Он умел ждать. Ждать, сколько нужно, не видя и не слыша ничего вокруг, отрешившись от всего, что было до сих пор его жизнью, холодный, как камень, почти не дыша, ловя момент – тишину, пустоту – между двумя ударами сердца. Не было чувств: ни боли, ни любви, ни страха – только нежная теплота приклада и черный глаз мишени вдалеке. Ждать он умел, не умел быть бедным.
Теперь, когда его карьера спортсмена закончилась, он особенно остро почувствовал нежелание быть несчастным и обойденным судьбой. Его не взяли в сборную. Он мог бы ждать. Тренируясь, дождаться нового отбора. Но он был гордым, а теперь еще - злым.
Для начала он решил сменить имя. Не станет больше почти бесполого, белобрысого московского мальчика Жени Стрижко, с крупными чертами небрежно слепленного лица, словно богу было жаль времени слишком над ним возиться, и с по-стрелковски профессионально навечно вздернутым правым плечом. Теперь он решил называться Джоном.
Неделю он думал – в метро, за едой, в постели и туалете. Ему хотелось денег. Желательно много. И хорошо бы – быстро. Он пытался найти другое решение, но снова и снова мысленно возвращался к тому, от чего честно пытался уйти. Что он умеет? Ведь он стрелок.
Джон банально подкараулил соседа у подъезда. Сосед был здоровенным мужиком с борцовскими плечами и ломанными ушами, почти своим. Джон понятия не имел, кто он. Просто решил выстрелить в небо, наугад.
Почти в полночь черный мощный мерседес подкатил к подъезду, отражая желтый свет фонарей надраенными боками. Джон стоял в тени дома и немного нервно курил. Сосед вылез из машины, лениво провел глазами по двору, темному и пустому, и наметанным взглядом сразу приметил пульсирующую искру сигареты слишком близко у входа в подъезд и слишком глубоко под балконами.
Джон стоял неподвижно. В тени дома, совершенно невидимый, он наблюдал, как сосед в нерешительности замялся у своей машины. Он бы сделал это так: встал бы сюда, держа в руках оружие, и человек на залитой электрическим светом площадке у дома был бы, как на ладони – теплый и голый.
Сосед поставил машину на сигнализацию и вразвалку, не торопясь пошел к дому, устало помахивая болтающимся на запастье сотовым. Джон сделал движение навстречу и вдруг понял, что не в состоянии отлепить спину от стены.
Мужчина грузно поднялся по ступенькам крыльца, остановился у самой двери подъезда и, глядя на огонек чужой сигареты, жестко сказал:
-- Ты кто? ...Иди сюда.
Так даже лучше, - подумал Джон. – Так лучше. Он ничего не делал. Судьба сама решила за него.
Он вышел из темноты на свет.
-- Ты с пятого этажа что ли? – сосед мгновенно расслабился.
Джон кивнул.
-- А чего прячешься?
-- Я не прячусь. Просто позиция хорошая, все видно...
-- А, - сказал сосед, явно не поняв, на что ему туманно пытались намекнуть. – Ну, ладно.
Он взялся за ручку двери.
-- Я поговорить хотел, - Джон едва не бросился ему наперерез.
-- Ты? – сосед недоверчиво улыбнулся и задумчиво почесал в затылке телефонной антенной. – О чем?
Джон не стал говорить открыто. Он просто рассказал о себе: что он мастер международного класса по стрельбе из винтовки и что ему нужна работа.
Сосед чуть удивленно, но внимательно смотрел ему в лицо.
-- Парень, ты меня с кем-то перепутал, - сказал он после минутной паузы. – Стрелок... Опасная работа... Откуда у меня для тебя работа?
Он снова поскреб затылок антенной и добавил:
-- Уж не знаю, что посоветовать. Может, тебе в милицию пойти? Там стрелки всегда нужны.
Он усмехнулся и, не попрощавшись, пошел в подъезд.
-- В милиции мало платят, - сказал Джон ему вслед и вытряхнул из пачки новую сигарету.
Дома ждала и беспокоилась мать. Джон спустился по ступеням и пошел прочь от дома.
Ему позвонили недели через две люди, заявившие, что они знать не знают никакого соседа, но зато прекрасно осведомленные, сколько он, до очка, выбивал на последних сборах.
-- Мы слышали, вы сейчас без работы, - сказал ему по телефону глухой мужской голос. – Вас интересуют предложения?
У Джона перехватило дыхание.
-- Да, - хрипло произнес он, не веря своим ушам.
-- У нас есть человек, который решает эти вопросы, отбирает людей... Вы бы хотели с ним встретиться?
-- Да, - снова сказал Джон и механически записал, где именно и когда с ним хотят встретиться.
На бульваре, напротив посольства Казахстана. Где, черт возьми, это посольство Казахстана?!
Джон положил трубку. Не пойти у него не было и в мыслях, но он так страшно занервничал, что едва не оглох от стука собственного сердца. Неужели все так просто? Можно вот так подойти и сказать: «Здравствуйте, я хочу стать киллером». И тебе ответят: «Конечно, пожалуйста! Вам сюда...» Хотя, если подумать, что же здесь странного? Он же пятнадцать лет стрелял. Он мог уже давно быть на примете. За ним могли следить... и ждать.
Он точно знал, что хотел стрелять. И так ли уж важно, по какой именно мишени?
Он надел джинсы и куртку, натянул кроссовки.
Он знал, что все сделает правильно.
Джон быстро дошел до метро и доехал до Чистых прудов. На бульварах, усыпанных первой осенней листвой, толпились вокруг скамеек подростки, потягивая пиво из банок, бегали дети, гоняя толстых голубей. Джон больше не волновался. Он шел по бульвару, пиная листву, и разглядывал здания по обе стороны от себя.
Посольство Казахстана оказалось совсем рядом. А на бульваре напротив него было безлюдно, только юная девушка медленно катила цветастую коляску, да под раскидистыми вязами, на скамейке, сидел немолодой седоватый мужчина в коричневом плаще и мягкой шляпе и читал газету.
Джон, на всякий случай, остановился в отдалении. Мужчина вовсе не был похож на мафиози, скорее на преподавателя экономики из какого-нибудь техникума. Джон засомневался: может это не то место? Он обернулся взглянуть на голубой, в лепнине, дом. Нет, он действительно напротив посольства Казахстана. Он снова уставился на «преподавателя экономики» и в какой-то момент ему показалось, что правое плечо у этого странного человека едва заметно, но так знакомо приподнялось, словно плечу было привычнее быть гораздо ближе к щеке... гораздо ближе к щеке и прикладу. Неужели, тоже стрелок?
Джон нерешительно подошел, остановился у скамейки и неслышно сел рядом с мужчиной. Тот читал газету не обращая на Джона внимания. Джон помолчас с минуту и, наконец, спросил:
-- Иннокентий Эзотович?
Человек поднял к Джону лицо и с вежливым вниманием вздернул седые лохматые брови.
-- Я Джон. Вы Иннокентий Эзотович?
Иннокентий Эзотович по-собачьи склонил голову на бок и с интересом окинул быстрым взглядом худощавую фигуру Джона, его бесцветные, словно раз и навсегда выгоревшие, волнистые волосы и прозрачные настороженные глаза под такими же белесыми ресницами.
-- Да, это я, - он расплылся в улыбке, и лицо его сразу покрылось добродушными морщинками. – Я вас ждал.
Джон просто кивнул, не зная, что говорить дальше. Иннокентий Эзотович аккуратно свернул газету в несчетное количество раз и затолкал ее в карман плаща.
-- Вы хорошо стреляете, Женя, - сказал он, все еще улыбаясь. – Уж я-то знаю в этом толк, поверьте! Да-да! Я видел ваши мишени, у вас замечательная кучность! Да-да, уж я-то точно знаю. Это ошибка, что вы не поедете на «Европу», большая ошибка! Я так и сказал бы вашему тренеру. Я с ним не знаком, но я ему так и сказал бы: «Игорь Сергеевич, вы делаете большую ошибку! Женя Стрижко непременно должен быть в команде!» – вот, что я сказал бы ему. Ну-ну, не сердитесь, - он покровительственно похлопал по руке сжавшего от раздражения зубы Джона. – Вы, Женя, еще маленький мальчик, совсем маленький мальчик! Посмотрите на себя, у вас молоко на губах не обсохло, вы уж простите старика за такие слова! Вы действительно хотите заниматься тем, о чем я, грешным делом, думаю?
Они оба с любопытством уставились друг на друга. Иннокентий Эзотович был далеко не старик и шамкать и горбиться, изображая развалину, у него, по мнению Джона, не было особых причин. Да и Джон тоже давно не мальчик.
-- Я хороший стрелок, - сказал Джон с вызовом. – Вы сами это знаете.
Иннокентий Эзотович вздохнул и мелко пожал плечами:
-- Знаю-знаю, хороший. Но видите ли, Женечка, многие хорошо стреляют. Вы себе и представить не можете, как хорошо! Да-да! А работы на всех не хватает, - он радостно засмеялся, словно это была его излюбленная шутка для посвященных. – Так что я, Женечка, всех подряд не беру.
-- А кого берете?
-- Лучших. А потом еще лучших из лучших.
-- И что нужно сделать?
-- Отбор пройти. Конкурс, как и везде. Да-да, как везде, так и у нас, знаете ли! А вы думали, вашего желания будет достаточно? Нет, Женечка, - он снова жизнерадостно засмеялся. – Вот дам вам задание и посмотрю, как вы с ним справитесь. А? Как вам такие условия?
-- А оплата?
Брови Иннокентия Эзотовича полезли на лоб, он покачал головой и дурашливо приподнял шляпу, словно изумляясь не то нахальством, не то предусмотрительностью Джона.
-- По факту, Женечка, по факту! Как сделаете, так и получите, уж вы мне поверьте! Инструмента у вас, конечно, нет? Ну ничего, ничего, - он еще раз снисходительно потрепал Джона по руке. – Вот, оставлю вам газетку. Почитайте на досуге.
Он достал из кармана сложенную газету и положил ее на скамью, потом встал, теперь уже галантно приподнял шляпу, прощаясь, и бодро зашагал прочь по бульвару.
Джон взял газету и осторожно, словно она могла взорваться у него в руках, развернул. Небольшая фотография и клочок-записка выскользнули из ее страниц и упали к его ногам. Джон нарочито спокойно наклонился и подобрал их. Черт! Сказано же было – «на досуге»! Он опять сложил газету, сунул в нее выпавшие листки и запихал сверток в карман. Потом он поднялся со скамьи и пошел в сторону ближайшего входа в метро.
Сердце стучало медленно и ровно. Удар, пауза, плавное движение пальца, пауза, удар. У стрелка не должно быть нервов. Он все еще это помнил. Его хорошо учили.
Дома Джон заперся от матери в своей комнате, тщательно перетряхнул газету, но ничего нового не нашел. Тогда он сел за стол и стал изучать фотографию.
Со снимка, очень похожего на увеличение с документа, прямо в объектив смотрел молодой смуглый парень с характерным татарским разрезом глаз. Джон перевернул карточку. На обратной стороне, похоже, детским почерком были написаны имя – Марат Арифулин – и адрес. Джон снова перевернул снимок и вгляделся в темные глаза своей мишени.
«Мой ровесник, - думал он. – Нерусский. Я смогу.»
На лбу у Марата отчетливо проявилась круглая точка – яблочко.
-- Бах! – сказал Джон и усмехнулся сам себе.
Он отложил фото и взялся за записку. На неровно вырванном из тетрадки листке бумаги тем же неуверенным детским почерком было написано: «Казанский вокзал. Ячейка 361», и код.
Джон тщательно спрятал фотографию за оторванную обою, оделся потеплее, захватил сумку и поехал на вокзал. Он уже знал, что будет в камере хранения.
Винтовка.
Он умел ждать. Он выбирал момент. Он не мог позволить себе лишнего выстрела – только один спуск и только в десятку.
Две недели он изучал окрестности дома, где жил назначенный ему в мишени парень, его распорядок, отходы и возможные позиции. Затем он выбрал время.
В спортивном костюме, с огромной сумкой на плече, Джон приехал, как обычно, на метро, прошел два квартала пешком, срезая через дворы, и оказался у высокого бетонного забора стройки. Он быстро огляделся и нырнул в широкий пролом в заборе.
На стройке стояла тишина, и во всем виднелось запустение. Совершенно мертвое, недостроенное высотное здание щерилось пустыми проемами окон, как бойницами. Джон, обходя куски бетона и горы кирпичной крошки, добрался до здания, оставляя отчетливые следы в рыхлой смеси песка и бетонной пыли. По замусоренным ступеням он вошел в подъезд, не спеша, чтобы не запыхаться, поднялся на четвертый этаж, нашел нужную комнату и встал у незастекленного оконного проема. Напротив, через строительный пустырь и дорогу, высился жилой дом. Глаза Джона привычно выбрали нужное окно. Там около семи часов зажжется свет. Мишень войдет в кухню, сядет за стол и будет есть. Окно кухни никогда не бывает занавешенным. И у Джона идеальная позиция.
Он усмехнулся, чуть самодовольно, но тут же сам себя одернул: нет, веселиться нельзя, волноваться нельзя – ничего нельзя. Чувств не должно быть. Он послушал, как бьется его сердце. «Ровнее, - сказал он сердцу. – Спокойнее. Вот так.»
Он поставил сумку на грязный пол, расстегнул и достал ее – винтовку-красавицу с сумасшедшей оптикой и длинным узким глушителем. Он сжал руками ее полированный, пахнущий маслом металл, она была так хороша, что еще немного, и он станет брать винтовку в постель и спать, прижав ее к груди. Сам факт, что ему доверили стрелять из такой вещи, возбуждал его и наполнял уверенностью. В нем не сомневались. Он сам тоже не сомневался в себе.
Джон сел на заранее приготовленный деревянный ящик и стал ждать.
Ждать он умеет.
Минут через сорок в окне кухни засияла лампочка. Джон взял винтовку с колен, на счастье подержал в кулаке блестящий, прохладный патрон и уверенным движением послал его в ствол.
Тот парень лениво пошарил в холодильнике, беззвучно хлопнул дверцей, сел за стол лицом к окну и задумчиво заковырял в тарелке вилкой.
Джон положил ствол винтовки на край стенного проема, тщательно, как учили, упер приклад в плечо и нежно, почти сладострастно, прильнул к нему щекой. Позиция действительно была идеальной. В увеличении оптического прицела Джон видел, как мишень намазала маслом кусок хлеба и чуть нервно почесала зарастающий черной щетиной подбородок – видел так отчетливо, словно сам сидел за этим столом.
Джон оторвался от прицела, достал из кармана клочок бумаги и пластырем приклеил бумажку над левым глазом. Комочками ваты он заткнул оба уха. Ничто не должно отвлекать его от мишени. Теперь у него был только один глаз – смотрящий в прицел, и только одна подвижная часть тела – палец на спусковом крючке.
Он снова прижался щекой к прикладу. Парень по ту сторону ствола насыпал сахар в чай.
Сердце билось – удар, пауза, удар, пауза, удар... «Тише, тише, - уговаривал он сердце. – Медленней.»
Удар, пауза, удар...
Мишень в прицеле наклонилась к чашке и сделала медленный, страшно долгий глоток.
-- Черт! – прошептал Джон и торопливо стер заливавший глаза пот.
Он слушал сердце. Ему нужна была одна пауза – пауза между ударами сердца, на выдохе, когда мишень застынет в прицеле и палец среагирует сам.
-- Спокойней, - твердил он как заклинание. – Спокойней... Этот парень, по ту сторону ствола, мне нужен его лоб... Маленькая точка, как раз между бровями... Если он не будет вертеться, я смогу прицелиться.
Ствол качнулся, и Джон испуганно вернул его в прежнее положение.
Тише, тише... Ведь это так просто!
Сердце стучало, бухая, как огромный пресс, рывками выталкивая кровь в артерии. Казалось, стучало в самом мозгу.
Джон медленно выдохнул, задерживая дыхание. Спокойно, спокойно. Он и винтовка – одно целое. Нет чувств. Только теплота приклада и черный глаз мишени вдалеке.
Парень отставил пустую чашку, поднял черные глаза и странным, знающим взглядом посмотрел прямо в прицел.
Джон вскочил и ящик с грохотом отлетел в сторону. Он шарахнулся в угол и его долго рвало там, как после многодневной дурной попойки. Ему стало легче. Но когда он вернулся к винтовке, парня на кухне уже не было, и свет не горел.
-- Завтра, - сказал Джон вслух, и это прозвучало почти убедительно. – Во второй раз будет проще.
Едва заметно дрожащими руками он разрядил винтовку и снова уложил ее в сумку. Спустился вниз и незаметно ушел со стройки.
Он немного не доехал до дома, чтобы прогуляться и успокоить нервы. Джон шагал по вечерней, желтой от света фонарей улице, и теплый осенний воздух наполнял его грудь.
Как мог он так сплоховать? Струсил, как какой-нибудь сопляк. Стрелок, который не смог взять себя в руки перед выстрелом и затрясся, словно собачий хвост, - посмешище, а не стрелок!
Завтра. Все будет иначе завтра.
Он был уже возле дома, свернул в подворотню и краем глаза заметил шагнувшего к нему человека. Джон машинально обернулся.
Ствол уже не разделял их. Мишень сделала быстрый шаг, и в ее руке блеснуло лезвие.
Горло Джону прожгло, как огнем, он пытался схватиться за него руками, зажать рану, но сумка с винтовкой путами связала его. Он дернулся и упал на асфальт в лужу собственной крови.
Он слышал свое сердце. Удар, пауза. Удар, пауза...
Сердце замерло между двумя ударами. На выдохе.
Из стоящей у обочины машины выскочил человек, подбежал к Джону, наклонился и подхватил сумку с винтовкой. Автомобиль терпеливо дождался седока, тихо тронулся и уехал.
-- Боже мой, боже мой! – разнесся пронзительный женский голос. – Женьку убили!
Ветер лениво гонял по бульвару осенние листья. Солнце ласково просвечивало поредевшие желтые кроны. Седоватый немолодой мужчина в коричневом плаще и мягкой шляпе сидел на скамейке и читал газету. Марат подошел со стороны прудов и молча сел рядом.
-- Маратик! – заулыбался Иннокентий Эзотович, откладывая газету. – Какой хороший день, Маратик, правда? Старым косточкам самое милое дело на солнышке посидеть. Да-да, уж ты мне поверь!
Марат Арифулин, смуглый парень с характерным татарским разрезом глаз, все так же молча смотрел на старого стрелка.
-- А ты хорошо справился, Маратик, ай, хорошо! Профессионально, можно сказать. Уж я-то знаю, мои ребята за тобой день и ночь присматривали!
-- Зачем?
-- А чтобы знать. Как ты работаешь, чисто ли? А то мало ли что справился, а вдруг наследил? А ты молодец!
-- Так я подхожу вам?
-- Подходишь, подходишь, - Иннокентий Эзотович легонько похлопал парня по руке. – Возьму тебя. Раз человек с первым заданием так хорошо справился, значит и с остальными не подкачает, уж я-то знаю! Не обижайся, Маратик, но я ведь в тебя не верил, да-да, не верил. Думал, что это еще за у-шу такое, какое еще у-шу, мушу... А ведь и правда, Маратик, штучки-то эти твои с ножичком в ушу-то не значатся, нет, - он снова заулыбался, добродушно щурясь. – Не значатся, уж я-то точно знаю!
-- Я немножко усовершенствовал, - сказал Марат, скромно пожав плечами.
-- Ай, молодец! – бисерно засмеялся стрелок. – Усовершенствовал! Молодец! Ну что ж. Раз конкурс выиграл, значит пойдешь ко мне на службу.
-- А вопрос можно? Этот Евгений Стрижко... Он кто был?
-- Вот тебе, Маратик, урок мой первый, - сказал Иннокентий Эзотович тоном доброго учителя.
-- Не спрашивать?
Стрелок многозначительно кивнул.
-- А вот тебе, Маратик, урок мой второй: не говори за меня!
Старик весело засмеялся, и Марат, словно нехотя, улыбнулся тоже.
Ветер подхватил шуршащую листву и бросил ее, золотую, к золотому солнцу, чисто и бархатно сиявшему над Москвой.