Сашка закрыла дверь на шпингалет, с ногами забралась на диван и не отрываясь глядела на висящий напротив плакат. Земфира косилась на нее из-за длинной челки. Черникова спрыгнула с дивана, подошла к плакату и нежно, мягко прошлась пальцами по крепким азиатским скулам. Потом прижалась, нашла губами жесткую складку губ... И наткнулась на холодную терпкость мелованной бумаги. Едва найдя в себе силы оторваться от стены, подошла к магнитофону и нажала «пуск». Из динамиков тут же вырвался неизменно хрипловатый, знакомый до дрожи, голос.
Джинсы воды набрали и прилипли,
Мне кажется, мы крепко влипли,
Мне кажется, потухло солнце...
И тут же, точно кто-то из них стоял под дверью, раздались — наперебой — родительские голоса:
— Доченька, открой!
— Саша, у тебя все нормально?
Черникова молчала. Ну как все могло быть нормально? Ну неужели не ясно — она любит Земфиру! И этой любви никогда не стать разделенной. Ведь —
Хочешь — солнце вместо лампы,
Хочешь — за окошком Альпы?..
И даже:
Хочешь — я убью соседей, что мешают спать?..
— сказано не ей, Сашке Черниковой — пятнадцатилетней девчонке с длинной земфировской челкой и такой же, как у Рамазановой, темно-синей буквой «Z» на плече. А хуже всего то, что в Сашкиной душе копаются все, кому не лень. И родители, и учителя. И даже одноклассники. Черникову иначе как Земфирой, не зовут. А кличка эта Сашку бесит.
Сегодня после химии Паначёв снова начал что-то про своего любимого Дэцла, и Сашка не выдержала:
— Л-лох он, Дэцл твой! Его реальные рэперы и за своего-то не держат...
— Ну и облизывай задницу своей Земфиры! — зло бросил Витюха и показал Черниковой «фак».
Стараясь подавить дрожь губ, Сашка огрела Паначёва по спине сумкой и сбежала с литературы.
***
Черникова давным-давно копила деньги на татуировку — не ту, легко смываемую, какими балуются пяти-шестиклашки, а настоящую. Но в салонах — дорого и, кроме того, без разрешения родителей — нельзя и, значит, Сашке не светит. Спасибо Ленчику — свела с каким-то своим знакомым, который сам делал tatoo. Черникова сидела на стуле и с опаской смотрела на парня, священнодействующего с иголкой над синей тушью. Капали слезы, но Сашка молчала и, стиснув зубы, представляла Земфиру. Становилось немного легче. Потом парень сказал Сашке: «Молодец!», и взял деньги. Опустив рукав рубашки, Черникова надела джинсовку. И вернулась домой. Что родители увидят ее тату, Сашка не боялась. Можно просто не снимать рубашку.
Всё воскресенье Сашка любовалась новой татуировкой, а в понедельник была физкультура, на которую — под страхом «пары» в журнал — всегда нужно приходить в спортивных плавках и футболке.
Черникова по росту была тринадцатой, ее место — почти в середине, и можно почти не бояться, что увидит физручка, но стоявшая четырнадцатой Верка Пустовойтова — как специально! — отошла на полшага, чтобы получше рассмотреть Сашкину татуировку. И тут же раздался окрик Анны Михайловны:
— Черникова! Три шага вперед!
Сашка нехотя вышла из строя. Тон физручки не предвещал ничего хорошего.
— Похоже, ты сегодня оправдываешь свою фамилию...
Сзади загоготал Витюха.
— Паначёв! — загремела Анна Михайловна и опять воззрилась на Сашку. — Черникова, что у тебя там на руке? Быстро — в туалет, и пока не смоешь, можешь не возвращаться!
Сашка, дернув левым плечом — тем самым, на котором синела буква «Z», направилась в раздевалку. Не объяснять же физручке, что смывать татуировку, пусть даже и свежую — бессмысленное занятие?
После уроков Черникова, мотая сумкой из стороны в сторону и задевая ею прохожих, болталась по городу. В солнечном сплетении, или чуть выше, давным-давно жила боль. Сначала она была невыносимой, потом Сашка почти привыкла к ней, но все равно время от времени боль вырывалась из-под контроля, и тогда хотелось реветь, выть и кататься по земле.
***
...Сашка возвращается домой, прямо в кроссовках проходит в комнату. Бросает на диван грязную сумку и смотрит на Земфиру. Снова поднимается боль, колет иглой солнечное сплетение, и Черникова понимает окончательно и бесповоротно: выхода нет. Точнее, он есть — один-единственный. Сашка выдирает из тетради по физике листок в клетку и медленно выводит: «В последнее время у меня в голове только ОНА. Я люблю Земфиру! В школе я дралась с одноклассниками, которые называли ее психбольной, стала «косить» под нее: та же прическа, похожая одежда. На улице вслед кричали: «Эй, ты случайно не Земфира?» А я медленно сходила с ума. Господи, как трудно, эти ночи, когда до тебя доходит, что ты здесь, а она — там. Эти слезы в подушку, смотришь на плакат, представляешь ее. Но ее нет рядом. На меня все смотрят как на чокнутую. Вокруг пустота, в душе боль. З-е-м-ф-и-р-а! Я не могу без нее. Самоубийство — это единственный выход для таких, как я. В день своего рождения я скажу всем: «Прощайте!»1
Черникова запечатывает листок в конверт, надписывает адрес «Комсомолки», и бросает письмо в сумку. Завтра она опустит письмо в почтовый ящик. На чуть-чуточку становится легче.
— ...Сашок, — говорит из-за двери мать (как дочь ненавидит это ее «Сашок»!). — Пойдем ужинать.
Сашка выключает магнитофон, останавливается у плаката и проводит пальцем по щеке Земфиры, по ушку, скрытому длинными волосами... Потом направляется в ванную, долго моет руки — молча, сосредоточенно, и откликается лишь на отцовское:
— Санька, ну ты скоро там?!
— Ну иду я! — раздраженно кричит она, хлопает дверью и с грохотом приземляется на табуретку.
Настроения нет. Да и какое может быть настроение, когда любовь сжигает дотла, и нет вообще никакой надежды?
— Как в школе? — нарушает, наконец, молчание мать.
Сашка молчит, но мать смотрит упорно, и приходится отвечать:
— Прикольно.
Это слово — нейтральное, его можно произносить по любому поводу. Сашка говорит: «Прикольно», и снова замолкает. Не чувствуя вкуса, доедает пюре с котлетой и снова закрывается в комнате. Бросается на диван и долго смотрит на плакат. Потом нехотя поднимается, вытаскивает из сумки учебники. Швыряет их на стол и садится за уроки. Ничего, мучиться осталось немного. Всего-то неделю... Можно, конечно, не учить вообще ничего, но зачем трепать себе нервы? Учителя и родители все равно не отстанут.
Еще полгода назад Сашка пыталась доказать родителям, что Земфира — это супер, но дотошный отец выискал в одной из песен строчки:
Напрасно гудели вены,
Я выбрала самый белый...
— и сказал:
— Наркоманка — твоя Земфира!
Мать же, услышав:
Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?..
— заявила, что, к тому же, психопатка, и не хватало еще, чтобы Сашка стала такой же.
После этого Черникова о Земфире замолчала, и в одиночку переживала свою любовь. А родители начали прятать острые предметы и таблетки. Ну и глупо! Если уж Сашка решила уйти — совсем, неужели она не найдет, как? Правда, из окна выброситься не получится — первый этаж, но, на крайний случай, можно в кухне открыть газ. Или попросить у Ленчика лезвие.
Черникова узнала, что родители прячут лекарства и ножи, случайно. Недавно заболела голова, и Сашка хотела выпить цитрамон, но аптечка в ванной оказалась почти пустой. Кроме бинтов, йода, пластырей и зеленки в ней не было ничего. Нет, стояла еще баночка со стрептоцидом. «Странно», — подумала Сашка, но, правда, особого значения этому не придала. Но когда в кухонном столе не обнаружилось ни одного ножа...
Черникова сначала хмыкнула, но потом, когда хлеб пришлось ломать руками, а масло намазывать ложкой, произнесла длинный сбивчивый монолог — в пустоту, потому что родителей не было. Смысл монолога сводился к двум словам:
— Достали все!!!
Сашка, в новых кроссовках, с кружкой чая в левой руке и странным бутербродом в зубах примостилась на ковре перед телевизором. Нашла пульт и включила телек. По MTV гоняли «Танцы минус». Увидев Петкуна, Черникова взвилась и швырнула пульт в угол. Да, Земфира говорила, что они расстались, но — не навсегда. Значит, всё у них может начаться снова. Петкун всё шагал «по проспекту, по большому городу», потому что у него «есть ноги», а Сашка с превеликим удовольствием, если бы смогла, выдернула бы их, но тогда Земфира примчалась бы к нему в больницу, и сидела бы на его койке, и держала бы его за руку, и для Сашки это было бы гораздо хуже. Но потом, после «Танцев минус», показали новый клип Земфиры. И Черникова замерла с бутербродом во рту. Лишь завела за ухо длинную челку, мешающую видеть любимую.
...Сашка смотрит на одинокую скорбную фигурку, засыпаемую снегом, и хочется реветь, выть, стонать, а потом рождается желание защитить любимую от обидевших ее мужиков. Но это невозможно, и Черникова в отчаянии катается по ковру... Потом не выдерживает. Открывает окно и выпрыгивает на газон. Медленно бредет по мокрому тротуару. Вечер. Дождя уже нет, но им все еще пахнет. Прохладно. Черникова застегивает джинсовую, похожую на земфировскую, куртку. Загребая новенькими кроссовками помертвелые листья и не глядя по сторонам, идет к переходу на плотинке.
— Земфира! — раздается откуда-то сзади голос, похожий на Витюхин. — Земфира-а-а!
— Отвянь, л-лох! — сцеживает Черникова, не оборачиваясь, и ускоряет шаг.
Паначёв, или кто-то другой, отстает. Вдруг Сашкин взгляд, помимо ее воли, поднимается и впивается в афишу. Та приклеена к деревянному щиту. На Черникову смотрит Земфира. Ну да, Сашка знает: скоро ее концерт в городе. И еще она знает: на него никак не попасть — у самой таких денег нет, а мать с отцом не дадут. Сердце заходится, и Черникова острыми длинными ноготками (хотела вчера обрезать, но слава богу, не успела!) пытается отодрать блестящий лист. Он подается, но слишком уж понемногу. Сашка торопится, чтобы никто не увидел, но боится порвать афишу. И вдруг сзади раздается:
— Девушка, вам помочь?
Сашка вздрагивает и оборачивается. Рядом, улыбаясь, стоит и смотрит на нее высокий парень лет восемнадцати. Черникова в полусумраке не может его хорошенько рассмотреть, но парень ей почему-то нравится. Он подходит к щиту и начинает осторожно отдирать афишу. Сашка с минуту сосредоточенно смотрит на его руки. Парень поворачивается к ней и спрашивает возмущенно:
— Ты мне помогать будешь или нет?!
Черникова пристраивается к афише с другой стороны и, ломая ногти, понемногу отделяет бумагу от деревянного щита. Сашка не одна. Вместе работать веселее, и не так страшно, если какая-нибудь бабка станет ругаться. Сашка молчит. Парень — тоже. Минут через пять Черникова становится счастливой обладательницей афиши. Она уже предвкушает момент, когда сможет наклеить ее на стену.
— Сверни, — советует парень. — Мало ли...
Сашка послушно сворачивает лист в трубочку. И лишь после этого понимает, что жутко замерзла и что ее трясет. Парень снимает с себя кожаную куртку и набрасывает на девичьи плечи. Потом берет Сашкину руку, говорит: «Ни фига себе! Совсем замерзла» и согревает ее дыханием. Потом смотрит в Сашкины глаза и добавляет:
— Пошли.
— Куда? — удивляется Сашка.
— Расскажешь мне о Земфире.
Черникова смотрит на парня:
— Тебе интересно? Правда-правда?
— Ну конечно! — уверяет он. — Кстати, мы так и не познакомились. Андрей.
— Саша.
Он слегка сжимает ее пальцы. А потом они сидят на скамейке в Литературном квартале — прямо на спинке, и Сашка говорит взахлеб, точно боясь, что ее новый знакомый сейчас — вот прямо сию минуту! — встанет и заявит: «Ну всё, хватит, достала уже со своей Земфирой!». Но Андрей слушает, не перебивая, и Сашка всё говорит, говорит...
...Пожалуй, она впервые смогла признаться, что любит Земфиру, не боясь, что ее поднимут на смех или поведут к психиатру. Яростно жестикулируя, Черникова говорила о детстве любимой, о том, что они обе по гороскопу — Девы, что Земфира скоро приедет в город, но ей, Сашке, с ней встретиться «не светит», потому что... Случайно Черникова задела руку Андрея и лишь несколько секунд спустя осознала, что та — почти ледяная. Это Сашку отрезвило, и она замолчала. На полуслове.
— А дальше? — спросил Андрей.
— А дальше ты ведешь меня домой, — вздохнув, сказала она. — А то совсем замерзнешь. А меня родаки сожрут.
— Пошли, — сказал он.
Настроение опять падает. Сашка не знает, что ждет ее дома. Отчетливо представляет, как мать или отец входят в квартиру. Окно — настежь, надрывается в пустоту телевизор, а разбитый пульт валяется в углу. И не выучены уроки. Но Андрей держит ее за руку, и Сашке уже не холодно, и в солнечном сплетении рождается другая боль, но эта — немного слаще.
Когда Сашка с Андреем подходили к ее дому, Черниковой показалось, что в комнате родителей дернулась занавеска.
— Иди, — сказала Сашка.
— Может, я провожу до квартиры? — спросил Андрей.
— Нет! — отрезала Черникова. — Лучше уж пусть меня одну... Я привыкла.
— Ну, как хочешь, — пожал плечами Андрей. — Я позвоню.
— Звони, — проговорила Сашка и, чуть помолчав, добавила. — Я ждать буду.
Рванула дверь и решительно вошла в подъезд.
— ...Где ты была? — потребовал объяснений отец.
— Кто он? — спросила мать. И для ясности добавила. — Тот, кто тебя провожал.
Сашка удивилась ее непонятливости и сказала:
— Человек.
— Где ты с ним познакомилась? — наседал отец.
— На улице, где же еще?! — не выдержала Черникова.
Не развязывая шнурков, она освободилась от грязных кроссовок и, прижимая к груди афишу Земфиры, проскользнула к себе.
***
...Сашка подходит к столу, расправляет на нем сорванную на пару с Андреем афишу и осторожно гладит пальцем знакомое до трещинок лицо. Потом достает из ящика скотч и приклеивает ее рядом с плакатом.
В комнату заходит мать, садится на краешек дивана и просящим тоном произносит:
— Сашенька, давай поговорим...
— А есть о чем? — интересуется дочь. — Неужели тебе вдруг понравилась Земфира?
— Нет, — спотыкается мать. — Но...
— Тогда о чем нам говорить?..
— Он кто?
И правда — кто же он такой? Сашка знает лишь его имя и номер телефона. Больше ничего. Поэтому она врет без зазрения совести:
— Студент.
— А где учится? — продолжает допрос мать.
— Забыла.
Мать вздыхает и спрашивает:
— И где вы были?
Голос ее спокойный, даже почти заискивающий.
— Гуляли, — говорит Сашка. На этот раз — правду.
— Где?
— В этом... в общем, в парке... Там, где Пушкин.
То ли удовлетворившись ответом, то ли не зная, о чем еще спрашивать, мать выходит из комнаты. У самого порога спохватывается:
— Ты уроки-то сделала?
— Нет еще. Сделаю, — отвечает Сашка.
Со стороны кажется, что это — обычный разговор матери с дочерью, но Сашка уже забыла, когда в последний раз они разговаривали вот так — нормально, без нервов. И все потому, что у нее сегодня — исключительный вечер. Сегодня ей повезло дважды. С афишей и с Андреем.
Сашка включает магнитофон и садится за уроки.
Наутро в школе — все по-прежнему. Черникова чувствует себя в окружении хищников, которые только и делают, что норовят сожрать.
А вечером, когда Сашка снова готова была выть и кататься по ковру, зазвонил телефон. Она подумала: брать — не брать?.. — но все-таки сняла трубку.
— А Сашу можно?
Голос — будто из подвала, но Черникова все равно поняла, чей он.
— Андрей!
— Неужели узнала? — удивился он и с сожалением произнес. — Значит, богатым не буду... Мы можем встретиться? У меня для тебя — сюрприз.
— Какой?!
— Через полчаса у памятника Пушкину, — сказал он и повесил трубку.
Сашка ворвалась в свою комнату. Чмокнула Земфиру в щеку. Лихорадочно стянула с себя футболку. Облачилась в темную рубашку и джинсовку. Едва не опрокинув стул, вылетела в коридор и, гарцуя, влезла в кроссовки. Потом захлопнула дверь и выскочила в сентябрьский вечер. Сашке до дрожи в груди хотелось узнать, какой же все-таки сюрприз приготовил Андрей. Да только ли в сюрпризе дело? Наконец-то появился в Сашкиной жизни тот, кто понимает.
На углу Толмачева — Первомайской Черникова остановилась. Вызволила из кармана джинсовки продолговатые черные очки, нацепила на лоб. А возле памятника опустила их на глаза.
Его не было. Сашка стояла, прислонившись к бронзовой ноге Александра Сергеича, и крутила головой. Андрей появился минут через пять. Он подошел к Сашке и улыбнулся. И Сашка тоже улыбнулась.
— Идем, — сказал он. — Куда хочешь — в «Пингвин» или в «МакПик»?
— Какая разница? — ответила Черникова. И потребовала. — Сюрприз давай!
И тогда он вытащил из кармана календарик с Земфирой. И Сашка захлебнулась от счастья.
Андрей опять улыбнулся и положил руку на ее плечо. И Черникова руку не сбросила. И они пошли по Толмачева, потом свернули на Ленина... Свердлова...
— Ты до нее любила кого-нибудь?
— А? — Сашка, рассматривая календарик, не сразу сообразила, о чем это он. — Нет. А что?
— Да так... — почему-то уклонился Андрей.
Черникова странно посмотрела на него и спросила:
— Ты кто?
— В смысле? — не понял он. — Просто человек. Даже не певец.
— А я им сказала, что ты студент.
— Знаешь, ты не соврала.
Черникова посмотрела на его улыбку и тоже улыбнулась. А потом они сидели в «Пингвине» и пили кофе с булочками. И ели мороженое. А потом Андрей проводил ее домой, и Сашка, не обращая внимания на ворчащих родителей («Опять шлялась бог знает где! Небось, еще и уроки не сделала...»), вбежала в свою комнату. Закрылась на шпингалет, подошла к афише и, посмотрев любимой в глаза, проговорила:
— Не скучала без меня? Сегодня больше — никуда, обещаю...
И села за уроки.
А назавтра, когда Витюха снова назвал ее Земфирой, Сашка только хмыкнула. Почему-то больно ей от этого не стало.
***
Сашка вылетает из школы, разгоняется и врезается в невесть откуда взявшегося Андрея. Он тихонько отстраняет от себя Черникову, снимает с ее плеча сумку, вешает на свое и спрашивает:
— Пошли?
— Пошли, — охотно говорит Черникова.
И они идут в излюбленное место — в Литературный квартал. Андрей приподнимает Сашку, сажает ее на спинку скамейки, становится напротив и командует:
— Закрой глаза и вытяни руки.
Она послушно протягивает их — ладонями вверх, — и зажмуривается. Андрей кладет в них какую-то бумажку и говорит:
— Смотри.
Сашка не верит своим глазам. Два билета! На концерт Земфиры! Черниковой не хватило воздуха, она открыла рот, как рыба на песке, потом подскочила и впилась губами в губы Андрея.
...Спустя несколько секунд он ошалело посмотрел на Сашку и сказал:
— Ну ты-ы!..
Черникова потупилась, а потом они рассмеялись — одновременно. А потом захохотали и долго не могли остановиться.
А потом он проводил ее домой, и остался до вечера, и они сидели на кухне — все Черниковы, и Андрей. Мама была от него в восторге, а Сашке он, уходя, подарил свою фотографию. И вытребовал ее.
***
Пять дней Черникова жила предвкушением встречи с Земфирой. А потом стояла перед сценой, а рядом стоял Андрей. Сашка сжимала его руку, не замечая, что впивается в нее ногтями, и орала вместе со всеми:
— Земфира-а-а!
Андрей высвободил руку и положил ее на Сашкино плечо. Черникова качнулась к нему и посмотрела счастливым взглядом. Андрей крепче прижал ее к себе и спросил:
— Ну как?
— Супер! — выдохнула Сашка.
Потом они шли домой, и Черникова болтала не переставая. У двери подъезда Андрей придержал ее за плечи, повернул к себе и сказал:
— Я люблю тебя.
Сашка посмотрела зачем-то на носок правой кроссовки, потом подняла голову, отбросила челку и, глядя Андрею в глаза, проговорила:
— И я...
...Сашка достает из школьной сумки Андрюхину фотографию, долго всматривается, впитывая знакомые черты. Потом вынимает из сумки фломастер. Вздохнув, подходит к плакату, с которого из-под челки укоризненно смотрит на нее Рамазанова. В последний раз Черникова проводит пальцами по щеке Земфиры и, аккуратно выводя каждую букву, пишет: «П.М.М.Л!..» Потом спешит к телефону и нетерпеливо набирает знакомый номер.
15 — 29 ноября 2001 г.