Сказать прямо, мне самому не легко дать определение этому произведению. Рассказ ли это? Очерк ли? Вернее всего, - очерк, некоторые наблюдения, которые теперь мне хотелось бы восстановить в памяти, осмыслить по-новому и передать читателю, преследуя исключительно соображения пользы – ничего иного.
Хотя случай этот имел место в действительности, но давно, несколько лет назад, а сейчас вспомнился в связи с новой (для меня) учебной дисциплиной – юридической психологией,- которую в скором времени мне предстоит читать моим любознательным студентам. Готовя материалы для лекций и практических занятий, я старался снабдить их максимумом примеров и жизненных иллюстраций, и вдруг натолкнулся в собственной памяти на этот жизненный эпизод… Итак, довольно предисловий – к делу!
. . .
Я и двое моих приятелей прогуливались по парку Горького (представьте, в городе Ростове-на-Дону тоже есть такой парк,- так же, наверное, как во всяком городке отыщется улица Ленина). Обыкновенно ближе к вечеру здесь происходит то же, что в любом центральном парке любого города. По освещенным аллеям и укрытым темнотой дорожкам движутся, снуют туда-сюда тени. Пестрые шеренги, тройки, пары девиц и девчушек смешиваются с такими же компаниями подростков и молодых людей. Те и другие проходят, догоняют, обгоняют, настигают друг друга. Разделяются и вновь соединяются. Во всякое мгновение, если окинуть аллеи чуть более пристрастным взглядом, видишь, как кто-нибудь с кем-нибудь знакомится. Не хотелось бы приводить здесь утверждение Лимонова о занятости парковой молодежи одной заботой: с кем бы провести ночь, - да мысль сама напросилась. Все, конечно, не так. По девушкам видно, как решительны и горды их движения, походки, жесты – где уж тут!
Не могу сказать, что во время той прогулки мои мысли были заняты именно такими рассуждениями, но приблизительно. Оба моих приятеля, да и я сам уже вышли из возраста, когда подобные идеи и желания преобладают над всеми остальными и направляют поступки и мысли молодого человека в сторону достижения известной цели… Мы именно гуляли по парку… И однако же, пожалуй, находились еще на самой грани того возраста, когда воспоминаний уже накапливается весьма много, но не настолько, чтобы совсем вытеснить из головы простые мечты и желания. Попросту говоря, мы никого не искали в этом парке, но если бы случай подвернулся сам, верно, его не упустили бы.
Занятые этим самообманом и укрепляя решимость друг друга (среди массы двадцатилетней юности чувствуешь себя не слишком уютно), мы с важным видом прогуливались уж третий круг, и невольно, по привычке, оценивали ассортимент скамеек и аллей.
На скамейках вечером всегда аншлаг. Если кто-то уходит, его место тотчас будет занято другими. Поэтому нас, признаться, удивила картина: пустая скамейка, на которой поместилось бы еще пятеро, и одиноко растущая, как пальма в пустыне, девушка на ней. Наши привычные взоры мгновенно выхватили из пейзажа несколько объектов, одновременно изменивших вектор своего движения и устремившихся туда, как железные опилки к магниту. Это обстоятельство, да еще тот факт, что мы были втроем и, следовательно, не могли друг перед другом ударить в грязь лицом, решило дело. Преимущество в расстоянии так же было за нами, и векторы движения конкурентов изменились на благоприятный для нас угол. Присутствие референтной группы в лице друзей прибавило мне решимости, достаточной для того, чтобы подойти и сказать несколько слов.
Я был не только не уверен в успехе, а скорее даже уверен в его невозможности, ибо полагал, что девушка либо кого-то ждет, либо вообще всех без разбора отправляет ни с чем – иначе она долго бы здесь не засиделась! Но я ошибся. На мои слова одинокая дриада ответила весьма охотно, хотя и несколько отчужденно. В тот момент мне даже показалось, что наши действия оценили как нечто само собою разумеющееся – две стандартные роли на стандартной затертой сцене – играть их нужно тоже стандартно, и от этого пропадает половина интереса. Мне тоже не было никакой особенной охоты действовать, и я легко бы уступил добычу любому из приятелей, но они, я знал, слишком честны и по-своему благородны, чтобы принять от меня такой подарок.
Словом, мы уселись и завели тот разговор, которого содержание нет нужды передавать, ибо оно понятно всякому, и цель его всегда в том, чтобы нащупать возможность какого-то продолжения. Я все-таки пытался отфутболить нашу новую знакомую хоть Диме, хоть Артуру, и ради этого даже «отпросился» на две минуты. Обойдя квадрат, образованный ближайшими аллейками, я вновь приблизился и тем самым получил возможность немного понаблюдать со стороны. Артур, внешне безучастный, казалось, только и ждал, что моего возвращения; Дима – светский лев – удерживал беседу в приемлемом русле. Впрочем, я понимал, что он слишком утончен для нее. К тому же, ему в скором времени нужно было домой.
Наша добыча – назовем ее хоть Таней – держалась не то, чтобы зажато, но скорее со странной смесью телесной неподвижности и быстрой игры мысли. К собеседникам она поворачивала лишь голову, сохраняя при этом одну и ту же позу, и не только отвечала на типовые вопросы первой стадии знакомства, но как я понял, и сама о чем-то охотно спрашивала.
Хоть и было темно, а все же не трудно оказалось рассмотреть, что она года на три старше среднестатистической посетительницы парка (это было нам наруку). Средней длины темные волосы. Салатного цвета костюм с юбкой и пиджаком. Большая расстегнутая сумка с книгами по экономике указывала на то, что ее владелица вышла из дому, должно быть, еще утром. Лицо, черты которого мне трудно теперь вспомнить, однако хранило оттенок какой-то сосредоточенности или важной мысли. Казалось, Таня обдумывает нечто для нее существенное и оттого поддерживает беседу несколько невнимательно. Временами ее взгляд задерживался на ком-нибудь на аллее, но не искал кого-то определенного. Половину этих наблюдений я сделал уже возвратясь на скамейку и принужден был в угоду старым привычкам опять любезничать, опять отвечать и спрашивать. Чтобы не казаться, мягко говоря, неадекватными парковым стереотипам, требовалось подвести разговор к идее продолжения знакомства…
Все удалось, все происходило как бы само собой. Можно было вообразить, что затертая сцена сама диктует условия игры, и с ними никому из нас не было ни желания, ни сил спорить. Мы поднялись, она поднялась – вся компания направилась медленным шагом по Садовой в сторону моего дома. Был одиннадцатый час вечера. По дороге Дима начал проявлять признаки нетерпения, и скоро простился и отправился восвояси – кажется, с легким сердцем. Он, надо полагать, считал, что оказывает этим услугу. Мы продолжали идти втроем – я, Таня и Артур. Артур больше молчал или только давал ответы, если вовсе нельзя было уклониться от разговора. Он не любит быть в центре внимания, особенно в тех ситуациях, когда дело касается новых женщин. Ему это трудно дается... Поневоле выходило, что Таня – для меня, и это обстоятельство меня вовсе не радовало. Досадное Nobless oblige!
Завернув туда, куда следует заворачивать в подобных случаях, мы продолжили путь, груженые изрядным запасом пива (я терпеть не могу пиво!), и скоро прибыли в квартиру.
Пока сидели, пока пили пиво, я не слишком продвинулся в знакомстве с Таней, говоря языком буквальным. Она что-то говорила, но держалась той странной манеры рассказа, когда о людях, совершенно неизвестных собеседникам, повествуют, словно о хорошо знакомых приятелях, называют их по ничего не говорящим именам и проч. Из этого набора сведений стало известно о каких-то постоянно преследующих ее злоключениях. То некая компания везет ее в ресторан, и там обращается с ней дурно, то иные знакомцы в подобной же обстановке в ответ на ее отказ бьют ее ботинком по лицу, и она мечтает найти их и отомстить посредством каких-то сомнительных ментов или бандитов – я точно не понял. В иные минуты она отвлекалась и мимоходом оценивала взглядом обстановку квартиры, исследовала ярлки на магнитофонных кассетах, и они ее не устраивали. Мы, честно признаться, не очень-то понимали, как быть с нею дальше. Да и своими речами, в которых я отчасти уже заподозрил вымысел, она добилась не слишком большого успеха в деле налаживания контакта. Мы с Артуром несколько раз перемигивались и, выходя курить, разводили руками. Впрочем, помню, я просил его не уходить.
Наконец, пиво спасительно закончилось. Несколькими минутами спустя, все вместе вышли за подкреплением. Свежий воздух первого часа ночи прояснил головы. Пройдя квартал, я, скрепя сердце, - все-таки неудобно - предложил разъезжаться. В глазах Артура мелькнул светлый луч облегчения. Но… по непонятным причинам, - так сильны в нас привычки, предубеждения и страсти! – мы, словно под гипнозом, все-таки пошли не к остановке (еще можно было уехать), а к ларьку, и опять – то же! Кажется, и Таня тогда проявила инициативу и вполне здраво заметила, что нужно решить сейчас, и если оставаться, - так уж до утра, когда пойдет транспорт. Хотел бы я видеть того, кто в этой ситуации сказал бы «едем»! Иногда мы бываем похожи на баранов, которых неизвестный (или, напротив, хорошо известный) погонщик гонит на пастбище блуда! Тогда мы не даем себе труда ответить не только на вопрос: «зачем?», но даже на вопрос: «а хочу ли я этого?» И, - как знать, - может быть это пастбище давно вытоптано нами самими…
Я обратил внимание на то, что Таня была удивлена и, пожалуй, раздосадована моим предложением, но тогда приписал ее реакцию оскорбленному чувству: «Как?! Меня могут не хотеть?» Как бы то ни было, но запасшись пивом, я, Таня и Артур возвратились в дом.
Возможно, кто-то спросит, на кой дьявол это было нужно, если в тот момент уже ни я, ни Артур действительно не хотели никакого продолжения? Не знаю. Кажется, именно в этом и состояла главная ловушка ситуации. Да, к тому же, все уже решили веселиться до утра – она предложила – мы согласились – как отступить?
Все-таки, возвратясь, мы какое-то время держались на уровне – пили пиво и говорили о чем-то. Однако Танина уличная обида понемногу сказывалась (в сочетании с пивом, конечно). Замечания ее делались все более вызывающими. Позже в них стали проскальзывать совсем уж оскорбительные вызовы.
- Вот козлы! Не понимаю! Вот, точно козлы! – выстреливала она время от времени.
Однако и тут еще она, вероятно, понимала всю тяжесть оскорбления, и потому направляла свои слова не в наш с Артуром адрес, а как бы безлично, отворотясь в сторону и адресуя эпитеты, как я понял, всему мужскому братству планеты. Впрочем, явно предполагалось, что мы можем принять все на свой счет и отколотить ее. Или уж не знаю, что ей хотелось? Кажется, она воображала, будто полностью овладела ситуацией, - и настолько, что вольна говорить какие угодно дерзости, а мы (в силу приведенных выше эпитетов) не в состоянии что-нибудь ей сделать. Помню, в ту минуту я охотно понимал тех, кто, с ее слов, бил ее ботинком по лицу! Бедняга Артур сидел, вытаращив глаза и сдерживался, как мог. Надо сказать, что этому очень приличному человеку это было не слишком трудно. Я же готов был вышвырнуть Таню за шкирку, и уж открыто предлагал так и поступить.
- А я буду орать и сбегутся все соседи! Сами сказали, до утра! Вот и нечего теперь!
- Так ведь нужно вести себя прилично.
- Вот козлы!
- Милицию, что ли вызвать?
Несмотря на всю комичность ситуации, ничего, действительно, нельзя было сделать. Мы оба понимали, что любой скандал будет не в нашу пользу. Ночь. Двое мужчин в квартире с незнакомой девушкой из парка, у которой, к тому же истерика. Впрочем, ее состояние, и правда, было похоже на истерический припадок. Время от времени она возобновляла свои выпады и намеки, а в промежутках держалась, хотя и вызывающе, но не демонстративно, - скорее, озлобленно и отчужденно. Она не нуждалась в собеседнике и слушателе, говорила как бы сама с собой.
Самым верным способом взять над ней верх, а себя – в руки было вспомнить свою профессию и смотреть на все, как на некий любопытный феномен. Я изо всех сил старался.
Скоро ей все надоело, она улеглась на диван и со всей возможной демонстративностью отвернулась, происнеся:
- Короче, я тут буду спать до утра! Утром – все! Мы разошлись, и друг друга не знаем! Иначе сюда к вам подъедут… и разберутся…
- Да спи ты ради бога… сама все и затеяла, кто тебя трогал!
- Нечего меня было выгонять! Я сказала: до утра!!!
Тут она чуть помолчала и добавила:
- Утром разойдемся, и все! А если вы думаете, что я заяву на вас напишу, так бесполезно: телесных повреждений нет, следов биологического происхождения нет – вот так!
(Честно сказать, про следы она выразилась гораздо проще и отвратительнее).
Еще некоторое время я потратил на то, чтобы окончательно успокоиться – я все-таки был возмущен. Меж тем, она лежала на диване неподвижно и, казалось, тотчас уснула. Теперь ее салатный костюм был слегка измят и выглядел неуклюжим. Впрочем, лежала она, расчетливо выставив голые ноги, тщательно прикрытые до колен юбкой. Помню, я тогда подумал, что это – лишнее подтверждение тому, что частично обнаженная женщина выглядит гораздо заманчивее совсем голой. Контраст здесь бессознательно подсказывает: «раздень дальше!». Я оценил ее прием...
Еще пребывая во взвинченном состоянии, я несколько раз (но уже полушутя) вслух предлагал Артуру взять ее за руки-за ноги, да и вынести на улицу, и дважды даже пробовал растолкать. Это было уже вовсе не нужно, просто еще сохранялась досада. Она терпела все наши сомнения «спит – не спит?», но наконец не выдержала и полусмеясь от щекотки подскочила, но тотчас вновь возвратилась к роли и огрызалась еще ожесточеннее прежнего. Во всем ее облике опять сквозила устойчивая аффективная злость, и, возможно, эта злость была много раньшего происхождения.
Я подумал об этом и (признаться, с усилием) заставил себя ее пожалеть:
- Ну скажи, почему ты такая злая, кто тебя обидел? Посмотри: вокруг не только одни негодяи. Честное слово.
Возможно, я сказал не именно это, а что-то похожее, и, кажется, даже погладил ее по голове. Она ощетинилась и дернулась. Но мне показалось, что сказанное было для нее неожиданным, и она совсем не знает, как поступить. Она лишь сказала какую-то скептическую мелкую дерзость, но уже не таким патетическим тоном. По самому голосу стало понятно, что она прекращает спектакль, вернее снисходительно отводит от нас опасность, которую до того сама так старалась навлечь. Она все еще считала себя хозяйкой положения.
Что было дальше? Наступило утро (до того, кто как мог, успели вздремнуть). Мы вышли из дому и тотчас демонстративно разошлись в разные стороны. Однако, когда я проводил Артура до остановки, Таня была там же. Некоторое время мы стояли поодальдруг от друга, словно совершенно незнакомые. Она же всем своим видом показывала какое-то давно въевшееся в нее презрение неизвестно к кому и вместе с тем скрытое разочарование...
. . .
На этом месте история, к счастью не обернувшаяся в детектив, заканчивается, но не заканчивается рассказ.
Позже, по прошествии времени, я анализировал этот жизненный эпизод. Мне стало ясно, что девушка когда-то, возможно, подвергалась сексуальной агрессии. Хоть мы и привыкли считать изнасилование ужасным преступлением (и это действительно так), но сами по себе акты насилия становятся нам известны только тогда, когда обретают оконченный вид преступления, то есть – уголовного дела. Но ведь большой процент таких деяний остается в тайне, и потерпевшие тогда сами находят для себя способы внутренней психологической компенсации свершившегося. Иногда, особенно в случае насилия со стороны знакомых (приятелей, своей компании, возлюбленного и т.п.), сами потерпевшие не оценивают такой факт как преступление. Видимо, в биографии этой девушки имелся подобный эпизод. После у нее сформировалось, во-первых, устойчивое отвращение (презрение, раздражение – как угодно) по отношению к мужчинам, а во-вторых, - стремление к провокации и мщению, на основе сверхценной идеи своего интеллектуально-волевого превосходства над мужчинами. Она так же, по-видимому, стала приписывать мужчинам ту степень фиксации на сексуальных вопросах, которой они, конечно же не отягощены в действительности. Но это – о причинах ее такого поведения. А следствия?
Эта девушка теперь стала вступать в довольно опасные контакты, которые, в ее представлении, дают ей возможность реалицации идеи мщения. Иными словами, с ее стороны налицо была отъявленная провокация.
Вот, в чем это выразилось:
1. Сидела в одиночестве в парке в самое «рыбное» время.
2. Пошла на контакт ОДНА с ТРЕМЯ незнакомыми мужчинами.
3. Вербализовывала согласие остаться до утра в чужой квартире, в присутствии ДВОИХ из них.
4. Провоцировала проявления агрессии, СОЗНАТЕЛЬНО употребляя резко негативные ругательства (если есть такие, кто не знает, то «козел» в ненормативной лексике пенитенциарных учреждений – самое негативно окрашенное и оскорбительное бранное слово).
5. Симулировала беспомощное состояние и одновременно провоцировала сексуальную агрессию (вид голых ног мог быть воспринят, как пусковой механизм для агрессии). (Справка: наличие беспомощного состояния потерпевшей – факт, имеющий РЕШАЮЩЕЕ значение для определения состава преступления и юридической квалификации деяния.)
В общем-то, достаточно было бы и этих пяти обстоятельств. Не могу допустить, чтобы девушка (причем двадцати трех – двадцати четырех лет) не была в свое время ознакомлена с правилами элементарной «антинасильнической» безопасности. Стало быть, нарушала их сознательно. Но – самое важное – она (вольно или невольно), но ОТКРЫТО ПРИЗНАЛА ситуацию криминогенной («А если вы думаете, что я заяву на вас напишу…»).
И, наконец, проявила осведомленность о ЮРИДИЧЕСКИ ЗНАЧИМЫХ доказательствах факта изнасилования (беспомощное состояние, телесные повреждения, следы биологического происхождения).
Итак, написанное имело целью конечно же предостеречь тех кто помоложе и полегкомысленнее от контактов с подобными «профессионалками». Кто поручится, что вымогательство – не источник доходов такой вот Тани?
Но это еще не все. Приведу под конец вот какие два факта. Один из них относится к американской юридической практике, другой – к отечественной:
В США есть закон, запрещающий при расследовании судом дел об изнасиловании учитывать прежнее поведение потерпевшей (ее биографию). Справедливость, конечно, справедливостью, и беспристрастность – беспристрастностью, но тем самым обвиняемый иногда может лишиться возможности оправдать себя, доказав провокацию. (Ведь провокация могла длиться и неделю, и месяц и год.)
А теперь возвратимся на родину, и послушаем, что тут говорится на этот счет:
В книге «Рабочая книга пенитенциарного психолога» (специальное закрытое издание, в магазине не продается) большое место отводится классификации различных сексуальных преступлений. Эта классификация делит насильников на семь видов, в ее основе лежит мотивационное и психопатологическое обоснование, и каждому виду уделяется весьма усердное внимание… Но лишь один вид, названный «нарушениями межличносного восприятия» (то есть когда потерпевшая ведет себя сперва податливо, едет к обвиняемому домой, и проч.) практически обойден вниманием. Читаешь: «обвиняемый горячо отстаивает свои интересы и забрасывает вас массой фактов», и понимаешь, насколько бедно (и по объему, и по содержанию) освещен этот вопрос даже в СПЕЦИАЛЬНОМ РУКОВОДСТВЕ для пенитенциарного психолога. Что же тогда говорить о судебном процессе, где сама атмосфера, устои, предубеждения при рассмотрении дел подобного рода – все заведомо против обвиняемого? Что же тогда говорить об общественном мнении?