Если кто-то торопится, то может пропустить несколько первых абзацев. Начните со слов «жили-были». Да, и можете не читать абзац последний.
Я противостою, ты противостоишь, он / она противостоит, мы противостоим, вы противостоите, они противостоят.
Девушка внезапно повзрослела и противостоит своей природе, зовущей ее на просторы не испытанного другими людьми удовольствия, не познанного и не понятого ими. И девушка пьяна. Кто знает, от чего? Может, ее хмель - вовсе не зеленый змий на чаше черного серебра, а светлая птица, вырывающаяся из проломленного черепа и рваных ран плачущего святого. Святого, который отдал жизнь и душу во имя нашего спасения.
Она движется по кругу, кругу неровному и даже слегка угловатому, потому что он - не что иное как несколько точек ее присутствия, соединенных маршрутом ее шагов. Довольно часто она запутывается в собственных словах, особенно когда говорит про детство, свое милое клетчатое оранжевое детство:
- Я когда маленькая очень часто ну вы знаете как это бывает ну да я а мама потому что я не и брат не и папа не а она да. Ну вот мы берем идем прячем ищем брызжем бросаем бежим боимся и как обычно.
- Не понял. Еще раз.
И она замолкает, зная, что не существует такого порядка слов, который бы помог ей выразить и описать бурю, зовущуюся ее детством. Многие даже думают, что она немая и крайне удивляются, когда она раскрывает рот не для того, чтобы зевнуть или съесть что-нибудь. Она знает их всех так же хорошо, как свое отражение в зеркале, вернее, в стекле. Они почти такие же прозрачные, но иногда, когда темно, они отражают, скрывая недостатки. Она многих проверяла в темноте на способность не замечать изъяны, но у них была слишком хорошая память и слишком неправдоподобные слова. Потом она вспоминала их ласки и начинала верить, но было уже поздно.
Есть в Испании, провинция Галисия, маленький городок Вильяблино - все ее отношения с прозрачными людьми по сочетанию звуков и производимому эффекту напоминают это название. Ее отношения и один эпизод из детства ассоциируются у нее с названием этого городка.
Жили-были она и брат на четвертом этаже, а в соседней квартире - тоже брат и сестра - с такими же именами, но старше. Ничем особенным ни те, ни другие не отличались и не отличились бы никогда, если бы не карусели - неизменный атрибут советских игровых площадок. Во дворе имелись в железном наличии очаровательные конструкции для причинения морального и физического вреда (без права последующего судебного разбирательства). Карусель была для Сестры неким признаком самоопределения, своего рода смелым, хотя и не вполне добровольным, шагом во взрослую бОльную страдательную действительность.
Ничего не изобрели дети по эту сторону железного занавеса увлекательнее игр в казаки-разбойники и островков. Островки - это замечательная, развивающая умственно и физически игра, позволяющая участвовать в ней любому ребенку, умеющему ходить и прыгать. Она не заканчивается до тех пор пока кто-нибудь не попадет под ее рвущиеся в небо маленькие деревянные сиденья, прикрученные длинными железными болтами.
Сестра, еще будучи очень юной и хрупкой, имела счастье испытать на собственной заднице железную волю металлических болтов. Лежа ничком в канавке, по кругу вытертой подошвами наших сандалий и босоножек, она прикрывала голову руками. Тогда она еще была уверена, что главное во всем теле - это голова, а не седалище. Когда она повзрослеет, мужчины, безумные оптимисты, докажут ей обратное. Пока же она прикрывает маленькими ладошками маленькую голову, а болт-остряк вносит коррективы в ее скромную анатомию, разделяя смелым кроваво-мясным штрихом ее пятую точку на три части, считая, что Господь Бог недостаточно потрудился над этой малышкой. Слезы ей очень помогли, но они кончились раньше, чем боль.
Сестру несли домой на руках. Лицом вниз. Ее слезы оставляли на утоптанной земле двора цепочку из капель. Не меньшая трагедия разыгралась и дома, когда мать ощутила на руках юную чистую кровь своего чада. Если кому-нибудь приходилось слышать звук, издаваемый стадом испуганных свиноматок, он может с уверенностью сказать, что знает, как плакала мать Сестры.
В квартиру набились вездесущие любопытные представительницы военного поколения и отбирали у жадно хватающей ртом воздух Сестры последние капли чистого кислорода. Скакали мальчишки - они впервые в жизни видели обнаженную даму - к слову сказать, ей было пять лет. Девочки стояли плотной кучкой и, деланно-сочувственно вздыхая, тихонько перешептывались. Они спорили, каким именно из двух имеющихся теперь шрамов на пятой точке будет пользоваться теперь Сестра при отправлении естественных потребностей организма, и не промахнется ли она, если будет использовать новообразование, потому что унитазы-то стандартные, мало ли как все выйдет! Иногда из всей этой толпы высовывался грязный детский палец, указывающий на зияющую рану Сестры. Нелепая меховая мышка взирала с криво наклеенных обоев на разношерстное собрание судеб, цветов волос и мелких внутренних трагедий.
И тут раздался глас с небес:
- Вон отсюда! Все! Мать, останьтесь.
Дяденька-скоропомощник был строг и хмур, но знал, что делать.
Потом мы, свидетели сего преступления обстоятельств, сидели на деревянных скамейках огромной больницы, свесив ноги, не достающие до пола, и пускали пузыри от бездействия и неизвестности. Мать Сестры бешено дефилировала мимо нас туда-сюда, немило стаптывая каблуки, которые еще вчера собиралась начать беречь, и нервно теребила носовой платочек, мягко говоря, не первой свежести. Иногда она одаривала нас взглядом зевесовой супруги, вменяя нам в вину то, что мы взяли с собой Сестру играть в островки. Мы наивно-испуганно держали ее взгляд до конца, не понимая толком, в чем виноваты - ведь мы все вступили в игру примерно в таком возрасте и еще не очень далеко ушли от него.
Сестру успешно зашили, мать успокоили, нас отпустили, кровь отстирали и затоптали. Только долго еще потом, повзрослев, Сестра испытывала некоторое смущение, когда ее многочисленные мужчины, ощущая открытой ладонью шрам на ее пятой точке, склонялись в потемках, чтобы получше рассмотреть, что это такое. И спрашивали - почему-то все одинаково:
- Кто это тебя так?
- Жизнь, Мишенька, Лешенька, Вовочка, Андрюша, Сашенька, Коленька, Толик, Димочка, Максик, Игореша, Олежа, Котик, Зайка, Рыбка.
- Жестоко.
- Да, настоящая жопа.
- Жопа, Сестра.
Я противостою, ты противостоишь…
Сестра долго противостояла. Она ставила точки на чистом листе своей жизни, перемещала их, пытаясь сделать рисунок более точным и полноценным, логичным и красивым. Но как бы она ни старалась, они тоже противостояли и неизменно замыкались в тот неровный круг, круг, по которому она бежала без остановки, все чаще встречая на своем пути сосуд с огненной водой. Он помогал отклониться от привычного маршрута. Она долго противостояла. Даже когда в ее круге наступала весна, природа - ее давний враг - закрывала небо грязной простыней и вихрила крупных белых мух за окном ее конуры и не пускала в сторону. Тогда Сестра, как и тысячу раз до этого, откупоривала бутыль и выпускала своего друга - светлую птицу, рвущуюся наружу из проломленного черепа и рваных ран плачущего святого.