ХАРАКТЕРНЫЕ ПАЛОЧКИ
Летом в редакции была благодать. Со стороны двора там была веранда, куда я вытаскивал стол, ставил самовар и воображал себя этаким помещиком. Даже чахлый сад во дворе был, правда не вишневый, а яблочный, но что-то же должно свидетельствовать о ходе времён. Кроме семи убогих и оттого выглядящих более изысканно яблонь, лицезреть можно было горку земли, насыпанную на давно заброшенный погреб, сломанные качели, два стола, вкопанные в землю, где местные иногда забивали в козла. Еще руины сарая, разрушенного немецкой бомбой. Всё это краеведческое своеобразие разрушал туалет под стенами библиотеки.
Ей то ничего, библиотекари все окна, выходившие во двор заложили кирпичом, а вот остальным приходилось терпеть. Пользоваться тоже, так как до иных туалетов ходить нужно было далеко. Особенность туалета была в том, что к нему машина не могла подъехать. В четырехугольнике строений, принадлежавших когда-то купцам, проезд был, но в суматошное послевоенное время заделали его и устроили приемный пункт свиной кожи. Армии нужны были ремни и планшеты, поэтому всякая свинья была на учете и когда резали ее, то должны шкуру были сдать. Население таким оборотом делом было недовольно, поскольку без шкурки сало не то и просмалить нормально не удается, однако терпели, зная куда можно попасть за сопротивление государству.
По той же причине не сильно спорили с заготконторой, закрывший вход во двор. Научились дрова, имущество через окна в дома загружать, где надо и двери новые прорубили. Все бы нормально, но туалет переполнился. Раньше то подъедет человек с бочкой, черпаком вылакает всю нечистоту и уедет, оставив за собой неприятный запах дня на три. Теперь невозможно совершить туалетное очищение. Ведром человек отказывался таскать, требуя доплаты, население же двора не соглашалась на это, тем более что через чьё-то помещение таскать бы пришлось.
Зиму тогда кое-как пережили, но с первым теплом туалет потёк и так стал вонять, что не приведи господь. Опасаясь эпидемий жильцы стали затыкать носы папиросной бумагой и на улице общаться по поводу спасения. К властям не обращались, так как имели определенные не совсем законные интересы, разбросанные по двору. Кто досочек, кто кирпича ухватил, прочие разности. А власть поможет вряд ли, но вопросы начнет задавать сразу. Кто и что.
Пообщавшись и выхода не найдя, пошли обитатели по умным людям и в одном месте за две бутылки водки узнали как быть. По большому блату, страна то строилась, выписали трубу, в которой десятилетний мальчик пролезать мог. Пробили стены, уложили трубу под уклоном, кладку восстановили. Чуть только туалет переполниться, один с ведром черпает и льёт в трубу, другой принимает добро и сгружает в цистерну. Не без вони мероприятие, но лучше чем с фекальным потопом сосуществовать.
С тех пор туалетом не заботились, а к летней вони привыкли. Я туалет огородил шифером и несколько раз пробовал пахучие растения садить, чтобы забивали благоухания. Но всякое растение за неделю изрывали на подтирки, а кактусы не пахучи. Ограничился я ограждением туалета и тем, что старался в ту сторону не глядеть. Если так, то рай. В тенечке сидишь, солнце жарит, а ты воду фруктовую пьешь и покряхтываешь от удовольствия. Для моих мозгов это самое полезное занятие, укрепляясь в такие моменты невиданно, хоть и ненадолго.
В день, о котором пойдет речь, сидел я на веранде, пил охлажденный грушевый узвар и рассуждал, какая беда выйдет, если в туалет наш внутренний бросить пачку дрожжей. Жара стояла невыносимая и можно только догадываться было о неприятности последствий. Хорошо хоть все свои и чужой не доберется. А то бы устроили диверсию.
Обдумав всё взвешено и со всех сторон, вдруг захотел конфет "Белочка". Шоколадные они, с орешком, всё как полагается. Вкусные конфеты, дорогие, но я их себе позволял, особенно в минуты счастья. Я ведь часто счастливый бывал, несмотря на слабые мозги и западения. Может и благодаря им и понял, как мало человеку нужно для счастья. Чтобы его усугубить, решил сходить в магазин за конфетами. Оделся прилично, как и надлежит одеваться человеку пишущему о лучших людях города.
Хотел выходить, но дверь из редакции на улицу не открывалась. Такое уже раз было, когда навалило снега по самые окна. Я уж хотел возвращаться и ждать, пока меня дворники спасут, но вспомнил, что лето, а потому никаких помех двери не должно быть. Может, стоило поднатужиться, надавить плечом, но мне физические нагрузки вредны и даже опасны, потому воздержался и пошел к окну. Там долго возился с ржавым шпингалетом, пока окно открыл и выглянул. Около двери сидел какой-то оборванец и спал. Вокруг мест было предостаточно, но сел он именно под дверью. Я хотел было его прогнать, но заметил, что он крупный. Вдруг озвереет и полезет драться, такая то махина. Хоть и худ, но под два метра ростом и ручища с кулачищами мощные. Спит.
Конфет мне расхотелось, вернулся я на веранду, тем более что день выходной, имею право отдыхать. Уселся на кресло и стал смотреть, как бьется муха в паучьих сетях. Наблюдение столь мелких трагедий должно было подготавливать меня к более серьезных происшествиям, случающимся даже в давно успокоившейся жизни нашего городка. Муха билась отчаянно, злодей приближался, шевеля своими мохнатыми лапками. Я мог муху спасти, но не любил сих насекомых за назойливость. И врачи советовали не вмешиваться в течение жизни, потому что это глупо и чревато.
Уже успел паук высосать коллегу по классу, когда я вспомнил, что должна придти на работу жена. Обещала принести мороженного и варенья. Сядем, будем кушать и смотреть друг на друга шаловливыми глазами. Но бродяга сидит. Ещё напугает Лиду. Я снова подошел к двери, толкнул. Хоть бы хны. Подумал, не взять ли мне с собой палку, но вылез без неё. Чтоб не злить. На подоконнике торчал гвоздь, порвал на нем штаны. Не сильно и злиться не стал. Мне это вредно.
Подошёл к человеку, тронул его ногой. Спал. Одет был в грязные рваные брюки и замасленную куртку, как у сварщиков. Сам был грязен, клокаст, но с удивительно безразличным лицом, будто у наркомана. Однако таковые в городе были известны на перечёт, а это был незнакомый человек. Сидел себе спиной к двери, свесив голову меж костлявых колен. Самогоном от него не пахло и было непонятно, отчего лег спать именно здесь, на солнцепеке, где ходит милиция. Залез бы в кусты, каковых в городе много и отдыхал вдосталь. Ещё раз тронул ногой.
-Человек, просыпайся!
Он забурчал и открыл глаза.
-Уходи отсюда, ты мне дверь загородил.
Он виновато улыбнулся.
-Что смешного, уходи говорю!
Я сделал строгое лицо и собирался уже пригрозить милицией, когда человек сказал, что не может. Может даже не сказал, а показал лицом и руками, но смысл такой. И опять закрыл глаза, сделавшись похожим на старого кота, которому каждое движение в тягость, а греющее солнце, единственная радость. Как-то неловко его и тревожить было, но я ж главный редактор газеты, должен следить за порядком, чтоб оборванцы двери не подпирали.
-Эй, не спать! Уходи отсюда подобру-поздорову.
-Не могу.
Это он уже точно сказал, причем глаз не открывал.
-Ты заболел?
Он молчал. Я испугался, что сейчас возьмёт и умрёт, а мне потом расхлёбывай. Ещё и деньги на могилу. А от начальства по голове попадет за то, что под редакцией люди мрут. Залез я обратно и позвонил Шилову. Чтоб тот приехал и забрал мужичишку, причём тихо-мирно, без мордобоя и приложения дубинок. И так видно, что человек несчастный, зачем же его ещё кровянить.
Хоть о несчастье мне думать и нельзя, но как-то тревожно мне стало, что и сам бы мог жизнь у чужих дверей пролеживать. С моими то мозгами скорей бы даже сдох. Я ж когда западаю, будто мертвец делаюсь, только врачи нужны для спасения. Обратно вылез на улицу, подошёл к человеку.
-Мужик, прошу тебя, уйдя отсюда.
-Не могу.
Хлопает глазами, как корова на лугу.
-Ты больной?
-Несчастный я.
-Тут счастливых уже лет пятнадцать как нет.
Это я чтоб не колоть глаза своим счастьем.
-Дурак ты.
Я промолчал, чтоб не развивать беседу в сторону скандала, он тоже умолк. Жена должна уже была скоро придти. Она барышня была пугливая, всё за меня переживала, не хотелось её расстраивать.
-Хочешь, я тебе поесть дам? И рубль. Два!
-Не надо, я ведь всё равно не уйду.
-Ты оппозиционер?
-Пострадавший я.
-От власти?
-От инопланетян.
Я с облегчением вздохнул. Инопланетян бранить разрешалось вволю, только не пускаться в размышления, а где же были ПВО и военная контрразведка. Я ж не дурак, эти дебри обходил.
-И как же они тебя обидели?
-Всю жизнь испортили, подлецы.
Говорил он как-то спокойно, будто не жизнь, а сто грамм дешевой колбасы у него испортилось.
-Вот сволочи, летают тут, гадят. Будто вороны.
Он опять закрыл глаза, не обращая внимание на моё сочувствие. Гордец что ли. Хоть вид не подходящий, но у нас страна удивительная, поэтому и гордец может в рубищах встретиться.
-Так не уйдешь?
-Не могу я.
-Ну посуди сам, что ведь врёшь. Ноги у тебя есть, голова есть, говоришь, что не болен, но уходить не можешь.
-Не могу.
-Почему?
-Ты видно глупый, раз не понимаешь, что не голова главное, а в голове.
-Очень даже понимаю, только причём тут твоё лежание?
-Притом, что не могу я уйти по причине отсутствия характера.
-Это как?
-Плохо это. Лишен я характера, который человеку стержень и основная поддержка жизни. Вроде позвоночника для души. С ним человек герой, а без него окорок бесполезный.
-Мне врачи говорили, что характер надо спортом и обливаниями развивать.
-Ой, дурак.
И закрыл глаза. Я не обижался, мне обижаться нельзя, тем более на такого беднягу. Слазил в редакцию, взял кусок оставшегося бутерброда, принёс чудаку для подкрепления сил.
-На вот, поешь.
Он не отреагировал.
-Хороший бутерброд, сам ел.
И бровью не повёл. Я заподозрил, что сектант. Забрёл два года назад в город человечек, говорил, что несёт новую истину, мясного не ел, яиц тоже, хотя молоко пил. Проповедовал долго по домам призывая к очищению с помощью тайных снадобий, потом исчез. Через три месяца барышня одна родила. Такие вот очистители. Небось и этот такой же. Я бутерброд доел сам и стал думать, как бы человека от двери передислоцировать. Проще всего взять за ноги и оттянуть, но мог ведь ногой зарядить почём зря. Более сложных и безопасных решений не приходило, я и задумался, хотя мне это опасно. Притом на солнце.
-Зимой это было.
Не знаю, сколько и простоял, кажется даже западать начал, но человек резко заговорил, клин клином вышибают и вернул меня на грешную землю.
-Зимой крестьянину хорошо, работы мало, отдыхай больше, готовься к летним подвигам. Я значит отдыхал, пока тоскливо стало. Решил на следующий день в лесок сходить. Около нашего село большие леса. Я сам из Кирияковщины, село маленькое, ты наверное и не слышал.
-Не слышал.
-Понятное дело, вам всё Киев подавай. Значит, решил я в лес сходить. Воздушком морозным подышать, зимним лесом походить, пару капканчиков на зайцев поставить, тут как раз снег свежий выпал, видны их дорожки. Обмундировался я, хлеб взял с сальцем, чекушечку и подался на свою голову в лес. Ничего и не опасался, потому как я с детства часто хаживал, места окрестные знал хорошо. Медведей у нас нет, волки забредают редко. Был как-то сразу после войны случай, что учительшу съели серые. Она бедняга из соседнего села шла, испугалась сильно, когда увидела волков, спички и уронила в снег. Нашли её на следующий день полуобъеденной, рядом факелок целый из тетрадок. И спички нашли. Если бы зажгла, так отбилась бы, но видно судьба, чтоб ей неладно.
Значит, пошёл в лес, только ножик взял для забавы, секатор и мешок, чтоб нарезать кролям хвои. У меня тогда с полсотни кролей было и другого хозяйства уйма. Одних коней двое, коровы три, свиньи, овцы, птицы бессчетно. Крепкий я был хозяин, из других районов приезжали меня ханурики грабить. Только получали по зубам. У меня во дворе трое собак здоровенных, ружьё, брательник рядом живёт младший. У меня сыновья, у него, кагала выходит здоровая, от кого хочешь отобьёмся. И сам я, видишь, мужик основательный, коли в морду заеду, так долго звезды казаться будут.
Потому пошёл в лес без всякой опаски. Оно в лесу зимой хорошо, снежок свежий, на солнце переливается, тишина. Я этим всем делом залюбовался и далековато ушёл. Меня то во всей деревни за сноровистость к ходьбе Лосем прозывали. Бывало на спор по молодости в город ходил и обратно с пивом возвращался в один день. А от села нашего до города километров 40 будет. Такой вот был ухарь. Забрёл я, значит в места чуток и незнакомые, нашёл в овражке одном рощицу ореховую, наметил, чтоб осенью зайти.
Собрался уже уходить, когда увидел, что на горке соседней несколько деревьев по середине сломаны, будто лезвием их счесало. Интересно мне такое стало, пошёл поглядеть. Взобрался, за горой следующий овражек, а в нём махина размером с вагон. Дебелая такая, мало того, что деревья стесала, так ещё и землю вздыбила, хотя ведь зима, земля мёрзлая.
Я постоял сначала, сверху смотрел, потом ближе подошёл. Вроде большущей колбасы. Я шагами померял, эдак метров тридцать в длину и по высоте в два моих роста. Громадина. Непонятно, как такая летать могла. Крыльев не видно, винтов тоже. Будто тюлень. И вся из цветмета. Я то знаю, что самолёты исключительно из алюминия делаются, а тут алюминия гора. Стал я насчёт выгоды соображать. То, значит, хотел бежать в сельсовет сообщать, а то, думаю, погоди. Места здесь глухие. Лесники под Новый год спирта технического перепились, двое померло, остальные до сих пор по больницам. Прочих людей здесь мало ходит. Может, возьмусь я потихоньку технику курочить и в приёмный пункт отвозить. Хоть человек не бедный, но денежка лишней не будет, так вот по малоумию своему думал.
Стал кругами ходить, надеясь хоть чуток оторвать металла. Но сляпано всё было крепко, только подобрал кусок обшивки, землей сцарапанный. Был он весьма измят и обгорел, так что на буханку хлеба не хватило бы. Вот лом если бы, чтоб основательно поработать, тогда бы может и наковырял. Только кто ж догадается в лес лом брать, разве что еврей какой. Обернулся уходить, когда писк вроде услышал. Такой писк, что вроде есть, а вроде и нет. Снова громадину обошёл, писк уже ясно понял, а откуда он неизвестно.
Загадок я не любил, потому как они волнительны и из человека дурака делают. Плюнул я на писк и ушёл. Но когда на гору поднялся, то дёрнул меня черт оглядеться. А на верху махины лючок маленький открылся и оттуда шевелиться что-то. Я ж в школе на Юрке Гагарине воспитывался. Ежели космонавт в беду попал, то нужно ему помочь.
Тут ко мне жена пришла. Как увидела, что я с этаким бедолагой разговариваю, сразу заволновалась. Очень она боялась, что забушует во мне дурь и уйду я по свету бродить, оставив её одну. Не понимала, что моя дурь отличная от всех других и не на блуждания толкает, а на прекращение жизни и погружение в темень. Напрасная её боязнь прощалась из-за хорошего её отношения. Принесла мне всё что просил, я ей помог через окно влезть. Человека убедил не гнать под предлогом ценности для моей журналистской работы.
Сидели во дворике, кушали белое мороженное с клубничным вареньем, которое моя жена делала преотменно. Говорили о Ваське Шилове, моём хорошем знакомом из милиции, который всегда помогал мне с новостями на криминальном фронте. Был он безнадежно влюблен в Машу Теплякову. Она была барышня самостоятельная, на хорошем месте работала, получала для города и вовсе непозволительно много, за что приходилось ей правда раз в две недели отсасывать своему начальнику, приезжавшему из столицы. Был он мужичок неимоверно толстый и к другому способу общения неприспособленный. Так вот всё и было.
Шилов бы давно уж пристрелил толстяка и сел в тюрьму, но Машка, человек серьёзный, понимала, что может быть, поэтому сказала, что и сама повеситься. Шилову делать нечего, терпел. Хоть и трудно это ему было, но частью водкой спасался, частью работой, которой было у него на пятерых. День бегает, как оглашенный, вечером в общежитие к себе придёт, выпьет бутылочку и спать, если вызова срочного не будет. Но вдруг засобиралась Машка из города. Хуже того - замуж. Толстяк оказывается развёлся и предложил стать хозяйкой роскошного дома в области и прочих состояний. Из грязи в князи. Теплякова в бедности побывала и считала, что хуже не бывает, поэтому склонна была соглашаться.
Ну и Шилов, как узнал, с ума едва не сошёл. Третий день пил. Начальство пистолет у него забрала, чтоб не было беды, но беда вполне могла и без пистолета статься. Приходил Васька и ко мне, плакался, что мол не выживет. Так хоть несколько раз в день её видит и хоть видимость надежды есть, что смилуется, а так всё. Конец. Мне горе вредно, поэтому я его выпроводил поскорей и всей душей посочувствовал. Трудно людям с дурью. Вот у меня например, как взболтнётся и выбросит из жизни. У Шилова не выбрасывает, но зато жжет будто огнём. И я то приспособился к дуре, окоротил её и живу, а он никак справиться не может, всё мучается. Об этом с женой и говорили. Она охала, я нравоучительствовал.
-И надо ж так запасть то на неё! Известно то ведь всем, чем зарабатывает. А он мужик порядочный, не злой, сколько баб спят и видят, чтоб выйти за него. Так нет же.
-Это, Лидуся, судьба такая. Одни говорят, что крест, другие, что проклятие, точно не известно, но понятно, что плохо. И ничего не попишешь. Кому какая дурь выпадет, тот с такой и мается. Интересно, вот бывают люди совсем без дури или у каждого своя?
Жена ответа не знала, она у меня без образования была, но добрая, что не в пример лучше. Я тему сменил на дела, чтоб зря не волноваться. Приятнейше поговорили, мороженное съели и жена засобиралась домой. Обратно через окна полезли, но зря, потому как мужика не было. Я даже немного расстроился - очень уж люблю истории разные, а тут прервалась на самом интересном месте. Отправил жену, сам редакцию закрыл и покатил на велосипеде, в надежде, что догоню человека. По дороге спрашивал, не видели ли его. Народ говорил разное, но точных ответов не давал.
Меня многие в городе за дурачка держали и норовили подшутить. Спрашивать я перестал и ехал более повинуясь чувству. Какое-то шевеление внутреннее указывало мне куда руль поворачивать и, поплутав изрядно, выехал я на окраину городка нашего к старой водокачке. Окружена она была трехметровым бетонным забором, поставленным ещё при советах. Около сего забора я человека и обнаружил, причём в состоянии удивительным. Пытался он влезть на забор, но не мог. Прыгал на бетон и соскальзывал по нему своим грубым телом, хвататься то было не за что. Это однако его не останавливало, лез и лез, будто рыба на нерест. После валяний под моей дверью такая активность была удивительна. Я человека окликнул, но он на меня и не глянул, всё бросался на стену. Решил я подождать, понимая, что такое бодание человеку утомительно и долго не продолжиться. Но человек лез целых полтора часа, сошёл не одним десятком потов, осунулся, кряхтел, задыхался. Я уж испугался, что умрёт. Хотел вмешаться, но он ведь меня куда как больше, да и нагрузки мне противопоказаны, поэтому удержался я.
Смотреть на такое человеческое самоистребление было неприятно, поэтому я на велосипеде поехал кататься, утруждая в меру организм и ублажая глаза видом природы. Несколько раз приезжал, видел непонятное упорство и уезжал. Наконец застал мужика лежащим у стены. Вид имел прежалкий и даже разговаривать не мог долгое время, пока не отошёл.
-Что ж ты себя так истязаешь?
-Инопланетяне проклятые что со мной сделали.
-Инопланетян то я не видел, а вот дурь из тебя прёт.
-Инопланетян тебе видеть и не зачем, они своё дело сделали и пырх! Улетели.
-Ладно, не хочу с тобой спорить. Расскажи лучше, чем поход твой в лес закончился.
-Чего рассказывать. Печальная история.
-А мне интересно?
-Тебе то чего, ты же счастливый.
-Откуда знаешь?
-Все, кого инопланетяне не испортили, счастливые.
-Как же они тебя испортили?
-Характерные палочки удалили, а без них человек, что слизняк.
-Ты по порядку рассказывай, не сбивайся. Закончил, что увидел шевеление в бандуре.
-Ага, было шевеление. И дёрнул меня черт лезть глядеть, что такое там делается. Вдруг, думаю, космонавт какой, я спасу его, медальку получу. Жил я тогда хорошо, семейство, хозяйство, с жиру хотелось и на телевизор попасть да в газеты. Спустился я с горки, снова махину обошел, но залезть на неё никакой возможности. Только я мужик был смышлёный, присмотрел ель рядышком и свалил аккурат на железо. Влез по ней и наверху оказался. Гляжу и правда люк. Подёргал я его, но прикручен крепко.
Однако сам открывается. И свист из-под него. Я даже и не испугался, уж больно жалобно пищало, будто баба плачет. Открыл я люк, внутри огоньки какие-то блестят, но темновато. И гарью пахнет, будто резину жгли. Достал спичку, чтоб присветить, а оно как пыхнет чем-то, спичку потушило, вдобавок и руку будто обожгло, несмотря, что в рукавице. Свист дальше, как ни в чём ни бывало.
Опять же уйти мог, но внутрь полез. Если не космонавт, так алюминия наломаю и то радость. Ступенек я не нашёл, однако ногой нащупал уступ и оперся на него, потом весь залез. Чуток посидел в махине, стал в потёмках осматриваться. Огоньки помигивают, тишина, даже свист утих. Я к огонькам полез, думал кабеля там будут, кабеля можно дорого продать. Чуть только прополз, как вдруг навалиться на меня что-то, будто мешок с мукой. И свист. Я полез обратно, страшно кончено, вроде под водой и не могу вынырнуть. Вертелся, пока на ноги встал. А мешок рядом и свист только сильней. Я уже не боялся, сообразил, что безвредное оно мне. Стал щупать и даже сквозь рукавицы меховые почувствовал, что мокрое. Такого не люблю и хотел оттолкнуть, но оно как приклеилось. Я сильнее, оно тоже сильнее. Не стал дёргаться, про болота читал. В болото если попал, так там сильнее дёргаешься - быстрее утонешь.
Успокоился и стал вылезать. Чудо со мной. Еле вместе протиснулись через люк и там уже я его рассмотрел. Кусок белесого студня. И весь слизью исходит. А чтоб голова или руки, так такого и в помине нет. Кусок. Прилип. Тут мне страшно сделалось, вдруг навсегда. Вроде опухоли. У соседа жена дочку родила. В дочке всего-то два восемьсот весу, из которых опухоль 800 грамм. Здоровенная такая, висит будто вторая голова. Ужасное дело. Так то дитя, пожило с неделю и отмучалось, а мне то как. По весу ведь с полцентнера, точный мешок. Уж хотел топором отрубливаться от нечисти, когда она сама отпала и стала ещё жалобней свистеть.
Помощи просила. Оно и понятно, остаться ей слизьливой на морозе и замёрзнет. Вроде как спасать её надо. Такое дело. Присобачил её на спину и полез ёлкой слазить. Не рассчитал слегка, обломилась деревина и грохнули мы вдвоём. Она молодец, не кричала.
-Откуда знаешь, что она?
-Не знаю, сразу как-то понял. Значит, поднял я её, обтёр от снега, усадил на санки, накинул сверху тулуп и повёз. Прилепилась она к санкам крепко и ни разу не падала, даже когда переворачивалась. Но я осторожно пытался, хоть и быстро. Уже к селу подходил, подумал, куда ж её девать. В дом, так жена взволнуется. Она переживательная у меня, начнёт бояться, что беда будет. И ребятишкам неохота чудище такое показывать, ещё с ума сойдут. Ну, я и придумал её в летнюю кухню. Сгрузил там на диван, печку растопил, чтоб не холодно. Жене сказал, что нашёл в лесу кучу алюминия, продам, гостинцы куплю. Она хотела машинку швейную приобрести, что шить самой. Пообещал.
Когда вернулся в летнюю кухня, а там свист уже еле-еле. Кусок то высыхать стал и морщиться. Я воды принёс, смачивать стал, часа два ухаживал, но так и не вышло ничего, затихла. Как-то потемнела, скукожилась, будто яблоко, которое на ветке переночевало. Так я и не понял, чего ей надо было. Видать, к другому привыкла. Может и зря я её увёз от той болванки. Прожила ж там после аврии. Хотя ведь и сама напросилась, чтоб увёз.
Померла. Кусок. Ни тебе конечностей, ни дырок. Стал думать чего с ней делать. На помойку ж не выбросишь, всё-таки существо, на самолётах летала, в космосе была. А могилу рыть, так земля мёрзлая, просто не выроешь. Ломом начни ухать, сбежаться все алкаши, просить сто грамм начнут, расспрашивать. Ещё в милицию заявят, что дескать летчицу убил. Милиция взятки требовать начнет, совсем беда. Придумал я так, что заверну труп в рядно, отвезу в лес и там закопаю. Ночью это сделал, часа три землю долбил, аж умаялся. Пришёл домой и лёг спать, а на следующий день, к обеду пошёл железо курочить. Лом с собой прихватил, фонарь, пилку по металлу, зубило, молоток, в общем вооружился.
Когда пришёл, около махины всё было по-прежнему, только внутри огоньки все погасли. Я себе присвечивал и работал. Порядочно смог наковырять, так что на силу допёр. Дома сгрузил всё в сарай. Решил пока не сдавать, а то расспросы пойдут, что и откуда. Навожу, думаю хоть с тонну, тогда и получу все деньги. На следующий день опять пошёл. Так возил с целую неделю, пока не ободрал, что только обдиралось. Нашёл в закутке ещё один мёртвый кусок, видать при аварии погиб. И его похоронил. Последний рейс сделал, забрал остатки, а что поднять не мог, то уж не моё.
Как только деньги получу, хотел позвонить в городе в милицию, чтоб заявить, но не успел. Прихватили меня. Инопланетяне. Я уже две сотни за первую сдачу получил, гостинцев семейству купил, а вечером вдруг тревожно мне стало. И вроде всё нормально, а тревога. Семейство тоже не в себе, детишки плачут, жена причитает, вроде как на похоронах. Ощущение, будто за окном есть кто. Понятно, что некому там быть, у меня забор высокий, поверху проволока колючая пущена, во дворе кобели злющие бегают, однако же тревога. Я себя убеждал, что чепуха, но тут свет потух и совсем невмоготу стало в хате сидеть. Тем более, что у соседей вроде светиться.
Взял я топор и пошёл узнавать, что за беда. Мужик то я крепкий и с топором кого хочешь одолею. Вышёл на порог, кликнул собак, а их и нет. И тут уж совсем ясно, что беда. Велел жене дверь запереть и к сараю пошёл. Со зла и страху готов был любого вора порубать. Но не удалось. Что оно было и до сих пор не знаю. Как схватит меня что-то за ноги и взбросит вверх, так что и топор выпал и глаза едва не вылетели. Поднесло меня ногами к небу на выше даже, чем антенна, потом легла мне на рот повязочка слизкая и забылся я.
Сколько времени потом прошло не знаю, только очнулся я неизвестно где. Вроде как вишу в воздухе и пошевелиться не могу даже языком. Ничего не ощущаю, только что светло. Снова запаморочилось. В следующий раз, когда очнулся, то лежал лицом вниз. Над собой свист слышал и гудение. А также в затылке ковырялись, вот тут.
Человек поднял волосы и показал большой шрам.
-Тут и резали сволочи да всё свистели, довольно так, будто котлеты делали. Я закричать хотел, мол, отпустите, сволочи, в милицию пожалуюсь, а не могу не то что слова промолвить, но даже подумать. Это уж я позже понял, чего хотел, а тогда только мучался, слова же вспомнить не мог. И представить себе не можешь, как страшно, когда в голове у тебя ковыряются, а ты все слова позабыл. Лежу ничего не чувствую, кроме ковыряний и всё свистят, сволочи, радуются. Потом как-то утихли, притаились, тишина настала минут на несколько. И вдруг оборвалась треском. Сухим, будто щепу сломал. И уж тут они как засвистят, что чайники, а я сознание потерял и снова в беспамятстве очутился. Там мне сон снился, что я вроде в аквариуме, только наоборот. У нас в клубе аквариум стоял и рыбки там одно время были, только стали пацанва туда окурки бросать и передохли рыбки. Ага, значит, сниться мне вроде клуб стал внутри, а аквариум снаружи и плещутся за стеклом те куски, рассматривают меня и явно насмехаются. Пользуются, что одурманенный я, сопротивления не сделаю. Раз несколько мне такое виделось и …
Человек вдруг поднялся и поковылял.
-Эй, ты куда?
-Судьбинный ветер меня гонит.
-Да погоди, до расскажи, а потом уж уходи.
-Не могу я годить, характера не имею. Коли хочешь, езжай за мной.
Мне интересно было историю дослушать, тем более, что похоже на правду, шрам то какой. Закрутил педали и догнал человека. Он бедняга у забора умаялся, отдохнуть толком не успел, а тут новая работенка. Беда прямо. Шатался, но плёлся.
-Ты если, тяжело, так не рассказывай, потом.
-Ничего, я привык уж к этой беганине, пятый год как бросает меня по свету. Значит, снилось оно мне одно и тоже, а потом очнулся я на дороге проселочной. Солнце пригрело, снега нет почти, грязи полно - явная весна. Я в самой грязи лежу и подняться не могу. А главное, что понять не могу, где это я и отчего. Помню ночь, когда меня выше антенны подняло, помню треск, сны помню и вдруг в грязи валяюсь, будто хряк. Да ещё подняться не могу.
Тут я вспомнил соседку свою. Злая была старушка, вечно ругалось со мной по всяким поводам. То межу я подкопал, то мои куры её огород вытоптали, прочие чудеса. За злостность её видно Бог и наказал, что она здоровьем ослабла и голова кружиться началась. Ходила с палкой, но и с ней часто падала. И тоже по весне раз вышла во двор, завертелась около неё голова, упала на спину, тоже в грязь во дворе. Подняться не могла, а на помощь не звала. Ведь слышала дура старая, что я садом своим занимался. Я когда работаю, любил песни петь. И тогда пел, не могло такого быть, чтоб не слышала, но молчала. Злобу на меня имела страшную. Началось с того ещё, что не захотел я за её дочку выходит, а баба то меня во всю сватала. Когда я на другой женился, так и проклинала и гадости разные про жену мою рассказывала. Потом ещё когда её дочка за зэка вышла, так и вовсе я враг стал, потому что из-за меня пропала квиточка, пошла на жизнь не путёвую. Ну и дальше поводы находились, чтоб на меня позлобствовать. И такая ненависть скопилась в старухе, что не позвала меня, лежала целый день, а ночью замерзла, но даже не пискнула. Так боялась, что увижу я её слабость, радоваться начну. По себе людей мерила, говном жила, говном сдохла.
Но и тут ухитрилась мне пакость устроить. Молчанием то своим. Никто поверить не мог, что молчала она, когда умирала. Кто ж тут молчать будет, кричала. Меня на огороде видели, значит слышал я. И не помог. Про ссоры то все знали, и хоть знали, что я никогда не начинал, что не злобный, но засомневались. И верить страшно, что вроде человек хороший, а на старушкины крики плюнул, но ведь и не могла ж она молча помирать. Вот ведь какие люди бывают, что жизнью солила, и смертью плюнула.
Лежу я без шевеления и вспомнил старушку. Неужто, думаю, и мне так помирать. Замёрзну на кизяк и всё. Сверху то ничего, солнышко пригревает, но снизу холодит уже вовсю. Я давай опять соваться, но ни шевельнуться, ни крикнуть. Вроде есть я, рассуждаю, вспоминаю, а нет меня. Сдох бы как собака, но Бог миловал. Мужик по дороге ехал на телеге. Был бы трезвый, так и не свернул бы в такую грязь, а то пьянёхонький, заснул, лошадь сама пошла. Хорошо, что умная попалась, подошла ко мне и стала. Могла ведь переступить и телегой переехать, ничего бы не сделал, но молодец - стоит.
Через время солнышко припекло и хозяин проснулся. Опять же мог лошадь хлестнуть и поехать, но по маленькому захотелось. Стал он и прямо с телеги помочился на обочину. А когда садился, то заметил, что человек на дороге лежит. Опять же отволочь мог в сторону и поехать, но подобрал и отвёз к фельдшеру. Тот меня смотрел, смотрел, затолкал в рот две таблетки парацетамола, других у него не было и велел домой отвезти. Возница сказал, что меня не знает. Тут они испугались, а когда фельдшер шрам на затылке увидел, то совсем. Опять же могли меня в пруд выкинуть, но позвонили в соседнее село участковому. Тот пьяный был в стельку и приехал только на следующий день. Я к тому времени помирать стал и помер бы, но по счастью в области директора завода украли, выкуп требовали, получили и убежали директора, не отдав. А он был мужик крупный, по размерам почти я. И со шрамом, только на груди. Но участковому с перепою всё равно было, где шрам, поэтому погрузил меня в коляску, привязал хорошенько и повёз в район. Там оказалось, что пока участковый пил, труп директора уже нашли и второй полутруп ни к чему. Похороны завтра.
Тогда отвезли меня в больницу. Там посмотрели меня доктора и сказали, что не жилец, велели везти сразу в морг. Бомжом меня посчитали, заболевание не понятное, чего на такого время тратить. Спас меня дворник больничный. Увидел он меня в морге и вспомнил сына, недавно умершего по пьянке. Упал в городе под забор и никто не подошёл, не спас. Ему не спасать было стыдно, поэтому оттащил меня к себе в сторожку, напоил горячим чаем, каши сварил, натолок туда сала, из ложки покормил. Потом уложил на кожух возле печки, другим накрыл и так меня слегка оживил. На следующий день мог уже я губами шевелить и чуть головой поворачивать. Через три дня первое слово сказал. Ещё через день, кто я и откуда. Сторож в милицию пошёл, те не поверили, но запрос дали. Ответ пришёл, что действительно пропал, ещё зимой. Тут они хватились, меня бегом в больницу и давай глюкозу колоть, больше нечего было.
Жена моя приехала, а почернела она, седина волнами, хлопчики тоже постарели на лицо, испереживались. Ведь как вышел я тогда, так ни слуху, ни духу обо мне. Утром след оборвавшийся нашли, топор в снегу и собак дохлых. Что делать? Жена моя, баба сообразительная, недаром ведь в городе на учительницу училась да обременил я её не ко времени. Железо в сарае нашла и испугалась. Сначала продала его всё, хорошую цену взяла, а потом в милицию обратилась. Те приехали, выпили банку самогона, сказали, что в розыск подадут, но дело тёмное и уехали. И всё. Нет мужа ни живого, ни мёртвого, сердце терзается, детишки плачут. Собиралась уже после Пасхи насыпать могилку, крест поставить, чтоб хоть было куда придти помянуть без вести пропавшего. И тут на тебе, жив.
Уж и плакала и целовала меня, детишки туда же, я как мог успокаивал, а самому вдруг страшно стало. Почувствовал я, что другой совсем стал. Не такой как был и по-старому жить не смогу. Такое мне чувство душу бередило. Жена мне сумку еды оставила и сына одного, чтоб помогал, сама домой вернулась, там ведь скотина, ухаживать надо. Они ведь хотели хозяйство на половину сводить, без мужика ведь трудно, но коли жив, так потерпим.
Я после её ухода всю ночь не спал. Лазил у себя по мозгам, понять хотел, чего мне так тревожно и почему уверенный, что случилось со мной страшное. Вроде отхожу, шевелиться начинаю потихоньку, к посадке картошки поспею. А не верю. Сидит в голове тревога и капает, что другой стал, ушибленный. Утром у докторов спросил, что со мной. Ответили, что видать хулиганы побили, а так всё нормально. Шрам на затылке зажил, истощение наверстаю, больше никаких повреждений. Я им пытался рассказать, что резали меня, ковырялись, потом треск и другой я стал, но они только смеялись. Милиция тоже. Дело им заводить было неохота, поэтому сказал, чтоб не глупил. Хулиганы побили. Какие ж хулиганы, если след мой на снеге оборвался, пропал я больше чем на три месяца и нашёлся, ничего не помня, аж в соседней области. Безынтересно им это было.
И сынок, Вася, просил меня, чтоб я не волновался зря, а поправлялся и поедем домой. Я то бы и рад. Ведь любил прежнюю жизнь, жену любил, детей, но тревожно мне было, как будто умерли они, потерял я их. Так как они были несомненно живы, то значит я умер. Но не просто, а как-то особенно, что и говорю и думаю, но труп. И следующей ночью это подтвердилось. Среди ночи вдруг подняло меня и потащило. Оно бы то верней, что сам поднялся и побежал, рядом со мной никого. Но и не я, потому что не хотел я бежать. Совсем не хотел. Влекла меня неизвестная сила и ничего я ей сделать не мог. По коридору пронесся, а дверь заперта, так я её снёс и дальше побежал. Сначала улицами, потом полем. Потом заливает, сердце разрывается, а я всё бегу и бегу. Голова, как отдельно, что ни подумаю, но нет моим мыслям от моего же тела подчинения.
Тащило меня, как на верёвке долго, а потом бросило. Упал я, кряхчу на земле, мигом холодно мне сделалось, потому как в одной пижаме, но и двинуться не могу. Нашли меня только утром, собачка милицейская по следам привела. Стали расспрашивать, я всё как на духу выложил - не верят. Я заплакать хотел, так и того не смог. Только глазами хлопаю. Особенно мне за сына обидно, плачет ребёнок и не поймёт, что оно делается. Тут ещё меня в дурдом направили. Там глядели на меня дня три, определили, что дурак несомненный, но безопасный, кормить нечем, поэтому выписали, чтоб я им стену не крушил. Увидели они, как подхватывает меня и бросает, а сделать ничего не могу. И успокоительные кололи и в смирительные рубашки заматывали, но остановить не смогли. Это ж надо такое, что я не стремился, а меня остановить не смогли! Беда.
Отпустили они меня, я упросил, чтоб связали и домой отвезли. Там приказал всё из погреба вынуть и себя туда поместить. Вдруг думаю кидание это во мне, как наркота. У нас в селе у председателя сын завёл моду коноплю курить, потом и штрыкаться начал. Так отец его в погреб и с месяц там держал, несмотря на все мучения. Исправил хлопца. Я тоже так хотел излечиться. Но месяц прошёл, потом второй, а я как бился об стены, так и бился. Бетон даже выдерживать перестал, осыпаться начал, что уж я, в синяках весь, руку одну сломал, семью всю истерзал.
Вижу, что не схитрить мне, не спрятаться от беды. И решил, что если такое выпало, так хоть буду сам мучаться, без семейства. Помочь им я не мог, только нервы трепал да жрал. Сказал, чтоб достали меня из погреба и выпустили по белу свету метаться. Жена не соглашалась, но я ей всё объяснил, что мне не жить хоть так, хоть этак, зачем же их буду обременять. Хлопцы вон, как старички ходят. Если человека с детства горем ушибить, так это уж слишком. Горя и в будущем хватит, а детство должно быть хорошее, с пряниками да улыбками. А меня считайте, что нет. Вычеркнутый я из списков. За что не знаю, но так. Насыпь могилку, поминай меня с детьми, в церкви свечки ставь, прочие дела. А я пойду.
Жена хоть и плакала, но согласилась, потому что по-другому нельзя. Снарядила меня тёплой одежей, чтоб не мёрз и не мок, просила по возможности заходить и если сойдёт напасть, то обязательно возвращаться. Я себя не обманывал, сообразил уже, что ноша эта навсегда. Понесло меня от родного дома и больше там уж не бывал. Седьмой год меня таскает, где только не был. Такая вот история.
-Печальная. Я только одного не понял, это тебе инопланетяне непоседливость в затылок вставили?
-Чудак-человек! Если бы вставили, так я бы под нож лёг и убрали. Они страшней сделали, они характера меня решили. Помнишь я про треск говорил. Потом уже я сообразил, что это они мне характерные палочки сломали.
-Что за палочки?
-Вот темнота, а ещё на велосипеде ездит! Есть такие хрящеватые у каждого человека в затылке. Это как внутренний, душевный хребет для человека. С ним стоять можно и жизнь свою устраивать, а без него падает человек и катиться неизвестно куда.
-Ты не сворачивай на поле, там кочки, ехать неудобно, рассказывай дальше.
-Не я сворачиваю, меня сворачивает.
-Что ж за сила такая?
-Судьбинный ветер, их множество по земле дует, но для человека с палочками они незаметны, потому что хребет есть и стоит человек. Конечно, на всех судьбинный ветер влияет, направляет человека куда-нибудь, но всё-таки есть у человека зацепочка, чтоб хоть немножко увернуться, в сторону скользнуть. А мне только подчиняться малейшим дуновениям судьбы. Даже и не то, потому что подчиняться это делать что-то, а я по причине полного отсутствия характера ни на какое дело не способен, даже сомневаюсь живу ли, может и того нет.
-А ешь, пьешь?
-Как когда, бывает так гонит судьбинный ветер, что и за неделю ни маковой росинки во рту. Но так ведь за есть, пить характер не отвечает, они сами по себе в человеке обретаются.
-А что будет, если река большая встретиться, хоть бы Днепр?
-Утону. Я плаваю слабо, а ещё в одежде, сразу ко дну пойду. Уже чуть раз не утоп. Весной погнало меня на лёд, провалился и уж думал умирать, но видно не судьба - выбрался. Потом бы должен был простудиться и околеть, но то ли закалился, то ли опять не судьба.
Он удалялся всё дальше в поле, ехать было невозможно, я бросил велосипед и побежал следом, потому что очень уж любил слушать истории про судьбу и жизнь со смертью.
-А вот если б ты повеситься захотел, смог бы?
-Ничего я не могу.
-Даже умереть?
-Сам нет, а по судьбе очень даже.
-А что будет если ноги у тебя откажут, а ветер задует?
-Ползти буду.
-А когда не сможешь?
-Лежать буду.
-А ветер как же?
-Ежели судьба, чтоб ноги отнялись, так ветер не причём.
-Не беги так.
-Ветер ускоряется.
-А убить тебя кто-то может?
-Если судьба, то может, а без судьбы нет.
-А в тюрьму?
-Зачем я им в тюрьме, только стены испорчу.
-Не могу я больше за тобой бежать.
-Ну тогда прощай.
-Прощай. Счастливого тебе пути.
-Нет у меня пути и счастья нет. Но спасибо.
Я сел на землю отдышаться, а он бежал дальше. Слегка ужасался сей доли человеческой и сетовал на злобствования инопланетян, ведь ничего плохого человек им не сделал, за что же наказание? Стрелять их надо. Человек тем временем отбежал метров на триста и столкнулся с одиноко стоящей грушей. Полметра в сторону и беги себе, но человеку отступления положены не были, поэтому бился о неё. Я хотел было опечалиться сей человеческой беде, но печалиться мне вредно да и у самого беды достаточно, поэтому возрадовался, что не гонит меня судьбинный ветер и могу я сам делать, что пожелаю, естественно в разумных пределах. Сел на велосипед и покатил домой, жена обещала сварить постный борщ. Покушаю, за чаем посудачим о человеке без имени и характерных палочек.