Я помахал рукой нищим, выжидательно лежащим на ступеньках под своими жалобными воззваниями — из чистой вежливости. Подойти к ним поближе было бы мучительно, да и не за чем: всё равно большая часть из них были слепыми, и они не отличали меня от прочей части человечества. Миновав их убогое скопище, я спустился в переход; было видно, что Рустам уже снимает с плеча гитару.
— Я закончил, — пояснил он, выпутываясь из ремня.
— Удачно сегодня? — спросил я.
— Дерьмо полное, — басовито ответила рустамовская девица Инка, перебирая мелочь в картонной коробке из под шоколадок «Баунти».
Я нагнулся, чтобы расчехлить свой инструмент, и тут же заметил сбоку двоих. Они быстро приближались, но ничего не подозревающий Рустам уступил им дорогу. Чёрт побери! Я едва успел выпрямиться, как получил грубый толчок в плечо. Поскользнувшись на замёрзшем полу, я неловко ткнулся спиной в стену и уронил очки.
Я знал пришедших.
Художник Петрович-Первый прославился лишь тем, что увёл мою жену, и теперь они вместе ненавидели меня. Я ни разу их не видел вместе с того времени; по отдельности же они трусливо убегали куда-то в сторону при встрече. Загнанные в угол, их тела напоминали дряхлых мышей, всё ещё злых, но уже беззубых от многолетней ненависти.
Второй активист-доброволец, баянист Егор, прекратил со мной общение ещё за полгода до того эпизода, выразив перед этим всю глубину своей зависти ко мне в кратком телефонном разговоре. Я простил его — Егора всегда подводили впечатлительность и неврастения. Это, впрочем, также не мешало ему мечтать о всяких гадостях в мой адрес — как с Петровичем-Первым на пару, так и без него.
Я прислонился к стене и замер. Отвечать на провокацию означало начать войну.
— Ты очки потерял, — мерзко прошипел Егор и, схватив меня за шею, попытался надеть очки на их законное место.
Я перехватил его руку. Развитие действий в любом случае не предвещало ничего хорошего.
— В чём дело? — наконец, отреагировал на вторжение неприятелей Рустам и сразу получил кулаком в челюсть. Инка тупо уставилась на любимого — словно не понимала, что с ним произошло.
— Вали, дура, — честно порекомендовал Петрович-Первый, выворачивая руку гитаристу. Не став тратить время на слёзы и сантименты, девка убежала.
Не оглядываясь на неё, я ударил Егора коленом в живот и отбежал в сторону; однако, тотчас получил сзади по голове — возможно, от кого-то третьего…
Нас стали увлечённо пинать ногами, но виделось это уже как бы со стороны. Одновременно, впрочем, начало происходить что-то совершенно незапланированное.
— Что это?… — испуганно пробормотал Егор, показывая дрожащей красной пятернёй сначала на Петровича-Первого, а потом на себя.
Животы обоих героев весьма явственно раздувались — хоть и медленно, но буквально на глазах. В панике Егор расстегнул куртку и закатал свитер вместе с рубашкой и майкой. На его животе стремительно рос изумительно инородный белесый пузырь, матово поблескивающий под скромным освещением перехода. Внутри пузыря лениво переливался гной.
Издав нечленораздельный вопль ужаса, Егор бросился было из перехода, но тотчас поскользнулся, упал и отчаянно вжался в ступени.
— Не надо!… — захлёбывался визгом Егор. В его ногах извивался блюющий Петрович-Первый…
Пузыри на животах подонков продолжали расти — казалось, что ещё мгновение, и лопнут. Рустам зачарованно глядел на эту фантасмагорическую картину, не шевелясь и даже, кажется, не дыша.
— Беги, придурок! — заорал я и, схватив его за руку бросился прочь по переходу.
Мы с Рустамом собрали свои манатки и убрались подальше ещё до прихода милиции. Правда, у меня до сих пор болят рёбра, а Рустаму повредили руку, но это — сущая ерунда по сравнению с тем, что с нами самими ничего необычного не произошло.
— Как будто кино посмотрел… — с лёгким офигеванием впоследствии рассказывал знакомым музыкантам Рустам.