Девяносто процентов всего – халтура.
Закон Паркинсона
Все говорят, что в конце времен не будет мастеров. Я не могу понять этого. Такие растения, как пионы, азалии и камелии будут рождать прекрасные цветы независимо от того, наступил конец света или нет. Если люди задумаются над этим, они все поймут. Более того, если люди посмотрят по сторонам, они увидят, что в наше время тоже есть мастера различных искусств. Однако люди продолжают рассуждать о том, что мир доживает свои последние дни, и поэтому считают, что можно не прилагать усилий. Это постыдно. Плохих времен не бывает.
Окубо Доко
Дано мне тело
Что мне делать с ним?
Таким далеким - и таким моим?
О. Мандельштам
Бог сделал мир и уничтожил, потому что мир получился отвратительным. К тому же Бог вспомнил, что подобный этому мир уже кто-то когда-то делал до Него. Бог сделал другой мир, и этот был не лучше и тоже был уничтожен. Миллиарды миллиардов раз Бог сотворял миры и уничтожал их один за другим. Если хотя бы обломки этих миров сохранились, все было бы захламлено этими обломками, погребено под ними навечно.
В изнеможении от бесплодности своих трудов Бог в отчаянии опустил руки. Некоторые циники до сих пор утверждают, что именно в тот момент, сам того не желая, Бог сотворил тот мир, в котором мы все до поры до времени живем. Но достоверно известно, что Бог ничего не мог сотворить с опущенными руками.
Бог задумался. Если кому любопытно знать, о чем, отвечаем: Бог задумался над тем, почему он задумался именно над этим. Будучи первопричиной всего, Бог не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос, кроме того, что такова Его воля.
И тогда, рассвирепев от собственного всесилия, Бог сказал: «Да будет все так и не иначе!» И сотворил, наконец, весьма несовершенный мир, о чем может прочитать каждый желающий в изданной стомиллионными тиражами книжке под названием «Библия». И в довершению всех своих неудач Бог создал человека по образу своему и подобию.
Игорь Тимофеевич Паркин иногда подлавливал себя на очень странных мыслях. Вот, например, посреди темной ночи, лежа под одним одеялом рядом со своей женой Ларисой, Игорь Тимофеевич не спит, а думает о том, что комната, в которой он лежит, есть лишь одна из миллионов комнат этого города, а город – один из тысяч городов на этой планете, а эта планета – одна из миллиардов планет, которых полным-полно в этом Космосе. И черт его знает, вот этот Космос – не один ли из множества космосов, о которых он, Игорь Тимофеевич, и не знает? Миллиарды лет вращаются невидимые колеса, стирая в пыль космосы, планеты, города, комнаты и живущих в них людей. И Игорь Тимофеевич Паркин, который лежит сейчас в одной из комнат, - исчезнет с неизбежностью, оставив только след на песке из миллиардов песчинок, - след, который не успеет заметить ни один Робинзон (если только Бог - не Робинзон), потому что его, этот след, немедленно слизнет океанская волна времени. Куда уж там строить дома, растить деревья и детей, - все ведь на песке!
Но страннее всего, что при всем при этом внимание Игоря Тимофеевича приковано к этому вот телу, к этим вот мыслям, ему от них не оторваться, никак не забыть о себе, Вселенная вручила ему маленький фрагментик самой себя, не спрашивая, приказала заботиться о нем, а, кто знает, может быть Игорь Тимофеевич с большим удовольствием отвечал бы за безукоризненное функционирование вулканов на каком-нибудь архипелаге одной из планет, удаленной сейчас на миллионы световых километролет. Но его не спросили, и вот он здесь, где был всегда, лежит и шевелит в темноте руками и ногами, убеждаясь, что тело его при нем как обычно.
И ведь самое обидное, что совершенно непонятно, что делать ему с этим телом! Поначалу все было вроде ясно: он учился ползать, вставать на ноги, улыбаться и плакать, ходить по маленькому и большому, потом просто ходить, бегать, прыгать в длину и в высоту на уроках физкультуры, пробегать стометровку за двенадцать секунд, решать задачи про гипотенузы и катеты, разбирать и собирать автомат, делать вид, что он понимает что-то в теории относительности Эйнштейна, пить пиво и водку, водить машину, одевать подходящую одежду, снимать эту одежду, забираться на женщину и доставлять ей радость своим телом, выполнять разные мыслительные операции, говорить то, что надо и о чем надо, подчиняться и приказывать, отвечать и требовать отчета, и снова забираться на женщину, и слезать с нее опустошенным, и читать книги, и смотреть фильмы, и слушать музыку, и совершать еще тысячи действий, не задумываясь над ними, - и вдруг эта странная мысль о том, что посреди всего этого он разучился пользоваться своим телом и непонятно ему теперь - зачем ему это тело? Не лучше было бы, чтобы у него была только душа? Но что такое будет эта душа без тела? Кому нужно это тело кроме него самого? Ну, допустим, его жене. Но кому нужно, чтобы это было нужно его жене? Ему самому? Но он уже не уверен, что это ему нужно. И не уверен, что его тело нужно его жене… Потому что – зачем? Чтобы повториться в дочке, нос которой так похож на его, Игоря Тимофеевича, нос, а глаза так похожи на глаза Ларисы Олеговны, его жены…
И вдруг удивительное равнодушие настигает Игоря Тимофеевича, тогда ему кажется, что он оторвался от своего тела, что он – космос, только сосредоточивший внимание на этом вот маленьком теле из чувства непонятной любви к нему, но сломается какой-нибудь винтик в огромном механизме – и он забудет об этом теле среди миллиардов других тел, а станет заботиться о чем-нибудь другом, например, о теле маленькой четырнадцатилетней проститутки из Таиланда, или на теле страдающего американского миллиардера, который в очередной раз смотрит в зеркало одной из ванной комнат своего особняка и думает, глядя в пустые глаза своего тела, что остроумней будет, пожалуй, застрелиться из пистолета, чья ручка так удобно и не один раз ложилась в его ладонь… или лучше все же будет разорить еще одного конкурента, и послав лицемерно-сочувственное письмо его вдове, можно будет застрелиться - потом… Хоть какое-то удовольствие перед смертью…
Ах, ах, ах, Игорь Тимофеевич ворочается, - он хотел бы быть тем миллионером, столько соблазнов, роскоши, возможностей, доступных наслаждений, а он, дурак, мечтает застрелиться! Но кто знает, что привело его к этим мечтам?! Уж Игорь Тимофеевич точно ничего не знает об этом, потому что задавлен не жестокой, но нуждой, и вынужден считать каждый рублик, и огорчается, когда возникают у него в семье непредвиденные траты, и…
Игорь Тимофеевич думает об этом, о том, что дочери Людмиле надо купить к дню рождения плеер, - читатель уже заметил, что Игорь Тимофеевич уже потерял космическую нить отвлеченных своих мыслей, и сейчас его приземленные мысли ничем не отличаются от мыслей миллиардов других обывателей, живущих на этой земле.
-Единство, - ворчал Бог. – Далось тебе это единство!
Дьявол, как всегда, развалился в кресле, которое гостеприимно пододвинул ему Бог, закинув нога на ногу, вращая в одной руке тускло поблескивающий нимб Бога, в другой держа громадную дымящуюся кубинскую сигару – как и Джейк Николсон, он любил гаванские сигары и имел не самые плохие отношения с режимом Фиделя Кастро.
-Ты же знаешь, бозжечок, Единство – моя любимая философская идея. Любой, самый тупой человечек уверен, что мир Един и неделим. Мы-то с тобой знаем, что никакого единства в этом мире нет и быть не может. Только множества, одни множества: множества миров, множества возможностей, множества форм, множества иерархий, множества систем, множества множеств…
-А единство самого человека, созданного по образу моему и подобию? – возмутился Бог.
-Брось! – отмахнулся дьявол лапкой с длинными и заостренными, как у Пушкина, ногтями и пустил одно за другим тринадцать колечек сквозь нимб Бога. – Людишки давно забыли, по чьему образу и подобию они созданы. Да и на себя посмотри! Ты же все время в экстазе творческих свершений! В глазах у тебя вечно троится! Ну, посмотри!
В лапке дьявола возникло в сей же миг овальное зеркало, и Бог, заглянув в него, действительно убедился, что видит свое отражение не одно, а в трех лицах.
-Ну и кто из них ты? – издевательски спросил дьявол.
-Един аз есмь, неслиянно и нераздельно, в трех лицах, - Бог даже полез на книжную полку, где у него стояли постановления Вселенских Соборов. – Вот смотри, что про меня постановили в 325 году…
-Не будь буквоедом, - отмахнулся дьявол. – Тебе это совсем не идет. Особенно третьей твоей ипостаси…
-А вот сейчас захочу – и тебя не будет! – вдруг рассердился Бог.
-И не надо! – не испугался дьявол. – Сам же и распишешься в полной своей несостоятельности! Если тебе так уж хочется продемонстрировать свое могущество – разведи Пугачеву с Киркоровым!
-Дурак! – сказал Бог. – Сие есть союз двух сердец, заключенный на небесах!
-Заключенный на небесах… - задумчиво подтвердил дьявол.
Он подкинул несколько раз в воздух нимб, поймал, покрутил в пальцах - и бросил на голову Богу. Бог подставил круглый лоб, и нимб красиво покружившись, засветился вокруг его головы, как золотое кольцо на пальце невесты, только что вручившей себя жениху.
-Скучно мне, Господи, - сказал дьявол уже другим тоном, как будто просительным.
-Твори – не будет скучно, - резонно ответил Бог.
-Я творить не умею, я – игрок, - сказал дьявол.
-А мои творения все время критикуешь, мистер Бесплодный, - подколол Бог дьявола.
-Конечно, критикую! Ну, посмотри, в какое дерьмо превратился твой мир! Я уж молчу о том, что верят в тебя одни только арабы, а остальные, если и верят, то сами не знают во что, в тебя ли или в нарисованных на дощечках изможденных пророков или, того хуже, прости господи, в того пучеглазого с большим лбом на этих ужасных зеленых бумажках…
-Невежа! Это же Франклин!
-Да ради кого хочешь…
-И между прочим, шестой Вселенский Собор постановил…
-Знаю, знаю! Только ты сам заметь, что все время цитируешь постановления соборов тысячелетней давности! А где новые идеи? Где дух творческих свершений?! Где грандиозные мистические прорывы?! Где все это, черт тебя побери?! Почему ты не поразишь этих зажравшихся и оболгавшихся людишек хоть какой-нибудь моровой язвой?! Только не вспоминай о СПИДе – робкая попытка показать ху из ху в мировой иерархии, мине смешно, как говорят в Одессе, - да к тому же вирус поразил главным образом африканцев. Ты, часом, втайне не сочувствуешь Ку-Клукс-Клану, старый фашист?
-Как я тебя еще терплю, - вздохнул всеблагой Бог.
-Терпеливость – свойство русских людей и некоторых животных. Недаром додумались до словосочетания Русский Бог…
-Ладно, - сказал Бог, поправляя нимб на голове и засучивая рукава, - мне надо работать.
-Намек понял. Работай, - дьявол поднялся из кресла, потянулся, выкинул окурок сигары сильным щелчком в сторону тут же засосавшей его черной дыры. – Только еще вот что… Появилась у меня одна идея…
-Что за идея? – с любопытством насторожился Бог…
Каждое утро Игорь Тимофеевич просыпался другим. Как такое происходило, он не знал. Когда-то он просыпался все время самим собою, но теперь каждое утро просыпался уже другим. «Вот он, закон единства и борьбы противоположностей!» - думал нынешний Игорь Тимофеевич, много лет назад в институте изучавший азы материалистической диалектики. Именно в те годы Игорь Тимофеевич, да какой, к черту, Игорь Тимофеевич, - просто Игорек Паркин, студент и просто молодой человек, просыпался каждое утро и поражался тому, что мир изменился, а он – ничуть. Все так же бурлят в нем кровь и мысли, и хотя вчера он заполночь читал Чехова, он не превратился ни в Дмитрия Дмитриевича Гурова, ни в Андрея Ефимыча Рагина, ни в заслуженного профессора Николая Степановича, а, как был, так и остался самим собой, ни на йоту не изменившись. Почему так? Почему в его судьбе нет значительных перемен? Может, они ждут его впереди? И, встречая своих друзей и знакомых, Игорек Паркин видел в их глазах, что они также узнают его, как узнавали и вчера, и позавчера, была в этом с их стороны какая-то обидная снисходительность, но ведь и он, даже постаравшись, не смог бы найти ни в Андрее Колтунове, ни в Ларисе Четвериковой, ни в других своих приятелях ничего такого, что могло бы свидетельствовать, что перед тобой – новый человек. Нет, все по-прежнему и в них, и в нем… Хотя каждый старался показать, что успел решительно измениться за последние полсуток… Впрочем, потом как-то так случилось, что именно в Ларисе Четвериковой Игорь Паркин вдруг обнаружил что-то, что до поры до времени не замечал, да и сам вдруг показался себе совсем другим, более сильным, смелым, отчаянным даже, что ли, - и закончилось все это еще одной шумной студенческой свадьбой, и недавно исполнилось двенадцать лет совместной жизни супругов Паркиных…
И вот теперь Игорь Тимофеевич замечает, что перестал каждое утро просыпаться самим собой. Всю жизнь просыпался, а теперь перестал.
Впрочем, прежде чем объясниться на этот счет, требуется небольшое отступление…
(а что было дальше - черт знает… писалось где-нибудь в 2001 году… может, как-нибудь допишу… )