РАЗВАЛИВШИЙСЯ АРХИТЕКТОР
Ещё в конце года к нам в город прислали нового главного архитектора. Прежнего прогнали на пенсию за не соответственную продажность. Чуть ли не за бутылку дело обходилось там, где можно было рвать и рвать. Не на своём месте был человек и место освободили. Новый был из Харькова, голос хрипл, телом худ, если бы не румянец и уверенный взгляд, то похож был бы на туберкулезника. А так главный архитектор, причем деятельный. Сразу же по приезду организовал строительство автобусной обстановки и двух общественных туалетов. Правда, из-за нехватки средств строительство пришлось заморозить, но на следующий год грозился начатое достроить и ещё возвести много чего, чтоб наше болото встряхнуть.
Мне надо было уже давно интервью у него взять, но боялся. Увидел раз на сессии райсовета его взгляд и понял, что могу и не вынести. Орлиный взгляд, такой, что сверлит до самой души, вынимает её наружу и для подробнейшего осмотра раскладывает. Если в толпе сидеть, то взгляд этот распыляется и для отдельного человека не страшен. Притом начальство рядом, архитектор не ахти какая шишка, поэтому терзательность взгляда смягчает. Но если интервью брать, так это ж один на один. Никуда не денешься от такого взгляда. А у меня мозги слабые, чуть что - западаю.
Поэтому долго я интервью отсрочивал, как мог. Показывал, что занят, притворялся, будто забыл, закрутился, обещал себе, что вот завтра точно пойду к этому клятому градостроителю. Когда пришли ко мне из архитектуры. Мелкая сошка, сосед, он там чуть ли не сторожем работал. Долго крутился вокруг да около, а потом выложил, что начальник его недоволен моим поведением и публично это высказывает. Спрашивает, что это за фифа такая, газетчик ваш. Вместо чинопочитания нос воротит. А ведь архитектор по начальственному приказу на своё место воздвигнут. Значит если на него ноль внимания, так это против всей системы бунт и растоптать, чтоб и следа не осталось от сей зловонной мелочи.
Такие вот мысли излагал главный архитектор, пока в пьяном виде, но возмущение имеет свойство накапливаться и скоро может выплеснуться в трезвом виде. И ведь не попрёшь против рассуждений этих, правильно всё. Обязанность моя про начальство писать, оповещать народ о благодатной руководящей деятельности, украшающей маленький наш городок. А если не писать, так это начальство можно против себе настроить, что само по себе очень опасно.
Я то в городе единственный писака, выгнать не должны. Но не в том даже дело, что накажут строго. Я ведь человек старательный, жизнью довольный, мне неприятно будет, что не выполнил я свой долг, что так вот ответил на благодеяние начальства, держащего меня сирого на службе, хотя давно могли бы выгнать по причине слабости мозгов. Нет уж, надо постараться, надо выполнить свой долг, чтоб не расстраивать руководство, особенно Николая Тимофеевича Капустина, председателя райгосадминистрации, человека опекавшего и защищавшего меня от всяких бурь и невзгод. Возьму интервью, несмотря на все страхи возьму. Тем более, что наказания мне вредны и опасны прекращением существования, пусть и временным.
Нужно было идти. Я три дня усилено питался, читал детские книжки и про географию, всячески укреплялся в мозгах, взял у жены очки, для смягчения орлиного взгляда. Тут ведь в чём фокус, что если в глаза не смотреть, так может заметить и дерзновение заподозрить. А как же глядеть, если там грома с молниями и простому человеку тяжелые, а мне, с мозгами моими бракованными и вовсе непосильные. Так надо приспособиться, чтоб глядеть, но мельком, очень быстро, тогда может и выдержу.
Собрался идти, но на день отложил. Потом еще на день, потом выходные, потом позвонили из райадминистрации и сказали, что нужно про нового архитектора написать. Твердо сказали, тут уже не отвертишься. У архитектора, сосланного к нам за взятки, оказались связи в области и позвонили оттуда узнать, что это за газета в городе такая, что с начальством разговаривать не желает. Уж не ересь ли какая с оппозиционным душком?
Взял блокнот и ручку сунул в карман и пошёл, свесив голову. Беда, что городок мал, поэтому как ни замедлялся, как не цеплял пятки носком, но через двадцать минут прибыл к старому особнячку, точнее крылу старого особнячка, когда-то бывшему барскому дому, пережившему все местные лихолетья и ныне вмещающему отдел архитектуры.
Остановился около бронированной двери, ставшей первым архитектурным свершением нового начальника. Пожалел, что не курю, так бы можно было ещё несколько минут ухватить за сигареткой. Но просто так стоять глупо, ещё из окон увидят, совсем уж заподозрят. Я закрыл глаза и потянул дверь на себя. Пахнуло сыростью, будто в погреб зашёл. Прикрыл дверь за собой, открыл глаза, но ничего не увидел. Я побоялся, что от всех нервных переживаний ослеп, теперь точно выгонят, кому я нужен слепой. Даже слёзы навернулись из жалости к себе и своей так вот незадачливо заканчивающейся жизни.
Не знаю чем бы и кончилось, мог бы запасть, но как-то тюкнуло мне в голову, что просто темнота. Дверь закрыл, а окон или лампочки нет. Тем более стал видеть, какие-то тени в окружающей темноте. Хоть было прохладно, а пот лил ручьём и пошатывало меня. Что же дальше будет, при архитекторе, если меня сейчас так трясёт? Чтоб на вопрос этот печальный не отвечать, потихоньку пошел вперёд, боясь натолкнуться на что-то. Шум будет, грохот, потом свет включат и окажусь в идиотском положении. Как в кино. Тут итак на меня гнев скопили, нельзя дополнительно злить.
Решил повернуть обратно и открыть бронированную дверь для освещения. Шагов несколько сделал и потерялся куда идти. Ещё шаги и уткнулся в стену, слизкую и неровную. Пошёл вдоль неё, наткнулся на стеллаж, полный рулонов бумаги, на ощупь пыльных и отсыревших. Стал идти вдоль стеллажа и упёрся в тупик, когда с двух сторон расходящийся угол сырых, будто мхом покрытых стен.
Развернулся и остановился. Меня охватило отчаяние. Почему так? Я ведь решился, я пришёл, я готов брать интервью, готов хоть бы и мельком, но выдерживать орлиные взгляды архитектора. А судьба так смеётся надо мной. Завела в тёмный тупик и ждёт от меня промашки. Я расплакался и долго рюмсал в темноте, понимая, что сейчас включат свет и мне конец. Всем расскажут, как забился в уголок и плакал будто ребёнок, снова недруги мои заговорят, что место мне не в газете, а в дурдоме и может даже упекут. А я ведь ценил свою работу, у меня жена хорошая, я не хочу в дурдом!
Совсем уж от отчаяния я успокоился и смог наконец задействовать здравый смысл, самую надёжную мою опору. Хватит плакать. Ничего ещё пока не случилось. Вытер слёзы. Нужно ждать. Ходить дальше было глупо, ведь действительно мог свалить что-то, наделать шума и опозориться. Ждать. Раз ничего не видно, то лучше всего стоять и ждать. Когда-нибудь либо дверь откроют, либо свет включат. И минуты идут, оттяжка встречи. То есть я не против, я готов выдержать, но есть уважительная причина. Чуть успокоенный вздохнул.
Думал, делать то в темноте нечего. Давно уже такого не было, чтобы простое интервью в такую тягость было. А ведь говорил с начальниками куда погрозней, даже областному вопрос когда-то задал. Конечно, тяжело было, едва сознания не потерял, но выдержал. Потому что крупный начальник лучше мелкого, корреспондент для него чепуха, червячок, на который и смотреть не стоит, не то что молнии метать. Поэтому сидят развалившись, брови не топорщат, голосом громы не производят и не повергают в ужас. Приберегают для более достойных клиентов, а газетчика, букашку такую, и не видят.
Мелкому же начальнику корреспондент добыча вполне приемлемая, поэтому весь арсенал применяют, чтоб начальственность свою, принадлежность к небожителям доказать. И крикнуть могут и обругать, чтоб рвение своё предъявить. Тут ещё взгляд такой у этого архитектора, будто у орла. Говорят, раньше был птица высокого полёта, но попал в немилость. Свержен был в район, отчего грозность только усилил и как такое выдержать? Самое страшное, что потом позор может выйти. Если западу, то архитектор совсем обидится, заподозрит злонамеренность и станет лютейшим врагом. Жаловаться начнёт, что сначала не шёл, а потом фортели с западанием устраиваю. Мне и так жить тяжело, а ещё если враги, совсем будет невмоготу. Удержаться нужно в существовании. В глаза архитектору не смотреть, только в блокнотик, вопросов не задавать, записывать всё подряд, потом благодарить слёзно и радоваться бурно, что наконец осиян наш городок светочем архитектурной премудрости. Даже если ложь почувствует, то не подкопаться к ней, потому что лояльна и от избытка начальствопочитательных чувств. Такая ложь простительна и даже поощрительна. Не смотреть в глаза, только мельком.
Ноги устали, переминал и старался не думать больше, чтоб сберечь мозговые силы для самого важного испытания. Стоял, пока через неизвестный промежуток времени не открылась дверь. Вошли двое мужичков лет за сорок и с папками.
-…расхворался чего-то.
-Пить меньше надо.
-Шеф вон ничего не пьет, а тоже в последнее время разобрало его.
-Вылечат, у него…
Хлопнули дверью, выйдя на улицу. Я минуту подождал в темноте и пошёл к двери. Болен. Вот если бы издох, тогда гора с плеч, но такие ведь не дохнут в нужное время. Завтра сдохнет или через год, но не сейчас.
За дверью была лестница. И коридор. Прежний архитектор сидел на первом этаже, но новый был гордец и явно поселился на втором. Постучал и заглянул в первую же дверь. Там в комнатке сидела приятная девица, пила чай и заполняла кроссворд.
-Здравствуйте, а где ваш начальник располагается?
-А ты кто такой?
Девица была явно секретарша и намётанным глазом определила во мне шушеру с которой церемониться нечего. Ишь ****ь какая, небось сосёт то начальнику, как миленькая, а мне гордость свою показывает. Но и я не лыком шит.
-Я это, я корреспондент городской газеты. Прибыл по приказу главы администрации!
Под конец даже на окрик сошёл, что поняла. Девица сразу подскочила, предложила сесть и побежала узнавать, свободен ли начальник. Я улыбался. Испугал дуру. Хорошо, что не смутился. Очень хорошо. Она скоро вернулась.
-Проходите.
Улыбалась и даже чуть заискивающе кивала головой. Я улыбаться перестал, потому что теперь пришёл черед мне дрожать от страха. Глядя в ноги, шагнул, ожидая оказаться в евроремонте. Но впереди была винтовая лестница.
-Подымайтесь, Владимир Николаевич вас уже ждёт.
Сразу видно, что нездешняя. Сначала перебрала в уничижении, теперь в уважении. Я, как человек в существовании неустойчивый, уважением не пользовался. Ну да ладно, не в обиде.
Застучал ногами по железным ступенькам. Поднялся на второй этаж, собрался с духом и отворил резную дубовую дверь. Попал наконец в евроремонт, не поднимая глаз прошуршал по ковровому покрытию и присел на стул около длинного, похожего на жабий язык стола. Положил блокнот, изготовил ручку. Архитектор молчал, я тоже. Но это было не хорошо, поэтому я поощрительно кашлянул. Тишина. Надо было бы глянуть, но я решил запас взглядов поберечь.
-Здравствуйте Владимир Николаевич.
Тишина.
-Поделитесь вашими достижениями и планами с читателями. Жители города и района будут рады узнать о ваших смелых и полезных инициативах.
Тишина. Показывает обиду свою, испытывает меня. Испытывай, хоть залейся, я своё дело знаю.
-Мы знаем вас как большого специалиста, известного своими постройками по всей стране, что по вашему должно стать первоочередным в изменении градостроительного облика Недригайлова?
Тишина. Да сколько ж можно! Ну, гневайся, обижайся, только надо ж меру знать! Не так уж велик мой проступок, чтоб так долго молчать!
Я вдруг испугался от мысли, что его нет в кабинете. Осмотреться боялся, чтоб не наткнуться на его взгляд.
-Так что вот.
Опять тишина. Минуты две. Ненавидел эту тишину, чувствовал, что скоро западу и ничего не могу сделать. Как же всё по-дурацки, как же всё нехорошо! Сижу в пустом кабинете и задаю вопросы воздуху. Вдруг подумает, что издеваюсь?
И тут услышал спасительный кашель. Я едва не запал, только уже от радости. Архитектор был здесь! Это он показывает свое отношение к поганому писаке. Пусть, главное, что он здесь, главное, что сейчас начнётся интервью, а через полчаса я буду спускаться по винтовой лестнице и радоваться, что всё кончилось. Прекрасная терапия. В начале любого неприятного мероприятия думай о том миге, когда оно закончится. Сразу становится легче.
-Уважаемый Владимир Николаевич! Жителям интересно знать, какие прекрасные здания вырастут на нашей тучной земле. Что украсит древние улицы нашего города?
-Пришёл, значит.
Злым, очень злым голосом сказал. Обижается. Пусть, имеет право.
-Вопросы архитектуры очень интересны нашим читателям и им приятно будет услышать мысли такого уважаемого человека и специалиста, как вы.
-Не ****и! За дурака принимаешь! Думаешь, не понимаю! Заставили, так и пришёл, а чего ж по хорошему не хотел? Против меня что-то имеешь? Поверил слухам? А ну отвечай!
Я скукожился над блокнотом и почувствовал, что на грани. Знал, что грозен, но чтоб вот так, чтоб бесповоротно и сильно, так не ждал. И за что, козявка ведь малая! Большой человек и не заметит! Я склонялся лицом всё ниже к блокноту и чувствовал как архитекторская ненависть прожигала мне затылок. Он должен прекратить злиться, это даже собаки понимают, что если кто-то сдаётся, поджимает хвост и выставляет шею, то трогать его нельзя. Я сдался, я признаю, что виновен, но я же пришёл, я готов исправиться!
-Кто тебя настроил против меня!
Не втягиваться в ругань, не замечать, я делаю своё дело! Мне начальство получило газету, делать, я не просто так, я стараюсь, нет моей вины. Не думать, говорить!
-Большая проблема нашего города это дороги и будет ли глав..
-Молчат, гавно такое! Отвечай, почему морду свою поганую воротил!
Отвлечься. Нужно отвлечься. Я стал записывать в блокнот названия всех известных сортов пива. Он не прав, зачем такие цирки устраивать? Я ведь могу запасть! Это начальству вред, зачем?
-Ты что там кропаешь! Опять против меня! Скотина!
-Наш город может стать значительно краше, если привести в порядок газоны и клумбы и …
-Ах ты блять! Ты указывать мне будешь!
Я закрыл глаза и как-то успокоился, понимая, что сейчас начнётся мордобой, от которого я непременно западу. Всегда когда меня били, я западал. Но тут уж я не буду виноватым. Это он меня бил, он и виноват, а я старался.
Что-то ляпнуло на стол. Секунды бежали, а удара всё не было и архитектор затих. Я открыл глаза, но поглядеть не решился, стал писать уже импортные сорта, соображая, что это ляпнуло. По звуку было похоже будто кусок слизи упал. Откуда слизь в архитекторском кабинете?
-Блять, тварь такая!
И дальше поток ругани, но какой-то вялой, скорее для проформы, чем от души. Как бывает, когда пописал и заправляешь штаны. Сорта кончились, архитектор умолк. Возился что-то себе за столом, кряхтел. Я чуть приподнял голову, но осмотреться не решился. Хотя было интересно, что он там возиться.
-О, как и было.
Шелест кнопок.
-Маша, принеси чая! Так вот, градостроительный кадастр чрезвычайно важен для города, он позволит упорядочить и вести учет, сначала затраты, но потом прибыль, в крупных городах давно прибыль, и красиво, не как попало города растут.
Я был так рад, так рад. Он простил меня, он согласился дать интервью. Я строчил, всё, что он говорил и так увлёкся, что не заметил, как он снова замолчал. Тишина, вкрадчивые шаги по ковру, писк половиц.
-Ты сволочь!
Горячий пар дыхания над самым ухом.
-Сволочь, сволочь. Кто тебя подкупил? Ворона? Сыроваткин? Островский? Эта еврейская падла, да! Говори!
Он схватил меня за плечо, сильно схватил, дернул, хотел развернуть, чтобы потом ударить с размаху в лицу, меня всегда били с размаху в лицо, но вдруг отпустил и что-то упало на пол. Я стал писать слово "акустика" большими печатными буквами. Я был измождён, ещё одно приключение и я западу!
Архитектор хрипел за стулом, теперь как-то тяжело, обреченно. Потом он сел в кресло.
-Из-за врагов я не в форме. Такие, как ты злят меня! Мы будем перестраивать улицу Харьковскую. Она кривая, мы снесем четыре дома и выровняем её. Красивая улица, проект пришел из Киева. Лучшая улица будет, рассматривается вопрос о финансировании. Где она ходит? Маша давай чай! Пиши дальше.
Он стал рассказывать о разных несбыточных планах, вроде постройки парка развлечений или гостиницы в девять этажей, улицы с фонтанами. Промелькнула и завонявшаяся за двадцать лет постоянного употребления идея о привлечении иностранных туристов к курганам, где были похоронены скифские вожди. Курганы давно уже все разрыли, но это считали не помехой. Прочие глупости, я записывал. Я радовался, не очень, очень мне нельзя, могу запасть, но в меру. Я выдержал. Старый проверенный способ не смотреть в глаза. Глаза это окошки, внутрь, любой может проникнуть и набедокурить. При том у меня слабые мозги. Хорошо, что не нужно смотреть в глаза начальникам, хорошо, что это считается дерзостью. Если видеть носки своих туфель, то не так страшно и становишься крепче. Я смелел за каждым предложением, вписанным в блокнот, поэтому, когда архитектор закашлялся, я даже не вздрогнул. Опять ляпас по столу, я чуть приподнял глаза. Увидел канцелярский набор, ножницы, ручки, карандаши, линейка и прочее. Еще вверх, всего лишь на несколько миллиметров. Гладь стола и глаз посреди. Неуклюжие пальцы подбирают его и уносят вверх. Я не испугался, начальству можно всё, даже бросаться глазами.
Кряхтение, стук в дверь. Та барышня. Я полез шнуровать свои туфли, не потому что я боялся смотреть и на неё, я женатый человек и ради бога, но я не любил, когда у меня были развязаны шнурки. А от неё пахло прекрасно, наверно цветами, они ведь хорошо пахнут?
-Машка, приладь мне.
-Побереглись бы, Владимир Николаевич.
-С таким говном побережёшься. Стрелять надо.
-Винтовку принести?
-На такое говно жалко и пули тратить.
-Вам с сахаром?
Это она уже ко мне обращалась.
-Нет, не надо.
Я любил сладкий чай, но боялся, как бы не подумали, что я наглею. Ещё и сахар буду класть. Баба хмыкнула и ушла. Я смотрел на чашку и на блокнот. Там было уже написано кое-что, можно уйти и доделать интервью самому. Но сейчас это будет дерзость.
-Пей чай, сволочь. И что я тебе плохого сделал?
-А консольные балки красивые?
Я хотел уйти от неприятного разговора, перейти с сферу архитектуры, но он начал пить чай. Следовательно, разговор мог продолжиться. Я тоже стал пить, досадуя, что чай крепок.
-И тут кривишься, ну говно!
Потом я уже понял, что архитектор решил плеснуть в меня чаем. Сначала окатило горячим, потом чашка, потом что-то тяжелое и я свалился на пол, сбитый со стула каким-то чавкающим ударом. Спрятал лицо в пыльную ворсу ковра и не двигался. Мне нужно было придти в себя после неожиданности. Слышно было, как упало что-то тяжелое, видимо архитектор.
-Руку подай!
Я лежал, будто труп. В чае, с бровью, рассеченной чашкой. Я уже давно должен был запасть, но с неизвестных причин оставался в сознании. Что-то под боком. Мягкое, будто мертвая крыса. Я однажды упал на мёртвую крышу. Залез у тестя на сарай, шел, согнувшись в три погибели, забыл, что говорили про доски, источенные шашелем. Грохнулся вниз и запал. Когда меня откачали, то первым делом спросил жену, была ли крыса. Я точно помнил, что упал на крысу. Жена не помнила, но тесть подтвердил. Иногда мне кажется, что я и убил ту крысу. Теперь новая.
Я боялся почувствовать, как она начнет меня грызть. Однажды в психбольнице мне встретился человек, утверждавший, что все крысы мира это единое существо. Оно может мстить и мстить жестоко. Человек рассказывал, что работал в санстанции, даже не дератизатором, а просто мелким чиновником, за бутылку водки выдававшем разные разрешения. Но Крыса съела его детей, сына и двухлетнюю дочку. Он был слаб, не смог мстить, испугался и теперь прятался от чудовища по больницам. Там крыс обычно не было, за исключением столовых, но еду человеку приносили товарищи.
-Подай руку, сволочь!
Архитектор совсем уж перешёл на хрип, будто собирался вот-вот умереть. Я решил совсем не шевелиться, имею право. Вот так вот, чашкой в лицополучить, могу теперь лежать на полном основании. Вроде сознание потерял. Руку ему подавать совсем не собирался. Дурак необразованный, разве можно так с прессой, мы ж полезные. Он чашкой. Хорошо хоть не в глаз. Я лежал довольный, чувствуя, что очень легко отделался во всей этой истории. Теперь имею полное право не ходить сюда вообще и интервью не писать. Начальство за меня вступится, когда расскажу о хамстве. Это ж не в меня чашка была брошена, это посредством меня в начальство.
-Подай руку!
Я молчал. Отсчитал еще себе несколько минут, а потом встану и уйду. Лежать удобно, ковер мягкий. Думал о разных приятных вещах, о том, что приду домой и буду кушать пирожки с маком, которые жена моя Лида делает превосходно. А всё страшное позади.
Слышно было, как архитектор матерился, а потом просить стал, снисходя даже до слёз. Понял, что сглупил. Что не меня обижал, а начальство. Теперь клянчил руку, но я твёрдо решил, что руки подавать не буду. Если начальство скажет, тогда подам, а сам не буду здороваться. Обиделся. Меня ведь и крупные начальники почти не били, а тут нашёлся небожитель.
Теперь рыдает. Машку свою вызывать боится. Чтоб слабости не увидела. Кобелёк. Он затих. Я почувствовал, что бок замокрел. Вспомнил о мертвой крысе и испугался. Не хотел оказаться снова в психбольнице. Как мог быстро поднялся и побежал к двери. Но она оказалась запертой, архитектор всё клянчил мою руку. Я уже сообразил, что не для приветствия, а чтобы помог встать. На вид крепенький, а подняться не может. Лежит где-то под столом, прямо рыцарь немецкий. Такое сравнение меня порадовало. Мне очень нравился Александр Невский, как он сначала шведов, потом немцев грохал, задолго до Полтавы и Сталинграда. Славный был князь, я даже пожалел, что сам не Шурик. Задал бы этому разнорабочему с дипломом трёпки.
В порыве княжьей смелости поднял глаза и увидел, руку. Не крыса, а рука. Расплывающаяся человеческая рука, даже с порядочным куском плеча, будто с регланом. Лежала. Она была здесь лишняя и придавала комнате вредные оттенок нереальности. Мне было нельзя видеть то, чего не могло быть, поэтому я отвернулся. Руки могут существовать только в комплекте с остальными органами или заспиртованные в банках. Руки может не быть, но чтоб рука сама лежала на полу и истекала сквозь ткань пиджака слизью, будто протухший студень, такого не бывает.
На всякий случай проверил свои руки, обрадовался их наличию и вспомнил, что никогда не видел протухшего студня. Жили не богато, поэтому съедали всё быстро. Даже сало не успевало застариться. Но вот сравнил. Мельком глянул на руку. Она продолжала расплываться. Врачи говорили, что логика для меня - спасительная нить. Логика - Ариадна. Если руки быть не могло, но я её видел, то следовало её объяснить. Сначала происхождение. Мои руки на месте, архитектор бы своими не разбрасывался, всё-таки руководитель. Значит чья-то. Почувствовал значительное облегчение, мог уже смотреть на неё без внутреннего содрогания.
-Дай руку!
-Зачем Вам чужая рука?
-Это моя, сволочь!
Архитектора было за столом не видно, но явно шутил. Как же его, если ничем не примечательная, самая обыкновенная рука. Ничуть не начальственная. И вот эта тухлость, расплывчатость. У начальства руки свежие и тяжёлые, всегда при них. Поэтому не архитекторская рука точно.
-Я, наверно, пойду?
-Никуда ты не пойдёшь!
Зашумел ящиками стола, что-то перебирал, потом щелчок и над столом появилось его перекошенное лицо. Я бы потерял сознание, но следом появилась рука, его рука, целая и невредимая, прикрепленная к телу. Грозил мне пистолетом. Но то, то рука на месте, так меня успокаивало, что на пистолет я почти и внимания не обратил.
-Дай руку! А то пристрелю, как собаку!
Он сошёл с ума. Всё ясно и понятно. Архитектор сошёл с ума, отсюда и дурацкое его поведение. Вертит пистолетом, будто вот-вот стрельнет.
-Руку дай!
Я кивнул головой и спрятался за столом. Толстая дубовая перегородка между нами. Перегородки начальство ставит уже на местах, говорят для того, чтобы не видно было секретарш, делающих минет. Врут. Сколько я брал интервью с начальниками разного полёта, но такого безобразия не встречал. Завистники. Мне было уютно под столом и не хотелось думать, что архитектор обойдёт его и снова сможет прицелиться.
Выстрел. Пуля прошла совсем рядом от меня, выбив солидную щепу. Я припал к полу и то ли сам головой стукнулся, то ли что-то упало. Архитектор завыл. Я лёг головой к столу, на темечко блокнот и руки. Даже если ухитрится попасть, то есть шанс выжить. Про смерть мне думать нельзя, непосильна мне смерть. Лучше думать про сумасшедшего архитектора и про то, как его начальство накажет. Мало того, что на рабочем месте с ума сошёл, так ещё и стрельбу затеял. Идиот. Вот сейчас придут, зададут ему.
Лежал минут пять, никто не пришёл, архитектор затих. Он мог схитрить, ждал, чтобы я вылез, потом застрелит, но меня одолевали плохие предчувствия, поэтому встал. Медленно-медленно. Шагнул. Архитектор лежал в страшном виде. Без рук и одной ноги. Около обезображенного лица валялись глаз, нос и нижняя губа. Я отошел к двери, но она по-прежнему была закрыта.
Я вернулся. Развалившийся архитектор лежал и не думал собираться. Хотя так не бывает. Человек не может сидеть, сидеть, а потом развалиться. От этой мысли я успокоился и решил думать, что ничего не случилось, мне просто кажется и пора в больницу.
-Маша, вызовите скорую!
Я прилёг на ковёр и стал ждать санитаров, которые увезут меня на излечение. Сам думал, что никогда раньше мне видений не было. Просто западал и всё. А тут вроде в сознании, но кажутся всякие небылицы. Соображал, облегчение ли это болезни или усугубление. По всему выходило облегчение, ведь жизнь я вёл правильную, старательно медицинские предписания выполнял и должен был поправляться. Так что совсем хорошо.
Полежал я с полчасика, вздремнул даже, а ничего. Никто не едет, архитектор лежит в разобранном состоянии и я тут. Опасения в голове зароились. Я точно знал, что не виноват, но что я мог доказать? До меня архитектор был здоров и цел, с орлиным взглядом от которого душа уходила в пятки не только у строителей. А теперь он развалился на части. Неизвестно как, но обвинят меня, точно обвинят. Я ведь никто и долго не хотел идти, брезговал, недолюбливал, об этом все сразу вспомнят. И посадят. Власти порядок любят, что есть преступление и есть наказание. Без этого нельзя, без этого безобразие начнётся. Вот и посадят, во благо государства.
А в тюрьму мне нельзя, мне даже суд не пережить, потому что у меня мозги - десятая часть обычных и чуть только какая перегрузка, сразу западаю. Мне даже в шахматы нельзя играть, даже в дурака. Слабый я, очень слабый, мне специальный режим нужен, а в тюрьме я того. Двинусь.
Я оглянулся. Было зашторенное окно, но даже если я его выбью и убегу, то это не спасёт. Найдут и поймают. Не хотел в тюрьму. Логика, она должна спасти меня. Догадаться, как её приложить. Ничего достойного в голову не приходило. За неимением гербовой, решил стащить архитектора до кучи. Слава богу, избытков органов не обнаружилось. Две руки. Первая, на которой лежал, вторая с пистолетом. Могла появится и третья, но не было, а может догадливо не замечал. Притащил ногу, собрал лицевую мелочевку. Огляделся. Пожалел, что архитектор меня не ранил, так бы хоть козырь в руках, что самооборона. А то ведь навесят всех собак и ничего не докажешь.
Я то был им нужен, я ж один писака в городе и никто в эту глушь не поедет, но они ведь на расправу скорые, сначала голову отрубят, потом пожалеют, слегка. Старался, чтоб не стало обидно и без отчаяния, потому что мне нельзя. Раз жена шутки ради прочитала мне "Серую шейку", так ведь запал, потому что жалко птицу было, лиса это гадкая.
Как-то случайно вместо со сказкой вспомнил, что дети, если что-то отломают, то стремятся приставить. Никогда не выходит, но последний шанс, а вдруг.
Я и тыкнул архитекторский нос, но так был рассеян, то попал в глазное отверстие. Нос, на удивление, утвердился и остался, даже когда я убрал руку. Остался! Архитектора можно склеить! Можно! Всего! Я взялся за его нос. Оторвался не трудно, но с применением некоторых усилий. Водрузил на место, занялся губой и глазом. Более-менее ровно примостил и почувствовал надежду. А вдруг повезет, вдруг восстановлю архитектора и минут меня кары начальственные. Чтоб восторгом не захлестнуло, стал думать о деле. Сначала разобрался где какая рука, примостил их, ногу влепил и стал архитектор целёхонький.
Только плохо, что на полу лежал. Не по чину. Когда подымал, то одна рука снова отпала. Левая. Уже усадил, голова покатилась, смяв всё лицо. Я отошёл в угол, там постоял минут пять, успокоился, вспомнил благопристойный анекдот и вновь приступил к лепке тела. Руку без труда, а с головой пришлось повозиться. Трудное оказалось занятие, добиться портретного сходства. Полез в стол, нашел там фотографии и по ним архитектора восстанавливал, потому что у меня в памяти от него остался только орлиный взгляд в форме двух молний наиярчайших.
Хоть и не скульптор, но похоже сделал лицо, голову облокотил на спинку кресла и отошёл помиловаться творением рук своих. Почувствовал хлюп под левым каблуком. Что-то под туфлей было. Ногу поднял и увидел в куске слизи золотое кольцо. Массивное, наверняка архитектора. Подобрал, вытер носовым платком и вознамерился надеть, когда обнаружил, что на правой архитекторской руке не хватает среднего пальца. Шевельнулось во мне мрачное подозрение, вернулся я к пятну, откуда изъял кольцо и явственно различил в мятой слизи ноготь.
Испариной весь покрылся, осознав, что раздавил начальственный средний палец. За такое по голове не погладят. Конечно, средний палец не указательный, но и в носу поковыряться и молодежный жест произвести, какое другое применение. Начальству виднее и даже если нет пальцу применения, то не мое собачье дело руководителей телес лишать.
Взволновался я. Уже уверовал, что минула беда, обойдется всё и спокойно продолжу свой жизненный путь. Но палец. Самый длинный палец. Слыхал из пьяных разговоров, что ими ублажают друг друга женщины, которые баба с бабой спят. В этом отношении архитектор не пострадал, он же мужчина. Мужчина. Я вспомнил, как у него отваливались руки и ноги. Вдруг и член. Это уже не палец, тут уж серьезнейшие неприятности, членовредительство. Я вспотел, подошел, расстегнул ширинку, облегченно вздохнул - всё в порядке. Не хватало мне только статьи за оскопление.
Отошёл к двери и постучал. Главное на месте, а указательного пальца секретарша может и не заметить. Сейчас главное уйти, а потом пусть думают, кто архитекторский палец растоптал. И тут я задрожал. Указательный палец не важен, но только не на правой руке. Ручку, то он держит. И карандаш. Архитектору ведь приходится много рисовать, как же он без пальца. Так это не пройдёт. От отчаяния я стал осматривать, разверзшиеся передо мной бездны и тут же был наказан за свою глупость. Запал и провалился.
Очнулся, как всегда, в больнице. Опять врачи скрутили расшатавшиеся мои мозги, но не выпустили, как обычно, а препроводили в тюрьму. Оказывается дело моё разбирали. Не знали, что делать, то ли отпускать, то ли судить за жестокое убийство. Меня нашли лежащем на полу у двери, а вокруг валялись куски архитектора. Всё-таки развалился гад. Конечно, следователям увлекательно было на меня всё спихнуть, тем более, что головой слаб, но боялись огласки. Только скажи, что паршивый корреспондент разорвал на части главного архитектора, так ведь набегут со всех сторон писаки, чтоб сенсацию раздуть. Тут не дай бог выплывет, что сам разрыватель телосложения барочного, то есть сало есть, а сил не очень. Да и телеса архитекторские состава непонятного, доктора только головами кивают.
Чтобы тень на плетень не наводить определили сердечный приступ архитектору и похоронили в закрытом гробу. Меня же отпустили, потому что непонятно как всплыло на Западе об арестованном журналисте, вонь поднялась и так далее. Живу теперь по-прежнему, только опасливо приглядываюсь к крепости начальственных тел. Страшно мне, что опять могут развалиться. Им тоже страшно, поэтому теперь любое интервью дают только в присутствии сильных подчинённых. Не верят, что разорвать могу, но бывает то в жизни всякое. Архитекторов невзлюбил пуще прежнего. Когда ещё одного прислали, сразу пришёл, опросил, чтоб с чистой совестью забыть о нём на год. Через семь месяцев он умер от солнечного удара и нового не прислали, потому что всё равно строить в городе нечего.
А про развалившегося я понял. У него просто вся жизненная сила на орлиный взгляд уходила, вместо крепления тела, вот и догляделся. Разболталось тело и пало, будто прогнившая осина. Не по чину грозен был, гармонию нарушал и умер. Зато другим уроком послужил и кто умный был, перестали бровями гневаться, сверх положенного. Ведь главное то власти знание собственной меры и начальственной безмерности.