Я иду по широкому шоссе и улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что заходящее солнце протягивает ко мне розовые лучи, дорога гладко убегает вперед, тянется к чему-то, мне неведомому. Из овражков по обе стороны шоссе поднимается влажная ароматная прохлада, и мне так хорошо – просто идти по этой ровной, прямой дороге, которая должна меня вывести туда-не знаю куда, где ждет меня то-не знаю что. Вдруг я слышу сзади слабое жужжание: ж-ж-ж! Оно приближается, нарастает, я узнаю в нем шум мотора. Это машина, и она уже скоро будет здесь, а я все так же беспечно иду посередине шоссе. Надо, наверное свернуть, она уже близко, но ноги не слушаются, и я все иду. Ничего не изменилось: солнце, деревья, запахи… Только это противное жужжание становится все громче и громче. Я пугаюсь, но сойти на обочину почему-то не могу. Она уже совсем рядом… Она неизбежно настигает меня… Мне страшно. А гул все растет, становится огромным и невыносимым для слуха… Я не могу оглянуться или сделать шаг в сторону. Двадцать метров… десять… еще миг… А-а-а!!!
Я лежу и широко раскрытыми глазами всматриваюсь в теплую черноту, туда, где по идее должен быть потолок. Это сон… Но жуткое, леденящее душу жужжание продолжает преследовать меня. Пытаюсь проснуться окончательно и успокоиться. Тьфу ты! Да это же муха! Просто муха. Наверное, когда я вечером проветривала комнату, она с разгону влетела в форточку и сильно стукнулась о штору. Уже много часов она лежала где-то на подоконнике или на полу кверху лапками, а теперь вдруг очнулась и упорно требует свободы. Ладно. Кажется, затихла. Я переворачиваюсь на другой бок, поудобнее устраиваюсь и закрываю глаза. Не успеваю я погрузиться хотя бы в сладкую дрему, как над ухом проносится решительная муха и врезается в стену. Она что, в темноте тоже не видит? Тяжело вздыхаю и сажусь, тру кулаками глаза. Придется или гнать эту непрошеную гостью в три шеи, или… Или этой ночью совершится убийство. Жаль. Ведь она же не виновата, что попала ко мне. Ей тоже жить хочется. Летать, жужжать, заразу всякую разносить. А чем, собственно, мухи еще занимаются? Лениво нащупываю на стене выключатель и зажмуриваюсь: желтый свет резко ударяет в глаза. Открываю сначала левый глаз, потом правый и вижу ее. Она сидит на потолке и потирает лапки. Я беру газету с твердым намерением указать мухе на выход; пошире распахиваю форточку, и в комнату врывается сладко-горький аромат флоксов, которые розово пенятся у меня под окном. Но стоило мне спустить с кровати ноги на пол, как муха быстро поднялась, вернее опустилась, ведь она сидела на потолке, и бешено заметалась. Я с занесенной газетой замерла, ожидая, пока она приземлится. Дождалась. У нее уже, наверное, уже закружилась голова и она села на полку с книгами. Я медленно крадусь к ней. Ух ты! Подпустила. Замахиваюсь газетой, чтобы направит полет мухи к окну. Как бы не так! Она тут же сорвалась с места и принялась наматывать круги по комнате, и все мои попытки подтолкнуть ее к форточке были напрасными. Не верила мне муха, думала, что я хочу ее уничтожить. А у меня и правда появлялось такое желание. Я хотела спать, но мной уже овладел охотничий азарт, и мы с мухой без отдыха носились по комнате. Как только она устало шла на посадку, я подстерегала ее с газетой, но она была на чеку и моментально взмывала в воздух. Прошло около часа, мы обе измотались, и сил ненавидеть друг друга у нас уже не было. Мы сидели и отдыхали: я на кровати, она на подоконнике. Оставалось только взмаха газетой, чтобы отправить муху восвояси, или удара этой же газетой, чтобы отправить муху в мир иной. Но я устала, да и она тоже не пыталась двигаться. Мне уже было все равно, и я выключила свет. Мы обе утонули во мраке. Я встала на колени, облокотилась локтями подоконник и молча смотрела в окно. Муха сидела тут же, и так же любовалась звездами, и вдыхала дивный аромат летней ночи, слушала однообразную, успокаивающую трескотню кузнечиков. Мы заключили перемирие на некоторое время.
Известно, что звезды побуждают к воспоминаниям, мечтам и слезам. Мы вспоминали, мечтали и тихонько плакали. Я думала о многом, ведь ночь всегда навевает разные мысли. Думала о своем разбитом сердце. Нет, наверное, оно все-таки не разбитое, иначе я бы просто умерла, а я еще живая. Если, конечно, это можно назвать жизнью. Внезапно я поняла, к кому шла по залитому солнцем шоссе, догадалась, кто ждал меня в конце пути. Но я не дошла. Странно, я не чувствовала больше ненависти к мухе, а наоборот, понимание и сочувствие. Может, она тоже летела куда-то, где ее очень-очень ждали. А попала ко мне. И теперь мы, объединенные общими страданиями и общими слезами, смотрели на звезды. Я болезненно ощущала трещинки на своем сердце, но знала, что надо потерпеть, и они зарастут, останутся только шрамы. Прошло еще, наверное, часа два. Я сползла на подушку и, всхлипнув в последний раз, уснула.
…Лучи, пробиваясь сквозь окно, становились квадратными и медленно ползли по полу. Я улыбнулась. Люблю, когда солнце расчерчивает мою комнату на свои золотые «классики». Я опустила ноги на один из квадратов. Он был теплый. Подошла к окну, и розовые волны плеснулись, казалось, прямо в лицо. Я умылась ими и опустила глаза.
На подоконнике сидела маленькая черная муха. Ну, вставай, просыпайся! Я сейчас открою окно, и ты полетишь туда, где тебя так ждали этой ночью. Эй! вставай! Э-эй!
Она умерла. Она лежала в солнечных розово-золотых лучах, в ручейках свежего утреннего воздуха, все вокруг пело, цвело и смеялось, а она умерла. И не увидела этого утра, обещающего принести так много радости.
Наверное, ее сердце было действительно разбито, раз она не смогла дожить до нового рассвета. А мое не разбито, оно просто в шрамах, поэтому я еще смогу дойти туда, где меня ждут.