Этюд 2.
Готтлиб вышел в окно. Он посмотрел на улицу, и все там казалось ему каким-то серым и невыносимо постным.
Быстро шел снег; его скорость резко спадала при встрече с асфальтом (…). Потом на него обязательно кто-то наступал, и он терял свою невинную белизну, весь облитый грязной жидкостью из соседней лужи. Одной из тех, по которым проходили железные вагоны, прокатывая почти черной резиной. Иногда эти вагоны сталкиваются, и тогда начинается базар: люди торгуются и продают свое здоровье так же легко и охотно, как и металл, который они везут с собой.
Готтлибу не нравился цвет резины – почти черный: «Что за бред? – Почти черный, грязный к тому же; с прилепленным к кругу металлическим диском и вовсе не сочетается. (А насколько велика эта разница между одним чистым и хаотично набросанными цветами? Ведь издалека и не видно, что что-то где-то накапано; тон кажется однородным, вблизи – наоборот: и на однородном видны более мелкие частицы). Что это все значит?»
Это значит, что никому нет дела до того, что думает Готтлиб, то есть какую мерку на этот раз приложили к пятну. А пятно не имеет ни цвета, ни формы, и каждый видит только то, что хочет или то, что рассчитывает увидеть. Поэтому никому нет дела до того, что же думает Готтлиб. И это злит его. А что, если вот он сейчас что-нибудь сделает и ему будет тоже не до всех?
Готтлиб спускался по улице, шел по направлению к фонтану. В его руке был лист бумаги. Раньше на нем было знакомой рукой написано: «Ты мне больше не нужен», и теперь же он опять чистый. Готтлиб хотел что-то на нем написать, но как ни старался не мог найти у себя в карманах ничего, чем бы можно было это сделать; в особенности невыполнимо трудной казалась эта задача потому, что у Готтлиба не было карманов – по крайней мере, он не мог их нащупать.
Готтлиб поднял листок и посмотрел через него на небо. Листок стал утолщаться, и вот уже это был вовсе не листок, а какое-то твердое вещество, вырубленное по форме параллелепипеда. Ощущение, что ты несешь лист бумаги исчезло, и в руках у Готтлиба была уже мраморная плита, на которой золотыми буквами были выведены слова:
«Ты мне тоже. А вот мое надгробие. Сочинишь эпитафию – покажи».