Глава седьмая. Ирина Васильевна

                Глава седьмая

                ИРИНА  ВАСИЛЬЕВНА

                “И для чего тебе, сын мой, увлекаться
                постороннею и обнимать груди чужой”?

                Книга Притчей Соломоновых, гл.5.
               
Служба шла своим чередом, отношения с сослуживцами оставались такими же нервно-расслабленными. Все так же стабильно, Митрий посещал литературный театр “Зеркало”. Правда, на этом поприще кое-какие изменения произошли: Наташу заменила ее сестра Татьяна и, надо сказать, успешно. Двойняшки, есть двойняшки… Правда, она была немного худощавее сестры и держалась попроще, а в дикции сильнее ощущался “прононс”. Приход ее в театр, оказался кстати. В ее женственности, не было томной богемности, присущей Наталье, может быть поэтому, ее восприняли более спокойно.
Владимир Витальевич составлял богатый, литературный репертуар и выступать приходилось не только в родном ДК, но и в различных организациях, - перед призывниками и солдатами. Одним словом, было масса возможностей проявить себя. К тому же, Резких требовал, от своих подопечных, профессионального отношения к этому увлечению. Все так же, посещал Митрофанович и литобъединение Рассказова, продолжал посылать стихи, в столичные и местные редакции газет и журналов. Занимался он и живописью, хотя гораздо реже. Таким образом, Митрий Митрофанович Чудило, продолжал упрямо тащить три творческих креста: Актера, Художника и Поэта, - считая их звеньями одной цепи.
Пестрая, с долгими дождями, осень сменилась заморозками и первый, ноябрьский, снежок покрыл пуховым одеялом землю, деревья, кустарники и крыши домов. Лишь хвойные собратья остались нетронутыми, зелеными, приукрасив себя белоснежными кружевами. Как истинный творец, Митрий, вынашивал и бережно охранял каждое, вновь написанное, произведение. Не случайно, ему было абсолютно не скучно в одиночестве, и чаще так, наиболее плодотворно, он проводил свое свободное время.
Однажды, декабрьским вечером, Митрофанович решил посетить своего старого друга, Антона. Общежитие Инженерно - строительного института, где жил друг, находилось практически в лесу. Березовая роща и соснячок - придавали энергетике окружающего пространства, впечатляющую романтику. Да, поистине, во все времена года - природа прекрасна!
Было шесть часов вечера, когда он постучался в дверь. Антон открыл и пригласил друга зайти. Маленькая комнатка отличалась, от “апартаментов” Чудило, безупречным порядком. Каждая вещь строго знала свое место, словно была пронумерована и скреплена… И хотя, в данный момент, здесь был творческий беспорядок, это можно было заметить, только внимательно приглядевшись.
- Проходи, раздевайся. Если хочешь, наливай чай, только что вскипел. Масло, хлеб - на столе. Я сейчас допишу, подожди немного. Что-то нашло вдохновение, уже вторую заканчиваю, - со свойственной ему краткостью и деловитостью, объяснил Антон. Перед ним стоял этюдник, на ножках, на который был поставлен планшет, с ватманским листом. Он загадочно посмотрел своими озерными, проницательными глазами и, не выпуская сигарету изо рта, смело макнул кистью в гуашь, погружаясь в свой замысел.
Митрий налил чайку, бросил немного сахара и, взяв бутерброд с маслом, так отключился от реального мира, что, словно попал сюда, по мановению волшебной палочки, забыв, как дошел до общежития, как разделся. Его взору предстала, только что законченная работа.
В стиле, подобному школе Пабло Пикассо, картина удачно сочетала жесткий, монументальный реализм, - с элементами символизма и абстракционизма. Причудливые перипетии резких, бьющих цветовых сочетаний и изображения. В центре, зияла трагическая женская голова, похожая на его жену, уехавшую писать диссертацию, в аспирантуру МГУ. Жутковатость этого рисунка заключалась в том, что висела она на крюке башенного крана. Внизу была изображена пивная бочка, с дымящимся кофе, на блюдечке. В блюдце дымились сигаретные окурки. Сбоку виднелся, словно предупреждая, дорожный, восклицательный знак, а вверху, мрачно-кровавые облака пронзал маленький жеребец, похожий на конька-горбунка.
Антон курил, сигарету за сигаретой, и дерзко макал кисть, то в желтый, то в красный, то в синий и черный цвета, - вновь “наступая” зеленым и коричневым. Новое изображение отличалось, от предыдущего, своим радостным призывом. Мощные лучи солнца пронзали сполохи темных, но блестящих предметов и черно-багряных облаков, с темно-синим обрамлением. Сюжет, рождающейся картины, восстановил в памяти Митрия строки, Антоновской поэмы “Круговорот”, - написанной семь лет назад:
         
            “… Глупа любовь, ей все кажется мало.
            Как не крута будет тропка любви,
            Дружно ответим: “Не надо обвала”!
            И будем яростней в гору идти.
            Видимо знак я не сразу увидел,
            - Тот, что гласил мне в начале пути.
            “Стоп! В неизвестность идти не спеши”!
            Бог же любовью меня не обидел
            И, как приток многоводной реки,
            Шел я со всеми к несчастной любви…”.

- Стихи и пение твое, есть рамы для картин. В которых, суть не о тебе, о таинстве глубин! – выплеснул Митрий свой отзыв и забросал друга, своими философскими размышлениями.
- Спасибо за оценку, - отозвался Антон, - но посмотри на часы, уже час ночи. Завтра мне на работу.
Чудило, быстро оделся и, напоследок, посмотрел на друга, который стоял и курил, погруженный в свои думы и окутанный сигаретным дымом. Вой ветра и сильный мороз, подгоняли Митрофановича. Путь его пролегал мимо Николаевского кладбища, где были похоронены его прабабушка и прадедушка. Словно Голос их Душ доносился до него, из-под Земли! От этого, стало жутковато и холодно. Он усилил, и без того быстрые шаги, и, только миновав “мертвый квартал”, перевел дух.
Вспоминая живописность берез и сосен, окружающих общежитие, стал сочинять:

            “… Довольно, хватит! - ты сказал.
            Пошел излишек!
            Песню абстракции я кончил,
            Как речь из книжек.
            Замолк, простился и ушел,
            Сказав: - До встречи!
            Ночной обнял меня простор,
            Прижав за плечи…”.

Морозные узоры, на окнах и деревьях, напомнили ему сюжеты увиденных картин и словно диктовали, следующие строчки:

            “… Иду домой и стонет он,
            Снег под ногами.
            Деревья мне свою фату предоставляют.
            Блестят, искрятся кружева,
            Но мысль иная.
            Смотрю на эту красоту и представляю:
            - Вот он стоит,
            В нем есть стихи, его картины.
            Сложны они, они ему необходимы.
            Опять стеной табачный дым,
            Все, как в тумане.
            Глаз голубых задумчивость,
            Одна в тумане.
            Их шифр не просто разгадать,
            Но он мне ясен.
            Он есть огромный лабиринт,
            - О п а с е н,   н о   п р е к р а с е н ”!

Дома, записав быстро “Песнь абстракциониста”, Митрий Чудило, облегченно заснул.
Декабрь оказался быстротечным и Новый, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год, вступил в свои права. Словно дедушка Мороз вспомнил, о Митрии, и принес ему, под елку, два Новогодних сюрприза. Это было письмо от Антона, улетевшего встречать Новый год с супругой, и стихи одной медсестры, о признании в чувствах. Молодой медик, Лера Лисеева, назначала ему встречу, возле больницы Скорой помощи.
Их, “интимные”, отношения вновь возобновились, но не надолго. Невысокая и хорошенькая, Лера, стала вести “двойную игру”. Видимо, творческая индивидуальность, Чудило, была, для нее, чрезмерно загадочной и их отношения не достигли своего “пика”. С их разрывом, кончилась зима, с ее морозами и стужей. Началась весенняя пора.
В первых числах апреля, Митрий, прогуливаясь по центру города, увидел симпатичную и стройную женщину, средних лет. Она стояла, слегка понурив голову, и думала о чем-то своем, личном.
- О чем задумались? – спросил он.
- Да так, ни о чем, - ответила женщина, слегка шарахнувшись в сторону. Ее карие глаза горели Надеждой и испугом, а легкая сутулость скрывалась изящной фигурой.
- Давайте, немного пройдемся. Если хотите, могу почитать стихи о Женщинах.
Она согласилась и, зайдя за угол, близлежащего дома, они сели на лавочку. Ее имя и фамилия, Любовь Игруева, соответствовали кокетливой манере поведения. Чуть смуглая кожа лица и, чувственные, выразительные губы – оттенялись крашеной, в каштановый цвет, прической. Средний рост удачно сочетался с, умеренными, формами тела, и они смотрелись, аппетитно пластичными и сексуальными. Не выдержав, он обнял ее за плечи и слегка поцеловал.
- Не надо так “ретиво”!
- Я хочу тебя, пойдем в подъезд. Там, нам никто не будет мешать, - страстно процедил, Чудило.
- Только смотри, без баловства, - предупредила Люба и залилась кокетливым смехом.
На площадке, между вторым и третьим этажами, он, прочитав стихотворение, вновь обнял ее, крепко обхватив талию и массируя ягодицы. Его блудливым рукам удавалось проникать, то под лифчик, то под трусики. Игруева, также впала в страстную оргию изголодавшейся женщины. Губы их, глотали друг друга, а языки ласкались и терлись. Неожиданно для себя, Митрофанович почувствовал, как “густая струя” стала медленно сочиться между ног и партнерша, словно почувствовав это, вскрикнула Кличем сладострастия!
- Надеюсь, нам будет так же хорошо и в постели, - с Надеждой прошептала она.
Обменявшись телефонами, с верой в скорую встречу, они попрощались. Так, для Чудило, началась новая волна близости. И даже полученная паховая грыжа, от дурости заработанная подниманием стокилограммовой сотрудницы, на полные руки, - не смущала его.

                +       +       +

Пока Митрий упивался плодами нового влечения, минуло лето и, для Антона, начались трудные времена. Жена приезжала домой уже реже, объясняя это отсутствием денег и занятостью. Но он, особо не верил, в россказни. Скорее первая волна скуки, по сыну и мужу, прошла и сама собой, отпала ностальгия по ним, которая “толкала” Марину приезжать, первое время, чуть ли не каждую неделю. Возможна была и иная причина этому, но об этом, Перегибов, старался не думать, хотя наметившаяся холодность жены, заставляла задуматься… Наверно неслучайно, Антона, все больше и больше, влекло к одной обворожительной женщине…
Небольшого роста, можно сказать, маленького, с выразительными чертами лица, она особенно ни чем не выделялась. Мимоходом, в толпе, он и не обратил бы на нее никакого внимания. Но эта маленькая, пухленькая женщина таила, в себе, какую-то загадку. Добрые, детские глаза излучали гигантскую энергию. Рядом с ней, невозможно было грустить, наоборот, хотелось петь, плясать и радоваться жизни!
Да и фигура, на первый взгляд весьма обыкновенная, тоже завораживала. Плавные линии талии, бедер, бюста, - руки, привыкшие к домашней работе; легкая походка и доброжелательный взгляд, - все располагало, влекло к ней. Какая-то неведомая сила заставляла Антона общаться с Ириной, делать маленькие, приятные глупости, провожать домой, после работы, на другой конец города.
Почему люди встречаются? Почему они влюбляются, женятся? Почему чувствуют необходимость друг в друге, почему? Ирина, несмело, не спеша, но отвечала ему взаимностью. Хотя, целый год он не смел, к ней дотронуться, боясь разрушить, только что зародившиеся чувства дружбы, симпатии. Что-то произошло в душах и сердцах двух людей, что-то крепко связало и, в тоже время, не давало быть вместе. И кто знает, почему, на ноябрьские праздники, после вечеринки, Она, замужняя женщина, пошла к женатому мужчине, почему позволила себя целовать. В конце концов, почему им было безмерно хорошо вдвоем, в эту предпраздничную ночь?!
Наверно потому, что они полюбили друг друга. Так, обнявшись в страстном поцелуе, издав долгожданный стон блаженства, они встретили, семьдесят вторую годовщину, Великой Октябрьской Социалистической  Революции.
Домой, Ирина не торопилась и Перегибов, с жадностью, любовался ее телом. Миниатюрные, словно искусственные, торчащие, как две близняшки, упругие груди, маняще колыхались от гладивших рук. Они плавно переходили в, не менее аккуратный, животик. Он также немного торчал, как будто говорил: “Я в положении, я в положении…”. Действительно, складывалось впечатление о вечной, четырехмесячной беременности. Это еще больше усиливало желание Антона. Плавно перетекающие очертания талии, в “Данаевские” бедра, так возбуждали его, что руки, вволю нагулявшись по крепкому животику, уже раздвигают бедра и вот, под рукой, горячая, вздрагивающая расщелина. Ладонь ласкает ее, успокаиваясь, ласкает не торопясь, поглаживает лепестки губ, чуть-чуть раздвигая их и, так же медленно, приближается к “Бутону плоти”. И вновь, ее соски твердеют и ноги напрягаются, готовые вздрогнуть, от легчайшего прикосновения. Кусая губы, чтобы сдержать стоны, подступающие к горлу, Ирина выгибает спину. Она задыхается, от ожидания желанной спазмы. Скорее, скорее!
Антон, сильнее прижал ее тело к себе, и она кожей почувствовала, как набухает эта твердая и нежная плоть, готовая вот-вот взорваться. Его руки прошли по борозде, разделяющей ее ягодицы, такие же аккуратные, как все в этой женщине и палец, расширяя узкую, трепещущую расщелину, вонзился вглубь. А губы впились в ее губы, и пили, пили, пили из этого источника. Ира, постанывая, взяла в руки это длинное изогнутое “орудие” и почувствовала, что оно дышит великолепным раскаленным нетерпением, еле сдерживая всю свою, могучую Мощь!
И она застонала, почувствовав на своем животике то мощное и упругое прикосновение, которое так исступленно ждала. Руки приподняли ее ягодицы, и он вошел в нее, сразу, одним ударом погрузившись, во влажную глубину Ирины, до самого  дна. Горячая, взмокшая, билась она под напором фаллоса. И он, чтобы насытить ее, все увеличивал, казалось, и свой размер, и силу ударов. Слезы полились по ее щекам, - столь мощно раздирала лоно, “сказочная змея”. “Голодная женщина корчилась, царапалась, хрипела, бормотала что-то невнятное. Единственное, что можно было разобрать: “Еще, еще…” И вот белая, горячая струя прорвалась, и они потекли, - эти пряные, желанные струи. Ирина судорожно прижалась, к его волосатой груди, и когда он, наконец, вышел из нее, она, все еще, не могла от него оторваться.
- Тебе было хорошо? - услышала вопрос. В ответ, она припала щекой, к своему “Божеству”, всем телом ощущая, как, внутри нее, движется семя.
- Я тебя Люблю. Хочу тебя, еще и еще!
Антон поцеловал возлюбленную, так неожиданно, подарившую ему минуту счастья и их любовная феерия, как морская волна, то накатывалась, то отступала, чтобы нахлынуть вновь. Казалось, ничто не могло испортить их состояние блаженства, в котором они, еще долго и долго, находились.
С мужем, Ира жила плохо, особенно последнее время. Причина избитая - пьянство. Поэтому, появление Антона, в ее жизни, стало тем живительным родником, который преображает все вокруг, залечивает раны, дает успокоение душе и телу. Вскоре, она ушла от мужа насовсем и переехала, с дочкой, к маме. Теперь, почти каждый выходной, он мог любоваться ее упругим, маленьким бюстом, изящными бедрами, испытывать, неслыханное доселе, ощущение блаженства.
Судьба дала, Антону Сергеевичу, возможность вновь, обрести счастье, покой, любимую женщину. Но ее, волновала проблема женитьбы, так как, и она, и он, - были формально не Свободны. Этот злополучный штамп, всерьез встал на пути их счастья. К тому же, Ира, временами пыталась его образумить, вернуть в семейное “логово”. Но он знал, что нельзя восстановить то, что умерло своей смертью.

            “Ты потерял фонарь в лесу дремучем,
                вернее далеко он.
            И тычешься беспомощно во тьму,
            А Я звезда чужая помогу
            И освещу дорогу к фонарю…”.
Писала она ему, пытаясь подражать его увлечению. На что он решительно ответил:

            ……………………………………….

            “Увы, мой друг, все звезды далеко
            И свет от них печально малый,
            К тому же светят в темноту.

            А солнца свет лишь днем сияет,
            Дорогу тленную нам освещает
            И к вечеру уходит за холмы,
            Опять же звездам все предоставляя,
            Но их старанья холодны…

            Когда лишь падает звезда,
            Тогда нам душу согревает,
            О, как не хочется порой,
            Как больно это сердце ранит,
            Что так бесцельно исчезает
            Не выдержав судьбы иной”.


Шел небольшой снег. Было тихо и безветренно. Январь выдался на редкость теплым, но даже сильных морозов, Антон не заметил бы. Настолько невыносимым было нервное напряжение, - он уезжал в Москву, на Курсы повышения квалификации, а фактически к жене. Накануне, Ирина молча спросила:
- Что будет с нами?
- С нами, будет все хорошо, - ответил он.
Самолет стремительно набирал высоту. Отбросив все тревоги и волнения, Перегибов пытался заснуть. Но не удавалось, мысли путались, в голову лезла всякая чепуха. Через четыре часа, “Ил-62” приземлился, в аэропорту “Домодедово”, города Москвы. Еще спускаясь по трапу, Антон заметил Марину, она озабоченно смотрела по сторонам, боясь пропустить мужа.
- Здравствуй, любимая, - проговорил он, с ходу подойдя к супруге.
- Здравствуй, Антон. Как долетел?
- Спасибо, все хорошо.
Немного подождав, пока привезут багаж, супруги поехали в Московский университет. Здесь жила и работала над диссертацией жена.
Московский Государственный Университет, построенный еще в Сталинские времена, поражал своим величием и продуманностью планировки. Это был, город в городе. От самой большой и центральной башни, веером расходились переходы, которые, в свою очередь, также заканчивались башенками, но уже поменьше. Они назывались секциями. На разных этажах, в разных секциях, разместился почти весь соцкультбыт. А именно; магазины, кинотеатр, Дом Культуры, Концертный зал, парикмахерская, Дом быта, спортзал и многое другое. Не выходя из стен Университета, можно было сделать все, - отремонтировать что-либо, постричься, пообедать и отдохнуть. Жилые комнаты, в основном, размещались в боковых башнях.
Центральная башня, предназначалась для учебных и административных помещений. Все жилые комнатки, были похожи друг на друга, с одинаковой мебелью и сблокированы попарно. Из прихожей, можно было попасть в одну из двух комнат, а также туалет и ванную, общую для этого “дуэта”. В комнате стоял диван, стол, тумбочка. Был также и встроенный шкаф - шифоньер.
Все этот  убранство стояло и успешно функционировало, вот уже более шестидесяти лет и было такое ощущение, что это все никогда не ремонтировалось. Как оказалось позже, вышедший из строя паркет, или мебель, меняли на новое, с такой быстротой, что даже не верилось. Как, практически вечно, умели строить те люди, которые делали Революцию. И во что же превратили страну, их потомки?!

Девяностый год, стал для супругов юбилейным, - пять лет со дня свадьбы. А для Антона, он оказался еще и годовщиной знакомства с Ириной. Как быстро летит время. Кажется, что все было только вчера.
Встреча супругов стала необычной. Какие-то, нераскрытые доселе чувства, настолько взбудоражили сознание обоих, что он подумал: “Странно! Никогда еще, не было так хорошо, с женой, как сейчас. Что это, московский воздух действует”?
- Ира, - жена удивленно посмотрела на мужа, - Марина, я хочу тебе сказать, вернее хотел написать, но приехал сам, короче… Я встретил женщину, около года назад. Не так давно, я тебе изменил. Но дело не в этом. Я хочу остаться с ней навсегда. - Антон посмотрел на жену, в ожидании.
- Ну да, - после короткого молчания, вымолвила Марина, - я, конечно, не смогу простить этого. Нам лучше развестись. За меня не беспокойся. Одна не останусь.
- Хорошо, спасибо. Вообще-то, чувствовал, что у тебя есть кто-то, - Друг, хотя ничего, об этом, не говорила. Как давно он появился?
- Практически сразу, как приехала сюда.
- Очень рад за тебя. Сын, конечно, останется с тобой. Завтра пойдем и подадим заявление о разводе.
- Да, конечно!
- Единственное, что попрошу. Первое время, помочь мне сориентироваться в Университете, да и в Москве.
- Помогу, какие разговоры.
- А где Я буду жить? Ты знаешь, где здесь можно подешевле устроиться?
- Не волнуйся, оставайся здесь. Я буду, изредка, заходить, а за меня не волнуйся. Друзей у меня много.

“Что-то, очень быстро и легко все разрешилось”, - оставшись один, думал Антон, - “Неестественно, как-то даже. Не может быть, чтобы расходились так легко и спокойно”.
Он не ошибся. По окончании курсов, приехав, домой, начались те самые неприятности, которых избежал в Москве. Родители, теща, ругали его последними словами, обвиняли во всех смертных грехах. Ярости и негодованию не было конца, и только через месяц, более менее, все успокоилось.
А пока, “счастливая” семейная пара, между делом, отдыхала. Марина, каждый день заходила, и они шли, то на концерт, то в город, то в гости. Ничто более не напоминало о том, что они разводятся. Под самый конец курсов, между супругами произошла близость, напомнившая им, о пяти годах, прожитых вместе. Хотя прожили эти годы, вместе только формально. То больница, то аспирантура, - все что-то мешало. Может, поэтому и расстались.

По возвращению домой, Антон переехал в общежитие, рядом с работой. Новая соседка, Вера Алексеевна, не очень-то обрадовалась новому жильцу, но выбора не было. Комната оказалась в два раза меньше предыдущей, но зато, были и свои преимущества. Дверь выходила не в общий коридор, а в секцию. В секции четыре комнаты и туалет. Две из них, занимала соседка, одну он. Так что, фактически, жить стал почти в квартире. Пустующая комната, сначала была свободной, а потом, ее стали использовать, как кухню.
Вера Алексеевна работала комендантом, в этом общежитии, но в данное время, находилась в декретном отпуске, по уходу за младенцем и подрабатывала на вахте. Это была крепкая, деревенская женщина, сорока с небольшим лет. Ее конопатое, круглое лицо, хорошо гармонировало с химической завивкой, ее светлых волос. Большой, пышный бюст, мощные бедра ядреной женщины, при небольшом росте, отдавали эпохой средневековья и картинами Рубенса, как будто сошедшими в Двадцатый век, на обозрение Перегибова. Ее веселый нрав, придавал схожесть со всеми подругами Антона, что он даже удивился, как это судьба сталкивает его, с женщинами одной и той же комплекции и характера?
Ее муж Вольдемар, работал шофером и, как показалось Антону, любил выпивать. Впрочем, когда узнал его поближе, оказалось, что выпивал, и весьма часто. Вера Алексеевна, очень часто ругалась с ним, по этому поводу, и даже выгоняла из дома. У них, было две дочки, - старшая, лет одиннадцати, от первого брака, и младшая, чуть меньше года, от Вольдемара.
Тяжелая жизнь соседки, - первый муж был алкоголиком, и второй не лучше, - сделали свое дело. В тоже время, весьма симпатичная, достаточно стройная, для своих лет, она чаще бывала веселой и жизнерадостной. Антон, особо не вмешивался в их жизнь и, со временем, установились хорошие, соседские, отношения.
Страну снова лихорадило. Свобода и демократия, так щедро розданная в массы, сделала свое дело. Республики, входившие в состав СССР, одна за другой, стали провозглашать независимость и выбирать своих президентов. Так, в России, появился президент Ельцин. Роль Михаила Сергеевича Горбачева, в окружении президентов, становилась не очень понятной. Дошло до того, что Прибалтика вообще вышла из состава Союза.
У Антона в личной жизни, тоже не ладилось. Прожив с Ириной, как супруги, месяц, он вынужден был уйти, так и не узнав причины такого решения подруги. Она не отвергала его, но и необходимость встречаться тайком, не была оправдана. И это была, пожалуй, главная причина, заставлявшая его недоумевать.
Так проходил месяц за месяцем, началась весна, потом лето, девяностого года. Перегибов, погруженный в работу и довольствовавшийся редкими встречами с возлюбленной, не замечал течения времени. Возможно поэтому, для него оказалось неожиданностью, встреча с Мариной и сыном. Однажды, они зашли к нему, на работу.
Пригласив их, домой, - посидели, поговорили. Он узнал о новом замужестве бывшей жены и о будущем появлении ребенка. Марина с мужем, приехали, чтобы помочь маме с бабушкой, переехать на Родину, в Вышний Волочок. Сама Марина, распределилась, с мужем, в провинциальный городок, Великие Луки, Псковской области. Это оказалась их последняя встреча.
Как бы там ни было, но все складывалось хорошо, в жизни его близких. Хотя, в августе, произошел весьма болезненный случай. Колька развелся со своей, второй женой, Аллой. Такой поворот событий назревал давно, но все равно оказался неожиданным. От второго брака, у него остались два сына Сашка и Сережка. Он очень их любил, но Алла запретила видеться с ними, и друг пустился в запой. Антон понимал его состояние, но ничем не мог помочь, и мириться, тоже не мог. Замкнутый круг, из которого, похоже, не было выхода. Но “пути Господни, неисповедимы”.
Убедился, Перегибов, в этом осенью, когда к нему зашел Николай, с его новой подругой. Как преображается мужчина, рядом с женщиной? Только недавно, он видел его совсем опустившимся и, почти всегда пьяным, а сейчас стоял, совсем другой человек, - аккуратно одетый, причесанный, с ясными глазами.
С Софией, он познакомился еще в июне, когда ездил на поселение в Шишмаревку, к своему другу Сергею. После этого, их отношения, каким-то образом завязались и вот, разведенный Колька, вновь обрел смысл жизни. Она была, одного с ним возраста, симпатичная женщина, также разведенная, с дочкой четырех лет. Антон искренне радовался счастью друга и желал им долгих и долгих лет, совместной жизни. Тем более что собственная, личная жизнь, становилась никудышной!
Год, неумолимо подходил к концу. Бывшая жена и теща, переехали. От сына остались редкие письма, которые писали его маме. Брат, Алексей, учился в Киевском институте инженеров Гражданской авиации. Хорошо еще, что, в часы скуки, можно было поговорить с соседкой.


                +       +       +

В начале декабря, тысяча девятьсот девяностого года, Чудило, услышал глухой, но четкий стук в дверь. “Наверно это Антон”, - подумал он и не ошибся.
- Привет, дело есть, - четко произнес Перегибов.
- Здорово. Я так и думал, что это ты. Проходи, обсудим, - отозвался Митрий.
Друзья прошли в комнату и погрузились в мысли, о предстоящем. Неожиданно, в комнату вошла мама, Чудило. Она держала поднос, с чашками кофе, макаронами “по-флотски”, несколькими кусочками торта и кофейником. Ее светлые глаза сияли, а резкие и строгие черты лица, озарила улыбка.
- Угощайтесь, а то, небось, куда-то “намыливаетесь”. Так подкрепитесь, на дорожку.
- Спасибо, - почти хором отозвались друзья.
Ольга Федоровна вышла, прикрыв за собой дверь. Воцарилась тишина. Очень скоро, тарелки были пусты, а следом опустело блюдце с тортом и чашки с кофе. Заканчивая трапезу, Антон обратился к другу:
- Я хочу, чтобы ты съездил со мной на “Минино”, а после, возможно, и в аэропорт “Емельяново”. Наши отношения, с Ириной, зашли в тупик. Ты мне должен помочь.
- Очень интересно. Я готов. Нити твоих отношений, Я воспринимаю, как свои собственные, - радостно отреагировал Митрий.
Быстро собравшись, они поспешили на полуденную электричку. В тамбуре было пусто и прохладно. Не проходя в вагон, Антон закурил, и стал читать письмо, приглушив звонкий голос. Лицо было бледным и, только голубые глаза, выглядели неизменными. Дымок от сигареты, унылый, холодный пейзаж за окном и стук колес, все это эффектно дополняло содержание письма, в котором он призывал возлюбленную, к душевному отклику. Закончив, друзья вошли, в пустующий салон вагона, и сели. Митрий снова посмотрел в окно и погрузился в созерцание окружающего пейзажа. Местами, из-под снега, еще серела земля и пожухлая трава. Деревья выглядели, не менее печально. За этим занятием, они не заметили, как приехали.
Пройдя метров двести, в горку, подошли к забору, за которым виднелся рубленый деревенский дом.
- Представься Другом и позови Ирину. Если ее не будет, извинись, но письмо не передавай, - проинструктировал Антон.
Калитку открыла женщина, лет пятидесяти.
- Извините, Ирина не у Вас? - спросил Митрий.
- А ты, кто такой будешь? - удивилась женщина.
- Я ее знакомый.
- Нету. Она, небось, дома, в “Емельяново”. За молоком обещались приехать, да чето нету. Может, мама ее захворала или дочь, - попросту ответила родственница.
С таким известием, он подошел к Перегибову, стоящему невдалеке, у сосны.
- Недавно, Я предложил выйти замуж, но она, наотрез отказала. Видимо, все это, из-за чертовой эпилепсии! - горестно промолвил он.
- У тебя же не “падучая”. Минуты на две, теряешь ориентацию и все. А Юлий Цезарь, Достоевский, тоже страдали этим недугом, и ничего. Не теряй силу духа. Если человек любит, то его ничто не остановит, - подбодрил Митрофанович.
Обратной дорогой, ехали молча и, только подъезжая к городу, Антон тихо произнес:
- Ну, что, едем до старого аэропорта, и далее, в “Емельяново”?
Подкрепившись в кафетерии, железнодорожного вокзала, они тронулись дальше. Уже вечерело, когда троллейбус подъехал к остановке “Мединститут” и Митрий вспомнил, что назначил встречу, одной молодой особе. К счастью, они успевали вовремя. Но “красотка” не пришла и он, тут же “промурлыкал” со стоящей рядом, в ожидании автобуса, миниатюрной, черненькой и молоденькой студенткой. Когда она села в автобус, он подошел к, терпеливо ожидавшему Антону.
- Наговорился? - Не забывай, что уже шестой час, вечера. А нам еще до “Емельяново” ехать, - нервно отрезал друг.
Быстрым шагом, они дошли до старого аэропорта, где размещался городской автовокзал. Сев в мягкие кресла автобуса, они погрузились в раздумья. “Икарус” плавно набирал скорость и, сквозь дремоту, Митрий различал потемневшие силуэты зданий, деревьев, домов. Вскоре послышался гул самолетов, и он понял, что подъезжаем.
- Антон, вставай, - разбудил спящего друга, - уже семь часов, приехали.
- Надо же, весь путь проспал. Ее во сне видел. Она, что-то кричала вслед, - отозвался Перегибов.
На привокзальной площади семенили люди, а вдали, виднелись хвосты самолетов.
- Вот конверт. Первый подъезд, второй этаж, дверь налево. Вон дом. Должна открыть она. Передашь конверт и скажешь, что от меня, - стремительно выпалил Антон.
Митрофанович поспешил выполнить, возложенную на него миссию. Войдя в подъезд, позвонил в указанную дверь. Открыла женщина, небольшого роста, лет тридцати двух. На ней было, простенькое платьице и кухонный фартук, облегавший талию. Формы ее фигуры, гармония черт лица, внимательные и пытливые, светло-карие глаза, - все это было во вкусе Антона, напоминая изображения мастеров, эпохи Классицизма.
- Я от Антона. Он просил, передать Вам конверт, - решительно и загадочно выложил Митрофанович. Она нервно извлекла письмо из конверта и, пробежав его глазами, спросила:
- Почему сам не пришел? Где он?
- Извините, мне пора, - исполнительно выпалил “посланник” и удалился, представив себя “гонцом рыцарской эпохи”.
Перегибов стоял в ожидании, смоля одну сигарету, за другой. Чудило, подробно передал другу результат “встречи”.
- Мне надо ее увидеть. Через полчаса жди меня у входа в аэровокзал.
Очутившись в зале ожидания, Митрофанович внимательно наблюдал за пестрым калейдоскопом толпы и, в глаза, ему бросилось объявление, о выставке аквариумных рыб, в подвальном помещении вокзала. Спустившись по лестнице и, заплатив за удовольствие, он погрузился в мир, причудливой и пестрой, Флоры и Фауны. Он ощутил себя, одной из рыб, бороздящей просторы объемных аквариумов, чуть не опоздав на встречу с другом.
Перегибов был еще более бледным и мрачно выразился:
- Она вышла кого-то провожать, но я остался в тени.
Благополучно сев в подошедший “Икарус”, друзья отправились в обратный путь. Антон моментально заснул, а Митрий, несмотря на темноту в салоне, погрузился в свои мысли…

Он вспомнил, о событиях прошлого года, о первой и последующих, интимных встречах, с Игруевой Людой. Они происходили не только у него дома, но и в березовой роще Студгородка. Мощь его “флагманского флагштока”, как всегда не подводила, доставляя Людмиле, радость секса даже тогда, когда временами, прихватывала грыжа. Она оказалась хорошей и чуткой женщиной, страдающей от побоев мужа.
Запомнился пышный букет роз, подаренных ему на День рождения, словно артисту на сцене. Она неплохо рисовала и подарила, свои ранние работы. Но, несмотря на эти знаки внимания в их отношениях преобладало физическое над духовным. Увы, полной гармонии не получалось.
В августе, восемьдесят девятого года, он написал несколько картин, маслом и акварелью, а в октябре, посетил осеннюю Анапу. От этого отдыха, остались в памяти - танцы, экскурсии, этюды окружающей природы, написанные пастелью и его выступление перед отдыхающими, на вечере, посвященном творчеству В. С. Высоцкого, где читал свои стихи. Многим понравилось выступление, хотя и были придирки. Нашлась сорокалетняя  поклонница стихов, с которой провел ночь, возле, спящей рядом, семилетней дочери.
По возвращению в Красный Яр, Чудило, еле-еле убедил редактора газеты “Красноярский железнодорожник”, В. К. Погодина, напечатать два его стихотворения. Первый, “Хранить любовь, как талисман”, вышел в конце ноября, без единой поправки:

            “Однажды, друга два,
            Психолог и Мечтатель,
            Решили встретиться,
            О жизни говорить.
            И встретившись, друг другу были рады!
            - Романтика с реальностью сошлись.

            И вот, поговорив о всем, насущном,
            Заговорили о любви.
            К Мечтателю Психолог обратился:
            - Что для тебя Любовь, скажи?

            - Любовь? - Это полет души прекрасный.
            Она  светла, чиста, как солнце ясна.
            Она всегда верна, сверкает на пути!

            - Ну а крутые повороты и казусы,
            Бывают в ней?
            - Нет, в ней такого не бывает!
            Она всех трудностей сильней!
            А ты, как думаешь, Психолог?

            - С тобой согласен, спору нет.
            Вот только в том я не согласен,
            Что разных казусов в ней нет.

            Любовь, мой Друг,
            Не только счастье,
            Не только сердца теплота.
            Она бывает и несчастьем,
            Слезами, горечью полна.

            И надо, в ней, уметь бороться,
            Бороться за любовь всегда,
            Уметь простить, когда не просто,
            Простить, - поверив навсегда.
            Нередко в жизни так бывает,
            Что не бороться, не простить,
            Не можем мы и не желаем,
            Всю Веру напрочь отрицаем,
            Принципиальность выставляем
            И мукой жизненной горим!

            Как часто мы понять не можем,
            Что любим, в жизни, только раз, -
            Без всяких деловых расчетов
            И без ограниченья глаз!

            Мы часто видим, что плохое
            Воспламеняется быстрей,
            А все хорошее, большое,
            Исчезнет, словно Чародей!

            - Да, Друг, ты, верно, все подметил, -
            Ему Мечтатель говорит, -
            Уметь любить не только надо,
            Надо уметь Любовь хранить!

            - Я счастлив, что меня ты понял! -
            Психолог радостно сказал, -
            Теперь давай всем пожелаем,
            Хранить Любовь, как Талисман!!!”.

Долгожданный день выхода газеты, с опубликованным стихотворением, совпал с отъездом матери в Киев. И сын, радостно подарил ей, этот номер. Начало Нового, тысяча девятьсот девяностого, года было омрачено уродливой публикацией второго произведения - “Жизнь не растерять”, выглядевшей, как “Е… Твою Мать”. Этому, несчастный поэт, был обязан, ответственному секретарю “Красноярского железнодорожника”, Завистенко Владимиру.
Но целительством, от горького разочарования, оказалась внезапная встреча, С Мариной Гринцевич, после трехлетней разлуки. Она шла, под ручку, со своим супругом, ему навстречу и тайком улыбнулась. Митрий понял, что улыбка предназначалась для него.
Времена года крутились, как крылья, Дон Кихотовской, ветряной мельницы. Измученный, безысходными попытками нормализовать отношения, с Наташей Потаенновой, он послал последнее письмо Надежды, которое заканчивалось строчками:

            “Только подобную себе,
            Смогу любить,
            Иначе без любви
            Всю жизнь мне быть!

            Ты знаешь, необычен Я,
            Ты тоже, необычностью мила…”.


Автобус, уже подъезжал к районному центру, поселку “Емельяново”, когда мирный сон друга напомнил, Чудило, еще о двух примечательных эпизодах.
Он вспомнил, как познакомил Антона, с Таней Потаенновой, сестрой Наташи, как между ними, чуть было не возник маленький “любовный романчик”, как Перегибов, быстро спохватился, а Татьяна, стала активно подавать знаки внимания, и, как будто, случайно устроилась на работу, к нему в отдел. Возможно, это оказалось предвестником, грядущего разрыва с Ириной.
Но был и положительный момент, в этом знакомстве. Через Таню, Антон познакомился с выскочкой-редактором, Валерием Вральским и он, опубликовал подборку его последних стихотворений, в газете “За кадры”, института цветных металлов. Этот институт закончили Наташа с Таней и последняя жила в институтском общежитии.
Вспомнилась сцена, с молодой практиканткой, которой не понравились шутки Митрия, и она вызвала милицию, назвав его извращенцем, трясущим своим срамом, во дворе школы. Этот инцидент, кончился тем, что командир роты, в присутствии замполита, обозвал его гадкой, матерой бранью и, Митрофанович, подал на него в Суд и Прокуратуру. Пришла отписка, и ротный отделался только нервными хлопотами. Отношения, с некоторыми коллегами по службе, стали ухудшаться. Ему все чаще и чаще стали “вставлять палки в колеса”.
Анализируя все эти события, Чудило, поймал себя на мысли, что уже более полутора лет продолжается тайная, интимная связь, с Любой Игруевой. Тут он увидел, что “Икарус” подъезжает, к остановке “Космос”.
- Антон, ты спишь? Просыпайся, приехали.
- Я уже не сплю, думаю, как жить дальше. Хоть лезь в петлю! Слушай, пойдем ко мне, на душе хреново. Выпьем, погутарим, глядишь, полегчает, - предложил Перегибов.
Быстро добравшись до общежития, они вошли в уютную комнату Антона. Он быстро разогрел жареную картошку, достал грибы с огурцами и раскупорил бутылку Посольской водки.
- Давай “тяпнем”, по первой, и послушаем записи моих песен, предложил он, закрыв входную дверь, чтобы не мешал сосед - алкаш.
Грустные и мелодичные переливы гитары, ностальгически действовали не только на Митрия, но и самого автора. Уже за полночь, Антон проводил друга, через “черный ход”. Вскоре, Митрофановичу, в голову пришли первые строчки, посвященные их любовному походу:

            “- Она кого-то вышла провожать,
            Но все ж в тени остался, я стоять, -
            Ты так сказал, добавив, что беда,
            Если она, с тобой, проститься навсегда.
            Хоть лезь в петлю! - ты горько прошептал.
            Твой жуткий стон, я с ходу отрицал.
            Когда “Икарус” нас, в родной острог привез, -
            Вином решили мы рассеять тучи грез.
   
            А запись песен твоих, была как кино,
            И, словно, видел я его давным-давно…
            Кино, лиричных перезвонов и острот,
            Кино надежд, страданий и души щедрот.
 
            Подземный голос от тебя я отводил,
            Жизни нектар, как мог, в тебя вводил.

            Тут подвожу, венчающий Итог.
            Раз “Лос” - Судьба,
            Пусть будет жизнь
            И плюс, борьбы поток!”

                +       +       +

Ирина Васильевна, все реже и реже встречалась с Антоном, но не отпускала его совсем. А на вечере, посвященном Новому, тысяча девятьсот девяносто первому, году, вообще преобразилась. Мало того, что сделала великолепную прическу, так еще и весь вечер кокетничала и опекала его. Кстати сказать, встреча Нового года запомнилась надолго всем. Он совпал, с тридцатилетием образования института. По этому случаю, устроили всеобщий и последний, общеинститутский вечер, в актовом зале, который в будни был “Отделом генпланов”. После Нового года, этот зал отдали в аренду коммерческой фирме, “Диалог-Сибирь”, а отдел переселился этажом ниже. Это были первые симптомы вхождения в рынок.
Итак, встреча Нового года оказалась, пожалуй, самым лучшим вечером, за все пять лет работы Перегибова, в институте. Много конкурсов, веселья, призов. Антон, даже получил награду, за самый элегантный вид. Директор публично выразил восхищение, его красной бабочкой с желтой рубашкой. Вечер длился допоздна и, в завершении ко всем сюрпризам, Ирина осталась ночевать у него, почти надвое суток. Она решительно уложила его на кровать, разделась сама и их любовная феерия продолжалась до утра.
О лучшем, Антон не мог и мечтать. Эта маленькая женщина, всегда восхищала и воодушевляла его. К тридцати годам, она не утратила девичьей свежести и упругости тела. Если раньше, их встречи проходили спонтанно, второпях, то сейчас можно было расслабиться, отключиться от всего мира и наслаждаться, - запахом тела, изящными изгибами бедер и блаженством Любви!..
Если бы у Него было десять жизней, он отдал бы их все, взамен тех минут, которые испытывал сейчас. Как же трудно было осознавать позже то, что в эту, Новогоднюю ночь, произошла последняя, “Лебединая песня их любви”. Новый год стал настоящим Адом.
Ирина, вдруг резко охладела к Антону. Все твердила, день за днем: “Ты меня придумал, я не такая. Спустись на землю”. Ничего, не понимая в происходящем, он все-таки догадывался, что надежды на счастливую, семейную жизнь, оказались лишь несбыточной мечтой. Позже, совершенно случайно, узнал о том, что она была беременной, от него. О, как невыносимо больно понимать, что узнал об этом, слишком поздно. Аборт, окончательно поставил приговор на их Любовь.

            “Оторви у живого цветка лепесток,
            Будет хромой цветок.
            Сердце живое останови,
            Сможешь тогда - ль со мной?

            Все, как и было - слова, слова,
            Медленный бой часов.
            Хоть не убит, но все равно
            Рана спать не дает.

            Пусть, так и быть, была, не была,
            Война, она как война.
            Черные тучи, дожди - постой,
            Постой дуралей, Бог мой.

            Уйди, плевалась мне в такт метель
            Боже мой, боже мой.
            С корнем вырван хромой цветок
            Красивый он, мертвый такой.

                28 мая 1991 г.”.

Антон мечтал и желал, всем сердцем, иметь ребенка, от Ирины, - быть для нее мужем, опорой, ребенку отцом, - да видимо зря желал. Он никогда не думал, что может, в его жизни, повториться такое потрясение. И вот, как в те дни, перед свадьбой, так и сейчас, - разбитый, опустошенный, не верящий ни во что, пытается найти в себе силы жить. Чувства, которыми дышал, оказались ненужными. - Он оказался не нужным.
Оставалось, просто “плыть по течению”, куда вынесет. Выбора все равно не было. И хотя, Ирина, всячески пыталась его удержать, как друга, это уже походило на комедию и если Антон, шел на уступки, так только для того, чтобы выиграть время.
Для чего? Ничто так не залечивает раны, как время. Разве можно потушить пожар, один раз, топнув ногой, по углям? - Конечно, нет. Разве можно потушить любовь, одним лишь отказом? - Конечно, нет. А любовь у него была, и порой казалось, что препятствия, лишь усиливают ее. Они, как ветер, для костра, когда их нет, то вроде, и любви нет. Но стоит только споткнуться, как сильнее разгорается. Странное, все-таки, это Чувство…

Шло время, боль утихала. Антон, все чаще и чаще, вспоминал и думал о той, которая много для него сделала, и которую любил, любит и… Пришло время платить по долгам. Нет, не так. Сильная ностальгия толкнула его на этот шаг. Желание увидеть, поговорить, понять, - что же все-таки значит она в его жизни. И он решился.
Не обремененный, семейными узами, он поехал в “круиз”, к родственникам, и начал с Киева. Здесь заканчивал первый курс, Авиационного института, брат Алексей. Разделив свой отпуск, на две равные части, - десять дней отвел родине Российского государства, ибо Киевская Русь, изначально объединила руссичей, а уж потом, под Московским княжеством, стала развиваться и крепнуть нынешняя Россия. Мечта детства, наконец-то сбылась.
Столица Украины оказалась, единственным городом, поразившим и восхитившим его. Море зелени, бульваров, скверов, - пышные каштаны и уют. Здесь как-то легко и свободно дышалось. Если первое впечатление, о Москве, складывалось как о большом перевалочном пункте, то Киев, воспринимался родным, до боли знакомым и тихим. Почему-то не было толкучки, - ни в магазинах, ни на улицах, даже в центре города. Все, что нужно, можно было купить, в любое время, - вечером, днем, утром. Бульвары, проезды, тротуары, - всегда чистые, люди доброжелательные.
Если в Москве, хочешь, не хочешь, все время куда-то торопишься, то здесь намного спокойнее. Буквально на следующий день, Антон, обошел все магазины, весь центр города и не устал.
Гулять по Киеву, было большим удовольствием. Расположенный на холмах, город, все время менялся, показывая то одни, то другие красоты. У брата начались экзамены, поэтому Антон Сергеевич, был предоставлен сам себе. Поселившись в институтской гостинице, он, с утра до вечера, гулял по городу. Киево-Печерская лавра, утопающая в зелени, эффектно воспринималась со смотровой площадки. Рядом располагался мемориал погибшим во время Великой Отечественной Войны. Главная улица, - Крещатик, с ее великолепием архитектуры довоенного времени и морем зелени. Памятник Богдану Хмельницкому, театр Оперы и Балета, площадь Октябрьской революции, Мариинский дворец и Андреевская церковь, восхищали грандиозностью замысла и причудливыми формами. Софийский собор, Золотые ворота, и их окружение, запомнились навсегда.
В свободные дни, с братом сходили на пляж и съездили на Киевское водохранилище. В этой экскурсии, впервые, на метеоре, проплыли по системе шлюзов, на Днепре. Современные здания, очень органично вписались в среду, архитектурных памятников старины. Даже не верилось, что этот чудесный город, был почти полностью разрушен во время войны и, практически заново выстроен в первозданном виде.
Сразу по приезду, Антон еще захватил “купоны”, но дня через два, их отменили. В обращении ходил все тот же советский рубль. А про национализм говорить и не приходилось. Хотя, надписи были, на национальном языке, но смысл их легко улавливался: “Перукарня” - парикмахерская, “чоловик” - муж, “едальня” - столовая, “хлопець или парубок” - парень, “тиждень” - неделя, и так далее. Очень много, жило в Киеве русских. Сказывалось, очевидно, и кровь предков, которая текла в нем. Иначе, как объяснить то чувство близости к этой земле, которое Антон испытал сразу, ступив на нее.
Но, как не хотелось остановить время, оно неумолимо быстро бежало. Нужно было уезжать. Попрощавшись, братья расстались, и Антон погрузился в размышления. Следующая остановка намечалась в Ростове - на - Дону, где жила и работала, Маричка Ежова. Шесть лет забвения и, похоже, через десять лет, они вновь встретятся. Он знал, что она вышла замуж, у нее родилась дочка, Катя. Знал и о том, что они плохо живут, - он моряк и часто не бывает дома. Да и можно ли жить без любви?
Антон думал: “Правильно ли поступает? – Может, и не стоило затевать это путешествие”? Но поезд шел вперед и расстояние, между ними, неумолимо сокращалось.

                +       +       +

Такая же стройная, худощавая, Маричка Ежова, ничуть не изменилась. Время нисколько не потревожило ее. Хотя скованность, как и десять лет назад, осталась. Она стояла, в нерешительности, на перроне, с трудом сдерживая радость и волнение. Чувствовалось, что нервничает, и боится пропустить Антона в толпе. Все произошло молниеносно. Маричка, даже не успела сообразить, что к чему, да и не сразу заметила его. Перегибов, напротив, увидел ее, еще в вагоне поезда, и подошел в тот момент, когда она смотрела в другую сторону.
- Здравствуй!
Вздрогнув от неожиданности, Маричка, плохо понимая, что нужно делать, в таких случаях, ответила:
- Здравствуй!
Наступила минута молчания. Нет, нет. Они не молчали, они думали, разговаривали. Не спрашивая ни о чем, и он, и она, старались понять мысли друг друга. Хотелось так много сказать, но что-то мешало, сдерживало их. Долгожданная встреча, растянувшаяся на десятилетие, свершилось. Ждали ли они ее, так же сильно, как и раньше, сказать трудно, но то, что Антон все-таки приехал, о чем-то говорило. В том, что произошло это не зря, он убедился, увидев грустные и радостные глаза Марички.
Дело шло к вечеру, поэтому сначала устроился в гостиницу, а чуть позже, за ним зашла Маричка и они пошли гулять по Ростову. Шесть лет назад Антон женился, обманув тем самым надежды, любящей его девушки, да и свои тоже. И вот, эта девушка, вернее уже замужняя женщина, перед ним. Десять лет они не виделись, много лет жили мечтой встретиться и что же?..
- Когда получила твое письмо и, в нем, известие о приезде, сначала не поверила, - начала беседу Маричка, - а потом, долго не могла представить, какой она будет, наша встреча. Мама меня спрашивала, узнаю ли тебя? Ответила, что не знаю. Столько лет прошло. Но, Я тебя ждала, ждала все эти годы! И хотя наша жизнь сложилась по-разному, не жалею, что познакомилась с тобой.
- Да, Я очень виноват перед тобой, - отвечал Антон, - знаю и не прошу прощения. Конечно, многое было по-другому, если бы не женился, но ничего уже нельзя изменить. Единственное, что знаю и никогда не забуду, так то, что ты была и останешься, в моей жизни, той, кому я обязан многому. Я тебя никогда не забуду и спасибо за то, что ты сделала меня таким, каким любят и уважают окружающие, друзья и знакомые. Я благодарен тебе за то, что ты есть!
- Ты тоже, меня многому научил. И если бы не было твоей женитьбы, ее нужно было придумать потому, что Я многое поняла. Поначалу, очень сильно, на тебя обиделась, потом остыла, поразмыслила и успокоилась. Наверно, ты все сделал правильно, кто его знает, как бы оно было иначе? Да ты и не мог меня воспринимать, как невесту. Я была, всего лишь девчонкой, для тебя, девчонкой и оставалась. Вот почему и нужна была наша встреча, но судьба распорядилась по-своему. И я не виню тебя за это.
Они еще долго о чем-то разговаривали,  но не касались главного, - Что будет дальше? - Маричка работала, поэтому, не теряя времени, Перегибов поехал к родственникам, в Шахты и Каменск - Шахтинский. Через два дня, на автовокзале города Шахты, они встретились, чтобы уехать вместе, в Керчик - Савров, она к маме и дочке, он - в гости.
Оставшуюся неделю отпуска, Антон проводил в кругу родственников, на хуторе. Прошло много времени, а все казалось знакомым, хотя он здесь был, всего несколько дней. Тетя Оля, мама Марички, как-то намекнула: “Сходитесь и живите вместе”.
- Да, если бы все так было просто, - подумал он, - а вообще-то я не против.
 Антон посмотрел на Маричку и понял. Ее душа металась и, в тоже время, не хотела ошибаться еще раз…

            “Десять дней, как десять ночей,
            Будто вчера с тобой расставался.
            Вот и скоро - седлать коней,
            Верить хочется - не навечно.

            Поседел я и ты не та,
            А порою, все та же девчонка.
            Но тогда была жизнь одна,
            А сейчас, наверно, другая.

            Глупо…
            “И если мы сильно помним что-то,
            Этому причиной будет нежелание забыть
            И то, что…””

На следующее утро Маричка ответила:

            “И я не та,
            И ты не тот,
            И жизнь не кажется игрушкой.
            Все было бы наоборот,
            И не был бы ты так печален,
            Когда бы ни был ты романтик
            И не о разном мы мечтали”.

- Да, ты права, - подумал Антон, - нельзя вернуть то, что ушло, тем более через столько лет. Я сам виноват в случившемся, и мне одному нести этот крест, до конца жизни. Боль моя, не вправе больше вмешиваться в твою жизнь. А будет она, у тебя, хорошей и счастливой, а будет она, у тебя, хорошей и счастливой…
Так оно и случилось.
Перед отъездом, он обещал выслать книжку своих стихотворений, с фотографией, что и сделал по возвращению домой. Самым трудным, для него, оказалось возвращение. Прощаясь на хуторе, еще как-то держался, но сев в самолет не выдержал и сорвался:

            “Турбины уныло гудят,
            Никто в этом не виноват,
            Что так быстро прошли
            Неполные десять дней с тобой..,
            А я опять чужой.

            Кучкуются облака,
            Я возвращаюсь туда
            Где мама, папа - Я
            Так и не нашел себя.

            Это наверно судьба.
            Глупа она, глуп и я,
            Вернее сначала Я.

            Но в прошлое возврата нет,
            А жизнь продолжается.
            И это самое лучшее счастье
            Из всех бывающих на земле.

                19 июля 1991 г.

Теперь Антон Сергеевич Перегибов хорошо знал, что будет дальше. Он понял, что никогда не сможет ее забыть и никогда не будет с ней вместе. Но, руководствуясь правилом, - Надежда умирает последней, - написал Маричке письмо, через несколько дней, еще одно. Ему нужно было выговориться. Почти целый месяц, в ожидании ответа, нервно проходило время, а тем временем…

                +       +       +

Митрий, сидя на посту во время ночного дежурства, размышлял о прошедшем “любовном приключении”, к Ирине, окутанное, для него, романтикой, а для Антона, увы, угасающей надеждой. Это путешествие надолго развело друзей, по своим “жизненным каютам”. Это, конечно, расстраивало, но не всем звезды падают под ноги. Мысли его уходили далеко, но иногда, он все-таки спускался с “заоблачных высот” и неустроенность семьи и быта, давала о себе знать.
Заперевшись в своей комнате или находясь в отпусках, он снова совершал свои “Полеты во сне и наяву”, вел дискуссии о “Блистающем мире души А. С. Грина”. Поэтому, в глубоко приземленном обществе, выглядел “белой вороной” и, как герой Янковского - Сергей Макаров, часто подвергался психологическому неприятию.
Зима пролетела незаметно, с сырыми морозами и повышенной влажностью (действие водоемов двух гидроэлектростанций), и сильной загазованностью большого города. Новый, тысяча девятьсот девяносто первый, год, Митрий встречал в Концертно-танцевальном зале, с Лехой Пронырченко. Скромные денежные запасы дополняла, принесенная с собой, бутылка шампанского. Друзья не оставляли надежду, кого-нибудь “закадрить”, на этом вечере.
Под утро, Лехе повезло. Прогулявшись, километра полтора, они сели, в первый попавшийся автобус, и Митрий остался один. Он молча смотрел, вслед уходящему автобусу и думал о том, что “ночная барышня”, как обычно задержится на одну ночь, не более. Так было всегда, и он не унывал,  так как высоко ценил свою неотразимость и уникальность мужчины.
На службе, все та же стычка с ротным, усиливала напряженность. Да, тяжела участь борца за правду, но отступать, или играть роль разведчика Штирлица, было уже поздно. Хотя, в “Органах”, иначе не продержишься, и он чувствовал, что служба шла к закату, несмотря на то, что фотография на Доске Почета, все еще красовалась. Как апогей мук, давала о себе знать “паховая грыжа”, так нелепо им нажитая.
Весна подтолкнула Митрия, выставить свои художественные работы, на суд зрительских симпатий. После долгих переговоров, наконец-то удалось окончательно согласовать, день просмотра работ, с директором Дома Журналистов. Коренастый человек, командным голосом указал, Чудило на стул. Достав папку с работами, Митрий стал их показывать.
- Че это у Вас здесь, люди дальше, а кусты ближе? - промолвил директор, грубо тыкнув пальцем, на одну из работ.
Митрофанович попытался объяснить замысел сюжета…
- Ладно, Я в этом ниче не понимаю, - он позвал Наталью Николаевну, секретаря, добавив, - может она растолкует. Вошла секретарша и внимательным, пытливым взглядом, стала изучать картины.
- Работы сильные, в них большая Энергетика! Надо выставлять, - высказала она свое мнение.
- Дам Вам, паренька на подмогу. Развешивайте в фойе, - жестко распорядился директор.
С помощником, Митрий, довольно быстро развесил работы, написанные пастелью и акварелью. Их было тринадцать - “чертова дюжина”. Пришлось заняться и рекламой. Писал объявления и развешивал их, по городу. Добивался, чтобы о его выставке упомянули в газетах и по радио. Для острастки, упомянул и о своих поэтических дарованиях. Под некоторыми из картин, вывесил свои стихи, тема которых, перекликалась с сюжетами. Реклама принесла свои плоды.
Еженедельно, заходя на выставку, он находил новые отклики зрителей, в книге отзывов. Но, как не странно, чем выше был успех, тем хуже становилось отношение к нему администрации. Стали намекать, что пора “закругляться”. Ничего не помогало. Лишь подробная публикация о нем, в газете “Культура, спорт и отдых”, смягчила ситуацию.
 Молодые и остроумные журналисты, помимо статьи, напечатали его портрет, напоминающий снимок “Их разыскивает милиция” и репродукции отдельных картин, со стихотворением “Дух Свободы”. Заголовок статьи гласил: “Ван Гог из Красного Яра”. В статье, Чудило, сравнивали с Ван Гогом и психотипом по Фрейду. С некоторой иронией называли его картины, детским инфантильным примитивизмом непризнанного Гения”, смешавшегося с толпой. Завершалась публикация статьей о нарциссизме, то есть, самолюбовании. Рядом была помещена трагическая карикатура Смирнова, изображающая человека, со склоненной головой, истекающего потом, а из головы его торчали крылья. Вверху картины летали крылатые братья.
В начале мая, Митрий, перенес экспозицию работ, в Органный зал. Его готический вид, давно привлекал внимание и он, счел большой честью выставиться, в этом величественном сооружении, начала века. Но ожидаемый дух исторической родины не помог. Администрация Органного зала, также холодно отнеслась к его вернисажу. Хотя Митрофановичу и предоставляли возможность бесплатно посещать концерты выдающихся музыкантов, - в корне это ничего не изменило. Даже директор художественной школы, где Митрий учился, латыш Гунар Велисович Ульманис, холодно отнесся к приглашению посетить выставку.
Веря в лучшее, и надеясь сделать рекламу на телевидении, Чудило снова, в третий раз, поменял место выставки. На этот раз, в кинотеатр “Ударник”. Он добавил экспозицию новой картиной “Свежесть природы”. И, действительно, словно вольный ветерок, проник в его душу, дав возможность поверить в себя. Наблюдая за сохранностью своих работ, он также бесплатно смотрел кинофильмы.

Незаметно, подошел День рождения. Кругом цвела сирень, яблони пленили своим белоснежным нарядом, и приятные мысли нежно теплили воображение. В два часа дня, к нему зашла Люба Игруева. Он угостил ее бокалом вина, обнял и пригласил уединиться. Но она была не такая, как обычно и, вырвавшись из объятий, произнесла:
- Митя, мы разные люди. У нас, ничего не получится. Ты парень хороший и еще встретишь свою любовь.
- Подожди, Люба, не уходи! - взволнованно откликнулся он, стараясь задержать ее.
- Нет, нет и нет… Да и с Лехой, у меня ничего не было, просто он делал попытку, меня обнять, а тебе видать, наговорил небылицы. Так что прощай, и плохо обо мне не думай, - добавила Люба и подошла к входной двери.
- Прощай, “забудь меня, как сон, как волну забывает волна”, - процитировал Именинник Грина и, выпустив ее из квартиры, подумал: “Вот это подарок”!
День рождения отметили в кругу семьи, просто и печально. Прошел июнь, последний июльский зной, сменился августовским, мелким дождиком. С телевидением ничего не вышло, а в конце августа, Митрий встретил Сеньку и тот поведал ему о своей ностальгии по незабываемым школьным годам и о том, что посетил его выставку. Радовало и то, что увидел отзыв бывшего командира роты. Посетили выставку и некоторые из сослуживцев.
Но, нет дыма без огня и, однажды, в двадцатых числах августа, он получил известие, что две лучшие картины - украдены. Это были: “Медный всадник и двадцатый век” и “Свежесть природы”. Написанные с натуры, они достались “немалым потом”. Обращение в Органы правопорядка и, самостоятельно проведенное расследование, не дали должных результатов. Хотя, сам факт воровства, являлся доказательством успеха выставочной компании, но легче, от этого не становилось.
Перед отпуском, в начале сентября, Митрий, сидя дома в меланхолии, решил подвести итог выставок. Хороших отзывов оказалось на две трети больше плохих. Он достал тетрадку и выписал из книги отзывов, самые характерные из них:

(Дом журналиста).

“Выставка очень понравилась. Есть в ней свое своеобразие, что-то близкое к творчеству художника Ван Гога, с большим социальным подтекстом. Потрясают по точности образов ваши стихи. В них скрыт глубокий подтекст. Вы - нераскрытый Гений, я других слов не нахожу. Нужно еще интенсивнее и напряженнее работать, для более яркого и точного выражения своих мыслей и чувств, через полотна и стихи. Чувствуется, - через ваши стихи и картины, что одиноки в жизни и, что видение окружающей действительности у Вас необычное, своеобразное, нестандартное. Думаю, что одиночество дело преодолимое, а остальное нужно развивать и совершенствовать.
Желаю Вам удачи и творческих успехов.
                Москвич - А. А. Рогов 6.04.

Когда я вижу такую рожу –
Стоять спокойно никак не можу.
Хочу валяться, хочу смеяться,
Чтоб здесь мне снова не появляться.
         (Отзыв на картину Чудило М. “Таинственный автопортрет”)

Убожество.
         Случайно зашедший, в Дом Журналиста.

18.04. Выставка неплохая, но изумительной назвать ее нельзя никак. С другой стороны - самостоятельное творчество, тоже имеет право на существование. Жаль только, что всем, умеющим держать кисть в руках, трудно дается право выставлять свои бесценные произведения. Не правда ли мастер?..

20.04. Художник! Все сочно! Красочно! Много фантазии и души! Особенно понравились, “Сиреневый натюрморт с цветами” и “Сон роз”. В некоторых работах чувствуется духовный порыв, порыв чувств.

27.04. Митя, поздравляю тебя с выставкой и публикацией стихов в Деловой газете, хотя и неизвестной большому кругу читателей. Рада за тебя. Искренне желаю продолжения прекрасных творений о нашей природе, раскрывающих философию жизни и самовыражения автора. Успехи видны, теперь нужно организовать показ несколько шире, возможно, через свою родную школу в будущем году. Из стен школы вышли многие замечательные и талантливые люди. Желаю тебе больших успехов в твоем нелегком творческом пути.
         Твой бывший классный руководитель Р. Г. Юшкова.

(Органный зал).

“Я ехал в троллейбусе этой весною
И задремав там немножко,
Я выставку эту увидел в окошко.
Кусты сирени, бабки, волны, -
Все помутнело у меня в мозгу.
Открыл глаза и вижу, -
Окно троллейбуса и урну”,
               
(Кинотеатр Ударник).

Посетил выставку, М. М. Чудило. Я не специалист живописи, но некоторые картины понравились. Спасибо администрации, за оказание услуг в организации выставки. Пожелаю Митрию дальнейших творческих успехов.
         3.06. Бывший командир роты А. С. Гордеев.

Понравилась игра цвета и теней.
                Ясимович А.

Ерунда, убожество!  13.06.

Может быть, это и хорошо, но я такого не понимаю. Надо быть ближе к народу.   26.06.

Могу сказать, профессионал: Очень! Очень! Очень!  1.07.

Митя! Это очень интересно. Твои работы, в сочетании с твоими стихами, звучат как песни.
         Твой сослуживец, Шаульский Андрей.

Уважаемый Митрий! Получил огромное удовольствие, просмотрев твои работы. Дерзай! Желаю удачи.
         Гость из Новосибирска.

А рамочки ничего оформил.
                Моисеев.

Митрий! Желаю приобрести Вашу картину “Сиреневый натюрморт с цветами”. Желаю встречи с Вами.

Зачем ты их рисовал, чтобы людей пугать, да???
                Тома.

Дурдом.   12.08.

Записав последний отзыв, он закрыл тетрадку, прилег и погрузился в сон.

                +       +       +

Моросил мелкий дождик, характерный для августовской поры. Антон уже перестал ждать ответа, на свои письма, когда неожиданно, получил письмо:

                “Здравствуй, Перегибов!

Ты, наверняка, сейчас подумал “опять фамильярность”. Получили три твоих письма, без меня, мы дома совсем недавно, дня четыре. Очень признаюсь, удивлена и все же приятно. Приятно знать, что хоть чем-то тебе понравилось, как ты провел свой отпуск и, тем более, если планировал, как его провести. Рада, что как-то могла в этом помочь.
Ну, теперь, я думаю, ты втягиваешься в нормальный рабочий ритм, что-то в темпе проектируешь и видимо, печатаешь фото, ибо писем от тебя больше не поступило. Не думаю, что мысли твои иссякли совсем или нет желания излагать их на бумаге, а просто нет времени. А я, три дня собиралась тебе ответить, но не садилась и не писала, была не готова.
Знаешь, переписка с тобой научила меня не быть краткой и скучные письма типа “жив - здоров - чего и Вам желаю” пишу крайне редко и то, чтобы обидеть человека (и такое было крайне редко). И вот, последнее время, в моей жизни, все так сумбурно, такой круговорот с невероятной скоростью, и, то в одну - то в другую сторону, что “философствовать” по поводу личной жизни, в письмах лучшим подругам, не хотелось даже. Когда я была, в своей жизни, далеко от мамы, приходилось общаться с ней письмами. - Мои походили на монолог, обращенный к себе самой. Напишу такое письмо, - “мысли стали, встрой”, пишу новое. А первое – сжигаю. А теперь, меня тянет вернуться к дневнику.
Видишь ли, переписка с тобой давала мне очень многое, и ее обрыв, очень многое сломал, отнял. И раньше, у меня были дневники, но то, как- то не слишком серьезно, и походили на игру. А эти дневники, уже имеют другое назначение. Последний - от нехватки общения, душевного одиночества, нищенства и тоски. Письма твои сохранила исключительно из-за того, что они - отражение моих - дневник своеобразный. И долгое время, перечитывала их с болью и печалью.
Но повзрослела, жизнь обожгла, и показала еще одну сторону своей сути, и “дневник” нашей, “переписочной”, романтической любви, - стала воспринимать с улыбкой, как ностальгию о прошлом. Я очень сердита была на тебя. А пожила года два счастливо и забыла все. И, в последствии, не могла даже и мысли допустить, что не складывается у меня из-за того, что когда-то ты не поступил, как должно… Странно.
Я пыталась, сама себя понять, все эти годы, и, порой, так запутывалась, заходила в тупик или в мыслях. - Ну, словом, я, как - будто все, в своей жизни не думая, делала. Еще тебе пыталась что-то высказать, помнишь, что “идеал себе создала и, как пиджак, на мужа надела…”. Неслучайно, все слова здесь и мысли у меня путаются. Я сейчас чувство это вспомнила (память на чувства существует?), - когда перестали переписываться и я, как “старуха у разбитого корыта”. Тогда опять, некая “Золотая Рыбка”, все что-то творила, творила, но все было не так, и рассердилась Рыбка, и опять я у разбитого корыта.
Слишком алчная была? Любовь, влюбленность, преданность, сжигание себя во имя другого, обман, ложь, неверность, не взаимность, иллюзия благополучия, счастье, и марево счастья, желание и разочарование, голод, тоска, бред, измена.
Я всегда была одна. Понимаешь? Ты всегда была одна! Тебе только казалось, что есть кто-то у тебя, тебе просто очень хотелось не быть одной, и ты все путала, и выдавала желаемое за действительное. Ты никогда никого не любила! И мужа не любишь! - хочешь любить, хочешь быть любимой, но нет ни того, ни, пожалуй, другого.
Антон, мне хочется, очень хочется верить, что не зря я в твоей судьбе, хочу верить, что когда-то была и желанна и любима, что и теперь, что-то еще осталось в тебе ко мне. Хочу верить. Не могу. Мне страшно. Ведь я была, была нормальной, славной, юной. - И лицо, и тело, и ум, и слово, - все было при мне. Было? А осталось…
Познакомилась, как-то с парнем, мне было восемнадцать, девятнадцать лет. Пообщались мы, недолго совсем, и говорит он: “Ты такая славная, умная девчонка, тебя в жены взял бы не думая, на другой женюсь - дурак, и почему мы так поздно встретились, а ты езжай к своим родителям, да и жди своего принца, нельзя тебе за кого попало, а здесь тебя испортит Ростов”. Все так и вышло. Лучше б в старых девах осталась. Грешница я? Может быть. Каялась. Бог простил и наказал. Видишь, как откровенна. Может ненавидеть меня можно? Пусть хоть так. Но чтоб чувство весомое было. Не могу я, душа воет. В голос выть хочу. Антошка, не буду писать тебе. Больно сделать совсем не хотела.
“Нельзя быть размазней, Маричка”, - говорю себе. Беру себя в руки и… Ну что и… Делать что, не знаю. Хочу кого-нибудь ненавидеть, - но врагов у меня нет. А жаль. Человек должен быть способен на большое чувство. Я трезва, как стеклышко, а мысли путаются, словно спирт пила.
Помидоры спеют, в банки укладываю. Двенадцатого на работу. А шубку ж, я Кате купила. Уже не нужна, спасибо. Жара не спадает, земля потрескалась страшно. Всем привет.
                9 августа”.

Какой-то невероятной силой обладала Маричка, она помогала Антону всегда. Даже не догадываясь об этом. Вот и теперь – опустошенный, выжатый, как лимон, раздираемый сомнениями, вернулся домой - полный сил и энергии, хладнокровный и спокойный.
Как бы это ни казалось странным, но после очередного провала, его любовного романа, Антон заново рождался. Новая любовь делала его немножко умнее, а потеря ее - немножко мудрее. Вспоминая прожитую жизнь и многочисленные увлечения, с годами понимал, что если и любил когда-то Маричку, то, не особенно осознавая это. Любовь к Ирине тоже была, более страстная, более эмоциональная и поэтому, более быстрая.
Боль всегда, со временем, утихает и про нее можно даже забыть. А дает о себе знать, в минуты распущенности и отчаяния. Вот поэтому нужно было жить, работать и, как можно меньше обращать внимание на свою персону. И он старался жить, а чуть позднее, получил последнее письмо Марички:

                “Здравствуй, Антон!

Конечно, поступаю не слишком благородно, не отвечая на твои письма. Я написала тебе письмо, со всеми мыслями и чувствами и не отправила. Оно лежит уже месяц. В нем - правда, но слишком жестокая, и само письмо жжет мне руки, и я не могу тебе его прислать.
Я не зла на тебя и одновременно жестока; не могу быть другой, не хочу. Слишком много в моей жизни было хорошего, в лучшем смысле этого слова. Лишиться всего вдруг, для меня слишком больно. Страдаю, но, увы, не верю, что опять могу быть счастлива. Я не одинока и одна. Я все же счастлива - но в другом.
Мне хочется жить, но, не зная, как хочется умереть. Ужасно стала верующей. И Бога молю, чтобы дал возможность быть освобожденной, легкой душой, чтобы опять дал возможность Любить.
Спасибо за все. Но не нужно  подробностей. Это слишком, это жестоко. Я не буду читать. Привет родным.
                Маричка”.

                +       +       +

В конце августа, тысяча девятьсот девяносто первого года, Чудило, подал заявление на очередной отпуск. Но в это время в стране начался “путч”. Несколько высокопоставленных, государственных мужей, воспользовавшись отпуском президента СССР, Михаила Сергеевича Горбачева, попытались взять власть в свои руки. В Москву были введены войска, танки, бронетранспортеры и так далее. Три дня столицу будоражило. То здесь, то там - стали возводить баррикады. При штурме Останкинского телецентра, были убиты трое граждан Советского Союза. Их вознесли до национальных героев и устроили публичные похороны.
Двадцатого августа, Главы правительств, республик России, Украины и Белоруссии, подписали “Беловежское соглашение”. Суть его заключалась, в объявлении этих республик Советского Союза, независимыми, суверенными Государствами. Единое и могучее Государство, в очередной раз, раскололось на отдельные, “феодальные” княжества. Путч был подавлен, их зачинщиков посадили в “Матросскую тишину”, - следственный изолятор для “приближенных”. Попытки, Горбачева М. С., сохранить единое государство, даже на правах конфедерации, ни к чему не привели, наоборот, на него полился поток обвинений. Взамен СССР, появилась непонятная аббревиатура - СНГ, Содружество Независимых Государств.
Вскоре, Председатель Верховного Совета России, как и другие его “товарищи по несчастью”, Борис Николаевич Ельцин, был избран Президентом Российской Федерации (России). Наконец, после “бури политических страстей”, когда все успокоилось, Митрий, в начале сентября, смог вылететь в Палангу. Время, для путешествия, было выбрано не слишком удачное. Усиливалась волна национализма прибалтийских экстремистов.
Полет прошел нормально, как и прежде, стой лишь разницей, что самолет, из Шереметьево до Паланги, обслуживала Литовская авиакомпания. До независимости Литвы, оставались считанные дни. Чудило, чувствовал, что, возможно, в последний раз, посещает эти места.
Перекусив в аэропорту и выпив стакан водки, Митрофанович сел в автобус и быстро доехал, до знакомой остановки. Мало что изменилось в санатории “Пушинас”, с тех пор, что и год назад. Регистратор, холодно, но исполнительно приняла его отпускные документы и направила в номер на третьем этаже.
Соседи встретили, Чудило, доброжелательно. Стройный, спортивного телосложения азербайджанец, капитан уголовного розыска, - был из Ленинграда; тучный узбек, оказался майором-криминалистом, - из Ташкента. Ребята весельчаки, не умолкая, травили веселые истории и анекдоты. Особенно преуспевал узбек.
В столовой рацион, как и прежде, был приличным, хотя хлеб подавался слегка черствым. Девушки-официантки “строили глазки”, создавая атмосферу для интимных встреч с отдыхающими, разумеется, бесплатно…
Митрий, погрузился в привычное состояние наблюдателя, и выявил, что контингент нисколько не изменился. Женщины, искали “денежных” мужчин, мужчины бесконечно пьянствовали и предавались разврату. Был и свой тамада-майор, из Осетии, мужчины лет сорока, с маленькой моложавой женой - немочкой. Ее родители депортировали в Германию и, с нетерпением ждали дочку. Митрофанович не понравился майору тем, что часто беседовал с его женой, в столовой.
Митрий, вновь ушел в себя. Расхаживая по чистенькой, курортной Паланге, он, то купался в бассейне с морской водой, то заходил в многочисленные бары, то отправлялся на прогулку к Балтийскому морю. Жадно созерцая суровый, морской пейзаж, дюны и что-то бормочущие сосны, он “парил душой”, над этим великолепием. Порою, как - будто, грезились старинные парусники и рыцари в доспехах.

Как-то, случайно, познакомился с женщиной из соседнего номера. Горничная отчитывала ее за то, что она не убрала свою постель, в специальную нишу тахты. Чудило, в это время, проходил мимо, и она привела его в пример, добросовестного отдыхающего. Ее звали Леной. Рослая, молодая, в меру упитанная еврейка, в очках и с претензией на интеллигентность, миловидно предложила разнообразить досуг. С тех пор, она стала заходить за ним, и они шли гулять по Паланге и ее достопримечательностям. Но отношения, дальше дружеских, не заходили. Как-то вечером, попытался положить ее руку на плечо, но она убрала ее. Это вызвало некоторое к ней отчуждение. Работала она в детской комнате милиции, одного из микрорайонов Москвы.
Соседи по номеру, подтрунивали по поводу их отношений, а самому казалось, что Лена, приставленная “КГБшница”. Он, временно, прекратил с ней отношения и влился в компанию, майора - осетинца. Митрий шлялся в номер майора, где вся компания собиралась для оргий. Были в компании и молодые, местные литовки и литовцы. Они принимали его за своего и недоумевали, почему не знает их языка. Решили, наконец, что он бывший, местный коммунист. Вскоре, чуть не произошла драка, из-за того, что он заговорил с одним литовцем по-русски. Конечно, это не предлог. Истинная причина, была в желании проучить Митрия, за его прошлую, “коммунистическую жизнь”. - Нонсенс.
Вскоре, Митрий вновь ушел в мир Творчества. В эти редкие минуты одиночества, он рисовал пастелью, по памяти. Задуманные сюжеты. Написал портрет соседа - азербайджанца. Попробовал себя в лекарской деятельности, делая массаж соседу от радикулита. Как-то не выдержал, и залез в предштормовое, холодное осеннее море. При мысли, что волны отнесут его далеко, сердце сжалось от страха, и он усиленно поплыл к берегу. Иногда, ночью, выходил к морю, посмотреть на маяк и силуэты военных кораблей. Под впечатлением этой красоты, он написал небольшую картину, “Путь к истине”. - Автор, идущий по дороге к морю, к маяку, ночью. По обеим сторонам дороги, деревья стояли неприступными стенами, а небо было усыпано звездами.
Иногда, Чудило заходил на службу в городской костел и, любуясь его величественным убранством, слушал Органную мессу. Неожиданно, Леночка помирилась с Митрием и пригласила пройтись по магазинам. Уже в центре Паланги, обратилась к нему:
- Я советую тебе, быстрее отсюда уезжать, а то до дома не доедешь, похоронят.
Он был несколько ошеломлен этим известием, что выкрикнул:
- За какие это грехи?
И быстро скрылся, даже не попрощавшись. До окончания путевки, оставалась неделя. Однажды, он увидел, в фойе Дома отдыха, Ванду. Она приветливо улыбнулась:
- Здравствуй! А ты почти не изменился. Очень рада тебя видеть.
- Здравствуй, взаимно рад.
- В прошлом году, у меня был сожитель, а теперь я свободна, - продолжала Ванда, - живу, как заблагорассудится. Приходи в гости.
Чудило, не заставил себя долго ждать и, их ночная феерия, вспыхнула с новой страстью, под аккомпанемент легендарного: “Выта! Выта, заделаешь”!
 Перед самым отъездом, он позвонил в Таллинн, Тийту Хярму. Ответила женщина, представилась Татьяной Эйхфельд. Она оказалась, его горячей поклонницей, обменяв свою, шестидесяти двух квадратных метров, квартиру, на его, сорок восемь квадратных метров. Вот это истинное доказательство, любви к артисту! Татьяна дала новый адрес Тийта и телефон, а также обещала, в случае приезда, забронировать ему номер в гостинице.
По возвращению в Дом отдыха, узнал о том, что Леночка, приходила с ним попрощаться, перед отъездом, и была очень огорчена, когда его не застала. Тепло, попрощавшись с Вандой, Митрофанович покинул Палангу. В Москве, несколько часов пришлось постоять в очереди за билетом в Таллинн. Наконец, это удалось, и, прохаживаясь по аэровокзалу, в ожидании, познакомился с молодой женщиной, именующей себя артисткой театра “Ленком”. На самом деле она оказалась прилично одетой “бичевкой”. Покормив ее в кафе, Митрий, еле-еле, от нее отделался.

Прилет в Таллинн, был встречен туманной сыростью Эстонской земли. Перекусив в кафе аэровокзала, Чудило, направился в гостиницу. Попетляв по узким улочкам, он все-таки нашел ее. Уже в номере, Митрий принял душ и крепко заснул. Проснулся в шесть часов вечера. Сразу позвонил Татьяне, и она с радостью объяснила, как к ней  добраться. Еще через час, он позвонил в дверь нужной квартиры. Открыла плотная блондинка, лет пятидесяти.
- Прошу к столу, - указала на сервированный столик, на котором стояла бутылка коньяка “Белый аист”, тарелки с жареной курицей и салат из кальмаров.
- Очень Вам благодарен, - ответил, Чудило.
Началась беседа. Эйхфельд, с воодушевлением рассказывала о творчестве Тийта Хярма, о его жене и наклонностях. Показывала и фотографии артиста, возглавившего ныне, балетную труппу, Государственного Академического Театра “Эстония”. Рассказала так же, как из ревности, одна немолодая, опытная артистка, подговорила людей поджечь декорации новой балетной постановки.
Митрий, в ответ, подарил ей оригинальную открытку, со своим стихотворением. Но чувствовалось, что ей мало теплой беседы и она интимно ожидала, совсем иного. А возле дверей ее комнаты, взад и вперед ходила мать-старушка и “клацала” недовольно зубами. Уже в два часа ночи, Митрий, покинул ее и понял, что навсегда. На следующий день, позвонил Хярму, решив, что сразу, незвано, являться домой неприлично.
- Хэлло, - послышалось в трубку.
- Тэрэ, Тийт, - по-эстонски поздоровался Митрофанович.
Он, взволнованно рассказал о себе, о встрече с Татьяной и выявил желание встретиться. “Блистательный Друд” предложил позвонить ему, в часа четыре дня, на следующий день. Ободренный надеждой, Чудило, пошел бродить по дождливому Таллинну, любуясь средневековыми башнями старого города. Главной из них и, самой известной, являлась башня, “Старый Томас”. Костел и здание ратуши, все это, перекликалось с эхом, давно минувших дней.
А дождь, все пел и пел свой ноктюрн, орошая булыжники древних улиц. В последний день пребывания в городе, он написал картинку, с изображением деревянного дома, построенного в финском стиле. Красная, железная крыша которого, сверкала после дождя, а фасад, утопал в густой листве деревьев.
В назначенный срок, Митрий позвонил, но Тийта не оказалось дома, а через три часа надо было уезжать. Возле театра, он вновь позвонил:
- Я, в шесть часов был дома, а в четыре не смог. Скоро гастроли в Финляндию и Швецию, - ответил Хярм.
- Жаль, что Вас не увидел. Вы просто гениально сыграли роль Друда. Счастья Вам, здоровья, не увядания и новых, интересных предложений! - грустно, но с нотой искренней признательности, закончил Митрофанович.
Из-за дождливой погоды, самолет долго не мог вылететь. Прилетев, все-таки, в Москву, погода не изменилась к лучшему. С трудом, выбив номер, в гостинице аэровокзала, он сидел и бесцельно звонил, по рубрике “Знакомства”. Разные судьбы и характеры, представали перед ним, а дождь все не унимался и не унимался. На душе было, какое-то нехорошее предчувствие.
Прилетев, наконец, домой услышал, по радио, трагическое сообщение, о гибели любимого певца и композитора, Игоря Талькова. Подлая пуля, убила его на гастролях, в Ленинграде, перед выходом на сцену. Потрясенный этим известием, Чудило, написал стихотворение, “Буревестника дар”, посвященное ему:

            “- Ваша, Игорь, Судьба,
            Была в Ваших глазах.
            Грусть и раны сверкали,
            В их Чистых прудах.

            Голос чуть глуховатый,
            Души Океан.
            И большого Таланта,
            Правдивый Орган.

            Гладиатор с гитарой,
            Вы, словно Спартак,
            Своим песням давали
            Правдивый размах.

            И, идя против полчищ,
            На верную Смерть,
            Не боялись, в неравном
            Бою умереть!

            Вы погибли! -
            Убийца нанес свой удар.
            Но остался парить,
            Буревестника Дар! 

                10 октября 1991г.”.