1980.
...Если бы я знал тогда, что в этих четырёх циферках заключается моя смерть, то не поверил бы. Разве может человек умереть от чисел?
От цифры «0», например...
Это странно, что год моего рождения послужил причиной моей безвременной кончины. Вот появились они, эти синие арабские цифры на моей юной коже и я стал казаться себе старше.
Я хотел быть взрослее : сделал татуировку на правой руке, отрастил усы и впервые переспал с девушкой...
...На окно больничной палаты уселся серый воробей и ведь как пристально он смотрит на меня, сквозь холодное синеватое стекло! За окном быстро темнеет, ночь укутывает воробья своим тёмно-синим пледом и в оконном стекле я вижу только себя и своё отражение. Я плыву в небе над вечерними домами и моё лицо больше, чем машина скорой помощи, остановившаяся у крыльца Реанимации. Санитары выносят носилки с неподвижным чьим-то телом... То ли оно в коме? То ли это труп...
...А ведь, как раньше-то хорошо было! Господи!
Гостил я в деревне, у своего деда Саши... Дед рыбачить любил. Он надевал высокие «до бедра» сапоги и заходил глубоко в речную воду. Леска донки летела в коричневую муть протоки, свистя десятками мелких металлических крючков. Дед терпеливо ждал, когда глупая рыба клюнет. Его не утомляло неподвижное стояние по бедро в холодной воде. Если бы его Марксовская борода не вздрагивала от энергичных движений старческого кадыка, то я мог бы подумать, что дед Саша заснул стоя, словно старая лошадь.
Я подхватил своё тонкое длинное удилище и отошёл вверх по течению, чтобы пристроиться между корней старой ивы, которая «плакала» обо мне, склонившись над бурой водой. Так и вижу эту картинку, вот она - серебристая ива, как огромная чья-то судьба. И я, в белой солдатской рубашке, выпущенной поверх полосатых парусиновых подштанников. Сижу с тонким бамбуком в руках. Сижу и сам себе радуюсь.
На конце деревянного мостика, чуть подальше от меня появляется Маринка, она тащит деревянный ушат с бельём. Вот сядет сейчас и начнёт бельё валиком бить. Во все стороны полетят мелкие радужные брызги, а испуганная рыба молча уйдёт в глубину и там затаится.
Поэтому дед Саша здесь никогда не становится, он говорит, что...
- Да енти глупыя бабы... ПугаютЬ всех моих глупых рыб!
Дед думает, что он дружит с Речным Царём, свято верит в него и думает, что это именно Речной Царь снабжает деда всяческой рыбой.
Я кричу Маринке :
- Привет Маринка! – а она в ответ :
- Ой, дон Педро, ты никак на каникулы прибыл?
Деревенские в шутку прозвали меня «Доном Педро».
За то, что однажды я купил в деревенском магазине Одинокое Пончо. Я не знаю, какие чудеса произошли в городском отделе распределения товаров, но однажды в сельпо появилось настоящее мексиканское пончо. Такое пёстрое одеяло с дыркой для головы. Пончо висело в магазине целый год, а после его уценили и я купил этот разноцветный квадрат, чтобы брать его с собой на ночную рыбалку.
Маринка оставила свою ушастую кадку на середине мостика и подошла ко мне, слегка покачивая бёдрами. Она села рядом и по-взрослому посмотрела на меня. Я, как бы смутился, достал из кармана жестяную банку с леденцами и протянул ей.
- На, говорю! Угостись... – а она засмеялась так, как будто, я дал ей совсем не то, что должен был дать.
Я вынул пачку папирос из нагрудного кармана и закурил. Мы тихо смотрели на воду и я чувствовал, как она дышит. Как дышит её тело и как её волосы постепенно наполняются ароматом моего Беломорного табака.
- Помнишь, как мы в прошлом году целовались?
Моё лицо покраснело и Маринка стала теребить кончики моих стыдливо-красных ушей.
- Посмотрите-ка на него! Усы отрастил, курит... Божички-святы! Конечно, помню...
Рука с папиросой остановилась возле моего лица. Слегка-волосатая такая рука. Маринка заметила наколку.
- Оой! Дак ты в 1980 году родился, что ли? Выходит, что только семнадцать тебе? А в прошлом году врал, что восемнадцать.
Выходит, что год тебе до армии остался?
- Дак восемнадцать вот-вот уже будет. В осенний призыв уйду в армию...
- В какие войска?
- Во флот, - нагло вру я, искренно сожалея о том, что во благо Родины я призван рыть канавы и носить каску военного строителя.
- Наколку сам сделал? – она трогает синие циферки пальцем...
- Нет, к Славке ходил...
Отвлекусь. Славка-художник...
Странный такой – патлатый. Зарабатывает себе на жизнь татуировками. Говорит он мне:
- Холь тебе вот такого Китайского дракона тебе на плече зафигачу?
Я дракона не хотел. Я хотел просто и незатейливо – год рождения.
- Скажи, Славка, а у тебя иглы чистые?
- А как же! Я их каждый вечер спиртом протираю...
Говорят есть такая примета «Если Год Рождения на руке выколоть, то долго жить будешь.»
...Если бы я тогда знал, что с каждой наколотой цифрой, финал моей жизни большими прыжками приближается ко мне...
Я обнял Маринку и стал мять её круглые тёплые лопатки, начал трогать и "заветное место", между ключицами.
- Ой, а вдруг кто-нибудь увидит?! – испугалась она и слегка отклонилась в сторону.
Яркое пончо упало на Маринки-ну голову.
- Никто не увидит.
Мы укрылись в зелёной лощине за корнями серебристой ивы и теперь нас нельзя было заметить со стороны деревянного мостика.
Я схватил её руками за плечи и приблизил к себе, то сдавливая, то отпуская... Губами скользил по её лицу, чувствуя, как свиная щетинка моего подбородка сплетается с её волосами. Дедовы парусиновые штаны оттопырились и набухли. До моего слуха донеслось уханье деда Саши :
- Никитка! Никитка... Куды же ты подевался, щенок паршивый?
Голос удалялся вниз по течению и вскоре совсем пропал. Дед начал искать меня не в той стороне.
Мои руки скользнули под подол Маринкиного платья и там запутались в лабиринтах девичьих панталон.
Я закрыл веки, чтобы вспомнить, как оно было в первый раз...
Звон железной тележки, вкатившейся в палату, разбудил меня и вернул к реальности. Пришла медсестра Дуся с градусником и таблетками. Сказала :
- Глотай при мне, огурец малахольный.
- Выпьем, закусим... – я запихнул пригоршню таблеток в рот и отпил немного воды из гранёного стакана.
Надо бы написать Маринке письмо. Повиниться перед ней. Я-то свой диагноз знаю, а она нет. Живёт себе в деревне, ходит стирать бельё на проток, топит баню и гоняет корову на луг. Может уже замуж вышла и всё у неё «хорошо». Муж доволен и хвалит Маринкины солёные помидоры.
А потом Маринка вдруг зачахнет и её родня будет гадать : От чего же порча вышла? Поведут молодую к бабке. Бабка даст настойку из трав.
- Хорошая, от всего помогает...
Помрёт Маринка. Бабки умоют её белое тело и укутают гроб красным сатином, а через год после смерти, на Маринкиной могиле вырастут свежие васильки.
Да как же я ей письмо напишу? Что скажу?
Мать или тётка, наверное, это письмо прочитают и выйдет Маринке позор. Придётся послать ей «джентльменский набор прокажённого» : посох, балахон и колокольчик. Заказной бандеролью.
Попросить её приехать ко мне? Сказать, что - это очень важно, а причину не объяснять?
Может и писать ничего не надо.
Мало ли женщин «чахнет» безо всякой на то причины?
И вспомнил я школьную учительницу музыки, Нину Игоревну. Она «в тайне» встречалась с оперным певцом Феликсом Зимородковым. Тенор, красавец... Певец собирался было подать на развод и жениться, значит, на Нине Игоревне. Но его неожиданно пригласили петь в Парижскую Оперу.
Зимородков улетел в Париж и так сильно волновался перед концертом, что у него возникли проблемы с сердцем и повезли его, родимого, к доктору. Обследовали. Но сердечных проблем не нашли.
Однако, выйдя из госпиталя, он сразу же бросился под машину.
Зачем? Почему? Одному Богу известно.
Нина Игоревна горевала, сделала себе татуировку на предплечье «Лицо тенора Зимородкова». Уже известный Вам Славка потратил свои лучшие чёрные чернила на этот самый портрет.
Потом учительница музыки стала, в прямом смысле, «увядать» и люди говорили, что это - Проклятье. И оно исходит от вдовы Зимородкова. Однако всякая злая мысль возвращается к своему хозяину, как бумеранг. Вдова, вскоре, слегла сама и отошла в мир иной.
Мы пару раз навещали Нину Игоревну... Помню фотографию, стоящую на полированном вишнёвом пианино : «Феликс Зимородков и Рудольф Нуриев».
Редкое фото, куда оно теперь делось?
И представилась мне картинка, как будто я умер и попал на небо. Подойдёт ко мне Маринка, красивая такая, как ангел и скажет тихо:
- Паскуда ты, Никита, и креста на тебе нет! – а я посмотрю на свою грудь и увижу, что крестика и вправду – нет. Православные с крестиком не хоронят. И стало быть снял священник мой крест, перед погребением.
И мне станет стыдно.
Скрипучий панцирный матрас отпустил меня «погулять». Я поднялся и побрёл к медсестре Дусе, чтобы попросить у неё причиндалы для письма. Дуся подарила мне открытку с тремя медведями и сказала, что шариковую ручку можно ей обратно не отдавать. Что у неё их много.
Я сел на высокий больничный подоконник, свесил ноги вдоль батареи и написал Маринке пару строк:
...Здравствуй, Мариныч! Очень хотел бы с тобой поговорить. Я в инфекционном, в районной больнице. Палата № 6. Твой Дон Педро...
На следующий день прямоугольник открытки проскользнул в узкую щель почтового ящика. Серые дни, наполненные горькими таблетками и игрой в карты в больничном коридоре, тихо сменяли друг друга.
Я ждал её и представлял себе, как Маринка получит моё письмо. Как она соберётся навестить меня, свою «первую Любовь». Как она купит билет на электричку и пешком пойдёт на станцию с плетёной корзинкой в руках. Я стал мечтать о домашних припасах : о пирогах, о сале... Меня манила жаренная куриная нога и десяток варёных яиц. Всем сердцем я надеялся, что Маринка не забудет прихватить с собой банку свежей клубники...
Мысли о еде совершенно сбили меня с обдумывания темы нашей встречи с Мариной. Мысленно я положил в её корзинку горшочек свежего масла, так словно я – страдающая бабушка, а она – Красная Шапочка...
Запах свежих яблок возник в моём мозгу настолько ясно, словно они были рядом.
- Эй, Никитка, ты поешь яблок, что ли? – сосед по палате протягивает мне пару крупных зелёных «антоновок».
- Железо, оно иммунитет укрепляет, - с видом знатока сказал он и почему-то смутился от своих слов.
- У меня его – нет, - грустно сказал я.
- Всё равно поешь, слышь запах какой? А-то смотри, какой ты бледный, как Кощей...
Когда я был маленьким, мать рассказывала мне эту сказку :
Смерть Кощея - в игле.
Игла – в яйце.
Яйцо – хрустальном сундучке.
Сундучок висит на цепях, прикреплённых к высокому дереву, одиноко растущему на удален-ом острове...
Моя смерть тоже была в игле. А ещё в цифрах.
- Кощей был бессмертным, а я скоро умру и не будет меня! – сказал я соседу. А он по-отечески похлопал меня ладонью по плечу и велел мне «не горевать».
Маринка пришла ко мне через неделю. Шесть лет мы не виделись. Оказалось, что она давно перебралась в город и учится в университете. Вышла замуж за какого-то там юриста...
Она всё говорит, говорит...
Что рада меня видеть и что она жалеет, что у нас ничего не вышло.
Она смеётся, снисходительно рассказывая про любовниц своего мужа и про своих бойфрендов. А я с ужасом загибаю пальцы на руках и ногах, внося каждое имя в чёрные списки. Мне делается страшно. Пожалуй, когда я попаду на небо, то меня окружит целая толпа женщин, мужчин, детей...
И каждый скажет мне :
- Паскуда ты, Никита... Паскуда!– и вокруг моей головы будет висеть нимб паскудства.
Слушая её, я сгорбился и закрыл щёки руками. Уходя, она оставила мне тарелку с блинами :
- Ешь, Никитка, блины. Смотри какой ты худой... Как смерть.
- Зачем я звал её? – я не сказал ей зачем...
Следующей ночью ко мне в палату вошли два незнакомых санитара с мрачными лицами. Раньше я их здесь никогда не видел. Крупные парни в зелёных униформах подхватили меня с кровати и повели куда-то. Вдоль по коридору. Мы остановились у двери в конце и я услышал, как в руках одного из санитаров зазвенел маленький ключик. Открылась потайная дверца, в глубине за которой струился мертвенный туман, так что нельзя было разглядеть, где кончается эта комната. И невозможно было ответить на вопрос :
- Что находится внутри?
Последним, что я увидел, когда санитары втолкнули меня в этот туман, были мясистые крылья за их спинами. Я услышал, как захлопнулась дверь за моей спиной...
И медленно пошёл вперёд...