Темнота. Кругом темнота. Ни просвета, ни вспышки хотя бы чего – то, разгоняющего мрак. Только звуки, и еще ощущения, считываемые всей поверхностью тела, привыкшего воспринимать мир через осязание. Хочется прервать эту бесконечность тьмы, убить ее…творчеством. Так, чтобы не возродилась, так, чтобы доказать миру, что ты вообще есть, что ты еще можешь что-то создать…
Слепой художник рисовал портрет своей души. Он надел чистые одежды, помолился и взял в руки кисть. На голых, облупившихся стенах комнаты колебалось пламя заката. Но что такое закат для слепца, полностью чуждого идее времени? Слово – и ничего больше.
Болезненно – бледное лицо живописца казалось белым пятном, заключенным в бесформенную раму из длинных спутанных льняеых кудрей. Незрячие глаза всматривались во что-то, видимое ему одному. Он был похож на древнего Бога, рождающего мир силой своей мысли. Художник смешивал краски, пытаясь создать все цвета спектра, но не знал, что на его палитре остались только два цвета – красный и черный. И из красного и черного он творил свой мир. Красный и черный были цветами его души. И из красного и черного рождалась боль.
За окном мало – помалу затихали голоса. Уже давно наступила ночь, а он все рисовал, всматриваясь незрячими глазами в иногда вспыхивающие световые пятна, которые казались ему лицом его души…. Мастер пытался воплотить в портрете всю красоту мира, познанную за прожитые на земле годы, но чем больше вкладывал в него боли и жизни, тем сильнее кружилась голова, и подгибались колени. Он почти падал с ног от усталости.
В мозгу проносились бредоподобные видения. Точнее – разрозненные обрывки прошлых воспоминаний.
Вот – женщина, с огромными, молитвенно - кроткими глазами, в белом, подает ему руку и ведет по облакам куда–то, где размываются контуры реальностей и исчезает всякое представление о времени, в область Вечного Настоящего.
-Кто ты?
-Я – твоя душа…
Видение бледнеет. И вот уже погруженный в какой-то транс художник видит себя мальчиком, играющим на берегу моря. Волны лижут его босые ноги, ластясь к берегу, как ручные тигры. Стихия покоряется маленькому создателю – образу и подобию Создателя вечного. Мальчик строит замок. Башни грозно возвышаются, возведенные из песка руками ребенка. Он рад своему творчеству, он чувствует себя королем в своем крошечном королевстве.
Но вдруг набежавшая волна смывает песочный замок, и на том месте, где еще минуту назад царила красота, остается только лужица грязи. И мальчик плачет. Плачет впервые в жизни, не в силах постигнуть жестокий произвол бездушной стихии. А сверху смотрит безучастное белое небо…
Следующее виденье отозвалось в сердце резкой болью. Черные воронки разрывов. Плавящийся под ногами снег – белый. И на нем – красное и черное – кровь и земля. Испуганно вздрагивающие от грохота орудийных залпов дома. Черный обугленный труп бронетранспортера на изуродованной, раскрошившейся, как засохший хлеб, улице. Одна из обыденных сцен чеченской войны. Очередное разрушение Грозного. Вот из дыры в разбитой снарядом стене выбегает тощая, вся в лишаях и язвах собака, несет в зубах что-то аморфно – кровавое, продолговатое, оглядывается, и, не видя за собой погони, ворча, ложится возле груды мусора и начинает есть. Стоит приглядеться, и к горлу подкатывает тошнота – собака гложет обрубок человеческой руки... Но это уже никого не удивляет – война есть война, здесь не до сентиментальности… А высоко над закопченными домами, в зашторенном грозовыми облаками, исчерченном клювастыми самолетами небе сверкают бесстрастные ледяные горы – белое на сером…
Художнику хотелось забыть, но не было сил отогнать видение. Вот они, едва прошедшие “курс молодого бойца” ребята – пехотинцы штурмуют ощетинившееся дулами пулеметов безвестное здание, как обезумевшие, бегут, стреляют, в их затуманенном страхом сознании - только приказ – уничтожить! Кого? Это – уже неважно. Еще десяток минут – и половина из бегущих навсегда останется на залитом липкой кровью развороченном тротуаре. А потом окажется, что стреляли свои же – спьяну принявши их за чеченцев…
Но пока еще длится атака. И худенький девятнадцатилетний подросток, на бегу вставляя в разрядившийся автомат очередную обойму, неожиданно спотыкается обо что – то мягкое, безвольное и холодное. Мельком брошенный случайный взгляд. Растерзанное, втоптанное в жидкую грязь тело женщины под сапогами. Он смотрит на ее лицо. Она чем-то похожа на его мать. Искаженное ужасом и предсмертной судорогой лицо. Такое лицо было тогда и у его души. Это был момент, когда он вдруг осознал: убивая другого – убиваешь себя, а война с самим собой – самое страшное в мире. Когда ты видишь, что попираешь ногами не мертвую женщину, а окровавленное, изуродованное до неузнаваемости тело некогда великой России…
В эту минуту, кто-то темный, притаившийся в пустом проеме окна одного из домов, швырнул гранату . И последнее, что запомнил впервые заглянувший в свою душу мальчишка – солдат – пламя взрыва, резанувшее глаза неестественно-яркой вспышкой, и сразу же – боль, чернота… Его отшвырнуло взрывной волной, израненного, хотя и живого, но перед глазами осталась вечная темнота и лицо убитой женщины, перекошенное болью и предсмертной судорогой…
Видения уходят, и им на смену приходит музыка. Она звучит не в комнате, как будто изолированной от внешнего мира, а где-то в самой глубине потухающего сознания. Художник вспоминает – когда-то давно он учился музыке, но уже забыл ноты. Зачем они? Можно годами слушать внутреннюю музыку одиночества, невыразимое, как лицо его души…
Слепец рисует портрет своей души. Вырисовывает тонкие линии губ, широко распахнутые выразительные глаза с длинными ресницами, черные волосы, ниспадающие локонами на плечи. Его душа – женщина. Ведь в каждом мужчине, где-то в подсознательной глубине его, таится женщина.
Слепец рисует портрет. Люди, жалеющие бросить лишний рубль солдату – калеке в переходе метро, вы плачете, когда на сцене умирает шекспировский Гамлет, но посмотрите – не трагичнее ли одинокое угасание забытого всеми художника, отдающего свою жизнь картине?
Ему надоела война, врывающаяся в ночные сны, он не хочет больше рисовать эту не прекращающуюся бессмысленную бойню, о которой уже столько лет подряд надрывно кричит телевизор, он пытается забыть ее холодный ужас.. Отчаявшийся творец хочет постичь свою душу, и порой ему кажется, что он видит ее. Он пытается запечатлеть этот неясный, но такой знакомый образ на полотне, усталый юноша в белом, творящий в наполненной темнотой комнате. Ему кажется, что еще немного – и он уловит и передаст невыразимую, печальную улыбку ускользающей красоты…
Небо за окном начинает слегка розоветь. Потом посветлевшего горизонта касается первый слабый луч наступающего дня. Он сначала еще несмело режет завистливый мрак, но вот рывок сделан, и на загоревшийся небосвод выкатывается огромное торжествующее солнце. Красное на розовато-голубом.
Усталый художник поднимает незрячие глаза. Ему кажется, что он не просто чувствует – на самом деле видит восход животворящего светила. Он пытается взглянуть на только что оконченный портрет, но мрак, покрывающий очи, отделяет его от творения.
-Я хочу увидеть ее, я хочу увидеть себя и весь этот огромный, потрясающий мир, - пусть даже ценою жизни!!! – мучительный крик вырывается из самой глубины сердца, - Я хочу видеть солнце, я хочу познать тебя, Господи!!!
Вся сила жизни, вся вера и никому не отданная любовь сливаются в этом порыве: «Я хочу видеть!!!»
И он чувствует свет – ослепительный после почти пяти лет темноты. Художник видит комнату, всходящее за окном солнце и картину…
Огромные черные глаза, казалось, вместившие в себя всю боль тысячелетнего мира, смотрят на него из розоватого тумана, напоминающего облако. Глаза, расположенные под углом друг к другу, но от этого еще более живые. Губы, плавающие в пустоте под глазами, волосы, переплетенные с алостью фантастического платья… Лицо, лишенное очертаний, разбросанное в беспорядке по полотну, изрезанное морщинами локонов... И мастер вдруг понимает, что это – лицо его матери, лицо его души, лицо его жизни. Оно говорит своим безмолвием, оно кричит своей расчлененностью, оно своей неочертанностью вопит о неестественности войны, отнимающей зрение и красоту самого естественного – природы и человеческой души превращающей в изуродованное тело женщины под сапогами солдат.
Художник стоял, не в силах отвести взгляда от своего безумного творения. Он еще не понимал, что снова видит, что потрясающая сила искусства, даже искаженного до неузнаваемости, вернула ему жизнь. Отдав себя, он обрел себя.
И тогда, потрясенный, он упал на колени и, протянув худые руки к сияющему в окне солнцу, закричал так, что услышал и проснулся весь мир: «Велики деяния Твои, Господи!!!!!»
А лицо с портрета смотрело и улыбалось: улыбались отдельно губы, отдельно - глаза, и даже черные морщинки локонов на фантастической бесформенности платья – черное на красном.
И где-то далеко, неслышимые из-за расстояния, радостным треском встречали восход солнца пулеметы – продолжалась Чеченская бойня…
1996 –2000 г.