(Забегая вперед и путая читателя)
Одно дело целоваться до одурения в своей комнатке… В каморке, заваленной любимыми кассетами и журналами, заклеенной неземными лицами. Зося позволяла себе думать гораздо дальше того, до чего могло вообще дойти. Она еще только собиралась с кем-то пойти в кино, а в голове уже громоздились картины развода. Она еще только замечала, какими дивными стежками зашит его джемпер, а ей уже чудились ночь, бутылки, бег по дождю и пустота в душе. Но они с Димоном уже целовались. Поэтому мысли заводили Зосю далеко. Девчонки в коридорах общежития с ним здоровались: "Здрасте, Дмит-Сеич". Он думал - да откуда они меня знают? А ведь четкие люди же дежурили на вахте и с первого раз просекали, что за человек. И приходили не вовремя занять то сахару, то соли, то есть просто поглазеть. А у Зоси в это время все тело ныло от целования, и ей хотелось сразу всем им по башке, по башке. Зося была бравурное существо. А Димон - ничего, полная невомутимость в рубахе расстегнутой ниже, чем надо. Античный, безмолвный. Кожа матовая, русые волосы чуть не до плеч. Прозрачные очи.
Белкова, которую все звали Желтковой, вломилась с маслом: дескать, понюхай, Зося, масло топленое прислали в посылке, не испортилось? А сама сует квадратную упаковку под нос Димону, а тот удивляется беспредельно. Вот этот изумленный чистый взгляд делал Димона похожим на святого. Люди смущались конкретно.
Другое дело - в его комнатке. Там стояли камера и проектор,на стене висели не лица, а круги кинопленки. По ним нельзя было определить, кого и что он любит. На столе валялась книжка "Муви мэджик", там оказались лихие картинки со взывами и морскими катастрофами, а текст был на английском.
- Это про что?
- Про чудеса кино.
И все! Димон Померанский был довольно скрытный. Зося шкурой чуствовала, что это человек не ее круга. то есть нет, нет, это она - не его круга. А чего ж он тогда... И после театра тогда целовал, и у киоска. И когда ее окликали их коридора девчонки, чтоб идти за свеженькими огурцами из тепличного, он тихо придержал ее за руки: "Ты подумала, что будет со мной? Пока ты ходишь, меня арестуют..." И Зося не пошла никуда. Какие там огурцы! Она ведь даже цыпленка не смогла пожарить, так и замерз на подоконнике, бедолажка, непоставленный в духовку. А потом, пока она провожала Димона, она вообще не помнила про цыпленка, а только утром нашла на подоконнике пустую сковороду... Это были милые общежитские штучки.
Но здесь все было так страшно. Тут она была не просто Зося, а Его Зося. Ей казалось. что высокопоставленные родители Димона тут же начнут обсуждать с ней Бергмана и Куросаву. Но ничего такого! Они просто проводили ее взглядом, кивнули «здравствуйте» и все. А Димон стал ей показывать пленки, которые наснимал в отпуске. Зосе сильно понравилось кино про заштатный глухой городок. Людей там не было, были только деревья в бурю, молния, кошки перебегали дорогу, козы лихорадочно что-то жевали, а Ленин под удары грома вздымал в руке крест, ну, то есть ракурс такой хитрый. «А что ж я ничего не умею? – беспокоилась Зося. – Он вон какой, а я…»
Потом к Димону кто-то пришел, и он встал говорить на лестничной клетке.
- Помогите же...
Задумавшись, Зося оглянулась и замерла. Обычно ее на вы не называли, так что это "вы" вряд ли относилось к ней. Но из кухни прямо на нее плыла мать Димона, гордая и медленная, как белый пароход. На темное платье накинута шаль, на подносе чашки, курящийся чайник. Зося живо протянула руки, но ей взглядом указали на дверь, чтобы она… просто открыла дверь.
- Спасибо! - спохватилась Зося и покраснела так, будто ее застали без одежды. Но она же помнит, что на ней была строченая джинсовая юбочка и бесформенная красная кофточка, предательски спадающая с плеча. Зачем же Димон ушел в такой ответственный момент?
-Пожалуйста!- Димоновы кассеты и книги деликатно потеснились, чтобы встал поднос. - Пирог и отбивная. Чай и сливки.
«Черт побьери!» Зося стала втягивать носом ароматы - сначала зажмурившись, потом открыла глаза. Отбивная переливалась в радужном пару от ярко-желтого до густо-чайного зажаренного цвета. Она была огромного размера, величиной с тарелку, видимо ее готовили тщательно, долго валяли в специях и панировке, применяли деревянный молоточек – она было тонкая, тонкая, отороченная светлым жирком, небрежно откинувшаяся на листья салата и капусты.
- Что ж ты на нее смотришь, как удав на кролика? - засмеялся Димон. – Вперед, в атаку.
Но Зося вдруг вспомнила, что отбивную принесли одну, значит – сыночку. И вообще…
-Я не буду, не буду, - заупрямилась Зося. – Это тебе твоя маман приготовила, она на меня не расчитывала.
- Но я один тем более не буду! – улыбнулся Димон. – Пускай пропадает. Зато - чай со сливками. Щавелевый пирог. На вкус как яблочный.
- А можно я попробую сливки без чая?- вытянула губы трубочкой Зося.
- В атаку.
- А почему все атака? Это из армии?
- Нет , это из Ремарка.
- Я тоже читала Ремарка! - закричала Зося, радуясь, что хоть что-то она знает и может поддержать умную беседу. – «Три товарища», «На западном фронте без перемен». Знаешь, что меня удивило? Что они умели радоваться жизни,несмотря на то, что жизни никакой не было. Без конца кто-то умирал, на войне или на гонках, а они сядут на очко и в карты играют, ржут не по делу. Как так можно? В госпитале: мужик раненый, лежит только боком, а к нему чешет жена, причем ведь ребенок явно чужой. Что делать? Ужасно натянутая обстановка.. Палатные парни как-то в угол уползли, чтобы люди как муж и жена… Ничего, что при всех, под одеялом. Потом же ели колбасу, которую баба привезла, да смеялись. Мужик немец весь в поту, счастливый… Это не просто же гуманизм, это я не знаю… Бесподобно…
- Да ты сама же такая, Зося.. Жадная до жизни. Только там не мужик, а герр Иоганн какой-нибудь… И не баба, а фрау Левандовская…– Димон увидел у Зоси усы от сливок и не тронул пальцем, а снял капли ртом. – Скажешь – не хочешь? Ммму…Латка…
Но Зося уже не понимала не то что умных разговоров, а вообще не могла говорить. Она чуть жива от этого чая уже, когда он из твоей чашки пьет, языком по краю проводит, сливки слизывает с губ, на чай горячий дует и с чашки дует ей на шею, и шее тепло. Он медленно, медленно ее обволакивает, и она вся жидкая, как сливки в кувшнчике. Ах как он умет целовать, он просто пьет ее кожу, глотками, несильно, плавно, и от этого кувшинчик все пустее, пустее, его надо заполнить….Она отворачивает голову в сторону и взгляд ее падает на отбивную. «Не судьба попробовать», - запоздало мелькает в глупой Зосиной голове, но Димон - очень, очень хитрый. Он, не отрываясь от Зоси, быстро берет ртом кусочек отбивной и несет Зосе в рот. А она, как зачарованная, смотрит и возмутиться не успевает. Так он добивается своего: кормит Зосю и совращает заодно. А глупая Зося стонет от наслаждения, потому что не знает, что сильнее - наслаждение тающим мясом, или сладкий шелк его губ на шее, или сильное, жадное то, что начинает незаметно ее заполнять…
Зося стонет и мечется, сбрасывая с себя и строченую юбочку, и предательскую красную кофточку, краем сознания понимает – «Нельзя! В чужом доме! Войдут!» Но тут же сдается и растекается как сливки по чужой широкой тахте. «Быстрей!» - почти требует она. «Тише!» - останавливает ее он. «Делай больнее, мне ничего», - и так стонет она. «Ни за что», - бормочет горячечно он.
Почему такой вихрь бесстыдный? Зося сошла с ума , забыла всякую гордость. Нет у нее больше гордости, она падет в пучину радости, но падет вместе с большим потоком, с водопадом, в шелесте и брызгах, вот уже скоро, скоро…
Но раздается из комнат пронзительный крик:
- Дима, Дима, иди сюда. Дмитрий! Я жду!
Димон дернулся, застыл.
- Что еще такое ей приспичило? – забормотал он, нашаривая брюки.
- Кто это, маман?
- Да. Что-то случилось. Может, ей плохо?
- Не смей никуда ходить. Хотя б секунду…Ты что такое со мной сделал?.. И после этого – бежать?
- Как и ты… Ты притихни здесь, я вернусь скоро.
- Да не ходи ты!
- Не могу, надо…
Он трясущимися руками натянул джинсы на голое тело. Бросил ей плед, ушел.
Зося полежала, вся разнеженная, заведенная до не могу, прислушиваясь к себе. Ничего она хорошего в себе не услышала. Все заласканное тело ныло невыносимо. Облом хуже некуда. По башке бы надавать за эти крики. в ночи… Чуть не заревела даже, но сглотнула дурацкие рыдания, скрепилась. Минуты летели. Она, подрожав от обиды, нашла свои юбочки- кофточки, оделась. Стала пробираться к выходу. Вот, получила. Нельзя до свадьбы, нельзя. Вот раскуражилась и получила!
Зося представила, как они с Димоном поженятся и маман будет все регулировать. Циклы считать. Как Димон заболеет и она ему постелет отдельно… Нет , наверно они не поженятся. У них ничего общего. Кроме Ремарка. «Ты прелесть, ты хлещешь ром и воруешь булочки»… Может, придумать Димону сценарий? Чтобы он снимал не только хронику, но и художесвенное… Зося шмыгала носом и рассеянно одевалась.
У двери впотьмах столкнулась с таким же крадущимся Димоном.
- Ты куда? Назад! Трубы поют отступление.
- Ну нет, Димон, все.
- Обиделась.
- А ты думал. Воры тоже обижаются, когда им красть мешают. Я пошла, а то мои автобусы уйдут.
- Зося. Зося-Зося моя. А скажи мне одну вещь.
- Ну что?
- У тебя живот болит?
- Радуйся - болит. Ты доволен?
- Да. Ведь и у меня болит.
Они постояли, пободались тихонько.
- Ну хоть что-то общее, - вздохнула Зося.
Димон замеялся.
- Не хохочи. Смех убивает эротику.
- Откуда ты знаешь?! – трясся в пароксизме Димон.
- Журналы читаю… -она опять вздохнула. – Кстати! Чего ей надо-то было? Таблетки от приступа?
- Да нет. Она понимаешь, забыла мне дать молока горяченького на ночь. Вот я пошел, выпил горячего молока с медом и - спокойной ночи.
- Ну ни фига же себе! Спокойной ночи называется… - Зося рева ревой, а тут что-то стал ее смех разбирать. - Ну, ты был хорош, конечно. Замок-то хоть сошелся?
- Да плохо сошелся… Извини за такое обращение.
Хохотали бесшумно, как им казалось. Вышли, застегиваясь на ходу, ну и видок у них был. В подъезде Зося застонала.
- Что, что? - испугался Димон.
- Прости, я лифчик забыла.
- Вот это ты зря!
Шли и непрерывно целовались . У киоска «Союзпечати», у тетрального подъезда, у витой чугунной ограды, под фонарем. Доцеловались до того, что опять… захотелось… Мучение настоящее. А поскольку автобус все-таки ушел, Димон поймал случайное такси и Зосю в него поместил. Дверью хлопнул со злостью.
- Нет, это кошмар. Ты не представляешь, как мне надоело тебя провожать!