Открытая дверь

ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ, или РАЗВИТИЕ ПЕРВОБЫТНООБЩИННЫХ ОТНОШЕНИЙ

По лестничным пролетам бежала девушка. С улицы доносились голоса, шум деревьев и машин, и тихий, чистый солнечный свет струился в разбитые окна подъезда.
Открытая дверь. Настежь Третий этаж. Но хозяев поблизости нет. Как и прежде. Мимоходом девушка вгляделась в печальный сумрак комнаты, приостановилась даже на миг. Может, что-то случилось… Какая-то убогая, но аккуратная коморка. В центре её стояло костистое кресло, обращенное к предполагаемому балкону. На журнальном столике перед креслом опрятною стопочкой возвышались пожелтевшие газеты. Был виден у стены сервант с хрусталем и фотографиями. И книги на нем.

Юля уже год жила в этом доме, и достоверно не знала, но ей казалось, что кроме одинокой старушки, в той квартире на третьем этаже никто не живет. Однажды Юля видела ее там, в этом интерьере, - старушка бессмысленно сновала где-то между входом в комнату и прихожей, можно было подумать, что она просто вот-вот собиралась выйти. Она такая старая и, наверное, боится, что умрет за закрытой дверью, и никто не узнает, подумала Юля. А быть может, она просто проветривает?

Старушка стояла на первом этаже возле почтовых ящиков. Та самая. Юля узнала ее и присмотрелась к ней немного участливей, чем в прошлые разы. Худая, в грязной трикотажной кофточке старая женщина. Седые слипшиеся волосы, сильные дальнозоркие очки. Старушка шаталась у лифта с ключами в руке, топталась, поддерживая через синюю синтетическую юбку сползающий чулок. Раньше Юля уже видела ее здесь, она ходила туда-сюда от лифта до входной двери подъезда, открывая и закрывая свой почтовый ящик. Для отвода глаз, думала тогда Юля. А может, автоматически. Иногда старушка нажимала на кнопочку, толкала дверь подъезда и робко выглядывала наружу. Но выходить не выходила.
На этот раз старушка, сморщив нос, стояла, погрузившись в объявление, приклеенное к створке лифта.
Юля сдержанно поздоровалась. Погуляла в парке, покормила белок, сходила в магазин. Возвращаясь, она с еще большим удивлением и беспокойством обнаружила старушку на карауле. В сердце настойчивей кольнула жалость. Наверное, ей нужна помощь. Устроила засаду, – подумала Юля. Сначала девочка прошла мимо, но потом, поддавшись этой теплой, живительной волне сочувствия, вернулась на три шага и спросила «Вам что-нибудь нужно?» Старушка с недоверчивым достоинством покачала головой «Нет, нет». Тогда Юля отошла к лифту. Но, поколебавшись, все же вернулась назад. «Может быть, вам помочь? Что у вас случилось? Почему вы в подъезде стоите, а дверь у вас в квартире открыта?»
«А?.. Дверь открыта?.. Где?.. Раньше все было нормально, - слегка затрясла головой старая женщина, - раньше дверь была закрыта. Это сейчас вот… Вот! – резко подняла она к Юлиным глазам связочку ключей. Вместо брелка – полоска, отрезанная от карты оплаты Byline. - Это мои ключи, - шамкала она невнятно, - вот этот очень важный. И все они, канешна, тоже важные… - она перебирала их коричневой рукой. – Как бы не потерять… - Старушка отвлеклась, сбилась, задрав голову и щурясь на потолок непроницаемыми карими глазами. - Ой, а что это? Единичка…, - она посмотрела на Юлю, - Что это значит? Я не могу понять, зачем тут это написано?..» - она указывала пальцем на цифру «один», морщила лоб, что-то шипела, из ее горла вырывался то ли писк, то ли хрип, когда она, напрягаясь, пыталась раскопать воспоминание.
«Это обозначает первый этаж», - объяснила ей Юля. «А, ну, канешна», - кивнула старушка деловито и надменно. Старушка смотрела на Юлю, и на ее лице читался подспудный страх, что она что-то должна сказать, и она лихорадочно торопилась не промолчать.
«Может, вам помощь нужна? Давайте я вам принесу чего-нибудь поесть».
Старушка утвердительно кивала, несчастно моргая правым подслеповатым глазом и немного трясясь. В левый, мутный и полуприкрытый, Юля не смотрела.
«Да, мне очень нужна помощь, - сказала старушка спокойным, учительским голосом. - Я в таком положении... Я всю жизнь привыкла быть самостоятельной, все делала сама, а теперь такая вот ситуация, что… в магазин не хожу…» - «Почему?» - «А я не помню, не знаю…» - «У вас деньги есть? Вы пенсию получаете?» - «Я живу одна!» - воскликнула старуха злорадостно и гордо, возможно, даже не слыша вопроса. Мотнула головой.
Из ее запутанных, рваных, отвлеченных высказываний Юля поняла, что денег у старушки нет. «Там же надо что-то оформлять… - Опять старушка сбилась. - Ой, что это? Что это? Единичка!.. А зачем?» Девочка еще раз объяснила ей, что живет она на третьем этаже, а это первый. Спросила, сколько ей лет. Старушка не помнила. «Не знаю, - покрутила она головой, - уже и не по-о-омню, - попыталась она вдруг растянуть губы на старых, выпирающих передних зубах. И тянула скрипучим и сиплым голосом, - может быть, восемьдесят уже есть, а может, и нет…» - «У вас склероз?» - «Что? Да. Такой вот теперь вариант … и понимаити…». - «Ну, ладно, вы будете вечером у себя? Я зайду, принесу вам что-то поесть» - И несмело погладила Нину Николаевну по плечу. – «Только что-нибудь простое, - подняла старуха вверх указательный палец. - Меня же ведь кормить надо!» - потрясла она головой. «Хорошо. Я зайду к вам. Как вас зовут?» - «Нина Николаевна» - «Меня Юля.» - «Как?? Уля?»

Юля шагала по лестнице вверх. Думала про старуху Шапокляк. «Кто людям помогает, тот тратит время зря…»
«Но ведь давать - это такая радость, - думала она. Ведь людям помогать так приятно, так восхитительно заботиться о другом человеке, разрывать круг своего отчуждения, быть кому-то нужной, нести кому-то отраду бытия, поддерживать чью-то жизнь, - думала девочка. - Бедная, бедная, голодная бабушка…»
В волнении, похожем на влюбленность, в сладком, даже каком-то стыдном умилении, волну которого она всегда ощущала, давая милостыню, Юля сварила пшенную кашу, положила ее в тарелку с большим куском масла. А что еще едят старушки? Собрала все, что было, - треть батона хлеба, овсяное печенье, вареное яйцо, баночку варенья.
Положила все это в пакет, взяла ключи, мобильный телефон, и пошла. Старушкина дверь была закрыта. Позвонила. Противный сердитый звонок. За дверью послышался шорох. «Алё?» - крикнула старуха. «Это я, Юля, я вам поесть принесла». Дверь открылась немного, старушка долго присматривалась к темноте, потом сняла цепочку с двери, открыла. «Можно зайти? Вот я вам сварила кашку пшенную. Вы любите?» - «А? Не слышу. Пшенную кашу? Ну, вы знаити, - старушка сложила на груди непослушные руки, поджала губы с холодным достоинством, - такой вариант мне тоже подходит. Мне все равно…» И встала боком, чтобы девочка могла пройти в квартиру. Шельма какая, тихо подумала Юля.

В этот вечер Юля дозналась, что у старушки никого нет. И никогда не было. Что и замужем старушка не бывала. И друзей не имела. Родственники? Она как-то неопределенно сказала, что они тоже умерли. Даже племянник, сын старшей сестры. Юля сказала, что будет ей помогать с едой, что ей это не трудно, и что она близко живет.
Тогда старушка спросила, лукаво смеясь: «За квартиру?» - «Хм. Мне квартира ваша не нужна. Я могу и так вам помогать, просто так». Старушка явно была довольна, изображала на лице удивление и восторг: «Ну, там видно будет. Сначала надо общаться, сначала общение, дружба… понимаити, такой вариант…»
В тот первый раз старуха раз десять переспросила Юлю, как её звать, и столько же раз заинтересовалась, где и с кем Юля проживает. Девочка терпеливо напоминала ей, что ей девятнадцать лет, что живет она одна, учится в университете, а родители в Угличе имеют пекарню и поддерживают деньгами. «А папа у вас симпатичный?» - вытянула Нина Николаевна вперед шею.

В ее доме все мелочи были разложены на виду, на столах и кроватях аккуратными рядами: склянки, таблетки, металлические монеты, ложки, карандаши, ножницы, оплаченные и неоплаченные счета, скрепки, булавки и иголки. Старуха не выключала газовые конфорки (давно закончились спички) и не открывала окон, и потому воздух был душный, горячий и спертый. В квартире навязчиво пахло старостью.
Поняв, что несколько месяцев Нина Николаевна не платит за квартиру, не получает пенсию, не ходит в магазин и голодает, девочка решила сводить бабушку на почту и получить вместе с ней ее пенсию. Кроме того, Юля осознала необходимость приобретения в аптеке лекарств, помогающих при склерозе. Юля спрашивала, не нужна ли старушке одежда, не надо ли постирать чего. Но подобные предложения отметены были гордым отказом.
От попыток сходить вместе на почту за деньгами старушка тоже уклонялась.

Шесть дней Юля подкармливала Нину Николаевну, заходя к ней один или два раза в день с банкой супа, печеньем, творогом, хлебом, молоком. Она выкладывала продукты на стол, объясняя, где что. Тогда старушка сажала девочку за этот стол, напротив садилась сама, и, не находя, о чем говорить, она поминутно, как только взгляд ее падал на продукты, хваталась за них руками (довольно спокойно, впрочем), трогала, щупала, подносила к глазам, читала по складам, и спрашивала «А это вы принесли? А это что? Мо-ло-ко, а, это молоко. А это хлебушек. Знаете, хлебушек я всегда очень люблю есть. Потому что это простое, - она жестикулировала, - это можно раз, кусочек отрезал…». Она молча, по-хозяйски, с силой нажимала на батон, проверяя, на сколько он свеж.
«Я готовить не люблю. Я не умею. Я, знаити, даже раньше покупала все… так, чтоб… ну, чтобы не готовить. У меня раньше мно-о-ого было денег. Я могла себе позволить. Я никогда не готовила, я не умею… А теперь вот, такой вариант…»

Раз пять Юля поясняла, что принесла. Это - творог со сметаной и сахаром, это – манная каша, она еще горячая, поэтому надо ее съесть сразу. Это в банке суп, его надо потом разогреть в кастрюльке. Или – это макароны с мясом, их надо подогреть на сковородке. У вас есть сковородка? – спрашивала девочка. «Нет», - отвечала старушка чрезвычайно твердо, норовя сразу положить конец дальнейшим расспросам, придавая губам суровое и неотзывчивое выражение и запрятывая глаза. У вас нет сковородки? – еще раз спрашивала Юля. Давайте поищем. Может быть, в духовке? Девочка открывала духовку и находила внутри целых две сковородки. Надо сказать, тут Юле очень хотелось сказать: «Ну, что же вы врете? Зачем вы так уверенно надо было утверждать?» Но приходилось прикидываться. Юля кротко и обрадовано восклицала «У вас ЕСТЬ сковородка!» и зажигала газ. Чтобы отрезать масло, понадобился был нож. «У вас есть нож?» - «Нет, нет, ножа у меня нету», - заявляла старуха ультимативно, принимая ту же отчужденную позу, мотая волосьями, и внушая Юле уверенность, что искать бесполезно. «Давайте поищем», - говорила Юля. Открывала ящик, и обнаруживала там залежи ножей.
Юля весело помешивала макароны в сковородке. А Нина Николаевна конфузливо изображала улыбки и время от времени что-нибудь выдавливала из себя: «У вас хоть настроение есть. А у меня нет никакого настроения. Я вам завидую». – «Берите у меня настроение. Вам тоже можно позавидовать. Вы уже восемь раз спросили, что это, и восемь раз обрадовались, что это творог. Я бы только один раз обрадовалась». Старушка делала вид, что смеется. Но девочка видела, - старушку обижала ирония. И когда она видела старухин страх, беззащитность и слабость, сердце ее болезненно сжималось. Почти сразу девочка начала догадываться о том, каким человеком на самом деле являлась ее подопечная.
Однажды Юля сделала ей комплемент, что производит она впечатление образованного и умного человека. Нина Николаевна старательно и неискренне изобразила, что польщена. Сыграла она, как положено, то, что вроде как соответствовало.
А на вопрос, был ли у нее муж, старушка вместо ответа начала рассуждать про порядочность. Слово порядочность произносила особенно веско. Она всегда ценила в людях именно порядочность, сказала старуха, подняв подбородок, назидательно и колко. Под этим понятием она видела отсутствие стяжательства и эгоизма, хотя слово «эгоизм» не входило в старушкин лексикон. Она говорила «алчность». «А то бывают такие люди, знаити, как вцепятся, так и не отпускают… Дачи строят… Я никогда такой не была, - говорила она с гордостью, - я всегда была самостоятельной». И она опускала лишь глаза, не опуская головы. «А есть такии люди, которые ВСЕ хотят иметь. Дачный участок, все схватят и не отпустят… Я не такая… они вцепятся… расчетливые… алчные…»

«Но муж-то у вас был?» - «Не знаю… Было, все было…» - «Вы развелись?» - «Ну-у, это для вас не имеет значения… Я не помню… Вам это не обязательно знать» - «Мне просто интересно! Вы же сказали, что мы будем дружить. Почему вы не хотите рассказать об этом?» - Юля от всего сердца обижалась на эту смесь гордости и отчаяния, беспомощности и недоступности на лице Нины Николаевны с двумя коричневыми большими родинками.
Странно. Старые люди так любят рассказывать о своей жизни, давать советы, делиться, вспоминать.
Женщина, у которой не было детей, не было мужчин - это не в полном смысле женщина, рассуждала Юля. Такая женщина несчастна, она не умеет быть щедрой, не умеет приносить себя в жертву, не умеет любить, что-то отдавать безвозмездно, делиться с другими.
У Нины Николаевны была старшая сестра, а у сестры был сын, Володя. Этот племянник – единственный человек, о котором она говорила как-то более или менее по-человечески. Он погиб одиннадцать лет назад.
А ваши родители? Кем они были.
Меня не родители воспитывали. (Опять надменный, высокомерный тон…)
А кто?
Тетя.
А что же случилось с вашими родителями?
Не знаю, не помню. Бабушка меня воспитывала. Вот что было хорошо, что была бабушка…
Все было. Всякое было, и вкусненькое, и невкусненькое… и вкусненькое и невкусненькое… Ой, смотрите, что это!? Сосиськи… (с мягкой «с») сосиськи я помню… это вот, пожалуйста, старые знакомые мне принесли…» - «Да нет. Это я вам только что принесла». – «Это вы принесли? Их можно сварить в горячей водичке, их можно прям так, я люблю, а можно… я делала так… прям надрезать вот тут крестиком, и положить и поджарить, в горячей водичке… А это что?» - «Творог» - «Творог?! Ой, правда?» - «Творог и сметана. Смешаете, добавите сахара, съешьте с хлебом». – «М-м, угу, а это вот что?» - «Сметана». – «А, это кисленько. Я не люблю» - морщится. «Знаете, я заберу тогда, раз вы не любите, а из творога сделаю вам сырники» - «Сами?!! А вы умеете?!» - «Умею, умею». – «Но ведь это очень сложно, столько времени…»

Вам было 16, когда началась война. По паспорту вам скоро 78 лет.
Скажите, Нина Николаевна, вы были на войне, что вы делали во время войны, что вы видели?
Я была… (долгое раскачивание на стуле) …я не помню, как город назывался… где-то тут недалеко… нет, войны я не видела, слышала, как бомбили…
А вы были в партии?
В партии? В какой партии?… (Тут Нина Николаевна якобы отключалась, глядя в окно, моргая, облизывая губы…) В коммунистической партии. - Ну, это вас не касается.

На следующий день Юля пришла, принесла продукты, суп, сырок, сырники и кофе с молоком в кофейнике. Позвонила в дверь. Нина Николаевна, как всегда, сказала «Алё?», открыла сначала с цепочкой, потом, присмотревшись к Юле, с фальшивой улыбочкой открыла и молча встала в дверях, не приглашая войти. И Юле, как всегда, пришлось спросить «Можно?». Та открыла дверь чуть пошире, с неохотой, демонстрируя, что делает это без какой-либо радости. И что если Юля войдет, это благодаря своей наглости. И вовсе не благодаря своей доброте. Когда Юля входила, медленно и скромно, Нина Николаевна, продолжая однако, фальшиво улыбаться и пошатываться, смотрела на неё вопросительно и вполне осмысленно. Даже хитро.
Юля виновато и горько сказала: «Я принесла вам поесть. Я пройду на кухню и положу это на стол». Старая все еще стояла, держась за ручку открытой двери. Когда Юля двинулась в сторону кухни, старуха постепенно и с неохотой начала ее закрывать. «Хотите кофе?» - Юля подняла кофейник повыше к ее очкам. «Нет», - сдержанно, хитренько улыбаясь, проговорила она. «Давайте попьем кофе, я пожарила сырники, и кофе еще горячий, я принесла - вас угостить, навестить вас, развеселить, развеять. Вы еще не собирались ложиться спать?» – оглянулась Юля в коридоре по дороге на кухню. «Да нет, пока нет. А сколько времени? – уставилась она на наручные часики» - «Сейчас семь вечера. У вас часы вперед идут, дайте, я подведу… Неужели откАжитесь от кофе?» И с мрачным достоинством, спрятанным за улыбку, гордо и довольно зло старушка произнесла: «Пейте сами». И повернулась боком, сложив руки под грудью. «Но здесь много для меня одной. Я вам налью».
Юля прошла и поставила на кухонный стол тарелку с сырниками. Старушка вошла на кухню уже почему-то совсем в другом настроении и, млея, качая головой, сладко улыбаясь, спросила, указывая пальцем: «Это вы сами сделали? Из чего?» - «Из творога. Угощайтесь. У вас чашки есть?» - «Нет. Чашек нет» - знакомая уже интонация. «Я уверена, что есть. Я видела у вас чашки. Давайте в этом шкафу посмотрим. Вот они, чашечки». Старушка потянулась к чашке, стоящей на блюдце, и сказала: «Это вам. Я не буду. Вы сами кушайте, вам надо хорошо питаться» - «А я как раз только что поела, это я вам принесла» - ответила Юля. «У меня только одна чашка!» - «А вот же еще одна. Как раз две». Девочка налила старушке кофе и предложила сырник. «Много есть вредно», - прихлебнула старушка из чашки. Потом покачала головой: «Ну да ладно, один я возьму. Это из чего же вы их делаете?.. Молоде-е-ец. То есть вы делаете тесто, формуете, берете ложечкой и по необходимости…» - «Здесь творог, мука, яйцо, сахар и немного соли» - «Ага…Ну надо же, сколько в вас заботы! И это все вы мне принесли?.. – И вдруг резко и хлестко, - Вы это заберите себе!» - «Нет. У меня дома лежит творог, вы обо мне не волнуйтесь, а это – вам. Просто так».

«Это обижает…» - сказала старушка, когда поела. «Что обижает?» - «Ну-у…ы-ы… Ну, в общем… знаете, когда приносят, ходят…» - «Но… Чем бы вы питались, если бы я не принесла это? У вас ведь нет никого…» Старушка мрачно промолчала. Как же Юле помогать ей, чтобы это ее не унижало? Ясно, что Юля не первая. Были уже до нее «алчные доброжелатели».

Нина Николаевна в этот день почему-то особенно часто произносила свое коронное слово, слово «вариант». Когда она допила кофе, то в рот ей полезла кофейная гуща. «Ой, - заглянула она в чашку». «Что? Вам понравился кофе?» - «Да нет, это я…, - она указала Юле пальцем на гущу, оплывающую по краю чашки, - это я… слишком сильно воспользовалась…» Она встала и понесла чашку к раковине. Набрала в нее воды, и стала в чашке воду побалтывать, чтобы, видимо, смыть равномерно с краев. Но слишком энергично. Расплескала остатки кофе на кафельную стену. «Это я совершила большую ошибку!» - сказала она таким важным тоном, будто речь шла о неудачном замужестве. Тут же засуетилась, смывая со стен кофе. Потом, будто бы забыв о Юле, набрала в рот воды, прополоскала его, выплюнула.
Юля взяла свой пакет, сказала, все, время уже под вечер, пора мне идти, вы отдыхайте, спать ложитесь… Откроете мне, Нина Николаевна? Но она будто не слышала, начала искать «полотеничко, красненькое такое». Юля сказала, что на кухне у нее нет полотенца. «Может, в ванной?» - крикнула Юля ей уже из прихожей. Старушка не реагировала, снуя по кухне. Юля взяла с крючка в прихожей махровое полотенце, подала ей. Да нет, просипела старушка, вытирая им рот, а где же то, основное? Я это положу вот тут вот, с краешку. Потом она прислонилась к стене рядом с раковиной. Что-то бормотала, окидывая бессмысленным взглядом потолок и стены кухни. «Я… вот… не знаю… вот…ы… м-м… ну-у-у…» - «Нина Николаевна, я пойду, пойдемте, закроете за мной». И вдруг старуха сказала «Да я не знаю, как вас задержать!…»
Юля восторженно улыбнулась. Что это? Как странно приятно.

«Ну, хотите, я еще немного побуду, мне все равно дома делать нечего! Давайте я останусь, мы поговорим, если хотите». Нина Николаевна ввела Юлю в комнату, и в который уже раз повторяясь, начала излагать «Вот тут я сплю. А это для гостей вариант, если надо кому-то посодействовать, то вот у меня есть еще тахта. Два спальных места» - поправляла подушки в почти почерневших наволочках. «Нина Николаевна, может, вам надо белье постирать?» - «Нет, вы что, не надо! Да вы что?» Она открыла платяной шкаф. «Вот смотрите, у меня тут костюм сестры, рубашка отца, мой любимый вот костюмчик, все было, я его носила, но он побледнел, летом много его на солнце носила…» - «Да я уже видела. Вы показывали и рассказывали». – «Да? А это вот костюм сестры, смотрите, какая ткань…» - «Я видела уже… Знаете, мне папа сказал, что есть такой комитет социальной помощи, и что там есть специальные люди, которые будут вам помогать. Им за это государство зарплату платит. Они будут приносить вам пенсию домой. Покупать продукты, заботиться. Если вы хотите, я могу их найти». Пока Юля грустно говорила ей все это, старушка мотала головой, поджимала губы. И когда Юля замолчала, она высказалась: «В чужое не надо лезть! Лезть в чужую жизнь, копаться в чужом белье… В чужом ковыряться… вам это не надо делать…»
«Вы хотели, чтобы я осталась, вы же хотели поговорить! А зачем вы передо мной шкаф свой перетрясаете?»
Юля отошла к серванту. Стала разглядывать фотографии. Две мелкие фотографии стояли рядом за стеклом. «Можно достать?» Подошла вплотную. Холодные сжатые губы, сдержанный ответ: «Они замурованы». Затем вдруг холодная улыбка исподлобья. Тогда Юля возразила: «А ведь можно стекло отодвинуть». Какой бред, подумала Юля, и сдвинула стекло, достала фото. «Сколько вам здесь лет?» - «Не помню. Вам тоже столько будет», - с непонятной нотой. – «Молодая. Красивая. Была». – «Да вы знаете, - скривилась старушка, - я это никогда не учитывала… Я на это никогда не обращала внимания. Вот смотрите, черные волосы, седых нет. Я раньше носила волосы, мыла их, как полагается, шампунем, все мыла часто, раньше. Хорошие были волосы. Без седых. Я так вот просто их носила, закалывала. Рубашечка, костюм, все, как положено. Все было у меня. Ну, в общем…, - она раздраженно и устало гримасничала, - это давно было… Я могу заснуть и не проснуться».
Юля поставила фотокарточку на место, с разрешения старушки открыла балкон, посоветовала ей проветривать иногда комнату. Старушка сердито и грустно промолчала в ответ. Скрестив под грудью руки, нервно переводила взгляд с предмета на предмет. Начала серчать на соседей по балкону, что они ей балконную перегородку совместную просверлили насквозь.
Нет, она совершенно в своем уме, просто забывает, что говорила, а что – нет.
А то, что она помнит, чем она живет, во что верит – это самое главное. То, какой старушкой она стала, закладывалось давно, зависело от того, какой женщиной и девочкой была она. Сейчас осталась квинтэссенция человека, самое её главное, то, за что она держится, когда забыто многое второстепенное.
На тахте, на которой старушка не спала, лежала тетрадь, большая толстая тетрадь в полоску формата А4. Тетрадь не была дописана до конца и каждый раз Юля видела ее раскрытой на той странице, где кончались записи. Юля спросила, можно ли посмотреть, что это за тетрадь. Нина Николаевна оживилась.
«Это ваши записи?» - «Да, очень удобно, чтобы не забыть, вы понимаити…» - «Что-то вроде записной книжки или дневника?» - «Да, да…»
Старуха придерживала левый край тетради и, как Юле показалось, не хотела позволить ей листать её. Юля только разглядывала записи последней страницы, на которой тетрадь была открыта. Там была написана дата … – погиб Володя. (Ее племянник). Потом еще три-четыре записи, и все. Последняя запись «Красные ворота». И телефон какого-то врача.
Потом старушка все же отпустила тетрадь. Тогда Юля посмотрела на обложку, потом на первую страницу. На первой странице было написано:
«Трагические даты»: и семь пунктов. Смерть бабушки, тети, отца, матери, сестры, племянника, и еще кого-то. Старушка поспешно наклонилась к этому листу и неожиданно призналась: «Мне было очень важно помнить и хранить эти даты. Я тут все записывала… Все…»
Она листнула ближе к концу. 1994 год. Запись крупными буквами: «Татьяна Ивановна принесла продукты». Потом какие-то диеты, под заголовком «Питание». Во многих местах было написано «нестарит», и телефон рядом. Везде очень много номеров телефонов.
Когда Юлино просматривание тетради начало немного старушку раздражать, девочка отошла к двери, чтобы идти домой. Она посмотрела на себя в трюмо, поправила прядь волос и, взяв створку, повернула ее, чтобы посмотреть на свой профиль. Старуха все еще что-то бормотала про свою записную тетрадь. И Юле пришла мысль.

И она сказала. «Какое трюмо! Я всегда мечтала о таком». Юля повернулась к старушке. Старушка, почувствовав интригу, уже подготовила свою старушечью защитную улыбочку, в глазах засветился огонек. Она ожила. «Можно вас попросить? Подарите мне это трюмо! Пожалуйста». – «Нет, - помотала она упрямо, весело и уверенно седой головой, складывая руки под грудью, как кумушка на базаре, - я не отдам». – «Пожалуйста. Тогда вам не будет неловко, что я помогаю вам. Вам жалко? Зачем оно вам нужно?» - «А зачем раздавать?» - старушка вошла в азарт, подавляя улыбку. «Вы же его с собой не заберете в могилу» - «Это память» - «Память о чем? Значит, вам жалко этого трюмо для меня?» - «Ну почему жалко. Вот я умру, и берите. Я умру, и будете хозяйничать» - «Не я буду тут хозяйничать, когда вы умрете» - «Ну-у, почем вы знаете?» - «Значит, вот так вот, да? Мне для вас не жалко ничего, помогать вам, развлекать вас, веселить, кормить, а вам, значит, какую-то старую деревяшку жалко мне отдать? Она же вам не нужна и не будет нужна потом» - «Частница! – воскликнула Нина Николаевна. - Вот она, алчность!» она взглянула на девочку живым карим глазом, она делала вид, что почти шутит. Юле становилось все интересней, она улыбнулась, даже кивнула, словно подтверждая, что да, я частница, а что? И сказала, широко и добро улыбаясь «Это я алчная? Мне не нужна ваша квартира. Я помогаю вам просто так!» - «Нет, я не отдам трюмо. Это па-а-амять, пусть стоит». – «Значит, щедрость вам не свойственна? Значит, вы никакой благодарности и доверия ко мне не чувствуете?» Старуха молчала, опустив голову, думая, что ответить. – «Не хотите, как хотите. Я пошла». Юля подошла к двери, открыла ее сама. «Нина Николаевна, закройте за мной!» Старуха добрела до двери, держась за стены, и сказала. - «Вы заранее, значит, да? Подождите, пока я умру.» - «Когда вы умрете, вы уже ничего для меня не сможете сделать. Сюда придут люди из ЖЭКа или там, управления, или социального обеспечения, а меня здесь уже не будет. Я не имею к вам никакого юридического отношения. Подарите мне трюмо, и я буду помогать вам». Молчит. «Ну, не помогайте мне тогда» – улыбнулась старуха растерянно и неуверенно. «И вы что, ляжете и умрете?» Смотрит замысловато, смеется. «Ну, не знаю. Лягу и буду лежать»…

«А вы с кем-то переписывались? Вот на столе лежит пачка писем. Кто это вам писал?»
На конверте Юля успела прочитать обратный адрес (Подмосковье) и фамилию старушки «Камышовы».
«Хм, так это ваши родственники. Давайте им напишем!» - «Зачем писать? Можно им и позвонить. Это чужое, не трогайте. Это старые письма. Не надо их искать. Вот я умру, и вы будете тут распоряжаться. Тогда забирайте. Ковер вот, пожалуйста»
«Я не буду тут распоряжаться, поймите вы! Это ваша квартира, и моей она не будет, когда вы умрете, она перейдет государству, или вашим родственникам, сюда придут люди чужие, и все это заберут.
Давайте я лучше найду ваших родственников, дочь вашего племянника, пусть она о вас заботится». – «Нет. Они все старые, им уже не захочется…»

Все ясно, загрустила Юля. Она попыталась войти со старушкой в человеческие отношения, такие отношения, в которых есть ОБМЕН, мыслями, чувствами, теплом, услугами, вещами. Юля проверила ее. Она закрытая система. Как-то не хочется помогать такой жадной, черствой, надменной старушке, с болью размышляла Юля. Какой-то старый кусок мебели с зеркалом ей жалко, притом, что она может не сегодня - завтра умереть… Это даже глупо. Бедная, несчастная старушка. Отдала бы мне трюмо, рассказала бы про свою жизнь, я бы ее кормила, я бы ее похоронила! Но она не отдает трюмо, она уже начала отказываться от еды. Я же не могу кормить ее насильно. Уже поговаривает гордо и высокомерно «Ешьте сами». А ведь ей, однозначно, нужна помощь, если она не собралась лечь и умирать от голода. Ведь она действительно не может идти сама в магазин.

Больше не приду, решила Юля, пусть живет, как до меня. Такие жадные, черствые, недоступные женщины, которые не верят людям, не нуждаются в доброте. Старуха за свою жизнь никому ничего не дала. Юля уверена. Детям не отдала, ни одному мужчине, ни одной подруге. Я уверена, думала Юля, что она старая дева, что ей было жалко расстаться с девственностью, как со старым трюмо. Зачем дарить кому-то девственность? Пусть будет. И уж точно, она не одну Юлю использовала уже в качестве помощницы, которая дает в кредит. В кредит, который не будет оплачен. Она хитрая, старая скряга. Сухарь. Ей 77 лет, и у нее ничего не болит. Только один зуб. У нее не болит ни сердце, ни голова. Она никогда ни о чем не переживала. Только подлавливала людей на «алчности». Вот и пусть умирает не от старости, а от голода, в своем склерозе. Самостоятельная, самодостаточная, гордая, порядочная. Через месяц, как оголодает, если еще не усопнет, ведь опять будет в подъезде отлавливать кого-нибудь на свой склероз.

Прошло всего два дня, на третий под вечер Юля опять обнаружила ее возле почтовых ящиков. Старушка ответила, что дела у нее на троечку. Мотала головой, словно не хотела общаться. А выглядела куда живее и здоровее, чем до знакомства с Юлей. И соображала лучше. Сказала, что ждет здесь пожилого мужчину, который обещал ей что-то принести из съестного. Юля сказала, что у неё есть интересное предложение. Что она хочет купить у нее трюмо. Нина Николоевна явно задумалась, ей стало определенно интересно, но она покачивала головой, и как будто бы улыбалась - улыбкой циника. Подумайте, сказала Юля. Старуха закивала оживленно, и у Юли появилась надежда, что Нина Николаевна обрадуется этой идее, захочет, чтобы ее старое вонючее трюмо приносило пользу людям. И старушка спросила, непонятно к чему: «А вы где тут живете, на каком этаже?» На пятом, отвечала Юля. И прибавила, что очень удобно было бы перетащить трюмо, всего-то поднять на два этажа. Ну, это ВАМ удобно, ответила старуха, а я привыкла по скромному. Юля не поняла. Переспросила. Старуха не смогла или не захотела объяснять. Наверное, ей казалось, что она сказала какую-то очевидную истину, и Юля лукавит, раз не понимает. Вы на меня не рассчитывайте, - заявила она Юле. Девочка подавила удивление и обиду. Я на вас не рассчитываю, сказала Юля и отошла.
Она подошла к лифту вместе с какой-то женщиной с девятого. «Подумайте, хорошо? Я зайду к вам сегодня попозже, принесу чего-нибудь, - сказала Юля. - До свиданья».

Юля зашла к старушке, возвращаясь с рынка. В куртке, шарфе. Позвонила. Услышала через дверь «Але?» - «Это я, Юля». Открыла.
Ну как, спросила Юля. Девочка не улыбалась. Никак, ответила старушка. Время идет, ответила старушка. Можно зайти? – спросила Юля. Заходите. Я хотела лишь спросить, - вежливо начала Юля, - можете ли вы продать мне трюмо? Старушка молчала. Мне оно нужнее, чем вам, - аргументировала Юля. Не знаю, надо еще подождать, - протянула Нина Николаевна. Чего подождать? – спросила Юля. Я могу заснуть и не проснуться, - сказала старуха после обычной затяжной паузы. И что, спросила Юля, что будет дальше? Ну, до вас дойдут слухи… И вы тогда все оформите… - старушка гордо опустила глаза, словно пытаясь девочку пристыдить. Что оформлю? Старуха не ответила. Мне от вас ничего не нужно, сказала Юля ей в спину, я хотела только купить у вас трюмо и помочь вам.
Сейчас я не могу отдать, продолжала старушка упорствовать. Почему? Вам жалко эту деревяшку? Я же не просто прошу отдать, я дам вам за него денег, и потом я буду помогать вам с едой. Но мне это трюмо дорого, сказала упрямая старуха. Одной знаити, как плохо. А вот смотрите, ковер, сервант, фотографии, книги, посуда стоит. Видите? Это ведь как дети, я с ними разговариваю.
Как дети? Разговариваете с посудой? – удивилась Юля. Разве можно так относиться к вещам? – спросила Юля растерянно.
Старуха, сжав губы и сияя, молча глядела сквозь толстые стекла. Помолчала. Сказала изумленно: «Канешна, ну а как же?!»
«Если вы пойдете мне навстречу, я тоже пойду вам навстречу, буду вам помогать. Это вам выгодно, подумайте. Чисто по-человечески. Я бы на вашем месте в вашей ситуации распрощалась с трюмо, даже не задумываясь. Но если вам это трюмо так дорого, я зайду попозже, когда вы привыкните к этой мысли, когда попрощаетесь с этим трюмо. Вы с ним попрощайтесь. Все же лучше вам иметь мою помощь, чем трюмо».
Вы хотите какие-то товары купить еще? – спросила старуха. Какие товары? – не поняла Юля. Нина Николаевна водила рукой по комнате, показывая, что Юля могла бы хотеть купить ее посуду или ковер. Нет, - ответила Юля на всякий случай, хотя и осталась в недоумении.
Старуха снова попыталась её разболтать на те же самые темы, уже знакомые. Вот моя кровать, видите, где я сплю, представляете. Здесь, на другой тахте, тоже можно убрать все это, и здесь тоже можно положить человека. И холодильник. Видите, здесь все занято. Смотрите, какой у меня беспорядок, видите? – она театрально и картинно разводила руками, пытаясь Юлю увлечь, удивить, поболтать на какую-нибудь легкую тему. Видите, ложки лежат, - широкий жест в сторону двух ложек…
«Ну, что вы, сказала Юля, у вас удивительный порядок, все разложено геометрически, по кучкам и стопочкам. Ну, а как же насчет трюмо?»
«Это приятно, что оно стоит тут, - трогала старушка свое трюмо, - у меня тут телефон на нем, я привыкла». «А сколько денег вы за него хотели бы? – спросила Юля конкретно. Тысячу рублей если я вам дам, вам хватит?» - «Нет. – Мотнула головой. Не сейчас. Надо еще подождать». – «Ну, ладно, думайте, я зайду завтра». – «Ну, нет, - возмутилась она, - завтра еще слишком рано. Я еще подожду». «Если вы не решили мне его отдавать, я пойду. Вы думайте, я к вам загляну. Я покрашу его в зеленый цвет».
Что вы?! – воскликнула старуха чрезвычайно живо, ни в коем случае! Надо все натуральное, вот смотрите, - махнула она в сторону серванта, - стоят книги, фотографии, - без всякой логики закончила она. Юля благоразумно положила ей не перечить: Вы думаете, не надо? Ну, хорошо. Конечно, лучше так и оставить.
Оно хорошее, новое, ничего не повреждено, - заметила старушка. Торгуется, подумала Юля. Только зачем врать? И Юля подошла поближе. А вот, сказала девочка, смотрите, кусок покрытия отклеился.
Ну-у, это совсем немножко, - обиделась Нина Николаевна.
А зеркало уже старое. Видите, темные пятна. Портится изнутри. Юля присела и открыла шкафчик. Сразу закрыла, чтобы старуха не раздражалась. Про себя Юля отметила, что ножки у трюмо очень потертые. И что лак придется как-то сдирать, чтобы краска легла. Отшкурить можно. И кисточкой тонкой, чтобы стекло не испачкать, возле самого зеркала покрасить. Хотя если на зеркало попадет, можно ацетоном или растворителем стереть.
В руках у Юли был пакет с продуктами. Но Юля ничего не дала старухе. Ее ведь это «обижает». Ну, пусть поголодает. Подумает.
Внезапно, когда Юля уходила, старуха стала подольщаться. Внимательно глядя, сладким голосом поинтересовалась, как Юлю зовут. Юля. Уля? Юля. А, льстиво кивала она, еще больше сгибаясь, растягивая улыбку на выпирающих передних зубах, а я думала, что вы «Ю» «У» заменяете, старуха нарисовала букву «У» в воздухе. Нет, я не заменяю, вежливо улыбнулась Юля в ответ.

У девочки появилась цель. Во-первых, ей уже действительно очень хотелось трюмо. Во-вторых, было интересно в воспитательных целях уломать старушку что-то от себя оторвать, уступить. И Юля не знала, чего же ей хочется больше. Она просто раздумывала, как на нее можно воздействовать? Чем ее можно пронять? Как ее пронять, как расшевелить, думала Юля. Как ей сказать, что ей сказать. Если бы Юле удалось завоевать старушкино сердце, то как бы радовало Юлю старушкино трюмо в подарок, трюмо с тремя зеркалами, двумя шкафчиками, покрашенное в темно-зеленый цвет под остальную мебель. Удобное трюмо, о котором Юля пару раз уже задумывалась. Но старуха не дарит трюмо и даже не продает. Странно. Думает, что ей расхочется жить, и не надо будет париться и вообще думать за это трюмо. Думает, что умрет, и все, нет ее, нет проблемы - ни с трюмо, ни с голодом.
Пусть она поймет… Поймите, скажет Юля ей в следующий раз, когда вы умрете, ваша квартира будет закрыта, ее придут взламывать люди из государственных служб, и тогда никто не отдаст мне это трюмо, и не продаст. Они заберут себе все, и квартиру, и трюмо, и все остальное. Все достанется чужим людям, которых вы знать не знаете. Только вы и только сейчас, пока вы еще не умерли, можете мне его продать или подарить! И поймите вы наконец, вы ведь можете прожить еще десять лет!
Неужели старуха действительно так плоха, что не дойдет до магазина? И что, тогда она умрет на днях? И так и не изменится, не исправится. Может, подкармливать ее, задабривать, чтобы она в положительную сторону думала. Но тогда она будет думать, что вот, еда есть, и трюмо никуда не делось. Значит, можно так и протянуть до смерти. Кто кого, интересно, а? Нет, Юля не будет ей помогать. Завтра или послезавтра еще зайдет, спросит.

Ей вещи дороже людей, сокрушалась Юля. Она не верит людям. Она хочет иметь вспоможение без всякой человеческой отдачи со своей стороны. Прижимает она свое трюмо. Думает, что Юля и так будет ей помогать. А она не будет! Три дня она ей уже не помогает. И если старая умрет, не Юля будет в этом виновата. Зачем ей вмешиваться, действительно. С людьми происходит то, чего они хотят. То, что им надо.

Юле было интересно, добьется ли она. Сделает ли она это для себя. Для нее. Исполнит ли свое желание. У старухи вроде есть какие-то крупы и макароны. Вода в кране. Чай и сахар. Чай и сахар, может, уже кончились. Зайти к ней сегодня? Или же все-таки завтра? Странно, но Юле действительно захотелось иметь трюмо. А может, заказать трюмо под мебель, думала Юля? Чтобы оно действительно подходило?

Прошло две недели.
Юля была в отъезде, у родителей. Старушка вышла у неё из-под контроля. Ее не было видно в подъезде, Юля иногда смотрела сверху на ее балкон, может, она выходит? Раз Юля видела, что она сидела на балконе, свесив с перил руку ладонью вверх, греясь на солнышке.
Раз Юля купила два батона хлеба, и она отложила один с мыслью отнести его старушке вместе с каким еще гостинцем. Хлеб заплесневел, и ей так и не довелось сделать это. Шли дни.

Однажды пасмурной ночью, когда только начало светать, Юля проснулась оттого, что за окном оглушительно, пугающе каркали вороны. Их налетела целая тысячная стая, они расселись на деревьях под Юлиным балконом и жутко, скрипуче орали. Юля ждала, ждала что они угомонятся. На какую-то секунду наступала пауза, и девочка жадно ждала тишины. Но какая-нибудь особо нервная ворона не выдерживала, и продолжала. Ей тут же отвечала другая, другой третья, и снова поднимался безнадежный, тысячеголосый скрип. И так несколькими волнами воронье возбуждение тревожно и сердито срывало с Юлиного сна уютный и теплый покров. Она вскочила. Закрыла плотно балкон. Сразу всё стало тихо.
Легла. Что случилось, думала Юля, с чего они так разорались, почему тут, в этот холодный серый предрассветный час?

Три дня спустя, спускаясь по лестничной клетке, Юля услышала грохот, доносящийся снизу и широко расходящийся по пустому подъезду. Девочка осторожно спустилась на этаж ниже. Из открытых настежь старушечьих дверей тянуло затхлым сквознячком. Двое коренастых мужчин довольно зрелого возраста, закатав рукава, раскорячив в стороны запыленные коленки, вынесли из квартиры Нины Николаевны дышащее дверцами, и постанывающее створками зеркал трюмо. И крякнув, гулко стукнули его истертыми гнутыми ножками в серый гладкий бетонный пол.
Юля приостановилась на ступеньке. Поздоровалась, улыбаясь едва заметно и тревожно. «А где Нина Николаевна?» - спросила, наклонив набок голову.
«Нина Николавна?» – бровастый и немного пучеглазый мужик в кепке выбил сигаретную пачку из кармана. «Богу душу отдала Нина Николавна». Юля молчала и, хмурясь, глядела, как оба прикуривают. «А вы родственники?» Осиротевшее трюмо стояло спиной к лифту. И Юля видела свое отражение. «Вот он родственник…» - затягивался бровастый, и, скрестив ноги, выпускал дым, сипло сопя.
«Ее похоронили?» - «Завтра. А вы соседка?» - «Да. Куда вы трильяж несете?» - «Перевозим, а что?» - «Хороший трильяж. Мне такой как раз нужен. Может продадите?..» - «Сколько?» - «Сколько хотите?» - «Тысячу, я думаю, нормально будет?» - «Отнесете его наверх?» - «Да запросто».

И вот прошло еще несколько дней. Трильяж был вычищен, помыт и установлен. Он был также отшкурен, покрашен зеленой краской под цвет остальной мебели, его ящички послушно приняли в себя заколки, украшения, лаки для ногтей, косметику и духи.
Да вся беда в том, что в зеркалах все еще продолжали отражаться старушкины шкафы, стены, ковры, и сама она, в грязной трикотажной кофточке, со спущенным чулками, с непроницаемыми карими глазами. Юля сначала радовалась, что у нее есть трюмо, но чем дальше, тем больше она понимала, что осиротевшее трюмо попало к ней против старушкиной воли. Нет, такое трюмо ей без надобности, оно не радует её и само не радуется.

Но все счастье в том, что однажды в воскресенье подруга пригласила Юлю на новоселье. Это было не то что бы настоящее новоселье, просто Юлина подруга сделала в своей комнате ремонт в зеленых тонах. И Юля, вздыхая глубоко и тихо улыбаясь, освободила трюмо от своих шпилек, и заказала по телефону такси для перевозки мебели.