Серединное поле мышления
‘Все хорошо, что чрезмерно’– думаю я и веду за руку своего воспитанника, чужого ребенка, который временами бывает несносным. По-гувернантски терпеливо, я отмериваю шаг по аллее парка. Старенькие деревья окружают нас со всех сторон, а впереди ступеньки парадного подъезда. По ним нам нужно будет войти в дом, чтобы немедленно приступить к занятиям. Мы прошли через гостиную, как можно тише, потому что на диване, откинувшись назад, похрапывает отец отпрыска, которого я учу. Каких-нибудь полчаса назад папаша лениво читал газету, а теперь она упала на пол и лежит там скомканная и непрочитанная под его обвисшей рукой. Усы толстого господина подрагивают, живот каждый раз надувается при вдохе и распирает его тонкую кружевную рубаху. Ослабленный галстук соскользнул и запутался у него подмышкой, которая намокла от благочестивого пота. В морщинах лба, точно соленая роса, выступила испарина.
В гостиной и на улице жарко, и поэтому мальчик, с недоумением косясь на спящего родителя, любым способом старается задержать меня, чтобы хотя бы на минуту отложить ненавистные ему учения.
Мы входим в кабинет для занятий, на стенах которого висят сушёные рептилии, старинное оружие и географические карты.
– Почему мой папа спит? – спрашивает ребенок. – Сейчас же не ночь. На его месте я бы пробежался по траве к пруду. Там красиво, и рыбки плавают. У меня в кустах у берега спрятаны снасти.
Я задумался над его словами и при свете настольной лампы принялся освобождать место для учений. На столе лежала книга, в которую я время от времени заглядывал, когда у меня возникала склонность к этому: Артур Шопенгауэр “Мир как воля и представление”. Я открыл книгу и прочитал, думая о спящем толстяке и его сыне. “Первобытным состоянием каждого… мирового тела не может быть покой, а должно быть движение, стремление вперёд, в бесконечное пространство без отдыха и цели”, и далее: “Всякое проявление воли, в том числе и заявляющее себя в человеческом организме, выдерживает продолжительную борьбу со многими физическими и химическими силами, которые, в качестве низших идей, имеют над этой материей старшие права. Отсюда вообще тяжесть физической жизни, необходимость сна и самой смерти, так как под конец, при благоприятствующих обстоятельствах, покоренные силы природы отнимают у утомленного постоянной победой организма вырванную из-под власти их материю и достигают беспрепятственного выражения своего существа”. Вот что я прочитал у немецкого философа и хотел ответить на вопрос мальчика его словами, но не посмел, ибо подумал о двух крайностях, двух непохожих способах мышления, которые так трудно совместить в одном месте, даже если они находятся в одной комнате. Две концепции бытия – простая и сложная, доступная (почему бы не сбегать на пруд?) и трудно проходимая, повествующая о вырванной материи – соединились в моём сознании, и я
подумал о том, насколько я страшен, ужасен и отвратителен со своим серединным, обывательским мышлением. Утром подъем в 7 часов. Почему? Потому что регламент. Зарядка. Для здоровья. Потом завтрак, чтобы набраться сил, и нужно гулять с чужим ребенком за деньги, которые мне заплатит спящий толстяк, ничтожные крохи, которые я буду откладывать на пропитание. Каждый день вынужден я продавать свою свободу ради своей ничтожной серединной идеи, чтобы быть ничем и стать ничем, выращивать чужие желания и надежды, забыть о себе, человеке, и превратиться в манекена. И так происходит у сотен тысяч моих собратьев, живущих усредненным полем мышления. Дом, работа, семья, магазин. Нужно просчитать каждый шаг, чтобы не оступиться, нужно экономить каждую копейку, чтобы не остаться нищим. Мрачная, ничтожная жизнь. Большой регламент. Ртутная рутина, в которой нужно погрязнуть, и всего бояться и больше всего своих ошибок, которые непременно должны найти свое выражение в грядущих несчастьях и невзгодах. Нужно всегда вести себя опрятно, всегда терпеливо гладить темные брюки, отутюживая стрелки, и являться в них безупречным и в месте с тем безобразным. Поистине всё хорошо, что чрезмерно! Ведь, чтобы жить по-настоящему, нужно забыть об осторожностях и опасностях, не задумываться о последствиях, намылить голову ленивому воспитаннику, плюнуть в глаза его ещё более ленивому отцу, и, захватив томик Шопенгауэра, побежать босиком к пруду ловить серебряных рыбок. Найти в кустах снасти, насадить червя и ловить, а потом, если надоест, выбросить в воду удочку вместе со всем уловом и засесть за философию. Нужно суметь стать или Шопенгауэром, или мальчишкой, с трепетным сердцем следящим за поклевкой. Пересилить себя, вот и всё, чтобы не было в жизни ничего серединного!
“Итак, книги по местам. Сядь правильно, выпрями, пожалуйста, позвоночник, руки аккуратно положи перед собой, посмотри в глаза своему учителю, и начнём урок. Только отвечай потише, а то папа спит”.