Запись 6-я. 28 ноября 0000 г. (поздно вечером)
...История эта имела продолжение. Реер отправился в столицу покорять театральные подмостки. Имел он тогда в своем багаже десять классов среднего образования, едва начатое, но брошенное высшее, а также бешенное самомнение и гигантские амбиции. Однако, первым местом в Москве, где он надолго прописался стал привокзальный кабак. Там познакомился с официантом-гомосексуалистом Аркадием, который проникся к Рееру загадочной и исключительно платонической симпатией. Благодаря доброму расположению Аркадия, Тимофей каждый вечер выпивал на халяву несколько литров пива, затем отправлялся на Тверскую, где безобразно приставал к барышням легкого поведения, которые не хотели иметь с ним ничего общего. Реер не расстраивался и продолжал в том же духе. В конце концов пьянство ему надоело, Аркадий стал внушать животный ужас и спазмы в прямой кишке, и Тимофей отправился в приемную комиссию циркового училища. Но срок подачи документов давно истек (собственно, как и вступительные экзамены). Реер не огорчился, решил для себя, что столица не оценила его гения, так пускай теперь прозябает! Ноги тимофеевой здесь более не будет. И напоследок он помочился в реку Москва ...
- Что ты врешь, - прервал меня Реер, когда ему надоело слушать, что я рассказывал скучающей Веронике. - Не было такого.
- Как не было? - притворно удивился я. - Ты что же, так и не помочился в эту дрянную речку?
- Да черт с ней, с этой речкой! Ничего такого не было. Я действительно ездил в Москву, но поступал в Литинститут. Экзамены сдал, но потерял где-то на Арбате свой аттестат, а там... - Реер обреченно махнул рукой. - Короче, врешь ты все!
- Вру, - с удовольствием согласился я. - Но как оригинально!..
Вероника зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони.
- От твоих оригинальностей хочется выть на луну, - сказал она.
- А я уже почти заснул, - пожаловался Реер. - Пошли спать.
Из спальни вышел, протирая глаза, домовой. Он деловито разместился на табурете, свесив ноги и покачивая ими в воздухе.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался домовой.
- Кому добрый, а кому и не очень, - загадочно отозвался Реер.
- Тимофей Арнольдыч сегодня не в духе, - объяснила Вероника. - Он повстречался с каким-то затрапезным мертвецом, и тот ему сказал, что он, Тимофей, должен застрелить капитана КГБ, когда капитан явится к нему с обыском. А наш распрекрасный товарищ Реер - кристально чистая и невинная душа - естественно ему поверил.
Домовой задумчиво покивал и даже присвистнул.
- Не свисти - денег не будет, - рыкнул на него Реер.
- Их и сейчас нету, - съязвила Вероника.
- А так и не будет никогда, - мрачно пообещал он.
- Господа, - тоненьким голоском обратился домовой, - мне кажется, что в сложившейся обстановке не время ссориться. Перед лицом опасности и карательной системы мы должны объединиться в едином порыве и дать отпор проклятым супостатам.
- Заткнись, без тебя тошно, - с тоской попросил Реер.
- Я и уйти могу, если хотите, - услужливо предложил домовой.
- Не уходи, - фальшивя запел я, - побудь со мной...
Домовой испуганно зыркнул на меня, соскочил на пол и топоча скрылся под плинтусом.
- Зря вы его обижаете, - пожурила нас Вероника. - Он ведь в сущности добрый...
- Я, знаешь ли, тоже в сущности добрый, - мне стало обидно за себя.
- Ты? - Вероника еле сдерживала смех. - Да ты добр, как нильский крокодил!
- Может быть, все-таки спать пойдем? - снова предложил Реер.
Мы с Вероникой посмотрели на него, потом кинулись в объятия друг друга и, не переставая на ходу целоваться, провальсировали в спальню, где я раздел ее донага, положил на ложе любви и прыгнул сверху.
Запись 7-я. 29 января 0000 г.
Пусто... Бездарный день.
Запись 8-я. 30 Января 0000 г.
Реер, околдованный предсказанием мертвеца, бессознательно и непрерывно действовал на нервы, напоминал навязчивого душевнобольного и доводил нас с Вероникой до белого каления. Мне это чертовски надоело: я его выгнал. В упокоенной тишине квартиры, лишенной вскриков "они идут, идут... уж час тот близок", стало вольно и легко.
- У него ничего не выйдет.
- У кого? - не сразу понял я.
- У Тимофея.
- Что ты имеешь в виду?
- Не сможет он застрелить своего долбанного капитана.
- Любопытно, - ее заявление изрядно меня развеселило. - Отчего же не сможет?
- Я у Реера браунинг стащила и спрятала, - нервно хихикнула Вероника.
- Молодец, - я даже крякнул от удовольствия. - А ты действительно думаешь, что за Тимофеем придут с обыском?
- Все может быть, - философски ответила она. - Есть многое Горацио на свете...
- Тут с тобой трудно спорить. Но мне как-то странно думать, что Реера могут арестовать. Тем более за такую безделицу, как его никому ненужный памфлет.
- Насколько она нужная или ненужная - судить не нам, - серьезным тоном возразила Вероника.
- Я думал, ты всерьез Реера не воспринимаешь, - ревниво сказал я.
- Поменьше думай, - неожиданно грубо отреагировала она.
- Может быть, ты его и любишь больше меня? - решил я обидеться.
- Наверное, тебе будет интересно узнать, что я не люблю вас обоих!
- Чего?!
- Неужели ты этого еще не понял? Я не люблю вас, а просто жалею!
Пусть покажется, что я повторяюсь в своих чувствах, но Вероника со своими независимыми изречениями стала мне надоедать, как незадолго до того Реер. В начале она еще претендовала на оригинальность, но потом скатилась к вопиющей тривиальности и пошлости. Кончилось тем, что ее я тоже выставил за дверь, взял со стола бутылку коньяка, плеснул себе в горло и, сочно закусив лимоном, отправился за письменный стол, где загадочно мерцал монитор подержанного компьютера...
Запись 9-я. 30 января 0000 г. (чуть после)
...Желтовато едкие фонари разъедали вечернюю тьму. Разбрызгивая в стороны грязь, мрачно поблескивающие в этом свете массивные машины проезжали мимо пешеходов, внушая им суеверный ужас, зависть и ненависть. Буквально каждый хотел пристрелить с особой жестокостью водителя шикарного авто за его прегрешения перед народом, но в то же время буквально каждый мечтал оказаться за рулем драндулета еще более шикарного.
- Всех бы их к стенке, - яростно сказал Реер, поправляя воротник пальто.
Однако он, в отличии от буквального большинства, вовсе не мечтал о драндулете. Не мечтал Реер и о загородной вилле, бассейне, самолете и многогрудом гареме из сорока манекенщиц. В глубине души Тимофей мечтал только об одном: Нобелевской премии. Но любой понимает, что за Нобелевской премией последуют скорее всего признание общественности, слава, деньги, загородная вилла, бассейн, быть может самолет и - вероятно - многогрудый гарем.
- Нельзя так ожесточаться, ( укорил его Лев Николаевич Толстой, шагавший с ним бок о бок; свежий снег скрипел под босыми ногами графа.
- Оставьте, Лев Николаевич, - отмахнулся Реер, - ваш идеализм нынче не к месту и не в моде.
- Напротив, любезный Тимофей, сегодня он, как никогда, кстати и способен перевернуть все устои.
- Граф, попробуйте выйти на площадь и воспеть свою доктрину. В лучшем случае на вас не обратят внимания, а в худшем - засмеют и вызовут санитаров.
- Может быть, вы и правы, - подумав согласился Толстой. - Но вы правы только в текущий сегмент пространственно-временной структуры, а моя правда суть истина Вечности, сокрытой в духе Человека.
- Ваши слова, Лев Николаевич, - с горечью сказал Реер, - настолько неестественны в данном сегменте, что у меня нет ни сил, ни возможностей их понимать. Впрочем, как и у всего остального человечества.
- Вы циник! - ужаснулся старый граф.
- Нет, скорее - реалист.
- Отнюдь, - это было все, что ответил Толстой перед тем, как раствориться в вечерней чехарде городской жизни.
Реер не огорчился, что бессмертный классик оставил его одного посреди городского хаоса. Одному здесь было легче - никогда не потеряешься. Ведь потеряться можно только от кого-то, с кем вы были. А потеряться от самого себя - дело невозможное. Так казалось Рееру.
...
Упс.
...
Вообще-то, Реер парень хороший. Хотя иногда и начинает мне нестерпимо надоедать.
Была с ним такая история.
Вандализм на кладбищах - вещь уже привычная и никого не удивляет. Более того, совсем перестала внушать священный гнев в добрых сердца верующих, сочувствующих и самоопределяющихся. Молодые и не очень ублюдки примитивно, без затей сносят на нет кресты, плиты, монументы, скульптуры. Словно их природе претит любое напоминание об их собственной смертности. Но, скорее всего, по другим причинам. Однако не только они совершают хищнические набеги на кладбища. Они, наверное, даже в меньшинстве. А вот настоящий грабеж и разбой учиняют над захоронениями настоящие коммерсанты, рыцари толстого кошелька, - похоронных дел мастера. Короче, мастеровые, изготавливающие надгробия. Гранит и мрамор довольно сильно выросли в цене, а где их еще брать, как не на кладбище? Да и расплачиваться с мертвецами за это не нужно... И приходят среди бела дня мужички в спецовках, волоча за собой тележку (или на грузовике прикатят); выбирают плиту поприличней, отдирают ее с мясом от земли - и в кузов. А мимо местные жители - люди очень социально активные - своих песиков выгуливают по тихим кладбищенским аллеям, с участием интересуются: "Что ж вы это делаете?" То есть как бы свой гражданский долг выполняют. Мужички же им просто и без обиняков отвечают: "А не пошли бы вы в ..." Местные жители испытывают от такого ответа неожиданное удовлетворение, осознают свою социальную значимость и, слегка быстрее чем раннее, отправляются в сторону дома, дабы не провоцировать на дальнейшую грубость серьезных мужичков с грузовиком... Потом мастеровые на заказ выполняют из той самой плиты новую, получают деньги за материал и работу, и обновленное, я бы даже сказал, модернизированное надгробие водружается над свежим гробом. Очень может быть, что на том же самом кладбище и поблизости от прежнего своего места... Проходит время. Весьма вероятно, что вскоре возле обновленной плиты снова появятся те же самые (или другие) мастеровые мужички с прицепом и опять потащат ее на доработку. А еще через некоторое время она вернется в совсем отличном от первоначального виде на кладбищенский участок... Я это называю круговорот надгробий по кладбищам.
Ну так вот, возвращаясь к Рееру. Как-то раз пьянствовал он вместе со старым приятелем Толей Черных. Толя как раз работал смотрителем на одном городском кладбище, и, напившись до определенного состояния, стал плакаться Рееру о тяготах своей службы. Размазывая слезы по опухшим от алкоголизма щекам, Толя рассказывал, сколько на подведомственной ему территории разорено могил. Рассказывал, как неоднократно ловил мародеров буквально за руку, угрожал милицией, тюрьмой и позором. В ответ, мастеровые смеялись и без комментариев уезжали, а однажды и вовсе поколотили. Черных вышел из больницы и первым делом пошел в прокуратуру жаловаться на воров. В прокуратуре его выслушали и сказали такое, что Толя запил беспробудно и разуверился в правосудии, справедливости и божеской милости.
Реер проникся сочувствием не только к разочарованному другу, но и к потревоженным мертвецам. С пьяных глаз он прокричал, что доколе мы будем терпеть беспредел поганых чиновников и бандитов, что пора брать жернова правосудия в свои руки и воздать негодяям по заслугам. Толя невнятно выразил согласие с мнением Реера. Реер решил приступить без промедления к осуществлению своей короткой, но многообещающей программы. Он заявил, что необходимо ловить мерзавцев на месте преступления. Более того, устраивать засады. Толик сделал замечание, что их ряды очень малы. Реер согласился, но выразил уверенность: это не помеха. Он, выпив еще одну стопку, принялся рыться в стенном шкафу, пока не извлек на свет старый, в желтых пятнах ржавчины, медвежий капкан. "От деда осталось, - пояснил Реер. - Будем ловить этих сволочей как диких животных." И, несмотря на поздний час и зимний холод, пьяные друзья отправились на кладбище.
По дороге они взяли бутыль портвейна, пили - на ходу из горлышка, прятались у стен потемневших домов от патрулей милиции, которых стоило опасаться не меньше, чем ночных злоумышленников. Черных опять стал плакать о своей горькой судьбе. Реер, как мог, успокаивал его.
"Пришли, - сказал Толик перед железными воротами кладбища. - На ночь их закрывают на замок. Придется перелезать." "Легко," - легкомысленно сказал Реер и полез через ограду. На верхней кромке ворот он чем-то за что-то зацепился, выругался, раздался треск рвущейся материи, затем короткий вскрик и глухой звук от упавшего тела. "Хорошо еще, что снег, - сказал Толик, - а то бы шею точно свернул... Тимка, ты живой там?" Реер ответил нарочито бодрым голосом, что еще как живой. Черных переправил на ту сторону капкан и остатки вина, а потом, кряхтя от натуги, пролез под воротами. Реер молча наблюдал за ним. "Где капкан будем ставить?" - как ни в чем ни бывало поинтересовался Толик. "А где посоветуешь. Ты - хозяин, тебе лучше знать". Черных почесал лоб и задумчиво отхлебнул из бутылки. "Здесь без поллитры не обойтись," - сказал он. "Придется обойтись," - неожиданно серьезно и трезво возразил Реер. Последовало предложение поставить капкан прямо у входа. "Ты дурак что ли? - постучал он пальцем по лбу. - Сюда же не одни воры ходят, но и несчастные родственники умерших!" Толик согласился. "Есть такой вариант, - решился Реер. - Правда он тоже не идеальный, но все же. Находим здесь наиболее вероятную кандидатуру на похищение и ставим капкан возле нее. Идет?" Черных усердно закивал головой и выразил свое восхищение стратегическим гением Реера. И они начали поиски...
Короче, капкан они поставили. Добротно, снежком чистеньким присыпали, цепь к дереву протянули. Покурили напоследок, горделиво рассматривая плоды трудов своих, и пошли домой. Не доходя до дома двух кварталов, двое товарищей были остановлены патрулем милиции. Сотрудники правоохранительных органов бдительно обыскали подозрительных лиц, изъяли пустую бутылку из-под портвейна и штопор, доставили ночных гуляк в отделение, откуда оба были препровождены в вытрезвитель, где и встретили ясное солнечное воскресное утро, обезображенное сильнейшими головными болями и сухостью во рту.
Ни тот, ни другой ничего не могли вспомнить о минувшей ночи.
В капкан угодил бездомный пес, рыжая помесь овчарки и лайки. Несчастному животному почти отрубило лапу.
Запись 10-я. 2 февраля 0000 г.
Неожиданная встреча с босым классиком возродила в душе Реера мечту о писательской славе. Забыв о капитане Супоницком, о КГБ, о мертвеце, требующем отмщения, обо мне и Веронике, он заперся в своей утлой комнатке, и с утра до вечера оттуда разносились трескотня его доисторической печатной машинки и удушающий сигаретный дым.
- Тимофей, ты там еще живой? - иногда стучали мы в дверь.
- Не мешайте, - рычал он оттуда, и трескотня становилась совсем невыносимой.
Нам с Вероникой оставалось только догадываться когда он ест и отправляет естественные потребности. Видит Бог, за четыре дня мы ни разу не видели его. И чтобы он ночами выходил из своей комнаты, мы тоже не слышали.
- Надо вызвать "скорую", - посоветовала Вероника.
- Скорее, слесаря, - не согласился я.
- Почему слесаря?
- Чтобы дверь вскрыл.
Но ни слесаря, ни тем более "скорой" я так и не вызвал. Во-первых, меня раздражают всяческая суета и посторонние в доме, а во-вторых, это было просто бессмысленно. Уж я-то характер Реера знал.
- Надо что-то делать! - заламывала руки Вероника.
- Надо, - соглашался я и ничего не делал.
- Да сделай же что-нибудь! - требовала она.
- Сделаю, - смиренно кивал я головой, но делать ничего не потребовалось.
На пятый день дверь комнаты Реера торжественно распахнулась. В проеме, за которым в сизой мгле едва угадывались очертания книжных полок, предстал сам Реер, в небрежно накинутом на плечи халате, с нечесаной головой, небритой физиономией и голыми ногами. Шевеля босыми пальцами, он обессилено и удовлетворенно заявил:
- Я написал повесть.
Вероника захлопала в ладоши и сказала, какой он молодец и как здорово умеет работать. Я - довольно сдержанно - поздравил его.
- Это дело надо отметить, - оживилась Вероника, до того ходившая словно в воду опущенная.
- Я не против, - согласился Реер и вприпрыжку побежал в туалет.
Мы с Вероникой прыснули от смеха. Спустя несколько мгновений он вернулся, потрясая в руке поллитрой.
- Вот, - обрадовано сказал он, - специально в бачке прятал. Холодная.
Мы засмеялись пуще прежнего, и Реер не выдержал, присоединился к нам...
Запись 11-я. 2 февраля 0000 г. (после третьей рюмки)
- ...Как ты не устал? - не уставала восхищаться Вероника.
- Мне придавала силы энергия искусства, - хитро улыбнулся Реер.
- Хвастун ты, - напомнил я о себе.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Да, - сказал он, - ты же у нас теперь настоящий писатель, публикуешься в отличии от меня. Но только ни хрена ты не искусством занимаешься!
- Не надо его обижать, - вступилась за меня Вероника.
- Он меня обидеть не может. Это не его прерогатива.
- Это мы еще посмотрим, - попытался быть загадочным Реер. - Настанет и наш день!
- Ну что вы опять ссоритесь! - капризно сказала Вероника.
- Определенно, - я стал разливать по рюмкам водку, - концентрация писателей в данной квартире достигает критического уровня. Так давайте выпьем за разумный компромисс и достижение консенсуса!
Это было немного странно, но Реер не воспротивился тосту. Более того, весьма дружелюбно подмигнул мне и залихвацки опрокинул в себя горькую.
- Останемся друзьями, - примирительно сказал он, аппетитно закусив маринованным огурцом.
- Не против.
- Ура! - крикнула Вероника и стала поочередно нас обнимать и целовать.
- Наша барышня очень импульсивна, - отметил Реер.
- Но в этом и заключается ее прелесть, - добавил я.
- Безусловно, - кивнул он. - А не сходить ли мне еще за водочкой?
- А у тебя еще одна в сортире припрятана?
- Естественно.
- Тогда я не понимаю, почему еще не налито?!.