Глава пятая
ПОД НЕБОМ
ЯРКОЗВЕЗДНЫМ
Мы сидим в каминном зале «цедеэловского» ресторана. Мы - это Главный инженер моего завода Игорь Шмарин, Секретарь заводского парткома Валерий Кондратьев и автор этих строк – Замглавного конструктора и по совместительству член СП, имеющий суверенное право входа с друзьями в закрытый клубный кабак по новенькому членскому билету. Собственно, этим правом я и пользуюсь, соблазнив моих заводских коллег прелестями писательской кухни и эксклюзивностью заведения. Мы только что с заседания Бюро Совмина СССР по машиностроению, на котором принято серьезнейшее политико-техническое решение: будем строить газовые энергетические турбины совместно с немецкой фирмой «Сименс». Предложение американской компании «Дженерал Электрик» Правительством отвергнуто: помнят в Кремле недавнее рейгановское эмбарго на поставку в страну оборудования для строительства газопровода «Сибирь - Западная Европа». Так что приговор Зампредсовмина Владимира Величко однозначен - «с европейцами надежнее».
На дворе прохладно, середина декабря девяносто первого. В писательском камине тепло и уютно потрескивают подмосковные дрова. За соседним столом, где поэт Григорий Поженян в обществе кого-то из критиков пропускает стопку водки под майонезное яйцо, тоже разговоры о политике. Только что Ельцин с «братьями-славянами» в Беловежской пуще объявили о том, что страна теперь называется СНГ. Еще никто ничего не понимает и новая аббревиатура у граждан пока не ассоциируется с исчезновением СССР, а скорее с неудачной попыткой «перекрестить» могучий и нерушимый. Про то, что граждане наивно заблуждаются, Горбачев, отрекаясь от страны, объяснит в телевизор только через пару недель, а пока…
- Тоже придумали, - возмущается Поженян. – Но не нравится им слово «социалистический» или, там, «советский», назови Союз суверенных республик, будет ССР. И народу привычней, и слуху приятней, чем это «Г»…
Еще не душу народа, а только тонкий слух поэта царапают беловежские крестины, учиненные тремя высокопоставленными уродами. Но скоро, очень скоро страна все поймет и ужаснется от боли и непоправимости случившегося.
Все обрушилось почти одномоментно. Страна, идеология, общественные институты, судьбы, карьеры, планы, накопления в чулках и на сберкнижках, цены в торговых рядах… То есть, цены-то как раз наоборот взлетели заоблачно, поражая обезумевших граждан невиданной наглостью, а их дырявые кошельки несчетным количеством нулей. А над страной витийствовали неслыханные и незнакомые доселе имена вкупе с отвратительными физиономиями их обладателей – Гайдар, Чубайс, Бурбулис…
У эпох бывают времена.
Времена имеют имена.
У времен есть крестные отцы,
для имен есть святцы и писцы.
Времена по-разному зовут:
коллективизация
и культ,
перестройка,
гласность
и застой…
Времена командуют страной:
им судить чей подвиг,
чья вина.
Им чернить и славить имена.
Им себе подстать ковать народ…
Жаль, что никогда наоборот.
Как называлось «ТО» время начала девяностых? Мне и сейчас трудно определиться с названием. Могу более-менее точно говорить только об ощущениях – безысходность, подавленность, непонимание и мерзость происходящего вокруг. Но времена, как известно, не выбирают. Надо как-то жить.
Мне отказали в двух издательствах, в «Лениздате» и в «Молодой Гвардии», где готовился выход двух моих новых книг. Информацию об этом воспринял с легким недоумением. Из «Лениздата» у меня было письмо за подписью завредакцией художественной литературы Белинского, где он от лица издательства поздравлял меня с комсомольской премией и информировал о том, что книга включена в издательский план на 92 год. А с «Молодой Гвардией» у меня и вовсе официальный Договор.
Порылся в своем архиве, нашел «лениздатовское» письмо, и прямиком к Белинскому. Анатолий Иванович повздыхал, развел руками:
- Видишь сам, что творится. Какие теперь планы. У нас вместо книг сейчас рекламные листовки и предвыборные плакаты…
В «Молодой Гвардии» и вовсе объяснили все просто: «Форс-мажор» - обстоятельства непреодолимой силы, вызванные социальными переменами в стране. В Договоре на этот счет даже специальный пункт имеется. Так что, извините. Предложили издать книгу за свой счет и самому потом реализовывать тираж.
После выхода шести гонорарных книг, когда деньги, и неплохие, издательства платили мне, даже сама постановка вопроса показалась унизительной для профессионала. Отказался. Да и чем было платить?
Вдруг с удивлением заметил, что моей зарплаты одного из ведущих руководителей серьезного предприятия с трудом хватает только на самые элементарные текущие расходы: оплата жилья, питание. Завод, правда, почти ежемесячно, пытался повышать зарплату сотрудникам, но за инфляцией, конечно, было не угнаться. Выручали заграничные командировки. Старые, наработанные, как теперь говорили, «проекты» с заграничными компаниями все-таки двигались, теперь уже стараниями обеих сторон. Западники в отчаянной конкуренции друг с другом спешили урвать лакомые куски от постсоветской промышленности, а заводу, чтобы выжить, уже ничего другого и не оставалось. И я поехал (чуть не сказал «пошел») по миру: Германия, Швейцария, Бельгия, Канада… Командировочные платили приличные, да еще и в валюте, которая росла, как на дрожжах во многочисленных «обменниках», мгновенно наполнивших городские пейзажи столиц и провинции. Так что весьма весомый довесок оказался к зарплате и к тем деньгам, которые я теперь посылал в помощь родителям.
К тому же нужно было платить за стройку. Мне всегда хотелось иметь свой дом. Не «блочный, бессрочный десятый этаж», как я писал когда-то о своем стандартном городском жилище, а именно дом. Настоящий дом на земле, где-нибудь на берегу озера.
Давай, попробуем, построим
высокий дом на берегу.
Не век же – у друзей постоем,
да у чужих углов в долгу.
Давай, под небом этим синим –
оно и нам принадлежит –
поставим стены и поднимем
стропила легкие в зенит.
Печь сложим, и трубу побелим,
и берег тихий обживем.
И как-нибудь в конце недели
друзей на праздник соберем.
Они войдут и онемеют.
А мы с тобой из-за стола –
живите, пользуйтесь, владейте,
всем хватит места и тепла.
И мы порадуемся вместе
и выпьем старого вина.
Забудем все дурные вести
и все худые времена.
И новый в жизни счет откроем,
и все долги простим врагу.
Давай, попробуем, построим
высокий дом на берегу.
В конце восьмидесятых эта мечта почти исполнилась. Мне удалось недорого купить участок в девять соток с маленьким, подгнившим щитовым домиком в заводском садоводстве Лемболово на Карельском перешейке. Как же я радовался этой халупе под высокими соснами. Все выходные, праздники и отпуск того лета я не вылезал с дачи. От зари до темна стучал, пилил, строгал, красил. Наконец, халупа приобрела вполне сносный и отчасти даже респектабельный вид. Новоселье с друзьями справить я успел, но радовался дому недолго. В ту же осень какие-то подонки залезли в мое худое жилище и сожгли его. Погоревал я малость на пепелище и решил строить новый, настоящий, только свой дом. Легко сказать строить. Это сегодня и стройфирмы, и материалы, только деньги плати. А тогда каждую доску, каждый кирпич и гвоздь предстояло добывать с боем. Слава богу, шабашники, промышлявшие в округе, еще хранили порядочность социалистического труда и умели работать. Но денег это удовольствие требовало «немеренно», так что завис я со своей стройкой на долгие годы.
Предстояла скорая приватизация, как тогда говорили «народное акционирование», завода, и руководство пыталось перестроить структуру предприятия на рыночный манер. Появилось новое подразделение – служба маркетинга. Собственно, мысль о такой современной службе появилась в голове у Генерального директора завода Шевченко, он и предложил мне организовать и возглавить такую службу, назначив, по существу, своим заместителем. Уходить из КБ, заниматься вещами коммерческими, к которым у меня не было особого призвания, не очень хотелось. Но иного выхода у предприятия не было, да и дело совершенно новое, необычное и для завода, и для страны. Подумал и согласился.
Собрал команду из молодых рекламщиков, экономистов, специалистов по нашей «ударной» продукции – паровым, гидравлическим, газовым турбинам. Дело, кажется, пошло. Но приличных специалистов в области маркетинга все равно не хватало. Да и не было их на ту пору в стране, никто не готовил. Особая нужда была в толковых экономистах, способных провести экономический анализ проекта, составить бизнес-план. Обратился к замдиректора завода по кадрам Фокичеву, попросил поискать нужных людей. Фокичев обещал, присылал каких-то людей на собеседование, но все не то.
Однажды, приоткрыв входную дверь кабинета, в щель заглянула моя секретарша Ольга. Помню ее ошарашенное лицо и не очень внятную фразу: «К Вам пришли…». Обычно о таких вещах она толково докладывала по селектору, а тут, приоткрыв дверь пошире и не дожидаясь моего кивка, впустила в кабинет посетителя. Через секунду, я тоже понял в чем дело.
В комнату вошла безумно красивая молодая женщина. Не больше тридцати, идеальной формы фигура и античное лицо с голубыми глазами. Темные волосы гладко собраны в тугой узел на затылке. Одета в короткую черную куртку тонкой кожи и широкие модные брюки, в ушах крупные красивые клипсы. Полное впечатление живой фотомодели из журнала «Вогг».
Представилась:
- Боровикова Галина Степановна. Инженер-экономист, окончила экономический факультет Ленинградского университета, зарубежная экономика. Работала в торговой палате. Владеет английским…
Задал еще несколько вопросов. Ответы достойны и толковы. Кажется, то, что надо. Но наши оклады… Согласится ли? Спросил прямо:
- Зачем вам это? То, что на вас надето, стоит много больше того жалованья, которое я смогу выплатить вам за год.
- Мне все равно, - говорит. Мне сейчас очень нужна работа.
Так в моей маркетинговой команде появилась старший экономист Боровикова. Чуть позже узнал у Фокичева, что Галя дочь того самого Степана Афанасьевича Боровикова - помощника знаменитого обкомовского секретаря Романова, к которому однажды был я зван молодым литератором на прием, да не дошел. К счастью, элитная принадлежность никак не портила ее деловых качеств, всегда аккуратна и обязательна в работе, да и английский отменный. В то время шла активная переписка нашей службы с западными компаниями – письма, Протоколы о намерениях, техническая корреспонденция, переводы наших рекламных проспектов на английский. Я все чаще и чаще обращался к помощи новой сотрудницы. Она мне все больше и больше нравилась и, кажется, не только своими деловыми качествами.
Появилась неожиданная возможность издать мои «отвергнутые» книги. В издательстве «Сатисъ», где у завода шел большой заказ на рекламные брошюры, я познакомился с Главным редактором Андреем Блинским. Разговорились. Редактор подсказал простой ход:
- Нужен спонсор. Поговори со своим заводским начальством, мы могли бы сделать книжки за символические деньги.
Генеральный директор завода спонсорское гарантийное письмо в издательство подписал, и в конце 93-го в «Сатисе» у меня вышло сразу две книги: лирический сборник «Пригород» и совсем тоненькая юмористическая книжечка – «ПарОдиз», куда я собрал четыре десятка своих пародий и юмористических стихотворений. Тираж обеих книжек был крохотный – по пятьсот экземпляров, но и с ними я не знал что делать. Сотни по три раздарил друзьям и знакомым, какое-то количество ушло в городской книжный коллектор и библиотеки, по два десятка книг я взгромоздил на собственные полки, а остальное сложил в гараже до лучших времен.
А жизнь в новой, «распахнутой миру» России неудержимо шла вперед. Завод открыл несколько своих зарубежных представительств. Одно из них, в Индии, предложили возглавить моей жене Ольге. Вопрос не простой. Ей предстояло на несколько лет уехать в Дели. Какая, к черту, при этом семейная жизнь? Но жене очень хотелось, совсем другой карьерный уровень, да и подобный шанс в жизни выпадает один раз. Во всяком случае такие аргументы звучали на почти истеричном семейном совете. Согласился.
Ольга улетела в далекий Дели, а я – в Тегеран, потом в Пекин, потом в Израиль. В нашей турбинной отрасли маркетинг – процесс длительный, как и само многомесячное производство того или иного оборудования. Между Протоколом о намерениях и Контрактом долгий, иногда в несколько лет, путь согласований, увязок технических и ценовых параметров. Это только в конце девяностых газеты взахлеб начали писать, о «состоявшемся высокотехнологичном прорыве» новой России в Иран, в Китай, еще куда-то, имея в виду, в том числе, и Контракты ЛМЗ на поставку атомного «миллионника» для иранской АЭС в Бушере, оборудования для тепловых станций в Шанхае. А тогда все эти «прорывы» еще только брезжили в непроходимой мгле переговоров и отчаянной конкуренции с куда более опытными «западниками».
Писал я в те времена мало, не хватало времени, да и жизнь за окном особенно не располагала, но что-то иногда на бумагу все же ложилось.
Голгофы больше нет,
лишь обочь – горсти пыли.
За двадцать сотен лет
ее под корень срыли.
Не ведая препон,
не зная, что вершили,
подошвы всех времен
по свету растащили.
Душа, как мир проста
в момент его рожденья –
в подножии креста
роится населенье.
Насущный хлеб жует
и чашу пьет на тризне.
В печали слезы льет
и радуется жизни.
Голгофы больше нет,
напрасно не ищите.
Светила знойный свет
витийствует в зените –
Голгофа умерла…
Без времени и срока
Масличная гора
тоскует одиноко.
Кстати, когда я набрасывал эти строки в самолете компании «Эль-Аль», возвращаясь из служебной командировки в Израиль, поднял глаза и впереди, рядов через пять от себя, обнаружил до боли знакомую, прикрытую сизыми кучеряшками аккуратную плешь, торчащую над подголовником кресла. Обладатель плеши, словно почувствовав внимание, привстал в кресле и повернулся в мою сторону – Кушнер Александр Семенович, собственной персоной. Похоже, возвращается с Иерусалимского фестиваля поэзии, о котором писали местные газеты. Мы не «дружим, скорее соседствуем», к тому же до сих пор друг другу не представлены, хотя в Доме писателей встречаемся часто и взаимно примелькались. Вот и сейчас, вежливые взаимные кивки. А все-таки, как тесен мир! Правы древние.
Мой завод акционировался и у него теперь имеется владелец контрольного пакета – некое ООО «Мардима», зарегистрированное аж на Виржинских островах. Я тоже совладелец, у меня пакет в шестьсот двадцать пять акций – это почти пять сотых процента от уставного капитала - предел, который доступен человеку, отработавшему на заводе два десятка лет, в обмен на ваучер. Так что народный чубайсовский капитализм в действии. Увы, я хоть и капиталист, но очень маленький, незаметный и бесправный. А настоящий хозяин потихоньку подбирает продажи и финансовые потоки под себя. Не нужна ему больше на заводе служба маркетинга, сам знает кому и почем. И так, почитай, два года без присмотра резвились.
Приказом по заводу «маркетинг» расформирован, а сотрудники переведены в другие подразделения. Директор службы, тоже не забыт, и не обижен. Меня назначают заместителем Главного инженера. Опять техника, дело привычное. Правда, уровень теперь много ответственнее: в подчинении три КБ, главные инженерные службы завода – ЦЗЛ, метролог, инструментальный отдел, и несколько цехов, работающих на перспективу, то есть на создание и подготовку производства новой техники. Казалось бы, живи и радуйся. Но, увы, не нужна никому больше новая техника. Страна в разоре и в безденежье. Заказов почти нет, востребованы одни запчасти к работающим на электростанциях машинам. Завод кое-как барахтается, но с каждым днем выживать все труднее, идут повальные сокращения, задерживается зарплата. Я, как один из высших руководителей, в касте «несокращаемых», но прекрасно понимаю: серьезной работы на поприще новой технике в обозримом будущем не предвидится. Настроение отвратительное.
Выкроил неделю и полетел к жене в индийский город Дели, посмотреть, как устроилась, чем занимается.
Устроилась по первому разряду. Не жалеет новый хозяин денег на свои иностранные представительства. Под офис снята вилла в одном из респектабельных районов города. У жены - машина, личный шофер и горничная, которые называют ее мадам. Да и сама «мадам», кажется, весьма уверенно вошла в роль: банкетствия, приветствия, деловые встречи. Нормального, человеческого разговора с женой не получается. Как-то не очень я вписываюсь в ее новую жизнь, скорее мешаю.
Улетал домой с тяжелым сердцем. Видимо, социальные революции рушат не только страны, но и семьи. Или, все проще, исчерпал себя наш долгий, двадцатилетний брак.
Мы лежим на спине.
Ты и я -
затерявшись в зеленом пространстве,
там, на самой вершине холма,
под июльским полуденным солнцем.
Мы лежим неподвижно,
прижавшись затылком к траве,
затаив до предела дыханье,
боясь уронить
раскаленный, сияющий шар
с наших плотно смеженных ресниц.
Ибо здесь, на холме,
выше крыш, выше труб и антенн,
выше самых высоких деревьев
для такого огромного шара
нет иной подходящей опоры.
И достаточно взмаха,
всего только легкого взмаха
наших сомкнутых разом ресниц,
чтобы солнце,
внезапно сорвавшись с вершины,
понеслось по упругому склону к подножью,
рассыпаясь на сотни неравных,
до срока сгоревших осколков.
Мы лежим на спине.
Ты и я –
там, на самой вершине, под солнцем,
затаив до предела дыханье,
плотно-плотно ресницы сомкнув,
ибо верим, что можем еще сохранить
пусть не свет,
но хотя бы тепло друг для друга.
Увы, не получилось с теплом. В конце девяносто третьего Ольга на неделю приехала из Индии перед новогодними праздниками, и мы подали заявление на развод. Но до этого события еще много чего случилось.
Вернувшись из Дели, чтобы как-то унять тоску и невеселые мысли, я целиком ушел в строительство дачи. Помнится, в один из выходных, как всегда с утра прыгнул в свою «шестерку» и помчался в Лемболово, ревизовать труд нанятых мною «шабашников». Строителей в тот день не было. Новые стены моих хором подняты уже метра на четыре над землей. В буквальной смысле, полез на стену, двигаясь по шатким лесам и хлипким настилам. В одном месте доска подо мною с радостным «утиным криком» разверзлась, и я полетел вниз в забетонированную яму подвала, ощетиненную зубьями металлической арматуры. Не знаю, каким чудом мне удалось приземлиться спиной промеж двух арматурных прутьев, Господь хранил, но подняться я все равно сразу не смог. И никого кругом, кричи - не кричи. Отлежавшись, с трудом выполз из ямы, боком протиснулся за руль, и в полуобморочном состоянии поехал в город. В горячке доехал, а дальше что. Все тело – сплошной синяк, ни встать, ни лечь, и ни одной близкой души рядом. По счастью вспомнил Галин телефон. Она приехала сразу же, обложила меня компрессами, побежала в аптеку. Почти неделю не отходила от меня Галя, пока я не стал с трудом передвигаться по дому самостоятельно…
Вот так в мою жизнь и квартиру, давно уже не знавшую женской руки и заботы, вошла моя Галя. Но я слукавлю, если скажу, что речь только о руке и заботе. Со мною и, вправду, происходило нечто такое, чему я давно уже перестал верить, да, наверное, никогда и не испытывал прежде.
Я закрываю эту тему –
ни строчки больше о любви.
Гортань суха и губы немы,
и ни кровиночки в крови.
Я закрываю эту тему.
Я также вынужден закрыть,
все, что когда-то столь надменно
пытался в ней отобразить.
Рыдайте пастыри Эдема,
безумствуй, паства, вновь и вновь.
Я закрываю эту тему,
поскольку –
Боже – Боже – Боже!,
неужто мне еще возможно? –
я, кажется, открыл любовь.
На завод пришло письмо из далекого города Вашингтона, округ Колумбия. Адресовалось оно мне и в копии моему Генеральному менеджеру, так было написано на правительственном бланке Министерства торговли государства Соединенные Штаты Америки. Письмо содержало официальное приглашение американского Правительства доктору техники г-ну Ковалеву принять участие в специальной программе обучения российских специалистов основам мирового бизнеса. Американское Правительство полностью берет на себя финансирование проекта, включая перелет г-на Ковалева в оба конца, расходы по обучению и проживанию в Америке, а также его суточное содержание в размере 30 долларов в день (карманные деньги значит).
Еще в письме сообщалось, что программа рассчитана на полгода и включает курс бизнес-лекций в Принстонском университете, а затем стажировку в одной из американских турбиностроительных компаний.
Заманчиво, еще как заманчиво. И хотя я понимал, что программа эта ни что иное, как официальный способ обращения продвинутых русских в новую капиталистическую веру, поехать в Америку, не скрою, мне очень хотелось. К тому же шанс выпал. Похоже, наследил я в мире, работой в Международном комитете, участием в конференциях, командировками на ведущие фирмы. Запала фамилия в какой-нибудь американский чиновничий компьютер, а вот теперь кстати выплыла. Так я тогда думал. О том, что это мой высокопоставленный американский знакомец господин Джек Уэлч постарался, я узнал позже.
Пошел с письмом к своему Генеральному директору Виктору Шевченко. Шевченко письмо почитал, поскреб подбородок:
- Надо ехать. Тем более они все платят. Но ты должен понимать, твое место здесь тебя ждать не будет. Я на полгода этот участок открытым оставить не могу, сейчас буду думать, кого вместо тебя поставить. Так что решай сам…
Я решил: еду. Программа стартует в середине апреля, а сейчас еще февраль, но очень многое надо успеть. Оформить визы и с десяток приложенных к письму анкет, подработать срочные дела по службе, да и одежку какую - никакую в страну Америку прикупить надо, еду ведь ни на пару дней.
Я действительно многое успел. Даже подписал перед отъездом новый издательский договор с «Сатисом» на публикацию книги своей избранной лирики «Времена». Нашелся богатый спонсор – одна из иностранных компаний, сотрудничавших с заводом, для которой выложить тысячу долларов оказалось плевым делом.
Наконец, все готово. Лечу я завтра утром, 15 апреля, авиакомпанией «Дельта», осталось собрать чемодан.
Я, кажется, запихивал в свой «американский» чемодан последнюю пару носков, когда в квартире раздался долгий междугородний звонок.
- Саша, Сашенька, - услышал я в трубке срывающийся на плач голос матери, - отец умер…
Телефонное эхо рикошетом ударило в стены и потолок комнаты, потом всей безысходной тяжестью рухнуло на меня сверху. Боже мой, как же так? Да, отец уже много лет болен, но ведь держался, скрипел, и потом ведь только семьдесят… Горечь, недоумение, ком в горле и влажная пелена в глазах. Надо ехать, все бросать и немедленно ехать, проститься с отцом… Полчаса метался по квартире, не находя себе места. Ехать, ехать…, но как? Через двенадцать часов у меня самолет в Америку, все сложено и завязано в невыносимый узел – работа, обязательства, расписание. Невозможно ничего изменить… В затылок неудержимо вползает подленькая мысль. Перезвонил сестре, потом маме. Что-то объяснял, просил держаться… Потом сорвался на почту, по дороге продал все наличные свои доллары, послал телеграфом матери деньги…
Я не поехал на похороны отца. Вместо этого, ведомый каким-то бесконтрольным, автоматическим чувством, сел в самолет и полетел совсем в другую сторону, в Америку. Никогда не прощу себе этого, никогда…
Не помню толком, как я долетел до города Орландо в чужой, далекой Флориде. Помню только пустоту и безразличие, с которым я автоматически менял самолеты во Франкфурте и в Чикаго, и еще кислый запах «виски», который по моей просьбе все носила и носила мне стюардесса.
Едва приземлившись в Орландо и бросив чемодан в номере, попросил своего американского куратора отвезти меня в православную церковь. С церковью была проблема, во всей центральной Флориде удалось по справочнику обнаружить только одну, «сербскую», в двадцати пяти милях от Орландо. Но мой куратор, Алекс, кажется, все понимал. Терпеливо и долго ждал меня на паперти, пока я, стоя на коленях перед чужой иконой с родным ликом православного святого, шептал странные, не похожие на молитву слова. Не знал я тогда ни одной молитвы.
Я приезжал в эту же церковь и на девять, и на сорок дней, теперь уже самостоятельно накручивая мили за рулем машины, «рентованной» для меня фирмой. Ставил свечи, беседовал по-английски с местным священником и заказывал поминальные службы. Но это, увы, служило слабым утешением для меня самого и слабым искуплением моего свинского поступка. Впрочем, как я сам себя за него судил, только мне и ведомо.
Сам себе хозяин в храме -
строил сам и сам святил.
Сам себе в сафьян обрамил
переписанный псалтырь.
Сам себе пророк и идол -
«аки образ средь личин».
Что в писаньи не увидел,
сам слегка присочинил.
Сам дела свои итожил -
воздавал и всласть карал.
А теперь и к Богу можно,
пусть добавит, коль не прав.
Во Флориду, на фирму «Вестингауз», я определился по собственной инициативе. В Штатах работало несколько крупных энергомашиностроительных корпораций: «Дженерал Электрик» в Скенектиди, «АББ» - в Ричмонде, Вирджиния. Но на этих фирмах я уже бывал в своих предыдущих кратковременных поездках в Америку. Потому, когда представилась возможность длительной стажировки, выбрал «Вестингауз» - и фирма для меня новая, да и во Флориде я еще не бывал.
«Вестингауз» - компания первоклассная, с большим современным конструкторским и исследовательским центром на Алафайя трейл, в пригороде Орландо. Отвели мне в департаменте Газовых турбин небольшой отдельный кабинет («кюбик», как здесь это называлось) с телефоном и компьютером. Разрешили почти не лимитированный доступ ко всем разработкам и конструкторским базам данных. А еще арендовали для гостя очень приличный автомобиль среднего класса «Остин», без «авто» здесь и, вправду, никуда. Еще предложили на выбор жилье: гостиница или в доме у кого-нибудь из сотрудников фирмы, для большей адаптации к языку и образу жизни. Все-таки несколько месяцев впереди. Выбрал американский дом своего куратора Алекса, который сам был выходцем из России, правда, эмигрировал с родителями много лет назад, еще в отроческом возрасте, успел здесь и университет окончить, и семейный дом построить.
И потекла моя долгая американская жизнь. На службу я ходил, как и все сотрудники, к девяти, заканчивал в пять. Общался с коллегами, участвовал в технических совещаниях и дискуссиях, готовил сообщения и докладывал их на семинарах фирмы. Мой английский из правильного, но медленного быстро трансформировался в абсолютно американский – беглый, сленговый, с легким, как мне говорили, скандинавским акцентом.
На фирме стажировался еще один русский, Володя Сундырин, из Москвы. Конечно, мы немедленно познакомились и свободное время в основном проводили вместе. По выходным прыгали в его или мою машину и носились по центральной Флориде. А посмотреть здесь было что: от шикарных пляжей на Мексиканском заливе и космического Центра НАСА на атлантическом мысе Канаверел, до всемирно известных парков развлечений – «Дисней Уорлд», «Юниверсл Студио», «ЭПКОТ-центр».
Быстро складывались знакомства и дружбы с американскими сотрудниками фирмы. Нас с Володей частенько приглашали то в один, то в другой дом на вечеринки и всякие семейные торжества. Все же настоящие русские в Америке, как ни крути, экзотика, пикантное блюдо к местным тусовкам.
Где-то через месяц, руководство компании решило познакомить русских с многочисленными филиалами фирмы. Начался «большой облет» Штатов. Где только мы не побывали в последовавшие за этим три недели: на турбинных заводах компании в Пенсаколе и в Шарлоте, на лопаточных фабриках в Винстоне и в Сэйлеме, в атомном центре в Питсбурге. А заодно – в Вашингтоне, Атланте, Далласе.
По возвращении в Орландо меня пригласил к себе Генеральный менеджер турбинного отделения и предложил место своего референта по маркетингу. Дела у компании с продажами турбин шли напряженно, большие надежды были связаны с восточно-европейским рынком, потому, похоже, и появилась такая идея у шефа. Это было очень серьезное предложение, практически, официальная работа с очень хорошим окладом в дополнение к моим суточным, «карманным» деньгам. Разумеется, согласился. Для начала надо было подготовить маркетинговый обзор по восточной Европе. Многих материалов в Орландо не было, и я полетел в командировку в Нью-Йорк, поработать в государственных бизнес-фондах. Мой отчет руководству понравился, и шеф отделения поощрил меня, а заодно и Алекса, с которым мы вместе летали в Нью-Йорк, трехдневным отдыхом на курортном пляже Дайтона-бич, за счет фирмы, конечно.
Не буду описывать всех прелестей тропического отдыха в пятизвездном отеле, скажу только, что отдыхать американцы умеют.
За время жизни в доме Алекса и его семьи, где у меня была отдельная комната с ванной и место за общим семейным столом, а также за время, проведенное на Дайтоне, мы очень сблизились с Алексом. Говорили откровенно о разном. Он больше интересовался - как там у нас, в России, я, разумеется, тонкостями американской жизни – от видов страховок, до разновидностей «моргича» и кредитов на приобретение, например, дома с бассейном. Бывали и более щекотливые темы.
В дальнем городе Орландо
у флоридских берегов -
дом хорош и стол, что надо -
у радушных земляков.
Видно, вправду, тесен шарик
из пяти материков.
Наливай по-русски, Алик, -
безо льда и до краев.
Вы уж строго не корите,
что несдержанный такой:
- Первый тост давай за Питер,
а за Штаты - по второй.
Мы, про то да се болтая,
водку пьем, да кофеек.
- Как вам родина другая?
Двадцать лет немалый срок.
- Что ж сказать, в мошне - не густо,
но сложилось - жизнь и быт.
Жаль вот только дочь по-русски
с их акцентом говорит...
Он в ответах осторожен,
я в вопросах не рисков.
Ах, как сложно шарик сложен
из пяти материков:
над Орландо солнца шарик,
Питер - в сумраке ночей.
Наливай по-русски, Алик,
наша завсегда горчей.
И все бы хорошо, но где-то к концу третьего месяца в душе поселилась неизбывная тоска. Хотелось домой. Разумеется, я ежедневно звонил в Россию маме, сестре, Гале в Питер, но это не искупало страшного желания увидеть их наяву. Да, похоже, не для меня все американские прелести жизни.
А ведь была возможность остаться, осесть в благословенной «заокеании», в доме с бассейном и пальмами перед фасадом. Мне недвусмысленно намекнули, что моя работа референта нравится шефу, и он готов по окончании моей правительственной стажировки подписать со мною настоящий Контракт, обеспечить рабочую визу и кредитовать приобретение домика в соседнем графстве «Семинола каунти», там как раз для сотрудников строили. Было о чем подумать. Признаюсь, я думал, ох, как я думал на эту тему.
В самом деле, что мне терять, там, в голодной и бесприютной России? Семьи у меня больше нет, я перед отлетом в Штаты даже Свидетельство о разводе успел получить. Из имущества – недостроенная дача и двухкомнатная квартира, да и ту придется отдать жене. Родственники?, но ведь ни на луну улетаю. А Галю я заберу сюда…
Хороши планы, все умно и логично, если б не душа. Что за чертова субстанция там, внутри. И корил себя, и убеждал, а все внутри говорило – нет. Права народная мудрость – где родился, там и пригодился, «там и помирать буду», решил я, наконец, с облегчением. А заграницы эти, да разве мало я их видел, и еще увижу.
Улетал я домой, не дождавшись официального срока окончания моей стажировки. Перед отъездом мы крепко надрались с Алексом, обмывали мой американский государственный диплом, сертификат, как у них говорят. Я звал его к себе в гости, в Питер, и сам обещал приехать еще раз, с семьей.
Я сдержал слово. Через три года вместе с Галей, полной семьей, я снова прилетел во Флориду, чтобы объехать со своей любимой все места и закоулки этого чужого, тропического полуострова, ставшего мне почти родным.
В аэропорту Пулково меня встретила Галя, необыкновенно похорошевшая за это время, хотя куда уж больше, наверное, просто безумно соскучился. Прилетел я из Америки раньше, до официального выхода на работу еще оставалось время, и я махнул на Кавказ, проведать маму, поклониться могиле отца.
Встретились, обнялись с мамой, поплакали вместе. Потом на кладбище, к отцу. Все еще «свежий», не успевший взяться дерном, не обнесенный еще могильной оградкой, с простым деревянным крестом холмик. Долго сидел, думал о самом сокровенном. Как все же, несправедлива и коротка земная жизнь.
За поминальный стол сели у моей сестры Жанны. У нее с мужем Валерой свой большой дом с садом, как мечтал отец. Трое сыновей. Старший Олег, уже в девятом, отличник, собирается после школы в медицинский. Средний, Вадим, пока в начальных классах. А младшему, Женьке еще только пять, расти да расти. Хорошая семья. Это я гол, как сокол, на пятый десяток повернуло, а у меня, по сути, ни кола, ни двора. Выпили, не чокаясь. Потом долго говорили с сестрой. Потом еще всю ночь – с матерью.
Улетал я в Питер немного успокоившись. Могиле отца, хоть и с опозданием, а все же поклонился. Да и оставшиеся родные, слава Богу, все живы-здоровы.
Не успокаивай, не стоит.
Слова известны наперед:
сначала поболит,
поноет,
потом уляжется,
пройдет.
Я знаю, так уже бывало.
Казалось, вот она,
черта.
Но солнце поутру вставало
и побеждала доброта.
И все сходилось,
все сбывалось,
как не был долог день и путь…
Но тихой грустью оставалось
в нас то,
что больше не вернуть.
На заводе моему американскому диплому порадовались, но и только. Между тем страна, а с нею и моя фабрика, продолжали катиться под уклон. Заказов нет. Зарплаты грошовые, да и те задерживаются. Похоже, не нужен я больше родной промышленности. В чести все больше не инженеры, а экономисты и юристы. Вот только чего экономить? Разве что скудный семейный бюджет.
Правда, в стране все больше оседает западных компаний. Если не продать свой продукт, то, по крайней мере, изготовить его в России много дешевле, труд почти дармовой. У меня в запасе несколько предложений от инофирм. «Вестингауз» перед расставанием предложил мне должность своего представителя в России, да и швейцарский концерн «АББ», у которого в нашей стране уже несколько совместных предприятий, кажется, тоже оценил мою американскую бумажку, предложили должность Директора по маркетингу в своем русском отделении.
Подумал я подумал, и решил податься на «АББ», у них, как мне казалось, больше шансов зацепиться в России, все-таки уже несколько тысяч человек на совместных предприятиях.
На «АББ» мне положили очень приличное содержание в твердой валюте, плюс премиальный процент от сделок, плюс собственный маркетинговый фонд на корпоративной кредитной карточке, которая у меня в кармане. Задача моя, как директора по маркетингу: связи с иерархами потенциальных русских заказчиков – Минэнерго, Газпром, и, разумеется, заказы для фирмы.
Перед тем, как подписать личный Контракт с фирмой, поехал в Минэнерго к своему давнему приятелю, помощнику Министра энергетики Виктору Миронову. Виктор Яковлевич, послушал меня, потом пригласил в кабинет Министра, Дьякова Анатолия Федоровича. Дьяков, с которым я давно знаком по старой заводской памяти, сказал приблизительно следующее:
- Нам все равно с иностранцами работать, Ельцин с Чубайсом требуют. Потому уж лучше делать это через тебя, чем с кем-то другим. Мы тебя, дай Бог, как облупленного знаем…
Подписал на заводе заявление об уходе. Мой непосредственный начальник, Главный инженер Шмарин, сказал просто:
- Все понимаю. С тебя бутылка…
Бутылку я Шмарину поставил, причем сделал это очень скоро, пригласив отобедать по корпоративной кредитке в самый шикарный в то время питерский ресторан отеля «Европа». За столом Шмарин разоткровенничался:
- Дурак ты, Ковалев. У тебя же все было, все связи и знакомства в руках. Да через твой «маркетинг» можно было столько фирм и фирмочек открыть, и директору, и мне, и тебе хватило бы. Мы, между прочим, так и думали. Вон, посмотри, другие. Никто и звать никак, а уже «хозяева», миллионами ворочают. Да еще в эту Америку уехал, когда тут последнюю шкуру делили. Кто ж тебя ждать будет.
- Знаешь, Игорь, - ответил, - не умею я этого, и не хочу, если честно. Хочу спать спокойно. А без куска хлеба не останусь, пока то, что я умею, и нашим и «ихним» требуется.
После я серьезно думал о том, что сказал Шмарин. В самом деле, откуда они все, эти «новые хозяева», которые «никто и звать никак»? И, кажется, нашел ответ. «Они» - это те, которым терять было нечего: ни толкового дела в руках, ни знаний, ни совести. Хватали и рвали клочьями, все, что попадалось тогда под руку, не особенно думая о последствиях, а тем более о законе, не зная толком зачем рвут и как этим распорядиться. У кого-то получилось, у кого-то нет. Наиболее успешные, не попавшие под пули и под взаимные «катки», потом наняли таких, как я, употребить наворованное в дело.
А что же такие, как я? Ведь и, вправду, вхож был в самые высокие кабинеты, и возможности были, да и мозгами Бог не обошел. Наверное, было, что терять: статус, репутацию, знания, совесть. Не верили, что навсегда происходит. Да и не хотели. Не хотели, через себя переступить. И вовсе, не от того, что жалели строй, симпатизировали коммунистам. Не хватило амбиций.
Только сейчас я начал понимать вопрос, который мне в свое время задал американец Джек Уэлч – «вот из левел оф йор амбишн?», какой, мол, уровень ваших собственных притязаний в жизни? Я тогда, дурачась, ответил, что хочу стать Президентом США. Не понял я менеджера номер один в мире. И, если честно, не очень об этом жалею.
Жизнь прошла,
как блоковская дама,
по новейшим меркам – в никуда.
У меня нет виллы на Багамах
и уже не будет никогда.
Не скажу, чтоб вовсе обманула,
но ласкала не мою звезду -
никогда я не был в Гонолулу
и уже навряд ли попаду.
Полосы газет не мной пестрели,
и не мною бредил кинозал.
И с Мадонной не был я в постели,
хоть, признаюсь, в юности мечтал.
Но зато в краю, соблазнов полном,
знаю я - в любые времена
для моей единственной мадонны
только вера в наш союз бездонна,
а соблазнам прочим - грош цена.
Впрочем, в Гонолулу я еще, возможно, попаду. Не в Гонолулу дело, дело в том, с кем туда «попасть». Но до написания этих стихов еще лет пять.
А пока в издательстве «Сатисъ» вышла моя девятая книга «Времена», книжка избранной лирики в триста с лишним страниц, которую я посвятил памяти отца.
Начало девяносто пятого, и Вячеслав Кузнецов, председатель секции поэзии питерского отделения СП РФ, устраивает презентацию моей книги в библиотеке Михайловского замка, где сейчас проходят заседания секции поэзии. Писательский Дом на улице Воинова (теперь Шпалерной) стараниями многочисленных арендаторов сгорел, и писатели ютятся «за Христа ради» где пригреют.
Я читаю минут сорок: «Аштар» и «Волчью балладу», стихи о загранице и интимную лирику. Сидят, слушают, иногда даже аплодируют, что на читках в нашей среде, практически, не принято. Профессионалы.
Давно я не видел столько писательских лиц разом. Глеб Горбовский и Ирэна Сергеева, Виктор Максимов и Борис Орлов, и еще многие и многие. Как и чем живут сегодня все эти талантливые люди? Плохая одежда, худая, сбитая обувь, но лица, но глаза… Слушают, сопереживают, это их жизнь и у них нет другой. Пытаются писать, мыкаются по журналам и издательствам, никто не публикует, нет спроса. «Какие гонорары, напечатайте просто так, пусть люди прочтут» - просят. «Бумага денег стоит» - отвечают. Рынок, господа. Но они все равно пишут, читают друг другу. Перебиваются на жалкие пенсии и случайным приработком и все-таки пишут. Боже мой, что же стало с этой страной?..
После читки - обсуждение, о моих стихах говорят много хороших слов. Спасибо, люди добрые. Я раздариваю книжки с автографами своим друзьям-писателям и совсем незнакомым людям. У меня книжек много, тираж тысяча экземпляров, не знаю куда девать.
Правда, я попытался что-то предложить на реализацию в «Лавку Писателей», цену поставил смешную – одна тысяча рублей за трехсотстраничную книжку. С трудом взяли «на пробу» десять экземпляров. Поэзия?, да вы шутите. Вон, Евтушенко, двадцать экземпляров целый год реализовать не можем. Сейчас у нас в ходу Стивен Кинг, и эта, наша новая, Маринина.
Приблизительно через полгода мне позвонили из магазина: книжки реализованы, можете приехать за деньгами, за вычетом наших комиссионных - восемь тысяч рублей. В то время бутылка водки стоит уже десять тысяч и я, понятное дело, за деньгами не еду.
Странно. Всякий раз, называя в этой книжке новое имя, ловлю себя на мысли, что надо бы как-то характеризовать персонаж, хоть пару строк. Но написать, к примеру, что мой приятель Сережа Дроздов – внешне вылитый актер Александр Колягин, только ростом метр шестьдесят. Или, там, дать описание райских кущ Флориды, все-таки я какой-никакой художник слова. А здесь – яростная, почти дневниковая, гонка текста, не больше тридцати страниц на десять лет жизни. Я даже сознательно вычеркиваю целые абзацы, стараюсь сделать текст предельно «мускулистым» и документальным.
Не знаю, прав ли? Во всяком случае, очень надеюсь, что явный недостаток художественности этой книжки не сделает ее скучной для прочтения и хотя бы немного искупится избранным мною синтетическим жанром, этакого «евангелия от поэта» (полагаю, звучит не слишком кощунственно), да еще стихотворными строчками, которыми я то и дело рву свою не очень умелую прозу.
Идет время. Мы с Галей живем в моей квартире на Академика Константинова. Хорошо живем, славно, в любви и согласии. Надо бы оформить отношения законом. Но я все медлю. И потом, что я могу ей дать? Даже квартира, в которой мы живем, не моя. Через полгода из Индии возвращается бывшая жена и квартиру надо будет отдать ей. К галиным родителям в «примаки», в их шикарную обкомовскую квартиру, где слева - бывший Предленисполкома Ходырев, а сверху - бывшая комсомолка Валентина Матвиенко, я не хочу, стыдно, да и возраст не тот. Хорошо, что у меня есть деньги. Кое-что привез из Америки, да и платят мне в «АББ» изрядно. Решено, мы покупаем свою квартиру, благо сегодня это – без проблем.
Мы с Галей пересмотрели их десятки, в старом фонде, все не то. Наконец, решили - в новом, строящемся доме на «Гражданке». Правда, дороговато – пятьсот «баксов» метр, но на трехкомнатную хватает, а пока построят и на мебель соберется.
В свою новую квартиру мы переехали в конце лета девяносто шестого, ровно за неделю до возвращения из Индии моей бывшей жены. К тому времени и на мебель денег собралось, так что все – чин-чином – «обставились» и начали обживаться потихоньку в своем углу. Есть, все же, положительные моменты в капитализме: «были б деньги – жить можно».
Бывшей жене я без сожаления оставил, практически, все «совместно нажитое» - квартиру, мебель, гараж, новую «иномарку». Себе – только недостроенную дачу и старую, восьмилетнюю «шестерку». Правда, кое-что из оставленного мне немедленно «отвалилось» назад. Ольга, заработала в Индии неплохие деньги и решила отремонтировать отошедшую ей квартиру по евростандарту, а заодно и мебель сменить, чтобы, значит, и духу моего не оставалось. Мебель, хоть и двадцатилетняя, а для дачи в самый раз. Так что перетащил я ее «горбатясь» с приятелем с десятого этажа в кузов грузовика - и в Лемболово. И мне хорошо – все же привык я к этим тумбочкам и комодам за двадцать лет, и бывшей супруге в радость – не надо тратиться на грузчиков.
Но вот теперь я, кажется, вполне состоятелен, в смысле семейной собственности, можно и официальное предложение делать. Заявление мы с Галей подали в ЗАГС Калининского района, где нам назначили «испытательный срок» в три месяца, мол, присмотритесь друг к другу, мало ли чего, еще передумаете. Мы и так почти четыре года «присматривались», потому решили испытательный срок употребить с толком: махнуть в предсвадебное путешествие в Америку, в город Орландо, штат Флорида. Очень уж мне хотелось показать Гале тамошние прелести, да и Алексу я, помниться, обещал приехать с семьей.
Алекс по-прежнему жил в Мейтленде, живописном районе Орландо, правда, работу сменил, не заладилось у него что-то в «Вестингаузе», пришлось искать другую фирму. Это, однако, не отразилось на нашей дружбе, сказал в телефон – приезжай, буду рад повидаться. С американскими визами тоже без проблем. Пришлось, правда, отстоять длиннющую очередь в Консульство, зато внутри сам Консул, любезно поговорив со мной на своем родном языке и удостоверившись, что я собираюсь в Штаты уже в пятый раз безо всякого намерения задержаться там на ПМЖ, визы нам выдал по самому дешевому тарифу.
В Америке мы провели почти две недели. Сперва Нью-Йорк, потом Флорида, которую мы исколесили с Галей вдоль и поперек на колесах маленького «рентованного» «фордика». Там же и обручальные кольца купили. Что за славная это была поездка, и как же мы были тогда счастливы вдвоем!..
Вернулись мы из Америки в аккурат ко дню назначенной регистрации и почти без гроша в кармане - и потрясла нас Америка и вытрясла до копейки. Но да разве это беда?, тем более, что никаких пышных торжеств мы не планировали, только свои, самые близкие.
Когда мы с Галей вошли в регистрационный зал, с «регистраторшей» случилась малая заминка. Стояла она в легком оцепенении, открыв рот, как некогда моя секретарша, впервые впуская Галю в мой кабинет. Потом нашлась, смущаясь, сказала нам: «Вы такие красивые, я даже растерялась…». Полагаю, что слова эти, как обычно, были сказаны в адрес моей сиятельной супруги, хотя и я, смею надеяться, выглядел не последним пугалом.
За свадебным столом из самых близких были только галины родственники. Мои мама и сестра прислали поздравительные телеграммы, далеко все же.
С деньгами в пару месяцев все наладилось, платили мне на фирме отменно. Правда, и расходы были – будь здоров: я все еще достраивал дачу, и потом, хотелось издать новую книжку, а теперь это без денег никак. Помогли, как всегда, спонсоры. Везло мне на них, работали старые связи и новые знакомства. На этот раз спонсором была голландская компания «Импекс», с Президентом которой, Ювалом Рише, я познакомился в рамках моей маркетинговой службы на «АББ».
Новая моя книжка, десятая по счету, сборник интимной лирики «Последний снегопад», вышла в питерском издательстве «ЛИО Редактор». Спонсор не только книжку мою оплатил, но и выход ее отметил малым застольем в одном из модных питерских ресторанов. Хороший у меня спонсор, я по этому поводу даже несколько строк написал.
Напечатаюсь за деньги -
модный выберу журнал:
слева гений,
справа гений,
в середине - мой овал.
У меня дела в порядке.
У кумиров прежних - шок:
слева брокер,
справа маклер,
посредине - мой стищок.
Не обидно за державу,
коли в ней понять смогли -
хватит славы на халяву,
будет слава за рубли.
Чиркну зажигалкой «ронсон»,
популярнейший поэт,
у меня отличный спонсор,
он оплатит мой респект
Выйду на проспект широкий -
сразу видно, кто есть кто:
слева маклер,
справа брокер,
посередке я... в пальто.
А вот теперь, кажется, дела плохи. Мой работодатель, западноевропейский концерн «АББ», уходит из России. Первая волна сотрудников получила уведомления о прекращении трудовых отношений с фирмой. Я хоть и являюсь одним из директоров русского отделения компании, но и меня эта участь вряд ли минует. Да и кому, как не мне знать: не получается ничего у знаменитой, компании в России. Три года иностранцы старались понять эту страну, инвестировали в нее больше сотни миллионов долларов, дали работу почти пяти тысячам россиян. Не идет бизнес. Никакой отдачи не видно, даже в обозримом будущем. Вроде и Контракты какие-то подписаны, и оборудование в страну поставлено, а денег русские не платят. Говорят - нет их, хотя чиновники и «новые» бизнесмены в «прикиде от Версаче» разъезжают на «шестисотых мерсах», которые себе не всякий Президент мирового гиганта позволит.
Мой босс и близкий приятель, Президент российского отделения компании Макс Асгари, так и говорит: «Воруют, черт с ними, но хотя бы правила игры соблюдали? Ей богу, ничего похожего в мире не видел…».
Макс знает, что говорит. Он работал в Польше и в Чехии, несколько лет провел в России, сам в бизнесе «жулик» первоклассный, но ведь правила, хоть какие-то разумные алгоритмы бизнеса должны быть? Без этого вся страна – «МММ».
«Правила» и, вправду, обязаны быть.
В недавней стране они были просты и понятны. В основе их была лояльность строю. Будь лоялен, и дальше игра с рождения по отлаженному, точному алгоритму: школа, институт, НИИ или фабрика. Если, действительно, не дурак, но не слишком лоялен – постепенный карьерный рост, приличная (по меркам соцпотребностей) зарплата, квартира, дача, машина, наконец, достойная пенсия и гарантированная старость в своем углу, а не где-нибудь под забором.
Ну а если по-настоящему лоялен, служишь режиму опорой и верой, тогда не просто рост, а карьерные взлеты, и опять же: зарплата - чуть побольше, квартира - чуть получше, спецраспределитель продовольственный и вещевой, но минус дача, минус собственная машина. Правда, машина и дача есть, но они казенные, служебные, пока народу служишь. А из собственности – только личная пыжиковая шапка, иначе какой ты слуга народа. Итог тот же: достойная пенсия и гарантированная старость в своем углу, а не где-нибудь под забором.
Говорю, как есть, не сочиняю, сам все видел в доме тестя моего, помощника большого партийного босса.
Не захотели. Новые горбатые партлидеры и базедоворылые партидеологи, потершись плешью о Запад, быстро смекнули, что личный «мерс» и вилла в Антибе лучше личной пыжиковой шапки и служебных дачек. А за ними и другие «лидеры» потянулись, чай, тоже не лаптем «клико» хлебали. А народ, что ж народ, ему все быстро объяснили – будем жить, как «они»: кто сметливее, талантливее, удачливее, у того и дача на Рублевке.
Что ж, все правильно, хватит уравниловки. Кто же против. Разумная соревновательность - если талантливее, умнее, способнее других, тогда имей. Слова, слова, слова…
Запамятовали за ними, что в стране и шапок-то пыжиковых на всех не хватало, не то что, «мерсов» или нефти. А если не хватает, значит надо отнять. Отнять у тех, кто слабее, беззащитнее, порядочнее. Воистину, «соревновательность», только не талантов, а безнравственности, хамства, лицемерия, мерзости и грубой силы.
Но ведь нельзя же так просто все отнять, включая страну, надо же хоть что-то – взамен. А взамен – свобода! Свобода от собственной культуры и памяти, от чести и совести, свобода быть «замоченным» в собственном подъезде и в театральном зале на Дубровке, свобода лицезреть сытых хозяев новой жизни на экране «ящика» и самому сдохнуть под забором.
Гуляй, пахан, по крови, по судьбам миллионов униженных и нищих. Вся страна – «МММ»…
Я сам никогда не был особенным сторонником коммунистической идеи. Помнится, назначая на новую должность или посылая «за бугор» представлять страну, мне не раз говорили, пора в партию, соответствовать доверию надо. Не шел, отшучивался, мол, «есть и достойнее». Но тут уж такое у новых «хозяев» с самим «человеком», перед чем все брежневские заморочки с его «правами» просто невинные шалости. Как говорится - «Почувствуйте разницу». Воистину, что имеем - не храним, потерявши...
Самого себя не обмануть,
даже если хочется порой.
Мне сегодня стыдно за страну.
Мне сегодня стыдно со страной
за народ, униженный враньем,
нищетой и разоренным кровом.
За ее исконное ворье,
почему-то названное «новым».
Мне сегодня стыдно за страну,
(Господи, моя ли ты, страна?),
за ее Кавказскую войну,
за ее правителя-лгуна.
За ее беспомощность и хворь,
за ее поруганную честь,
за ее терпение и скорбь,
и за все, чего не перечесть...
Самого себя не обмануть,
все еще надеясь и любя:
мне сегодня стыдно за страну
и безумно стыдно за себя.
Из компании «АББ» я ушел сам, не дожидаясь уведомления об увольнении. Какие-то, пока еще приличные деньги в запасе оставались, но надо срочно искать новую работу. Сунулся в одну фирму, в другую. Всюду требуются торгаш, маклер, брокер. Никого не впечатляют ни мой английский язык, ни мой американский диплом, ни моя ученая степень. Точнее, впечатляют, но ничего по моей технической специальности предложить не могут. Не в чести сегодня это дело.
Моих старых покровителей в московских кабинетах больше нет, самих попросили. Вместо Министра энергетики Дьякова, сидит теперь в его кабинете Председатель Совета директоров РАО ЕЭС по фамилии Чубайс. Послушал в телевизор, как этот электрик, старательно выговаривая термины, о сути которых не имеет ни малейшего представления, вещает народу о «вставке постоянного тока на Выборгской подстанции» и понял, что и энергетике скоро конец. Жалко, единственная работающая отрасль еще в стране оставалось, когда все остальное порушено. Торкнешь в доме выключатель, а лампочка горит. А ну как, перестанет гореть, страшно представить: ни обогреться, не умыться, ни, пардон, на горшок сходить. Да что там далеко загадывать, в Приморье уже началось…
Шел я так с очередным отказом в трудоустройстве из очередной конторы, шел набережной Невы мимо пламенеющего кленовым золотом Летнего сада, потом мимо сгоревшего, задрапированного рекламой зубной пасты, остова писательского Дома, и что-то не весело было у меня на душе.
День - к закату.
Ветер - в спину.
К Петропавловке - стрижи.
На вторую половину
поворачивает жизнь.
А еще совсем недавно
ветер бил в лицо, в упор...
Как наивно и бездарно
завершился этот спор.
Надо ж было,
половину
отмахав,
в конце концов
вдруг понять,
что ветер в спину
все же лучше, чем в упор.
Ночь - к закату.
День - с востока.
Шаг раскован и упруг.
Где-то за спиной до срока -
или показалось только? -
третий прокричал петух.
Сколько ни говори халва,.. а кушать хочется. Кончались деньги, а подходящей работы все не было. Придется идти кланяться на родной завод, хотя и там сокращения, а зарплата – смешно сказать. Пошел, переговорил с Гендиректором. «На заводе ничего подходящего для тебя нет, ближайшее свое окружение и то потихоньку сокращаю», поведал Шевченко, «а вот у нашего нового хозяина, «Энергомашкорпорации», полагаю, что-нибудь найдется».
Встретился с директором филиала корпорации в Питере Николаем Рассохиным, потолковали. Есть для меня подходящий труд – руководство службой энергосервиса. И содержание приличное. Конечно, не мой «инофирменный» оклад, но ведь главное я уже сделал – квартира есть, а с остальным – как-нибудь разберемся. Вот и славненько.
В работу я впрягся, как вол, благо, дело знакомое, и востребовано оно сейчас на все сто. На новую технику денег у электростанций нет, дай бог поддержать то, что еще крутится. А отказов и остановов все больше, износилась техника, требует ремонтов и запчастей. Вот это и был мой «энергосервис». Пригодились и мои технические знания, и менеджерская практика, полученная в Америке. Работы по ремонту я стал организовывать, как на Западе – методом Генерального подряда, когда точно в срок, сменяя друг друга по графику, на станцию подходили специалисты и запчасти. Экономилось время, экономились деньги. Мое усердие и успехи заметили, прибавили оклад. Хорошо.
С новой службой все постепенно входило в колею. Появилось время для литературы. Стал больше писать, чаще заглядывать в новую писательскую «штаб-квартиру» на улице Большой Конюшенной, чаще встречаться с коллегами по перу.
Совершенно неожиданно пришло письмо из энциклопедического справочника «Синие страницы России», это что-то вроде американского издания «Кто есть кто», но в русском варианте. В письме сообщалось, что редакция формирует раздел «Имена в современной литературе и искусстве», а, учитывая, что у меня в последние годы вышло несколько книг, мое имя решено включить в справочник. Вот уж не ожидал, похоже, и в наше тоскливое время кто-то отслеживает творческий процесс. Заполнил прилагаемые анкеты, отослал в «Синие страницы».
Справочник в 700 страниц и в четыре тысячи имен и биографий вышел в начале девяносто восьмого. Хорошая компания – все от Президента Ельцина и Патриарха до олигарха Березовского. Я так вообще – на самом видном месте: между писателем Астафьевым и писателем Коржавиным. Чем не классик…
Одна за другой, у меня вышли две новые книги. В «ЛИО Редактор» - «В те времена», а в моем верном издательстве «Сатис» - книга стихов о загранице «На чужом меридиане». Правда, крохотным тиражом – всего по тысяче экземпляров, но зато вполне приличный объем – три-четыре авторских листа. А тираж,.. сейчас и Вознесенского таким же печатают.
Не часто, но все же достаточно регулярно начали появляться стихи в периодике. В газете «Деловое обозрение», где у меня сложились неплохие отношения с Главным редактором, опубликована моя новая гражданственная поэма «Лихолетье». Вероятно, поэма не очень понравилась где-то на демократическом «верху»: газета получила замечание от городского Комитета по печати. Читают все же власть имущие поэзию, или им это по должности положено? Главный редактор, Ирина Лебедева, расстроилась, но не очень, скорее даже рада острой публикации, сразу же напечатала еще одну мою подборку.
Показал поэму в Союзе Писателей. Председатель правления питерского СП Иван Сабило немедленно перепечатал ее в «Литературном Петербурге». Пошли звонки и поздравления от коллег-писателей. Вечерами телефон в доме не умолкал ни на минуту. Странно, что еще совсем недавно я писал совсем другие строки.
Что-то в этом мире, братцы,
стало холодать –
ни с подружкой прогуляться,
ни с дружком поддать.
Ни конвертов,
ни посылок
почта не несет.
Телефон молчит уныло
сутки напролет.
Я гоняю диск по кругу,
жду, едва дыша:
где вы, славные подруги?
Где вы, кореша?
Мне бы только докричаться,
мне бы им сказать:
- Что-то рано стало, братцы,
в мире холодать.
Я не съехал,
я не помер,
я еще живой.
У меня все тот же номер,
легкий и простой.
Вы звоните
в город Питер,
я почту за честь:
пять – три – шесть,
потом,
шестнадцать –
восемьдесят шесть.
Наконец-то я достроил дачу. Не вилла Березовского на Лазурном берегу, но вполне комфортный дом о двух этажах на берегу Лемболовского озера. Даже стриженную лужайку с надувным бассейном посередине оборудовал. Красота.
А еще в доме появился кот. В один из дачных выходных наша соседка показала Гале месячного, рыжего персидского котенка, с только что открывшимися голубыми глазами. Жена, как взяла его на руки, так больше и не выпустила до самого дома. Кота в честь рыжего ирландского святого назвали Патриком. Теперь хозяин в доме он.
В «Деловом обозрении» мне предложили вести литературные страницы. Вернее, я долго уговаривал Лебедеву открыть в ее коммерческом издании такую «бесплатную» рубрику, чтобы хоть чем-то помочь нашей писательской братии. Гонорара платить газета не могла, и так жертвовала своей рекламной полосой, но зато у питерских профессионалов появилась возможность печататься в популярном городском издании в десять тысяч экземпляров. Теперь я «перекапывал» и перечитывал сотни рукописей своих коллег, ночами макетировал полосу, клеил фотографии, писал «вводки», сам набирал и сканировал тексты на компьютере. За год мне удалось представить в газете почти полсотни питерских поэтов и прозаиков. К сожалению, далеко не всех. У газеты стало туго с финансами и полосу пришлось вернуть под рекламу. Но ведь и так сделал больше, чем мог.
А в жизнь страны, и без того бурную и перегруженную, стремительно врываются новые информационные технологии. Появился «интернет», давший миллионам моих сограждан не только доступ к мировой информации, но и, не санкционированный рублем и издательским капризом, доступ писателя к широкому читательскому кругу.
Срочно «соорудил» себе во всемирной сети два творческих сайта: один поэтический, под собственной фамилией, другой – «юморной», под псевдонимом «Профи». Все-таки «интернет» - потрясающая для пишущего человека штука: немедленная возможность опубликовать написанное, и такая же мгновенная ответная реакция читателя, причем анонимная, не ангажированная критикой или «лицом» издания. Что думает читатель, то и пишет автору о его вещи, да и о самом создателе. Куда там давешним «читательским письмам», идущим к автору долгой дорогой через издательство. У меня теперь тысячи новых «интернетовских» читателей и сотни корреспондентов, не успеваю отвечать, отчего получаю невыразимое авторское удовольствие.
Похоже, жизнь и, вправду, налаживается, в том смысле, в каком ее вообще можно назвать жизнью для большинства обитателей моей сегодняшней страны. После дефолтов и разора, чуть оклемался народ. Из Кремля ушел придурковатый старец, десять лет насиловавший страну, а пришел…, пока не знаю кто.
На дворе май последнего года тысячелетия. В рамке телеэкрана лестница Георгиевского зала Кремля, по которой в державный зал поднимается новый хозяин державы. Галя пристально смотрит в экран и вдруг неожиданно говорит:
- Вот идет человек, который ничего не сделал для страны…
Мы оба неотрывно смотрим в экран, и оба понимаем: «после десяти лет царствования дебила, приход на трон человека вменяемого уже само по себе благо». А вот что будет дальше?.. Поживем – увидим.
Хотя, что собственно, может измениться? Опять стрелять, отнимать и делить? Да и много ли счастья в этом «отнятом или уворованном»? И в чем оно вообще, счастье?
Не берусь судить за всех. Скажу, а точнее попытаюсь, говорить только за себя, да и то не о счастье, а о своих ощущениях внутреннего комфорта. Не знаю, как там будет завтра, а сегодня мне хорошо.
Хорошо от того, что мой труд, мои знания востребованы и, смею думать, полезны стране и людям. А еще мне за это неплохо платят, я могу позволить себе не думать о том, что у меня сегодня будет на обеденном столе и в каких ботинках мне выйти на улицу. Могу вместе с женой провести пару недель отпуска на испанском побережье и даже дальше, в Японии или в Австралии.
Хорошо от того, что у меня любящая, красивая жена, прекрасная семья и дом, и как бы это не звучало эгоистично и банально, нет в мире для меня сегодня ценности ценнее, и света нет светлей.
Хорошо от того, что здоровы мои близкие и я сам.
Хорошо потому, что судьба даровала мне возможность объехать весь мир, дружить и общаться с великими литераторами моего времени, с умными и достойными государственными людьми, с выдающимися учеными и менеджерами этой планеты.
А еще хорошо потому, что Господь дал мне это умение - писать. Меня публикуют в стране и даже в далекой Америке. У меня выходят книги: совсем недавно вышел последний сборник стихов «Лихолетье», а в питерском издательстве «Дума» уже готовится к публикации новый сборник пародий. Да и эта, пятнадцатая моя книга, почти написана. У меня сегодня, несмотря на тяжкие для «слова» времена, все еще тысячи читателей, и «книжных», и «интернетовских», и у меня был звездный час, когда их было десятки миллионов, и кто-то из них, надеюсь, все еще помнит мое имя.
И еще мне хорошо от того, что я все это сделал сам, не украл и не отнял.
Мне сегодня плохо от того, что плохо моей стране, от того, что большая часть ее обитателей не может сказать о своем «внутреннем комфорте», того же, что говорю я. И я тешу себя надеждой, что, может быть, своей работой в технике и скромным словом своим, я хотя бы немножко смогу помочь моей стране, и тем, кому сегодня в ней хуже, чем мне.
Тешу, хотя и понимаю, что от судьбы своей не может уйти, увы, ни страна, ни даже единый ее обитатель.
Под небом яркозвездным
теперь не покутить -
карьеру делать поздно
и денег не скопить.
С певуньей не обняться,
в обнимку не сплясать -
уже не восемнадцать,
уже - под пятьдесят.
Беспечно через годы,
в чудное «никуда»
уплыли пароходы,
умчались поезда.
Под небом яркозвездным
судьбы не изменить -
карьеру делать поздно...
Но так не поздно жить!