РАЗГОВОР С АВТОРОМ
Я сидел за компьютером и читал статью о провинциальных литераторах. Их комплексах, попытке преодолеть собственную второсортность примазыванием к манере великих писателей, графоманстве, когда неудачи жизни толкали сублимировать в литературу. Как сказал тут один коллега:
-Пиши стихи, а хули толку, йибаться хочется як волку.
Самое неприятное тут было в том, что автор статьи довольно точно воспроизводила лично мои мотивировки, уверенно рассказывала откуда я пришёл и куда я уйду. Тут уверен в своей самобытности и великом предназначении, а какой-то филолог из Питера, видит тебя насквозь, будто ты инфузория какая под его микроскопом. Низведён из сложного в простейшие. Обидно, отшучиваешься, но осадочек остаётся.
-Влад, это к тебе.
Передо мной стояли два мужичка, лет чуть за тридцать. Явно из района. Это легко было определить, какой же ещё дурак оденет розовую рубашку под галстук. Плюс затёртый пиджак и брюки со следами штопки. Это один, который повыше и обрюзглей. Второй крепенький такой, видимо спортсмен и морда чуть спитая. Наверняка лучший бомбардир первенства своего убого района. Затрёпанные туфли, джинсы с опухшими коленями, мастерка.
-Я вас слушаю.
-Вы Владислав Ивченко?
-Я.
-Нам бы поговорить.
-О чём?
-Может, на воздух выйдем, а то жарко.
Звучало это по идиотски. На дворе конец сентября, солнце то светит, но чтоб жарко, это глупость. Но они выглядели так жалко, что я даже не подумал опасаться. Волнуется село. Я к сельским относился хорошо, может потому что сам горожанин лишь во втором поколении.
-Ну, пойдёмте.
Вышли на улицу, я указал на стоявшие пеньки.
-Присаживайтесь. Слушаю.
Они кряхтели, переглядывались. Даже заинтересовали меня. Я помимо того, что работал в газете, еще и писательствовал. Подписывался Владислав Ивченко - сочинитель. Чтоб хоть как-то выделятся из толпы провинциальных графоманов. Совмещение журналистики и сочинительства опасно тем, что ты занимаешься ремеслом и пробуешь творить в одном поле. Практически ежедневно тебе нужно производить тексты и иногда чувствуешь, что все слова закончились и осталось только ставить точки. Плюс совмещения в том, что встречаешься со многими людьми, слышишь разные истории. Ты в гуще жизни. Иногда гуща оборачивается занятной пенкой, как эти два гаврика. Что им нужно?
-Я слушаю.
-Может по сто пятьдесят? А то горло пересохло.
Я был сочинителем, но я не был авантюристом. Интересные типчики, забавные, но чтоб идти с ними бухать, нет уж, увольте. Никаких пьяных историй, выпивать только с проверенными людьми. Тем более сейчас, когда власти начали давить, когда угрожают в лицо. Они не похожи на провокаторов, слишком уж топорно работают. Но это как у Штирлица. Не в фильме, а в книге Семенова. Где агенты Миллера додумались купаться в ноябрьской Шпрее. Их то все видели, но никто и подумать не мог, что это наружное наблюдение.
-Нет. У меня рабочий день, я не потребляю.
-Мы на машине подвезём!
Они показали забрызганный грязью бобик.
-Нет.
Я встал и ушёл. Всё-таки подозрительные мужички. Даже не окликнули.
-Лиля, кто это такие?
-Не знаю, пришли, тебя спросили.
-Владислава Ивченко?
-Да.
-И больше ничего не спрашивали?
-Нет, а что?
-Да ничего, нормально.
Я ещё немного подумал о них, а потом дела отвлекли. Вспомнил про них уже вечером, когда возвращался домой. Такой же грязный бобик стоял на лужке возле моего дома. Но откуда они могли узнать адрес?
Ударили чем-то сзади и я упал. Я часто описывал оглушение, но никогда его не испытывал. Больно. Может из-за того, что я не до конца потерял сознание, ощущал, что меня куда-то тащат, потом мерный гул мотора. Сообразил, что куда-то везут. Руки кажется в наручниках. Я это тоже часто описывал и даже предположить не мог, чтоб меня. Как-то путался в мыслях, что-то соображал и тут же забывал, пока не дошло, что меня могут убить. Я и это описывал, но только сейчас почувствовал. Ужас по всем телу. Я дёрнулся.
-Лежи тихо!
-Он хоть не умрёт?
-Ничего с ним не станется, здоровый, что боров!
Я и правду здоровый, во мне сто десять килограмм, всё никак не сяду на диет, чтоб сбросить жирок. А убивать они меня не будут. Могли сразу замочить и всё, а то везут. Я как-то обрадовался и минуту пребывал в эйфории. Хотя может закопать хотят тело, чтоб никто не нашёл. Хотя можно отвезти и труп. Лежал.
Знал чьих это рук дело. Был уверен. Омела, сука кагебисткая, залупень пузатый. Он сразу меня не взлюбил. Видать фрустрировал, что он такой мелкий и я его не боюсь. Часто лаял в мою сторону. Я ожидал всяких действий, но был уверен, что они обойдут меня лично. То есть и журналисты посмелее меня есть и логичнее на главного редактора давить. Притом я особо на рожон не лез. Свою линию гнул, но пытался убрать личные отношения. Я журналист, моя профессия задавать неприятные вопросы. Ничего личного.
Думал, что достаточно защищён и не логично начинать с меня. А вот поди ж ты. Болтаюсь с расшибленной головой на полу бобика. И ничего не ясно. Я часто представлял как на меня нападали. Но я всегда думал, как выживу, как буду собирать лавры своей славы. А тут всё могло закончится банальней. Исчезну, пошумят и забудут. Будто и не было. Ну, будет десяток человек, помнить, а остальные уже и через год будут лоб морщить, вспоминая, кто такой этот Ивченко.
Я не хотел умирать. У меня планы. Только вышла в Москве первая книга, получил неплохие рецензии. "Чудовищные истории из района". Через неделю ехать заключать контракт на две повести. Пусть небольшие деньги, но я был согласен получать гораздо меньше, чем за журналистику. Я хотел быть писателем. Мне это нравилось и кажется удавалось. Мечты потихоньку осуществлялись. И вот пол бобика.
Сука Омела, подонок. Я подозревал, что он способен на всё. Что может замочить и фамилии не спросит. Но чтоб какого-то журналюгу мочить. Причем не самого борзого и талантливого. Зачем? Меня же можно было просто припугнуть, взять хорошенько за яйца через родственников или знакомых. И всё, я бы молчал и сопел в две дырочки. Журналистика для меня не важна, моя самореализация в литературе, далёкой от политики. Меня легко заставить замолчать, но они даже не попытались этого сделать. Неужели им легче меня пристрелить, чем возиться с затыканием рта?
Дебилы, твари, козлы. Они же дураки, они же все невозможные дураки и Омела в том числе. Кретин! Это же будет скандал! Вся Украина знает о вражде прессы и властей у нас в городе. Коллеги слышали его угрозы в мой адрес. Это же будет столько вони! Он делает себе такую нервотрёпку! Неужели он не понимает, что мочить меня не выгодно!
-Мужики, отпустите меня.
-Лежи тихо, сейчас уже придем.
-Куда?
-На место.
-Голова как?
Надо мной сидел здоровяк. Который спортсмен крутил баранку.
-Болит?
-Болит.
-Говорили же тебе, иди по доброму.
-Не болтай с ним!
Ехали. Лезли какие-то идиотские мысли о похоронах, о речах коллег, о судебном процессе над Омелой. Я отгонял их пониманием, что скоро меня могут убить. По настоящему. Не мечтания, не кино, а смерть. Когда два метра земли сверху и червяки ждут пока прогниёт гроб.
Машина остановилась. Меня вытащили. Кругом был лес. Темно и ни огонька. Только жабы квакали где-то рядом. Точно убьют. Сейчас пулю в лоб и в болото.
Я хотел упасть на колени и просить пощады, обещать деньги, у меня тысяча баксов в тайнике, родители добавят, только пощадите. Хоть может и зря, может всё равно убьют и ничего не поможет, но надо же хоть попробовать!
Не успел.
-Ты знаешь, кто мы?
-Не знаю, первый раз вижу! Честное слово!
-Не узнаешь, значит?
Тот, который, поменьше главный. И самый агрессивный. Его надо опасаться. Тот, который больше, тюфяк. Как быть?
-Не узнаю.
Он ударил.
-Ах ты ж тварь!
-Вася, не надо!
-Что не надо! Как жизнь портить, так он может, а как узнать, так не узнаёт!
-Не надо. Поговорим сначала.
-Ну, говори.
Они замолчали. Издеваются что ли. Я ничего не понимал. Явно не братки, явно какие-то смирные колхозники, но такое вытворяют.
-Мы из Недригайлова.
Это такой райцентр в области. Я про него целую книгу написал. Те самые "Таинственные истории из райцентра". В первоначальном варианте название было "Недригайлов: Чудовищные истории из райцентра". Но потом Недригайлов решил убрать, чтобы не было неприятностей с властями. Без географической привязки. Еще несколько раз глядел на этот городок по карте. Во и всё, что знал про него.
-Меня зовут Николай Капелькин. А его Василий Шилов.
Я только начал сожалеть, что раз называют имена, то точно убьют, когда сообразил, что он назвал имена главных "Чудовищных историй". Выдуманных от начала и до конца, как и сами истории. Шутка? Издевательство? Вообще что происходит?
-Ты понял?
-Что?
-Ты понял, кто мы?
-Этого не может быть.
-Вот, посмотри.
Тот, который побольше, который назывался Капелькиным, показал мне паспорт.
-Вася, подсвети.
Небольшой фонарик, тускловатый свет, Николай Капелькин в паспорте. Николай Владиславович, хотя я не придумывал ему отчество.
-Теперь всё понятно?
Это походило на изощрённое издевательство. Это как если бы к Достоевскому пришли братья Карамазовы и потребовали аудиенции. То есть я не сравниваю себя с Достоевским, я говорю о принципе. Зато может не убьют. Зачем такое разводилово, с поддельными паспортами и разговорами, когда могли пух-пух и нету.
-Какое ты имел право?
-Что?
-Какое ты имел право лезть в нашу жизнь?
-Я вас не знаю.
-Ах ты ж скотина!
-Вася, успокойся!
-В глаза же ****ит!
-Успокойся! Как же ты нас не знаешь, если ты про нас целую книгу написал? Эти самые чудовищные истории.
Откуда они могли знать? Книга вышла тиражом три тысячи, но продавалась почти исключительно в Москве. Никто из моих знакомых об этом не знал, были определённые планы, заставлявшие меня скрывать свои первые успехи. Как они, в своём Недригайлове, смогли узнать о книге, смогли вычислить меня?
-Чего молчишь?
-Я не знаю, что говорить.
-Не знаешь! Значит, ***ню всякую писать знаешь, а говорить не знаешь!
Тот, который Шилов, ещё кипятился, но бить морду уже не лез.
-Я повторяю вопрос, зачем ты это сделал?
-Что?
-Зачем ты написал эту книгу, про нас?
-А зачем пишут? Придумал и написал. В чём проблема?
-Проблема в том, что ты исковеркал нашу жизнь!
-Как это я исковеркал?
-А так, что ты придумал мне дефект в мозгах, эти проклятые западения, которыми я всю жизнь мучаюсь!
-А на *** ты про Машку придумал! Неужели не мог так, чтоб женились с ней и всё! Так нет же, тебе так неинтересно, тебе с заковыкой давай! Чтоб помучились. За всё ответишь!
-Погодите! Так не бывает. Я написал уже пять книг рассказов, три повести, два романа и ни разу ко мне не приходили, не жаловались! Да, с заковыками, так я ж не сериалы придумывал, чтоб всем хорошо, я про жизнь писал!
-Что ты про жизнь знаешь? Ты хоть в Недригайлове был, прежде чем писать о нём?
-Не был! Я и про другие населённые пункты писал и про другие времена! Писателю необязательно ездить по всем местам о которых он пишет, тем более, что в многие он просто физически не может попасть!
-Ты скользкий человек!
-Но учти, что мы сейчас держим тебя за жабры!
-Я вижу. Но я не верю, что вы те, за кого вы себя выдаёте. Вас послал Омела, он приказал убить меня?
-Мы не знаем никакого Омелы, мы узнали о тебе и приехали разобраться.
-Как вы обо мне узнали?
-Из интернета. Я раз в месяц запускаю поисковик на "Недригайлов". И тут оно мне выдает ссылочку. Я туда, а там про меня и про Васю россказни.
-Но как вы меня нашли?
-Да так же. Написано, что автор Владислав Ивченко. Я в поисковик, выдало, что два есть. Один профессор в Калининграде, другой в Сумах, коллега-журналист. Вышли на сайт газеты, взяли адрес редакции и поехали.
-У вас, что, в Недригайлове интернет есть?
-Ты же сам написал, что провели его!
-Но я же выдумывал!
-Думать надо, что выдумываешь!
Я слыхал, что жизнь может ставить в тупик, неоднократно писал об этом, но чтоб меня ставили, такого не было. А это же тупик. Пришли двое выдуманных, вещественно дали по голове и теперь что-то требуют.
-Я выдумывал многое! Чудовищ, разных людей, но ко мне ещё никто не приходил!
-Значит мы первые, жди теперь.
-Но этого не может быть!
-Ты дурак? Вот мы, стоим перед тобой, по голове дали, паспорт показали. Есть мы, а ты говоришь, что нас не может быть.
-Хорошо, вижу, что есть. Чего вы хотите?
-Чтоб ты придумал всё хорошо. Чтоб счастье нам придумал и больше к нам в жизнь не лез.
-Как вы это себе представляете?
-Ты пишешь очередной рассказ, что я излечился, а Вася женился на Маше. Потом ставишь жирную точку и больше никогда к этой теме не возвращаешься.
-Маша что, тоже существует в природе?
-Он издевается! Я что просил бы у тебя на картонке женится!
-Погодите, погодите. А вот те случаи, ну с Опасными огурцами, Протокалом, другие, они что, тоже были?
-Конечно! Если бы не мы, так затопило бы весь миром говном. Еле утихомирили.
Врут. Неужели надеются, что сведут меня с ума. Так это они зря, психика у меня крепкая. Может я и нервный бываю, но психику мою изломать сложно, тем более такими топорными способами.
Я вспомнил, что в "Руке из борща" Капелькин сел пожизненно в тюрьму. Правда время в рассказах текло прерывисто и вполне возможно, что всё ещё впереди и ещё сядет. А может и не сел. Я давно этот рассказ писал и запамятовал.
-Вы все рассказы прочитали?
-Нет, только несколько. Мы спешили.
-А то придумаешь какой-то херни, нам потом расхлёбывай.
-Всё что я напишу - должно исполниться?
-Да. Раньше же исполнялось.
-А там был рассказ "Людские пропажи", где Сумы исчезнут, поглощённые неизвестной напастью, растворявшей людей. Сумы стоят.
-Значит, ещё пропадут.
-Я написал и пропадут?
-Пропадут.
-Значит я всесильный?
-Это почему?
-Ну, я как бог. Творю мир.
-Ты ****утый чи ёбнутый?
Я подумал, что Шилов потерял сознание. Надеялся, что он рухнет. Ведь если всё так, как они говорят, то должно подействовать. Я их придумал, значит могу ими и управлять. Он стоял, как ни в чём не бывало. И тут я догадался, что нужна бумага. Нужно написать и всё исполниться. Я не могу управлять придуманным миром с помощью произношения слов. Я могу управлять им с помощью текста. Забавная штука. Сидишь себе мелкий журналистик, посередине между неудачниками и успехом. И не там и не там, работаешь, выпиваешь, вечерами что-то пишешь. Но всем смешно даже думать, что ты писатель. И сам себя попускаешь, чтоб потом не было больно падать с высот мечтаний. Вдруг оказывается, что ты придумал целый мир и можешь им управлять. Круто!
-Развяжите мне руки и дайте бумаги.
-Срать хочешь?
-Хочу решить всё. Если вы правы, то я напишу и сейчас тут появится стол с выпивкой и закуской.
-Это как?
-Так, что напишу рассказ, как мы сидим вместе и бухаем. Если ничего не выйдет, значит вы ребята не по адресу, ничем не могу помочь, а если выйдет, будем дальше разбираться уже не по сухому.
-Ладно, только учти, что у меня пистолет, попробуй только дёрнуться.
-Что ты, не буду. Я же тебя знаю, Шилов, какой ты ловкий и умелый, лучший следак района. Кстати, благодаря мне.
-Благодаря тебе я сижу там безвылазно, воюю со всякой ***нёй и любимая баба меня не замечает!
Вдруг он изменился в лице и бросился на меня. То есть совсем вроде бы поутих, только ругался, а то подскочил, свалил одним ударом и начал бить. Сильно, не жалея меня ничуть. Он бы мог меня и убить, если бы не Капелькин. Оттаскивал, кричал, что нельзя меня убивать.
-Он нам нужен!
-Я про ***-рыбу вспомнил, это что ж он про всё написал! Сука! Пидор вонючий! Мало того, что из-за тебя меня выебали, так ты ещё и всем рассказал!
Он достал пистолет. Капелькин пробовал ему помешать, но Вася ловкий, проскочил и вот он передо мной. Я ждал, что начнуться медленные предсмертные секунды, когда перед глазами проноситься жизнь и десятки лет умещаются в миге. Но пистолет быстро взметнулся к моей голове без малейшего замедления.
-Ну что! Довыдумывался, тварь!
Он упёр дуло мне в лоб, нажал на курок. Щелчок и тишина. Я же сам придумал, что патроны у недригайловской милиции послевоенного времени, успели многажды отсыреть и стреляет только через один, а то и два. Я улыбнулся. Как оно всё выходит. Сам себя спас.
-Ржешь, сука!
Ударил меня рукояткой. Я упал и чувствовал как рот наполняется кровью и выбитыми зубами. Я только весной их массово отремонтировал, потратил больше тысячи и всё коту под хвост. Тварь. И больно же. Ещё пнул несколько раз и был оттащен. Спорили в стороне.
-Мёртвый, он не придумает Хэппи-энда!
-Я его убью! Он же меня опозорил на всю страну!
-Вася, книжка только в интернете, кто там её будет читать! Потом он уберёт про "***-рыбу"! Понял, уберёшь!
Я молчал. Сплевывал кровь с зубами и молчал. Ладно, суки такие, ладно. Я вам покажу счастье, я вам устрою счастье. В освенциме! Придурки! Я их придумал и вот теперь благодарность. За всё заплатите!
-Тебе говорят, чмо японское!
-Уберу, уберу. Дайте бумаги, я хоть обезболивающее напишу, весь рот горит.
-Терпи, скотина! Сколько мы терпели и ты терпи!
Дальше наступил некоторый тупик. Они не знали, как быть дальше, я тоже не представлял как себя вести. Спихивал на то, что избитый и связанный, поэтому буду ведомым. Но они молчали и молчали, может минут пять или семь. Это меня злило.
-Ну что вы телитесь, решайте что-нибудь!
-Не твоего ума дело!
-Ты сам моего ума дело!
Я тут же спохватился, что дал волю своему злоязычию, но бить меня больше не били.
-Что ты предлагаешь?
-А что мне предлагать? Это вы предлагайте, вы же всё заварили.
-Не мы, а ты, ты ведь нас придумал.
-Я. Так что мне было вас и не придумывать вовсе?
-Надо было нас счастливых выдумывать!
-Другие были бы и за это благодарны. Я же вам как родитель!
-Ты в родители не лезь!
-Это почему?
-Потому что ты придумал, а родили другие.
-Это как ещё?
-Обычно.
-Не ****и. Я вас придумал и никто вас не рожал. Помните вы своих родителей? Твой папаша мелькнул в "Руке" и всё, потом ты сиротой считался. Оба вы сироты. Нет у вас родителей! Потому что я их не придумал. И себя вы в детстве не должны помнить, потому что я не придумывал!
-Говорю же, что подонок он! Что ему стоило детство придумать, родителей!
-А чего это я должен был их выдумывать?
-Потому что по человечески всё надо делать! Взялся людей придумывать, так будь добр по всей фирме сделать!
-Тебе не нравится, как я придумываю?
-А чего ж тут нравится, если всякая ***ня и кое-как!
Я хотел было ответить, но сообразил, что спор не имеет смысла. Два персонажа попрекают автора в чём-то. Глупости какие-то. Я отвернулся. И чего не написал финальный рассказ с трагической смертью обоих? Легко можно было и никаких проблем. Не подумал. Никогда такого ведь не было, что персонажи приходили. Точнее был один раз, очень трагический, который Ивченко не любил вспоминать и всячески обходил. Был рассказ, один из ранних, когда Ивченко был безработным, пессимистом и заканчивал произведения только полным беспросветом. Может даже и неплохой рассказ, а может и плохой, может он брал только шокирующим происходящим, но это ж легче всего выдумывать истории между жизнью и смертью и тем ушибать читателя. Был рассказ, а потом через пару лет часть рассказа случилась с близким человеком. Та самая шокирующая часть. Ивченко хотел бросить писать, называл себя проклятым, таким, который пишет, а потом это происходит. Текстовые акты. Потом попустило, успокоился, писал дальше, усиленно забывал. Сменил тематику, поменьше крови, побольше всяких интересностей, те же Чудовищные истории. И вот на тебе, припёрлись два долбоёба и требуют сделать их счастливыми, так как они его персонажи.
-Какого вы ко мне припёрлись? Я же ничего такого не придумывал! Не придумывал! Вас нее должно здесь быть!
-А мы есть! И ты будешь делать всё, как мы скажем.
Я хотел было им объяснить, что писателем не могут управлять какие-то персонажи, что они мои создания и будут играть по моим правилам, но остановился. Ничего не нужно им объяснять. Пусть требуют, чего хотят, а мне нужна только бумага и ручка, чтобы стать полновластным хозяином происходящего.
-Ты сделаешь нас счастливыми и больше никогда не будешь про нас ничего писать! Понял?
-Понял. Только я не совсем понимаю что такое счастье. Вы конкретней объясняйте, что вам нужно и я напишу.
-Нам нужно счастье, вот и пиши про счастье!
Я посмотрел на Капелькина. По книге он более разумный и с ним нужно вести диалог, а не с этим холериком Шиловым.
-Я напишу всё что хотите. Счастье, так счастье. Что-что, а счастье могу.
-Чего ж раньше не написал?
-А откуда я знал, что вы есть? Откуда? Я много всего понапридумывал и без последствий.
-Мы особенные.
-Уже понял. Давайте скорее ручку да бумагу и разойдёмся.
-Вот это деловой разговор!
Шилов полез в машину за канцелярией. Был он таким же резким и отходчивым, как я его и задумывал. А Капелькин стоит и внимательно смотрит на меня. умный мужичок, даже не скажешь, что у него мозги подправлены.
-На вот, бери и пиши! Только чтоб счастье настоящее было без, байды!
-Руки то развяжи.
-Развяжу, для такого дела чего ж не развязать!
Разминал затекшие ладони, чувствовал маленькие иголочки по венам.
-Давай, давай, не расслабляйся!
-Сейчас, сейчас.
Я написал крупными корявыми буквами своего убогого почерка: Шилов умер. Когда поставил точку, Шилов упал, будто срубленный невидимым мечом.
-Вася, ты чего!
-Умер он.
-Как умер?
-Обыкновенно. Вот, я написал, что он умер, он и умер. Я же автор.
-Зачем? Он же хороший!
-Он опасный. Ты видишь как меня отделал, чуть череп не провалил.
-Он не хотел меня убивать!
-Меня это мало волнует. Мне не нужны такие беспокойные персонажи.
Тут я допустил ошибку. Её бы многие допустили, хотя все смотрели фильмы, когда кто-то торжествует победу и так этим увлекается, что теряет её. Я думал, что прекрасно знаю Капелькина, я ведь его придумал, создал. Тюфяк, рохля, моральный кастрат с напрочь удалённой волей. А он подобрал пистолет, выпавший из рук Шилова и направил на меня.
-Брось ручку!
-Ты чего?
-Ручку брось!
-Успокойся.
-Стреляю!
Я бросил. От этого психа с непорядками в голове можно ожидать всего. Я видел его глаза, выстрелил бы. Придурок!
-Если ты убьёшь меня, всё исчезнет!
-Почему?
-Потому что я создал тебя и весь твой мир. Если я умру, умрёт и он и ты.
-Неправда, литературные герои живут и после смерти авторов. Взять хотя бы Анну Каренину!
-Она попала под поезд!
-Ну и что! Она ведь до сих пор жива, она живет в читателях!
Он сам не ожидал этой мысли, задумался, что-то себе соображал. Я мечтал, чтобы его мозги не выдержали и он запал. Но не повезло.
-Литературные герои живут и умирают по другому! И ты здесь совсем не причем. Ты создал нас, но больше мы не принадлежим тебе! Я убью тебя и буду жить дальше!
-Никогда ещё персонаж не убивал автора!
-Значит, я буду первым!
-Это, ****ь, постмодернизм какой-то!
-Мне всё равно.
Село задрипанное, небось и про постмодернизм ничего не слыхали! Я думал как быть, но вместо дельных предложений в голове путались разные банальности вроде того, что я не люблю постмодернизма. Этой бессмысленной игры, нескончаемых кругов самоиронии, холодных и отточенных, чем-то похожих на дорогих проституток. Впрочем, дорогих проституток я не видел. В литературе я любил игру судьбы и страстей, эпос, где герой зачастую погибал, но всё-таки пытался противостоять хаосу. Пытался достичь недостижимого идеала, будь-то любовь или долг. Я любил книги над которыми можно плакать в полную силу, ничего не стыдясь и не задумываясь. Быков, Астафьев, крепкие мужики с израненными сердцами. К сожалению, я не мог писать так же. То ли гниль какая внутри, то ли время, но сподобился лишь на сочинение всяких сомнительных историек да на роман про завод, где производили колбасу из лишних людей. А может потому, что не могу. Они имели право писать, как писали, они были на войне, видели жизнь и смерть. Есть свобода писать и есть право писать. Всякий может писать, как они, но не всякий имеет право. Я тоже не имел права, поэтому писал больше про всякие чудеса, коими обильна украинская жизнь. Особых иллюзий не питал, так как видел собственную маргинальность. Кому нужен украинский сочинитель на русском языке, когда нормальных хватает.
-Что молчишь!
Я даже порадовался, что этакий философ. На меня пистолет наставили, а я рассуждаю о литературных вкусах.
-Улыбаешься!
Он выстрелил и попал мне в ногу. Боль и страх. Я завалился на бок, стал кататься по росистой, уже начавшей жухнуть траве.
-Не шути со мной!
-Ты не мог выстрелить!
Он действительно не мог. Николай Капелькин не мог выстрелить в безоружного человека без крайней необходимости.
-Оживляй его!
-Что?
-Оживляй его!
-Ты смеешься?
-Я выстрелю ещё раз!
-Но я не могу!
-Смог убить, сможешь и оживить!
-Убить все могут, а оживляет один Бог!
-Подбери ручку и пиши!
-Это смешно!
Он вскинул пистолет. Выстрелит же, выстрелит! Кровь текла с раненной ноги, кажется только мякоть задета, но ведь без врачебной помощи так и истеку кровью в этом клятом лесу. И как он в темноте попал? Супермен бахнутый.
-Я напишу. Только мне нужен врач. Обработать рану, я истеку тут кровью.
-Сначала оживи Шилова.
-А потом ты меня убьёшь!
-Я тебя сейчас убью.
Сказал спокойно и направил пистолет. Я рассчитывал вывести его из себя, рассчитывал раздосадовать и заставить запасть. А он успокоился и гнул свою линию. Впрочем, это всё равно моя выдумка, у него ведь было прошлое.
-Быстро.
-Сейчас, найду ручку.
Я ползал на одном колене, волоча за собой раненную ногу. Шарил руками по мокрой траве, искал эту клятую ручку, которой не было.
-Быстрее.
-Не могу найти!
-Сейчас достану фонарик.
Он полез в машину. А я подумал, что мне нужно немного песка. Не обязательно писать на бумаге, достаточно выцарапать на песке "Капелькин умер" и всё. Но кругом была трава, густая, холодная и мокрая. Проклятая трава. Ничего на ней не выцарапаешь.
-Вот гад! Не работает!
Коля щёлкал фонариком, но света не было.
-Пиши кровью!
-Что?
-Пиши кровью! На машине. Шилов ожил и всё! Давай!
Я должен был оживлять своего персонажа собственной кровью. Кровью из раны, им сделанной. Я, конечно, человек христианских взглядов, но чтоб так.
Меня подогнал пистолет. Подполз к борту, стал макать пальцы в набухшую рваную штанину и выводить на борте букву за буквой. Луна и Капелькин всё видел, поэтому написать "Пилов ожил" или "Шилов опил" не получалось. Я не рискнул.
-Отползай! Отползай!
Пока я полз, Коля бросился к Шилову, тряс его.
-Ожил, ожил!
Я не верил, но бывший труп кашлянул. И тут я испугался. Шутки шутками, мордобой, стрельба по мякоти, но тут дело серьёзное. Я на мироустройство не претендовал. Это не по Сеньке шапка, чтоб людей оживлять. За этакое и по голове получить можно. В смысле судьбы, а не банального хулиганства. Я сочинитель простой, а не так чтоб оживлять и прочее.
-Дышит! Будет жить, очухаться ему надо.
-Я кровью истекаю.
-Ползи к машине, пиши бинты, вату и зеленку. Я раны умею обрабатывать.
-Я про такое не писал.
-А ты про каждый мой вдох писал или про то, как я сру каждый раз или про сны мои писал?
Я приполз к машине. Голова начинала кружиться. Неужели окочурюсь? Смешно как-то. Напридумывал себе смерть. Я ведь часто про смерть думал, но всякий раз, надеялся, что спасусь, а тут тихо так сдохну. Но медикаменты написал. Хотел ещё врача, на время, но Капелькин запретил.
-Я сам!
Разрезал мне штанину, стал тукать вату в рану, потом зеленка и бинты.
-Терпи, терпи! Меня чудовища в Игре кушали, а я вытерпел, тебе совсем чепуха. Всё, готово. Пошёл в машину.
-Зачем?
-У меня к тебе серьёзный разговор есть.
Я сперва было испугался, потом сообразил, что в машине убивать резонов нет, сколько ж потом мыть, этому еще Тарантино научил. Что за разговор?
Усадил меня на переднее сидение, сам сзади сел.
-Я тебя на мушке держу, так что не смей дёргаться.
-Куда я дёрнусь?
-Теперь отвечай. Только всю правду. Кто я?
-В каком смысле?
-В прямом. Кто я?
-Ты Николай Капелькин, главный редактор "Вестей Недригайловщины".
-Балбес, ты даже названия запомнить не мог! В одном рассказе "Вести Недригайловщины", в другом "Посульская правда", а мне все таблички да шаблоны менять.
-Ну, извини, я же через время рассказы писал, всё не запомнишь.
-Не нужно мне твоих изменений. Кто я ещё?
-В каком смысле?
-Не обманывай меня! Кем я был до того, как стал Колей Капелькиным?
-Как до того?
-Ты думаешь я не убью тебя? Говори. Я же чувствую, что не всё так просто во мне. Раньше это ощущение было слабым, но после Игры, после того, что рассказал мне Василий, я знаю, что я не Коля Капелькин. Не совсем он. Кто я?
Отпираться не имело смысла. Придумать какое-то рваньё я не успевал, пистолет был у затылка. А скажу правду, пусть.
-Ты Николай Каксон.
-Кто?
-Николай Каксон.
-Жид, что ли?
-Зачем же жид? Это из песни, слова такие, "а любовь как сон". Как сон, Каксон.
-А похоже на еврейскую.
-И в мыслях не было.
-Хорошо, так кто он, Николай Каксон?
-Это ты. То есть я придумал, что ты был оппозиционером, ты сражался с режимом и написал книгу об украинских властителях "За ****ью *****". За эту книгу тебя поймали и прочистили мозги. Это был один из первых опытов, чтоб лишить человека всякой воли и заставить преданно служить. Минусы в виде западений, но это мелочи по сравнению с эффектом от зачистки оппозиции. Тебя отвезли в район, назначили редактором захолустный газет и исподволь наблюдали за тобой. Потому и терпели твои западения.
-Но если я был примером, то почему чистить мозги не стали массово?
-Не знаю, я об этом не думал.
-Зачем ты придумал меня оппозиционером?
-Не знаю. Я сам немного в оппозиции, я ненавижу режим, по возможности противодействую ему.
-Ты тоже написал книгу?
-Нет, я не пускаю политику в литературу. Разделяю. Политика одно, сочинительство совсем другое и негоже им скрещиваться.
-Ты сволочь. Ты вертел судьбами людей, как хотел, ничуть не задумываясь о последствиях!
-Это точно. О последствиях не задумывался, иначе бы похоронил вас с Шиловым.
-Ты смог бы нас убить? Вот так просто, убить двух человек?
-Я не убиваю, я пишу текст, маленькие буковки на мониторе. Клавиши щёлк-щёлк и всё. Ни убийства, ни оживления, ни морали, по ту сторону добра и зла. Это нужно понимать!
-Я не хочу тебя понимать, ты мне противен. И я убью тебя.
-А как же счастье?
-Мы достигнем его без тебя. И исправлю свои мозги, а Маша придёт к Ваське, мы ей всё расскажем.
-Этого не будет. Персонажи действительно живут после смерти автора, но лишь в пределах им описанных. Вы сможете повторить любой из написанных мною о вас рассказов, но ни шагу в сторону. Раз я не писал о вашем счастье, значит его не будет.
-Ты действительно так самоуверен?
-Это факт. Или ты слышал, что Раскольников убил ещё кого-нибудь после смерти Достоевского или Холмс раскрыл новое дело после смерти Конан Дойля? Слышал?
-Слышал. Другие авторы могут продолжать рассказ. И тогда Шерлок Холмс борется с нацистами, а то и с наркомафией. Мы найдем себе нового рассказчика.
-Попробуйте. Только вы далеко не такие яркие персонажи, как Холмс, чтобы за вас цеплялись авторы. И даже если вам повезёт, то где гарантия, что вам напишут счастье. Авторы люди самовольные, они не захотят слушаться.
-Мы умеем убеждать авторов. И последний вопрос. Чем закончилась история с православным десантником?
-Ничем. Я не закончил рассказ. Взялся, был сильный образ, этот батюшка с бородищей и рюкзаком, а потом почувствовал, что не по мне. Добро и зло, бог и дъявол, шутить об этом не хотел, а серьёзно говорить не мог. Завершил кое-как и на полку. Даже в сборник не вошёл. Полуфабрикат.
-Так а рога как?
-Нет их. Были и нет. Видимо батюшка их обратно под землю воткнул.
-А он то есть?
-Как и вы все. Я ж его придумал, значит есть, ходит где-то, может в гости придёт.
-Значит он не настоящий?
-Как ты.
-Тебя убить надо.
-За что?
-За всё. Убить. Что так вот ты выдумывал нас, других людей, распоряжался ими, вытворял что хотел. Ты же фашист, ты подонок!
-Коля, успокойся.
-Ты меня не успокаивай! Я ….!
Сперва упал пистолет, потов он завалился на заднее сидение. Глупец, не додумался, что "Капелькин потерял сознание" можно написать на ящике бардачка. Кровь ещё не свернулась, ещё можно было писать. Потом уже на окне "Шилов потерял сознание". Мне не нужны сюрпризы. Хватит кинематографа. Пощупал рану. Кровь вроде бы перестала течь. Так что просто не погибну в этом лесу.
Нужно решать, что делать с этими восставшими из литературы. Я специально сразу отбросил все мысли про то, как это могло случится, в чем причины оживших персонажей. Это потом. Сейчас у меня есть двое вполне реальных людей от которых я должен себя обезопасить. Напрашивался самый простой путь, чтоб умертвить их и забыть. Но я знал куда ведут простые пути и хорошие намерения. То есть конечно, автор полноправный хозяин своих персонажей и может их убить, а хоть и на кусочки разорвать. Это всё правильно. Но вот здесь двое живых людей. Да они персонажи, но они живые. Поэтому я не могу их просто ликвидировать. Ценность человеческой жизни, грех убийства.
У меня даже слезы накатились. Вот какой я. Они меня били по голове и просто, стреляли, а я не могу их убить, не позволяю себе. хотя формально ведь даже имею полное на это право. Но тут дело в совести. Когда-то, начитавшись Искандера я придумал такой афоризм: "Нет ничего сложнее и ничего проще, чем обмануть себя. Всё дело в совести". Не претендую на авторство, может я это где-то прочитал, а потом подумал, что придумал. Не претендую на афористичность. Действительно звучит как-то пафосно, может даже фальшиво, но всё равно долгое время он был для меня очень актуален. И сейчас вот. Можно убедить себя во всём. Убить и забыть, перевернуть бредовую страницу памяти. Но совесть.
Она у меня несомненно есть. К сожалению не на уровне рефлекса. Я восхищался, завидовал людям у которых совесть была укоренена на уровне инстинкта. У них любое действие автоматически оценивалось с позиций совести. Сразу же. Потом принималось соответствующее решение. У меня по другому. Моя совесть работает натужно. Я могу сделать гадость, зачастую даже непреднамерено. Потом только понимаю, что гадость, что не хорошо, что неправильно. Совесть работает задним числом. Но сейчас успела.
Я открыл бардачок, нашёл там спички и огрызок замасленного карандаша. Совсем хорошо. Забрал у Капелькина пистолет, но перетянуть на переднее сидение не смог. Бросил около машины. Присел рядом. В одной руке пистолет, в другой карандаш.
Нужно сделать всё правильно, по совести. Договориться с ними, уладить вопросы. Никто ни в чем не виноват. Меня охватило некоторое возбуждение, какое случалось при ощущении собственной моральной правоты. Этакое возвышенное состояние. "Капелькин очнулся". Что за фамилия такая, надо поменять, а то как в детском фильме.
Он заворочался.
-Коля, ты меня слышишь?
-Где я?
-Здесь, в лесу.
-А ты кто?
-Я Ивченко.
-Что случилось?
-Я написал, что ты потерял сознание, своей кровью.
-Скотина!
-А теперь написал, что ты очнулся.
-Зачем?
-Я хочу всё уладить.
-Что всё?
-Ну, всё. Чтоб без обид, чтоб все довольны. И вы и я.
-Этого не может быть.
-Почему?
-Потому что я хочу только одного - убить тебя.
-Это зачем?
-Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты же лишил меня возможности хоть как-то жить, хоть с обрезанными мозгами! Если я оппозиционер, так как мне теперь работать в районке и пресмыкаться далее? Как? И оппозиционером я стать не могу, потому что мозги слабые, западу! Так кем мне быть? А, товарищ автор, кем?
Выходило всё сложно, но я морально был к этому готов. Я знал, что по совести всё трудно. По совести прощать людям, а как это трудно. По совести помогать людям, а как это трудно. Это я и по себе знал. Казалось, что уж тут сложного, помоги человеку, скажи ему доброе слово или денег дай и всё. Но не всё. Между дающим и берущим возникает некоторая связь, которая начинает влиять на обеих. И только крепкий человек выдержит, а слабый сломается. Давший будет думать, что вот, помогаешь людям, а никакой благодарности. Взявший будет думать, что не просто так помощь была, а с нагрузкой, подумаешь, и без неё мог бы обойдись. До того дойдёт, что рассорятся люди, а ведь оба исполнены были добрых намерений. Добро, как и совесть, не на мгновения рассчитаны, что собрался и бросился. Оба требуют упертого, последовательно во времени исполнения.
Тут я пёрднул. Точнее не пёрднул, а так написал, потому что сейчас двадцать первый век на дворе, расцвет постмодернизма, а я как какой-то дурачок жизни учу. В жизни разобраться нельзя, остаётся лишь игра со словами и смыслами. Улыбайся, ты обязан быть весёлым. Морщить лоб можно лишь для усиления комического эффекта. Лоб поморщил, воздух испортил. Время такое. Это если гений, так может на время плевать и своё гнуть, а коли даже наличие таланта вызывает большие сомнения, так греби по течению и надейся, что выплывешь.
Короче так я задумался, что не заметил, как Капелькин бросился на меня. Недаром я его придумал неопытным в драке, потому что на пистолет внимания не обратил, а душить начал. Я его рукояткой по голове и отвалил в сторону. Ругнулся, потому что выходит какой-то дешевый боевик. Всё по голове да по голове, вроде у неё другого применения нет.
-Эй, вставай.
Я толкнул Капелькина рукой, тот лежал какой-то окаменевший. Подлез к нему, испугался, как бы не умер, но дышал. Глаза закатились, всего как судорога пронзила. Это он запал. Как я и придумал. Я у врачей спрашивал, может ли такое быть, описывал симптомы. Они сказали, что похоже сразу на несколько заболеваний, но в точности не описывает ни одного. Впрочем, я никогда и не добивался в своих рассказах абсолютной правдоподобности. Это как на картинах рисовать тени от волос. Можно дойти и до такого, но не нужно. Главное - настроение, крупные мазки, создающие атмосферу. А чтоб описывать поведение человека с дотошностью медицинского описания, это излишне.
Болезнь Капелькина была нужна мне для того, чтобы совместить его с миром Недригайлова, затхлого городишки, где жизнь случайна и болотиста. Иначе он бы не смог там прожить. Ведь он был герой. Он бы я идеальное. Сильный, волевой, честный. Он мог не вытерпеть царящей подлости и подняться, он мог начать борьбу, хотя не было надежды не только на победу, но даже на спасение. Он был мой идеал. Николай Каксон, поднявшийся и погибший в бою, ставший маленьким камешком, который хоть и не разрушил жернова системы, но изрядно оцарапал их.
Сам то я не мог подняться. Во-первых трусость. Я не хочу врать, что не боялся. Боялся. И за себя и за родных, боялся, хотя то, что мне грозило, было какой-то мелочью по сравнению с тем, что творилось в тридцать седьмом. Я боялся и сидел себе тихо, позволяя себе злословие в личных беседах, бунт в рассказах и причесанные статьи, где я изливал свою ненависть власти в хитроумных намёках. Во-вторых я не был уверен. Может это было оправдание для моей трусости, но я действительно не был уверен, что борьба к чему-то приведёт. Даже не в том смысле, что систему нельзя одолеть. Это как раз сомнений не вызывало. Может дело не в системе? Дело в нас, живущих в этой системе. Мы плохи, а она уже плоха, как совокупность наших недостатков. И если её разрушить, то придёт другая. Ничем не лучше, которая также взгромоздится на наших шеях и залезет в наши головы.
Мечтать о переустройстве мира - гордыня. Думай о себе, о своей душе и её спасении, а мир не изменить. Все, кто пробовал это делать, обязательно пускали много крови и ничего не добивались, зачастую лишь усугубляя дело. Поэтому я бунтовал и сражался лишь на страницах. Придумал Каксона, которому предстояла спасти Украину, потому наделил его кастрированной головой и поместил в Недригайлов. Я был средним арифметическим между Каксоном и Капелькиным. В оппозицию к властям в реальной жизни меня занесло случайно. Без моего вмешательства. Я писал статьи как и прежде, даже более осторожно. Но изменились границы возможного для властей. То что раньше вызывало лишь кряхтение, сейчас стало вызывать угрозы. Даже в этом случае мне вряд ли что грозило, слишком мелкая сошка. Разве что подумать, как меня будут убивать неизвестные подонки. Мысли эти приносили позорное удовольствие. Многие любят мучаться. Мысленно.
Я почувствовал, что продрог. Это уже по настоящему, а не дань времени. Потихоньку начинало светать, нужно было что-то решать. Персонажи лежали без сознания, надо было обустраивать их будущее, по совести и чтоб больше по голове не получать.
Залез в машину. Через час вылез, довольный найденным решением. Поковылял в кусты, взяв затертый блокнот из планшета Шилова. Примостился и темноте стал писать.
Капелькин пришёл в себя и взглянул на небо. Звезды и почти круглая луна. Светало. Он задумался, что случилось, что он делает в лесу на исходе ночи. Николай ничего не помнил. Присел. Болела голова. Нащупал основательную ссадину. Упал, что ли. Рядом зашевелился Шилов.
-Вася, ты как?
-Нормально.
-Где мы?
-В лесу.
-А что делаем?
-Не знаю.
Они немного собрались с мыслями, а потом почувствовали, что пора ехать домой и чем быстрее, тем лучше. Залезли в бобик и погнали прочь из леса. Они ничего не помнили и никогда больше не вернуться в Сумы.
Уже почти совсем рассвело. Я вылез из кустов. Штанина разорвана, в крови, забинтованная нога. Идти в таком виде, значит наверняка попасть в милицию. Учитывая напряженные отношения с властью, это ни к чему. Но как добраться домой тоже не знал. А ведь там беспокоятся, ищут по всем друзьям.
Мне пришла в голову мысль помочь себе текстом. Написать себе машину. Я вывел "Вдруг в лесу появилась машина". Ничего не появилось. Видимо мой текст действовал только на персонажей. И слава богу, а то бы написал себе бог знает чего.
Решил всё-таки идти потихоньку к городу. Не в лесу же сидеть. А там может и проскользну мимо милиции, живу то на окраине. Сперва прыгал, потом навострился идти прихрамывая, чуть становясь на раненную ногу. Вспомнил про Машку. Я её придумал девкой красивой и умной. На загляденье. Вот бы написать рассказ про то как она приехала в Сумы и сошлась с сочинителем Ивченко, поразившись красотой его души. А к большому животу ей не привыкать.
Но потом раздумал, потому что не хорошо это жить с персонажами. Гнильца какая-то, хоть и увлекательно. Была ещё идея сделать Колю и Васю пидорами. Чтоб уже постмодернизм полный. А чего, спасают мир, а в перерывах сосут друг у друга ***. Сейчас это модно и так нужно, чтоб либо наркотики, либо сексменшинства, либо компьютерные штучки, а были.
Раздумал. Потому что как же пидорам в Недригайлове жить. Был один Невеста и того разорвало. Да и мужики то нормальные, не извращенцы. К тому же Капелькин вроде как моё отражение, моё неидеальное. Полноват, лысоват, трусоват. Но он же одновременно и герой, он же Каксон. А какой герой из пидора, посмешище одно.
Так что оставил всё как есть. В Сумы они больше ни ногой, в Недригайлове да окрестностях только и боролись.
Домой я добрался, взял больничный на месяц, пока выздоравливал все последние события изложил и добавил. Только вряд ли выпускать будут с дополнением и первый тираж продаётся плохо. Что-то не уловил я в настроениях читателей, не привлёк. Вроде и истории неплохие, а не то. Ну, хоть жив остался. А на хлебушек и журналистикой заработаю, тем более, что от властей сейчас попущение.