары. В такое пекло шагать по обочине достаточно оживлённого шоссе – не самое большое удовольствие. Потно и пыльно. Очень хочется пить. Мечтаю поскорее добраться до станции и купить бутылку пива на имеющиеся в наличии 10 рублей. Без денег уж как-нибудь доеду, а без пива никак – ужасная жажда совсем доконает меня.
Но вот и поворот с шоссе, и опять небольшой лесок, и знакомый овраг, и старенькое сельское кладбище, а вот и искомый полустанок. Пиво тёплое, но ни *** не поделаешь. Электричка нескоро, но на вечер художественной самодеятельности я ещё успеваю. Присаживаюсь на лавочку с горячими от солнца железными ободками, неприятно жарящими жопу. От размышлений о сущности леса перехожу к раздумьям о предстоящем поэтическом вечере. Это будет презентация альманаха под названием "Тени странника" при журнале "Юность", где был опубликован мой стих "Пьеро". Это первая моя публикация. Тираж мягко говоря невелик, но всё равно приятно, чёрт возьми. Было бы здорово заниматься одним лишь творчеством и ничем иным. Но я знаю, что это нереально. Сейчас и Пушкина-то не слишком читают, а уж мне своими виршами зарабатывать на хлеб и подавно не удастся. Остаётся писать в порядке хобби, будучи читаемым самим собой и небольшим кругом читателей. Летов говаривал, что "человек творит, когда ему плохо". В последнее время моя творческая активность стабильно высока.
Винт? Нет, друзья мои. Винт тут не при чём. Конечно, на данный момент я объективно не способен вовсе от него отказаться – раз в месяц "вынь да положь". Вот и в этот раз: два дня на мутку угробил, 200 с ***м рублей, отложенных совсем на другие цели, сколько сил, энергии, нервов. И что в итоге? Даже и кайфа-то толком не почувствовал. А кликнут через месяц – ни за что ведь не откажусь. Побегу, как ссаный кот. Но употребляю я этот пресловутый препарат раз в месяц, а в остальное время живу обычной трезвой жизнью – учусь в университете, причём весьма неплохо, смотрю старенькие фильмы в Музее кино, читаю, слушаю музыку, хожу на футбол, ссорюсь с родителями, пишу стихи, а иногда и прозу, общаюсь с друзьями, из которых далеко не все наркоманы. А внутри почему-то пусто и темно, и всё чаще чувствую, будто жизнь зашла в тупик. Мне 20 лет. Пора взрослеть, заниматься делом, браться за ум и т.д. и т.п. Надо учиться зарабатывать себе на жизнь, надо искать социальную нишу. Золотое молодое безделье исчерпало себя, надоело мне самому. Всё, чем я занят в жизни – это привычка, инерция. Прямо-таки, Онегин или Печорин – "лишний человек" из книжек классиков. Самому смешно. Но чтобы изменить существующее положение вещей, надо измениться самому, измениться резко и кардинально. Это сложно, но, пожалуй, неизбежно.
Холостое пустое время,
Излёт пути,
На алтарях —
Паутина и прах.
А где-то высоко в горах
Недавно умер последний апостол.
Выкачали воздух —
И нечем дышать,
Захлопнулись двери —
И некуда бежать.
Всё так просто.
Всё просто.
Куда мне идти?
Чему поучиться?
Во мне кончились
Звонкие злые слова,
У меня болит голова
От когда-то любимых гимнов.
Наверное, скоро я буду овощ
Или какой-нибудь съедобный гриб.
Я тщетно пытался погибнуть —
Ан нет, не погиб.
И, видимо, долго ещё не погибну.
Зато я умею любоваться
Цветом грозы,
Заворожённо следить
За танцем крыла стрекозы,
Я умею смотреть на кленовый лист
И восторгаться...
Не много ли мне одному?
Но кому это нужно, кому?
Я не знаю.
Я не у дел.
Я сижу отдыхаю.
Я наблюдаю,
Как новая молодёжь
Поёт песни старого Летова,
И иногда помогаю.
Когда я проезжал станцию Крюково, электричку всё-таки догнала гроза, обошедшая меня стороной в Покровке. Из недр почерневшего неба, то и дело разрываемого на куски молниями, в окна поезда лихо и зло ****ул ливень с крупным градом. Испуганные пассажиры опустили оконные фрамуги и стали благоговейно обсуждать вероятность урагана.
Погода стоит на дворе – будто на заказ. Постаревшее к концу августа солнце по-стариковски чинно и умеренно греет желтеющие кроны берёз и молодых мам, выгуливающих своих киндеров возле качелей и песочниц, пользуясь, возможно, последними погожими деньками. Облачившись в неопределённого цвета пиджак, футболку и джинсы, я возвращаюсь домой с гитарой под мышкой. Извечным составом – Олег, А. и я – мы заглянули к Паше Ершову. А. хотел забрать у него свою гитару, а мы приплелись за компанию. Взяв гитару, а заодно и купив пива, мы долго сидели на ступеньках лестничной клетки, где я устроил внеочередной импровизированный концерт.
"Корабли в нашей гавани..." Глоток пива. "Паша, играй дальше". В открытое окно заглядывают устало свесившиеся пряди ветвей березы, сквозь которые в бетонную полость подъезда врываются янтарные лучики. И все проблемы этой жизни отступают куда-то далеко-далеко – уж по крайней мере до конца ещё одной песни, а потом ещё одной...
"Корабли в нашей гавани..."
На подходе к своему дому я вижу, что навстречу мне быстрой деловитой походкой приближается Денис. Я заметил его издалека. Я всё сразу понял. Зачем ещё Дэн может приехать в такую даль? И пока мы идём друг другу навстречу, я успеваю подумать о многом. Меня моментально начинает охватывать привычное болезненное возбуждение, и будто некий гигантский миксер, внезапно включившийся в моём мозгу, принимается перемешивать и гонять бесконечно по кругу месиво мыслей.
"Неужелионприехалодин?"
После торопливого рукопожатья, Денис парой рубленых фраз озвучивает то, что я уже и без того понял. Прямо как был, с гитарой под мышкой, я иду вместе с Денисом к Олегу. По дороге выясняется, что Денис прибыл не один, а с другом Сашей, который живет в Солнцево, и что этот самый Саша ждёт нас сейчас возле подъезда Олега. Дело в том, что нагрянув к Олегу, дома они его не обнаружили, и, в конец заморочившись этим фактом, совершили ряд следующих действий: положили банку под лестницу на первом этаже подъезда (до этого провезя её в кармане через всю Москву), Саша остался у подъездного крыльца караулить Олега, не зная, впрочем, как тот выглядит, Денис же пошёл ко мне домой – поискать там меня или Олега.
После вышесказанного я начал припоминать, что когда мы с Олегом расходились, возле его подъезда и вправду тёрся какой-то паренёк в ярко-синем бархатном пиджаке. На лице юноши был явственно виден налёт какой-то болезненности, а обратив внимание на его беспокойно-усталый взгляд, я ещё тогда отметил про себя, что похож этот друг на... Ну, вы сами понимаете. Он ещё подошёл к нам и то ли попросил сигарету, то ли спросил, который час, но так и не решился заговорить, а лишь продолжил своё нервное топтание возле подъезда. Оказалось, это и был Саша.
Саша примерно наш ровесник. Он довольно давно и плотно сидит на белом. Его лицо имеет лёгкий землисто-желтоватый оттенок. Его кумарит. Он повыносил из родительского дома очень много денег и ценных предметов обихода. Как и Дэн, он не раз безуспешно лечился и так, и сяк, и этак. Как и у Дэна, родители Саши – люди весьма обеспеченные. Саша очень недёшево прикинут, а время сверяет по модному "родному" хронометру Sharp, который, правда, почему-то не имеет ремешка. Пристрастие к героину заставляет Сашу быть весьма изобретательным в сфере добычи денег. Помимо банального кидалова лохов на Никольской вместе с Денисом – настоящим опытным профи этого бизнеса – и продажи на рынке в Лужниках оставшихся личных вещей, Саша порой воплощает в жизнь и более нетривиальные проекты. Например, раскопав у себя дома старый фотоаппарат, зонтик на высоком шесте типа пляжного и треногу, этот юноша приходил в первую попавшуюся школу и предлагал услуги фотографа. Собрав с родителей деньги, рассадив в актовом зале нарядных детишек и для виду пощёлкав объективом, мастер художественного фото испарялся в неизвестном направлении. В направлении барыги.
Откуда сегодня эти два молодца выхарили банку, мне неведомо, да это и не важно. После долгих и муторных поисков бензина, Олег принимается за дело. Невооружённым глазом видна разница в отношении к винту нас с Олегом и двух наших гостей. Для нас это первая и последняя любовь, для них – лишь побочный, хотя и довольно приятственный, кайф и способ раскумариться. Саша помогает отбивать, сняв и убрав подальше от пачкотных реактивов свой дорогой ярко-синий пиджак. За окошком улыбается солнечный диск, родители приедут только завтра, а винтец уже скоро будет готов. Всё ништяк. За этими двоими, правда, нужен глаз да глаз – как бы чего не с****или ненароком. Втираемся вместе, в одной комнате. У Саши с венами ощутимые проблемы, но в итоге он их всё же решает – а куда бы он делся? Эффект Саше нравится: перестаёт кумарить, а даже скорее наоборот – прёт. Попив чайку и немного по****ив, гости нас покидают.
– Ох и матёрый же торч этот самый Саша, – комментируя я увиденное.
-Бывает, – выдыхает Олег. И рассказывает мне ещё некоторые подробности жития этого совсем не святого. Рассказывает про его папу – какого-то крупного начальника в ментовке, который приказал операм следить за собственным сынулей, вычисляя его связи с наркоманами и барыгами. Связи были выявлены, и ряд тёмных личностей поплатились за свои дурные привычки и не вполне благовидный бизнес, что, впрочем, ничуть не помогло Саше расстаться с наркотиками. Ещё Олешка рассказывает про то, как мать Саши – непоследний работник какого-то крупного банка – сама давала Олегу деньги, чтобы тот купил для её чада баночку салюта (!) и выделяла им квартиру на время варки, руководствуясь, судя по всему, соображениями типа "пусть уж лучше винтанётся, чем пойдёт и купит опять героина". (Соображения подобного рода – пусть лучше нажрётся водки, пусть лучше травы покурит, пусть лучше винта сварит – кажущиеся чудовищными по своей абсурдности для любого трезвого родителя, вполне естественны для родителей заядлых героинщиков. Не судите...) Ещё он рассказывает про то, как Саша, прознав, что его родители заказали в магазине мебель, позвонил в этот магазин и попросил отменить заказ и вернуть деньги ему, как сыну заказчика, что стало в итоге полной неожиданностью для родителей, долго и тщетно ожидавших прибытие мебели. За чашечкой чая мы благодушно похохатываем: хитёр, гангрена!
Олег остаётся, но вот ведь напасть – этот хер запирается в сортире и оккупирует его не на час и не на два. Меня распирает понос, но сортир мне не нужен, так как это словесный понос. Но собеседник мне просто необходим, и мне ничего не остаётся, как делиться с Олегом своими многочисленными измышлениями по вопросам истории, географии, этнографии и др. через дверь гальюна. Со стороны это выглядит, наверное, очень забавно: Паша ходит взад вперёд по коридору мимо дверцы WC, оживлённо жестикулируя и изливая потоки информации, время от времени постукивая в дверцу и требуя ответа от своего невидимого собеседника, который куда менее активно участвует в этой, с позволения сказать, виртуальной беседе.
Приятель за дверью, без сомнения, дрочит своего крепыша и мало заинтересован разговором. Олег капитально заморочился на этом увлекательном процессе, начисто потеряв чувство времени и восприятие реальности. Я же всерьёз заморочился на такой специфической теме, как историко-культурные аспекты наркопотребления различных народов мира и увяз в этой теме по уши, потеряв как надежду вытащить Олега из сортира, так и критическое отношение к сложившейся ситуации.
Нашу с Олегом странную диспозицию нарушает звонок в дверь. Это к нам пришёл А. Этот факт несколько заинтересовывает и отрезвляет Олега, который ещё минут через десять всё же предстаёт перед нами, злобно отнекиваясь от объяснений причин своей столь долгой добровольной изоляции.
Чай, сигареты, мутные сбивчивые разговоры, догон часа в три ночи...
Гости в конце концов уходят, несмотря на мои настоятельные просьбы остаться. Я ОДИН. Это так тягостно – чувствовать своё пронзительное и неодолимое одиночество жалкой песчинки, утерянной творцом в необъятной черноте вселенной, маленький прямоугольничек которой я могу видеть в окно. Вид из окна. Шедевр постоянной экспозиции музея моего жития. Наблюдательность и память о прошлом дают мне возможность заметить и оценить неспешную динамику изменений этого урбанистического пейзажа: десять лет назад за школой стоял кирпичный завод, теперь на его месте высятся многоярусные жилые бетонные термитники, поменялись заборы, машины во дворе, в домах напротив остеклили лоджии, в углу футбольного поля поставили новые красные качели. Каменный лес живёт своей жизнью, постепенно меняя свой внешний облик, но обитатели его чаще всего перестают обращать внимание на эти мелкие и большие метаморфозы пейзажа уже на следующий день. А для меня в них существует не меньшая красота и значимость, чем в сезонных переменах внешнего вида естественных ландшафтов.
Наверное, я путанно и туманно излагаю. Стоит ли вообще об этом писать? Это всего лишь обычная заморочка. А уж стоит ли вам читать все эти измышления? Столько существовало и существует в мире людей, пишущих получше меня. Часть из них живёт вон там – на моей книжной полке, мозоля глаза своими разноцветными корешками. Гарсиа Маркес, Кастанеда, Достоевский, Маяковский, Хлебников, Блок, Джек Керуак, Кен Кизи, Кафка, Ницше. Ницше... Полное собрание сочинений. Я беру с полки первый том и начинаю с самого начала. Когда вокруг тела существует вакуум, а внутри него – давление, то тело может взорваться. Мне нужен собеседник, или же последует взрыв.
Сначала я проглатываю предисловие. Обычно мне редко нравятся предисловия к изданиям великих, но это совсем неплохое. Беру карандаш и начинаю подчёркивать наиболее интересные и удачные места в предисловии. И вот, наконец, я погружаюсь в пучину собственно ницшеанского текста. Первая его работа: "Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм". За окном уже начинает давать о себе знать сраный новый день, но я этого не замечаю. Я жадно, увлечённо проглатываю страницы, где-то восторженно соглашаясь с автором, а где-то ожесточённо с ним споря. Усатый дух ворчливого болезненного громометателя Фридриха встаёт предо мною с этих страниц.
Я выработал особую схему общения с классиком посредством карандаша. Она заключается в системе разнообразных подчеркиваний текста. Например: одна прямая черта – "интересная мысль, в целом согласен", двойная прямая черта – "отлично сказано! полностью разделяю это мнение", волнистая линия – "очень спорное суждение, я не во всём согласен", вертикальная черта на полях – "совершенно не могу с этим согласиться", вертикальная черта на полях со знаком вопроса – "не могу въехать в смысл этой фразы".
Очень скоро я начинаю замечать, что Ницше отвечает мне! Мои подчёркивания как будто способны влиять на дальнейший текст. Все мои вопросы и возражения, появившиеся в ходе прочтения текста, почти немедленно находят своё разрешение далее по ходу повествования. Я прихожу к выводу, что чем больше я подчеркну тем или иным образом измышлений автора, тем более ясную и полную интерпретацию написанного я получу от него на следующих страницах произведения, и мой карандаш шуршит до тех пор, пока на улице не становится совсем уж светло, а глаза не начинают мне отказывать. Только тогда я вынужден прекратить своё заочное общение с великим философом.
Злая судьба привела меня, Олега, А., Дэна и Серого в выкрашенный мёртво-зелёной казённой краской пыльный и унылый коридор наркодиспансера. Мы сидим на откидных стульчиках, обитых красным дерматином, вокруг нас слоняются клинические наркоманы. Каждый из нас дожидается своей очереди на приём к врачу. Я глубоко подавлен до степени какой-то душевной оглушенности и оцепенения. Мои дружки обсуждают друг с другом как надо вести себя у нарколога, что говорить, что не говорить и т.п., но я их совсем не слушаю. Я не слышу их советов и невесёлых шуточек, погружённый в тягостное осознание того, что, мол, "докатился... доторчался". Хочется просто провалиться сквозь землю.
И вот распахивается белая дверь кабинета и молоденькая медсестра холодным и бесстрастным голосом внезапно заговорившей рыбы произносит "следующий!", взглядом приглашая войти явно кого-то из нас пятерых. Олег поворачивается ко мне и говорит: "Паша, иди – твоя очередь". Денис разрождается каким-то формальным напутствием типа: "Не ссы, не робей давай, держись увереннее!" С тягостным вздохом я встаю и перешагиваю порог кабинета.
Интерьер ослепляет своей абсолютной белизной: белые стены, белый шкафчик, белый режущий глаза свет лампы, белый халат пожилой женщины-врача, что-то строчащей за столиком. Поднимает глаза. "Здравствуйте, присаживайтесь." Сажусь на стульчик в пол-оборота к ней. Оглянувшись назад, вижу вороватые ряшки приятелей, наблюдающих за происходящим в приоткрытую дверь.
– Закройте дверь, – строго осекает их любопытство доктор. Дверь захлопывается.
Идёт спокойная, размеренная беседа пациента и лечащего врача. "Как давно употребляете?" "С какой периодичностью?" " У нас впервые?" "Пытались самостоятельно бросить?"
Внезапно увлекшись разговором, я в один прекрасный момент понимаю, что веду беседу уже вовсе не с пожилой женщиной в белом халате, а с одним своим знакомым, сокурсником по университету, и разговор от наркологической тематики неведомо как переходит в горячий философский диспут о мироустройстве, о том, что представляет из себя известный нам мир.
– Вот смотри, – увлечённо объясняю я ему, – весь мир – это большой хрустальный шар, каждая его грань самоценна, но в то же время является лишь малой частью, составным элементом всего шара...
– Нет! Всё это чушь! Мир не может быть хрустальным шаром!
Эмоциональный накал спора переходит всякие границы, мы начинаем грязно оскорблять друг друга, а затем мой собеседник позволяет себе совершить некий угрожающий жест в мой адрес, и в ответ я бью его кулаком в лицо. Он успевает уклониться, и удар приходится вскользь. Мы оба вскакиваем со своих мест и начинаем ожесточённо мутузить друг друга.
Врач нажимает на какую-то кнопочку на своём столе, секундой позже в кабинет входят двое дюжих санитаров, разнимают нас и, заломив мне руки, уводят меня вон из кабинета. Меня провожают нагловато-насторожённые взгляды дружков.
...Просыпаюсь я на диванчике в квартире своей бабушки. Один. Бессмысленно, непонимающе брожу по квартире. Тишина. Лишь постукивают часы на стене. И тут в мою голову вихрем врывается: "Уже пять часов! Мы же сегодня с Олегом договаривались замутить винта! Я должен немедленно ему позвонить!"
У бабушки какой-то очень странный телефон – такие аппараты с высокими изящными рычажками и точёной металлической трубкой были на вооружении в 20-40-ых годах. На телефоне имеется белый пластмассовый диск, но вот незадача – он без цифр. Для того чтобы накрутить необходимую цифру, я считаю дырки по кругу и, отсчитав нужную дырку, набираю. Получается медленно, пару раз я ошибаюсь, но, в конце концов, я справляюсь с этой задачей.
Трубку на другом конце провода поднимает олегонов отец:
– Здрасьте... А Олега сейчас нету... Это ты что ли, Паш? Да... Я знаю, что с тобой тут произошла неприятная история: в наркодиспансер угодил, да там ещё и подрался... Да, я в курсе. Но ты не волнуйся. Я всё улажу по своим каналам – я с кем надо переговорю, всё будет нормально. Так что не падай духом...
Договорить с собеседником мне не суждено. За дверью квартиры раздаются нервные торопливые голоса, скрип отмычек, затем дверь слетает с петель после страшного удара, и в холл врываются двое здоровенных небритых мужиков. У них безумные глаза. У одного в руке топор, а у другого – чемодан. Я всё моментально понимаю: это воры. Думали, что на квартире никого нет, и решили ограбить мою бабку. Телефон стоит совсем рядышком с входной дверью, и как только непрошеные визитёры вламываются в жилище, я резко вскакиваю, кидаю телефонную трубку прямо в морду мужику с топором и, воспользовавшись их секундным замешательством, пулей вылетаю на лестничную клетку и бегу вниз по лестнице. Бегу, словно загнанный заяц, с нечеловеческой скоростью, перелетая через ступеньки, вопя на весь подъезд "Помогите! Грабят!" Пробегаю три-четыре этажа, а до первого, как видно, ещё бежать и бежать. Странно: ведь бабушкина квартира всегда была на первом этаже.
На одной из площадок натыкаюсь на какую-то женщину. Не разглядев её толком, обезумев от стрёма, ору ей: "Помогите! В мою квартиру залезли бандиты! Надо срочно в милицию!" Но вот я повнимательнее приглядываюсь к этой женщине, и мне становится просто жутко, волосы на моей голове становятся дыбом. Передо мной стоит грязная и вонючая баба-бомжиха в затасканном отвратительном бардовом пальто. У неё такой же свирепо-безумный взгляд, как и у тех двоих мужиков. Она же с ними заодно! Её мордень перекошена жуткой сатанинской ухмылкой. И вот она уже выхватывает из-за пазухи длинную стальную школьную указку. Сейчас она проткнёт меня ею насквозь!
Но я её опережаю, перехватываю уже занесённую руку с роковой указкой и пытаюсь повалить эту бабищу, чтобы освободить себе путь на волю, прочь из этого ужасного подъезда. Баба визжит как поросёнок. Наконец, мне удаётся оттолкнуть её в сторону и продолжить свой сумасшедший бег по лестнице.
Лестница эта, как я начинаю понимать, вовсе не имеет конца. Бегу и бегу, пролёт за пролётом. Чтобы срезать углы, я спрыгиваю на нижние пролёты, не пробегая до конца верхних, а просто опираясь рукой об перила, перекидываю своё тело всё вниз, туда, ниже и ниже, всё дальше и дальше от своих преследователей.
Но что это? Оказывается, под моими ногами и нет вовсе никакой лестницы, нет вокруг меня никакого подъезда. Исчезают ступеньки, перила, стены, растворяясь в зеленоватом полумраке. Я планирую вниз, кружа и вращаясь, словно осенний кленовый лист. И мне уже совсем не страшно. Я понимаю, что меня уже нет – я превратился в кленовый лист и так легко и спокойно лечу плавными вальсирующими кругами...
И снова тепловатое радостно-сентиментальное безветрие бабьего лета. Небесная канцелярия, заведующая погодой, словно по заказу балует Москву такой ненапряжной погодой именно в такие особые дни, случающиеся со мной, напомним, в среднем раз в месяц.
Впрочем, в кульминационные минуты шоу ото всей этой отличнейшей погоды остаётся лишь солнечный зайчик, бегающий по зелёной стене лестничной клетки. Нас четверо. Олег уже вмазал Инну и вмазался сам. Инна валяется на ступеньках, тихонько посапывая выхлопами и слабо постанывая. Олег на минуту отвлекается от своих чудесных ощущений, чтобы втереть меня. И-и-и-рррасссс!!...
Но что это? Вместе с волнами привычного кайфа до моего мозга начинает всё отчётливее доходить ощущение странной свинцовой тяжести, навалившейся на мою грудную клетку. Мне с каждой долей секунды становится одновременно всё ****атее и всё ***вее одновременно. Я поначалу стараюсь абстрагироваться от очевидных некайфов, но тщетно: насладиться приходом ужасно мешает всё более усугубляющееся ужасное чувство, что я не могу дышать. Сначала я не могу вдохнуть полной грудью, мне словно не хватает воздуха, а затем я и просто начинаю конкретно задыхаться! Неуклонно сжимающийся стальной обруч стягивает мне грудак, и, прислушавшись повнимательнее к своему сердцу, я понимаю, что я его не слышу, оно ни *** не стучит!
Когда сердце бьётся привычным размеренным метрономом жизни, человек не замечает этого стука, но стоит ему замолчать – эта грозная гудящая в ушах тишина пронзает любого насквозь, эта вечная неодолимая и завораживающая тишина, всегда столь неожиданно врывающаяся в жизнь из-за неслышно приоткрывшейся двери туда...
Вместе с сердцем, застыло и время. Секунда за тысячу лет, и я успеваю подумать о многом и многое вспомнить. В голове бессмысленно крутится карусель матерных слов и устоявшихся идиоматических выражений – всех, какие я только знаю. Вместе с тем я вспоминаю утверждение о том, что якобы на страшном суде большую роль играют последние слова человека, сказанные им перед смертью – а у меня это будет мат... Перед глазами проплывает хаотическая нарезка образов из детства и неоконченной ещё юности. Или уже оконченной?...
У меня начинает темнеть в глазах, очертания Олега и Игоря, склонившихся надо мной с на удивление одинаковым выражением страха и интереса на лицах, начинают расплываться и тускнеть. Я с трудом выдавливаю из себя слова, торопясь их выговорить, охваченный паникой от осознания того, что они – слова эти – могут оказаться последними словами моей жизни:
– Бля... мне ***во... ****ец... дышать не могу... я помираю...
А чем мне могут помочь эти крендели? Я и сам без понятия, чтобы я поделывал в таком случае. Врача? Да пока его чёрт принесёт, уже десять раз помрёшь. Можно, конечно, хотя бы изобразить деятельность по реанимации товарища: поплескать водой в табло, похлопать по щекам – так, для очистки совести. Олег же с Игорем реализуют это лишь на словесном уровне:
– Паша, бля, ты весь белый! И уже синеть начал. Ну не ссы – это отойдёт. Называется "весло" – когда ***во приход пошёл. На-ка, попей водички!
– Я задыхаюсь....
– Слышь, Олег, а может ему вены порезать? Ну, чтоб лишняя кровь вышла, давление там типа упадёт – и нормально...
– Нет... нет... не надо... мне вроде уже получше...
На протяжении всего вышеописанного Инна, не проявляя признаков жизни и никак не реагируя на происходящее, продолжала лежать на приходе. Правильно. Так и надо.
Постепенно дыхание восстанавливается, а сердце начинает стучать в полном объёме, даже ещё и посильнее, чем обычно. Я даже успеваю застать остатки прихода, который и так был при мне, но отошёл поначалу на второй план из-за очевидных признаков моей скорой гибели. Я сижу на ступеньке, потный как мышь, в состоянии некоторого транса, нокаута, потерянности. Только что я реально мог умереть. Умереть в двадцать с половиной лет от винта. Любой трезвый человек, читая эти строки, подумает: "ну после такого-то грех не завязать с этой гадостью". Да, у меня мелькнула в башке мысль: "а как же я буду втираться в следующий раз – я неизбежно буду стрематься повторения сегодняшнего весла". А потом сам же себе ответил: "да, буду стрематься, но всё равно ж ведь винтанусь, просто дозу отобрать надо будет поменьше – чтоб не так страшно, прогнать за два захода..."
Под впечатлением увиденного, ещё не вмазавшийся Игорь опасливо спросил Олега:
– А вдруг меня также ****ёт?
– Ну, поставь себе поменьше, – ответил тот, – вон с Инной всё нормально, да и со мной тоже. ****атый раствор. Такое бывает. Не ссы. У каждого своя индивидуальная реакция организма.
Потом мы пошли гулять. Я шёл и смотрел на солнце, деревья, собак, детей и радовался. Радовался, что живу. И обязательно буду жить долго и счастливо.
А красивый был бы финал у книги, если бы я на этой странице двинул-таки кони !...
Время летит ополоумевшей птицей. Никто не знает, куда именно. Я сижу на кухне один, рассматривая в окне ночь. Вот уже и 2000-ый год наступил, а я сегодня опять... За старое... И снова хочется поговорить – да не с кем. Не с родителями же! Потрепался пару часов по телефону с Олегом, и хорош. Побеседую хоть с тобой, мой читатель.
А ведь у меня, представляешь, теперь трезвая девушка. И в первый же день – вернее, бурную ночь – нашего общения я проинформировал её о своём нехорошем пристрастии. Но это её не остановило. Видимо, слишком легкомысленно она восприняла сказанное, не осознала толком. А зря. Не знает ещё, с какой заразой связалась. Я не стал её глупо и беспардонно обманывать, клянясь в том, что "никогда больше..." Сказал, что очень хочу завязать, что устал, что хочу измениться в корне – может быть, не сразу, но навсегда. И что она очень мне нужна в этом нелёгком деле. Всё это правда, но сегодня я опять сорвался.
Олёг, сучонок, притащил дозняк, и я не устоял. Ситуация простая, банальная, старая как мир. Но в отличие от недавнего прошлого, когда я просто взял бы и вмазался, теперь я был вынужден зашифроваться не только от родителей, но и от моей новой спутницы жизни. И я проявил завидную силу воли, отложив заветный баян в тайник до момента своего возвращения с прогулки. Для меня была бы ужасна ситуация провала, обнаружения ею в моей крови следов препарата. Конечно, я умею держать себя в руках, но чем черт не шутит – вдруг она меня пропалила бы. Тогда это явилось бы для меня огромным социальным поражением и крахом надежд на ближайшее выздоровление.
И я героически отгулял с девушкой Катей несколько часов, зная, что в тёмном укромном уголке моего подъезда таится эххх! Целый куб отборного. Но всё когда-нибудь кончается, закончилось и гуляние. Причём ни один мускул не дрогнул на моём лице во время этой прогулки. Ничем я не выдал смятения своих чувств.
Как я бежал! О, боги! Это был стремительный полёт. Влетев в подъезд, лёгким изящным жестом выцепил я из тайничка предмет вожделения и, выбрав этаж поспокойнее, со второго раза, матерясь на чём только свет стоит, залил драгоценный нектар в излюбленную вену на бочине левого запястья.
Последний раз. Последний ****ый раз в своей сраной и великолепной жизни.
???
Эпилог.
Всё мне позволительно, но не всё полезно;
всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.
(Апостол Павел, 1 Коринф. 6,12).
Время летит вперёд ополоумевшей птицей — летит по бесконечной линии, параллельной поверхности земли, летит теперь уже без малейших падений и взлётов, но от этого ничуть не менее быстро.
Сейчас, когда я пишу эти строки, между мной теперешним и мной тогдашним — образца 98-99-ого годов — пролегла девственно чистая контрольно-следовая полоса двух с лишним лет стойкой ремиссии. Но память моя, часто вопреки моему желанию, на редкость бережно хранит образы людей и событий, оставшихся там — за этой всё расширяющейся полосой душевного карантина. Оставшихся, смею полагать и надеяться, навсегда.
О нет, братья и сестры, я ни о чём не жалею. Я сам, вполне осознанно выбирал свой путь, и нет, не всё оказалось отвратительным на этом пути, и не все встреченные мною оказались подонками. Может быть, именно поэтому я и нашёл силы и время дописать эту книгу, переселив на её страницы мир разрушительной, яркой и увлекательной болезни, в котором я прожил два года — именно потому, что уверенность в невозвратимости для меня этого мира растёт и крепнет с каждым прожитым мною трезвым днём.
Два года. Это много. Чуть меньше 1/11 прожитой мною жизни. А так как год жизни нарика приравнивается к нескольким годам жизни трезвого здравого гражданина, то этот срок для меня велик, очень велик. Разительно поменялся за это время описываемый мною в этой книге мирок “великих мечтателей”. Полупьяного тролля Ельцина сменил более строгий и зоркий выходец из «конторы», и государственная система успела подзакрутить гайки, заставив банки неслабо подорожать, что не замедлило сказаться на житии-бытие “системы” шировой. Винт из дешёвой и всем доступной бодяги, из демократичного дворового наркотика превратился в достаточно дорогостоящее удовольствие. Таким образом, теперь те, кто винтился в плотном графике, более не могут себе этого позволить по деньгам, а те, кто с финансовой точки зрения могут себе позволить винтиться часто, ещё пока не дошли до той стадии зависимости, когда столь частое винтилово желанно и даже необходимо. Поэтому сейчас многие из тех, кто в принципе винтится, делают это нерегулярно, от случая к случаю. Правда, старые провинченные хроники хитры на выдумки, и помимо привычной уже тефы в ходу теперь и некая “колда” — более разрушительная для организма, чем винт, эфедринсодержащая смесюга на основе то ли “Колдакта”, то ли “Колдрекса”. Зато в Москву пришли «спиды» – лабораторного изготовления амфетамины, издавна употребляемые «быстрыми» нариками на Западе.
Вообще же, по моим наблюдениям, наркоманов в Москве стало поменьше в новом тысячелетии. На голову больные девяностые прошли. Быть слюнявым бледненьким торчком уже больше не модно. Модно быть здоровой загорелой особью, социально адаптированным, позитивно взирающим на мир человеком, катающимся на сноуборде зимой, а на роликах летом.
Но это всё обзор общей ситуации. Главное же наше богатство — люди. Вот тут-то и выясняется, что на месте нашей былой огромной торч-бригады конца 90-ых годов прошлого тысячелетия, да и вообще на месте толпы моих друзей и знакомых наркоманов простёрлась пустыня. Ау, где вы, ярко-окрашенные искатели химического бога?
Начнём с тех, кому не повезло. А может быть, наоборот – повезло.
В конце 2000-ого года погиб Гарик (см. гл.6 ч.3). Последние месяцы своей жизни он плотно сидел на героине. Официальная версия гибели — автокатастрофа. Истинная причина покрыта мраком.
Недавно шагнул из окна Саша “Рыба” Рыбалко (см. гл.3). Сосед и приятель Серёги Г., маленький тихий аутичный меланхолик решил остановить землю и сойти.
Умер и одиозный варщик-псих Гриша (см. гл.3). Один из его инструментов самоуничтожения сработал. Это оказался не винт. Гриша просто спился. У него отказали почки. Последний раз его видел Олег. Гриша, опухший до неузнаваемости, шлялся по нашему близлежащему продуктовому рынку, задавая всем мало-мальски знакомым людям вопрос: “Кто меня угостит пивом?” Вскоре он умер.
Смерть наркомана — явление заранее ожидаемое и зачастую ни у кого не вызывающее слёз. Кроме самых близких людей — да и то не всегда.
Наш школьный знакомец Миша “Заяц”, любитель черняги (см. гл.4), теперь ВИЧ-инфицирован. Этот человек застрял где-то на полпути между двумя мирами — неизвестно, к какому ближе.
Драматично сложилась и судьба героинщика Саши из Солнцево (см. гл.6 ч.3). Он попал в автокатастрофу, мчась вмазанным ночью по МКАД. Долгое время он был полностью парализован. Только эти непростые обстоятельства заставили парня завязать. По слухам, сейчас он даже опять ходит, правда с палочкой. Его приятель Денис Р. рассказывал Олегу, как Саша был рад (!), что так всё обернулось: он завязал! Воистину, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
Сергей Г. Наш с Олегом и А. первый варщик, давний активист винтового движения. Скрыв от военкомата свой немалый наркостаж и факт постановки на учёт в диспансере соответствующего профиля, Сергей пошёл служить в армию. Участвовал в боевых действиях в Чечне. По неизвестной и тщательно скрываемой причине был комиссован, после чего с прежним энтузиазмом принялся за старое. И, в конце концов, Серёже пришлось порядком заплатить за своё увлечение. В данное время он отбывает срок за разбойные нападения. На пару с таким же «системщиком», как и он сам, выцепляли по подъездам тёток, отбирая кошельки и снимая серёжки, колечки и т.п. Не думаю, чтобы эти мелкие разбои их сильно обогатили — на дозняк только и хватало. Однако суд оценил такого рода шалости (учитывая предыдущий условный срок Сергея по 228-ой “за хранение”) в 3,5 года зоны – ещё весьма скромно! Это, правда, со стороны хорошо говорить «скромно»… Года полтора он уже отсидел. В письмах обещает завязать, но – как показывают многочисленные примеры – камеры, палаты и казармы не лечат от торчбы. Впрочем, говорят, обратился к православию, постоянно посещает храм при зоне. Так что, помогай ему Бог.
Не лечат от торчбы и большие деньги, и мощные связи. Денис Р. (Дэн), пройдя немыслимое количество клиник, гемосорбций, плазмафарезов, “методов 12 шагов”, “Кундал” Якова Маршака (курс лечения — 5 000 $) и проч., так и продолжал активную наркопрактику. До тех пор, пока не нашёл помощи там, где подобные люди обычно ищут её в последнюю очередь. Как мне недавно рассказали Олег и А., в последнее время, как только к Дэну начинает подбираться желание вмазаться, он убегает на месячишко в монастырь простым «трудником», и бесы отступают. Вот так и бегает от самого себя. И это далеко не самый худший вариант. Являясь ужасной душевной грязью, наркотики разрушают прежде всего душу. И вылечить её труднее всего. Можно вылечить печень, даже мозги, а вот душу… Только начав и прекратив приём наркотиков, я твёрдо осознал, что душа-то и в самом деле есть.
Дальше там кто у нас по списку? Аня И. — дачная подруга Сергея Г., Дениса Р. и самого Олега. Когда-то она изрядно подсела на белый за компанию с Серым. Теперь Сергей далеко. Она ездила на суд, навещала его на зоне под Рязанью. Некоторое время она ждала Серёгу, даже собиралась выйти за него замуж. Но романтическая эта love-story жила недолго – неблагодарное это занятие… Однако же, какое-то время Аня была в ремиссии. Говорят, во многом её подвигло на решительный отказ от drugs заражение гепатитом С — классическим недугом всех любителей втрескаться. Впоследствии же Аня вернулась в лоно героиновой системы. И ширяется по сей день весьма плотно. Вот так всё просто и неутешительно.
К слову, помимо Ани, вирусом гепатита С не обделены Денис, Сергей, Олег, г-н А., Лена Л. “Козявка” (см. гл.6 ч.3). Последняя из упомянутых до сих пор торчит как заводная, подсев позже остальных в тусовке. Не видя её более двух лет, я повстречал её недавно у Олега на дне рождения и не узнал. Олегу потом долго пришлось убеждать меня, что это именно та самая Лена, а я до сих пор с трудом согласен в это верить.
Что же до прочих наших соратниц по винтоварне — Инны, Ани З., всяких там Олесь, Надь и т.п. — они просто канули в лету, и ни мне, ни Олегу долго ничего не было известно об их дальнейшей судьбе. Олег, пару лет назад забросив свои сношения с Инной как бесперспективные, начисто оборвал связи с этим девичником, а мне-то они и вовсе давно уже не упёрлись по причине наличия у меня постоянной девушки совершенно другого круга. Но недавно Олегона пробило вдруг позвонить давно им позабытой Инне с целью возобновить старинный роман. Как оказалось, Инна послала подальше ширево ещё пораньше меня — года уже три тому назад, живёт совсем неплохой размеренной трезвой житухой, доучивается, где-то там работает и собирается замуж за некого испанца, с которым они в Испании же и будут проживать. Аня З. и вовсе уже давно замужем, по слухам за каким-то бандидосом, и имеет ребёнка.
Как способны меняться люди за каких-то три года! И как было бы плохо жить на свете, если бы это не было так. Знайте все употребляющие – есть положительные исходы! Только вот, чем больше стаж, тем меньше шансов. Наркотики, в конце концов, это всего лишь одно из молодёжных увлечений — типа спортивного экстрима, футбольного фанатизма, быстрой езды на мотоцикле и прочих методов найти приключения на свою юную жопу. Поэтому вполне логично, что не все бойцы системы, перейдя рубеж взросления в 20-22 года, остаются жить в безумии, как в доме родном. К недостаткам наркотиков относительно прочих методик молодёжного отрыва относятся особенно мощные пробоины в здоровье – часто отложенного действия, а также то, что многие, повзрослев, уже подрастеряли способность выбирать. Многие, но не все.
Игорь Хома/Хомяк. Ко второй половине 2000-го года винт стал брать всю полноту власти над психикой Игоря, заставив его для начала проторчать принтер, а затем и процессор из своего компа. Завязал же он после того, как его капитально пропалили родители, застав в пустой квартире на пару с Олегом в состоянии полной невменяемости. По слухам, парень лишился завидной работы, был брошен девушкой и отправлен на излечение в дурку. В некоторых случаях сильный психологический шок способен заставить впечатлительного человека завязать с ширевом. С Игорем произошло именно это. Игорь порвал все связи с Олегом, А., с наркотиком “первитин”, а заодно и со мной. Единственное что я слышал о нём за последний год, это то, что Игорь скуривает тонны травы.
Поразительно то, что по слухам завязала Яна. Она годам к 35 крепко взялась за ум и давно уже не винтится. Вот уж это действительно похоже на сказку — я небезосновательно полагал, что старые не завязывают, ан нет. Впрочем, Яна очень изрядно выпивает, а время... Время оно покажет.
А., который ещё с давних пор был, пожалуй, единственным из нас рабочим человеком, что обуславливало сравнительно малую частоту его винтовых сеансов (зато их большую интенсивность), обладатель весьма нестандартной извращённо-изощрённой манеры мышления, параноик, в недавнем прошлом убеждённый буддист и когда-то один из самых близких моих друзей, тоже успел начать свою службу в армии и быть комиссованным. Прослужив примерно полгода где-то в Подмосковье, он располосовал себе лезвием внутреннюю сторону правой руки. Располосовал красиво и хитро, слегка разрезав вену лишь в одном месте. Будучи хорошо знакомым с психиатрией, А. сумел убедить комиссию в наличии у него явных психических отклонений (а может, и обманывать никого не потребовалось), вследствие чего и был комиссован. После армии А. винтился, но делал это крайне редко. У него есть трезвая глубоко религиозная жена, работа и православная вера, что, впрочем, не мешало ему до поры до времени бухать и изрядно кушать трамал. Потом у него была полоса полной ремиссии, но… К сожалению. Герыч, «спиды» пресловутые. Гепатит С подцепил недавно с зараженной поставкой героина – не ушел-таки от этого карающего меча. В последнее время, вроде, опять в ремиссии. Переехал к жене в другой район. Церковь, евангельские чтения. Общаемся всё реже.
Олег. Центральная фигура в нашей “группе здоровья”. Художник, мечтатель, винтовар, пропагандист первитиновой терапии, фанатично верящий в то, что именно винт — единственный пуп земли. Чтобы начать убеждаться в обратном, ему потребовалось проторчать 4 года. В начале 2001 г., когда я уже год как был в полной завязке, Олег перешёл на практически беспрерывный широчный график, потеряв чувство реальности, а, значит, и чувство опасности. Его родители, которые три года регулярно получали веские доказательства наркомании Олега, но всё это время, по сути, почти никак не реагировали на них, при виде стремительного разрушения личности сына поняли, что надо что-то делать. Для начала они взяли сына под домашний арест. Разумеется, это не помогло. Олег, уже совершенно не способный контролировать себя, вырывался под любым предлогом из дома “на пять минут”, чтобы в одиночку проторчать банку на чердаке, выпав из реальности на пару суток. Несмотря на все ухищрения родителей, этот умелый боец невидимого фронта проносил домой своё зелье, делал изощрённые тайники, втирался глубокой ночью в сортире.
Иногда и я, грешным делом, помогал ему, видя мучения винтового соратника, хорошо понимая их суть и оказываясь поэтому неспособным отказать Олегону в просьбе “купить инсулинку и пронести её в мою комнату незаметно от родителей”, “вынуть из кормушки на шестом этаже пакет с кухней и тихонько мне передать” или просто “посидеть со мной в комнате, пока я вмажусь — родители тебе доверяют и не будут входить”. Но после того, как родители Олега пару раз ясно дали мне понять, что они недовольны моей “помощью” старому другу, я прекратил эту порочную благотворительность.
А вскоре Олега отправили на излечение в наркологическое отделение дурки где-то под Вологдой. Там он провёл месяц среди вологодских и череповецких торчков, которые по словам Олега оказались очень неплохими людьми, лучше большинства своих московских коллег. “Знаешь, как у них приход называется? Подача!!” Там-то Олегу и диагностировали гепатит С и В, которые он сумел подцепить, поебавшись и вмазавшись одним баяном с некой Оксаной — подружкой Ани И. Какое-то непродолжительное время после дурки Олег держался. А потом всё вернулось на круги своя.
Разогнав бестолковую пионерию, лишившись общества завязавших меня и Игоря, Олег стал варить в основном вместе с Яной, иногда с А., иногда с Дэном. Иногда даже вообще с абсолютно случайными людьми с Никольской. Кто-то из таких чудесных ребят во время одной из недавних муток увёл у Олега мобильник, например. Кроме того, Олег сошёлся с тусовкой старых хиппанов ещё советской закалки, любой из которых никогда не откажется замутить какого-нибудь кайфа — таких как упоминавшийся мельком в 3-ей главе Лёва, Лариса — баба лет тридцати без определённых занятий, имеющая двух детей от разных отцов, последний из которых сейчас отбывает срок за героин, и их друзья и знакомые, жизненные вехи и диагнозы которых вряд ли заслуживают упоминания. Промаявшись год вечными скандалами и примирениями, Олег недавно прекратил свои бурные амурно-первитиновые отношения с Ларисой.
Я искренне полагал, что Олег не завяжет с винтом никогда. Но оказался неправ. Олег как-то тихо и незаметно отошёл от «быстрого». Сначала раз отказался по телефону, потом второй … Вместе с А. и его верующей женой регулярно посещает церковь, соблюдает все обряды, посты. Пить ему нельзя: подпорченная гепатитом С печень уже вопиет. А вот «спиды» и герыч они с А. порою брали до недавнего времени, частенько через пресловутую Аню И., имеющую обширные связи.
Для того чтобы порвать с наркотиками, имея наркостаж Олега, нужно быть сильным человеком. То что, “на всё воля Божья”, это, конечно, верно. Однако моя пока ещё недолгая жизнь уже успела сделать меня скептиком. В десятый раз повторюсь: жизнь покажет. Я буду лишь искренне рад положительному результату.
Ну а как же сам автор этих строк? Как он сумел перестать употреблять? Всё очень просто. В новогоднюю ночь 1999/2000 я повстречал девушку, которая круто повернула мою жизнь. Немного посрывавшись и пострадав традиционным желанием втереться, я постепенно всё же пересел с первитина на другой, более мощный наркотик — я подсел на неё. Чтобы суметь уйти из наркотиков, нужно уйти куда-то. Нужно найти щель, куда щемиться. А., Олег и Дэн, к примеру, пытаются уйти в религию. Гриша ушёл в могилу транзитом через алкоголь, и, боюсь, что по его стопам идут Яна и Лёва, да и вообще масса старых винтовых ремиссионеров спиваются. Я же ушёл в работу и в неё. Она силой, непреклонным упорным психологическим давлением вправила мне мозги, вытащила меня за шиворот на свет божий и заставила в нём жить. Она — мой шаткий подвесной мостик между хаосом и разумом. Она за меня смогла сделать то, чего я за два года так и не смог сделать самостоятельно, и неизвестно, смог бы я это сделать когда-нибудь вообще. Два с лишним года не торчу. Работаю. Живу с девушкой, которую очень люблю. Отъелся, приоделся. Живи и радуйся. Почему мне тогда так грустно?
Может быть, потому, что я ненавижу свою вполне сносно оплачиваемую работу, а бросить её не могу – надо жить на что-то. А может быть потому, что у меня абсолютно нет времени на творчество. А может быть потому, что кончилась безответственная чумовая юность. А может быть, из-за хронического чувства одиночества — вселенского вечного одиночества в толпе, с друзьями, с любимой девушкой, с родителями.
Впрочем, мне не привыкать к одиночеству — оно мой единственный верный спутник, сколько себя помню. Одиночество часто порождает на свет неплохие строки. Я снова сижу на привычной старой лавочке в тихом дворе, застывшим отсутствующим взором смотрю на играющих детей, на зелень тополей и каштанов, на вальяжных сизяков, поклёвывающих что-то возле моего ботинка. Лучи солнца плещутся бликами в стёклах домов, прохладный колючий ветерок шевелит волосы редких прохожих в этот солнечный, но совсем не тёплый майский день. Всё будет так, как быть должно. Всё будет так, здесь каждому своё, ведь так сказал джа...
Спите с миром, герои флэтов.
Вспоминаю вас снова и снова,
Когда сытый, живой и здоровый
Выхожу из дверей кабаков.
И всё так же гремят поезда
Сквозь бессонницы, окна и стены.
И течёт шебутная Москва
Вдаль куда-то, как кровь по венам.
И лишь тощая зелень дворов
Шелестит так светло и грустно,
Да в подъездах наших домов
Вьётся пыль над прошлым безумством.