Уроды

Уроды
Волчица Нана
На зеленом холме, распластавшись, лежали двое: мальчик и девочка. Два трупа: мальчика и девочки. Им было по шестнадцать лет. Они любили жизнь, они, по-видимому, любили друг друга.
Утром они были еще живы.
Нанка была странной. Многие считали ее ненормальной, но по мне, так она была просто странной. Вела себя, как все девчонки, и при этом иногда выделывала такие штучки, что ее просто…в общем, хотелось стереть в мелкую пыль.
Однажды, например, она принесла в класс ведро с зеленой краской, поставила его под стол, и посредине урока толкнула ногой. Краска, естественно, растеклась по полу, запачкала многих. Одним словом, я не знаю, каким чудом Нанку не стерли в пыль уже тогда.
Как она объясняла все это? Да никак не объясняла. Вернее, говорила всякую чушь: будто бы она – волчица, и закон волков требует спасать людей от банальности. Что-то в этом роде.
Было много других случаев. Например, она отрезала косичку у Теи. И не косичку, а толстую косу. Тяжелые густые волосы.
Вообще-то у Теи дурной характер. Она очень собой гордится.
Учителя говорят нам, что смерть – наивысшее наслаждение. А еще, что секс и смерть продаются в одном флаконе. Те два волка, у единственного торгового лотка в нашей деревне, торгуют такими флаконами. Не каждый решается их купить, надо вам заметить. Мы все – серые, но так редко встретишь среди нас серого Будду. А может быть, такая аллегория здесь неуместна.
Но мы знаем, что выпускной экзамен придется держать всем. Всем волкам, разумеется. Потому что закрадываются сомнения по поводу того, нет ли среди нас оборотней: тех, что только выглядят волками. А на самом деле они непонятно кто. Существа из иного мира.
О себе я знаю точно: я – волк. Никто иной, как волк. У меня серая шерсть, и уши, и хвост. Я думаю, как волк, говорю, как волк, и мечтаю, как волк. Я бываю голоден, как волк, и тогда я понимаю урок учителей. В смысле, о том, что смерть – наивысшее наслаждение. Я убиваю. И ем. Убиваю и ем. Но выпускной экзамен предполагает познание того, что наша собственная смерть – наше наивысшее наслаждение. Тогда непонятно, почему учителя еще живы. Что же, они не выдержали экзамена?
О сексе я не знаю почти ничего. Но я знаю, что у некоторых в нашем классе есть опыт в таких делах. В том числе и у Нанки.
У нас классическая школа. Мы тщательно изучаем литературу. Но, вы знаете, я редко встречал произведения, где не было бы ничего лишнего. Ни слова лишнего.
Из всего, написанного волками, я, пожалуй, полюбил лишь «Степного волка». Он так одинок, и так ищет смерти. Это еще одна формула, которую нам внушают в школе: быть одиноким, находясь в стае. Я еще не совсем понимаю, как такого можно достичь. Видимо, я еще не готов к смерти.
Скоро выпускной экзамен. Впрочем, я, кажется, уже говорил об этом. Это волнует меня. Мы должны будем загрызть двух избранных в их акте любви. Еще не знаем, кого выберут наши учителя. Наверняка, кого-то достойного. Георгия, например. И Лали. Или Ксению и Александра. У них тоже любовь. Это произойдет на жертвенном холме в сумерки. Мне нужно готовиться.
Земляницкая
«1.03.0X. Я интеллигентный человек. Меня уважают. Я сорок лет проработала в школе учительницей английского. И у меня в мои семьдесят совершенно ясная голова.
Я хочу вам сказать, что все предсказания Нострадамуса сбываются.
С тех пор, как я вышла на пенсию, я все свое свободное время трачу на чтение его предсказаний. Вы знаете, о войне и о глобальном похолодании я знала задолго до того, как все это произошло.
И о машинах тоже…»
«20.03.0X. …Каждый считает себя вправе иметь дома машину. Это дьявольское изобретение с кнопками. Оно съедает так много электроэнергии. Вот почему в доме иногда неожиданно гаснет свет. Да, вот почему.»
«30.03.0X. Во всем виноваты машины. У моей соседки машина забрала внука: много слухов ходило. Говорят, что он умер за машиной от сердечного приступа. Сидел, смотрел на нее долго, и умер.
А другой наш сосед – дом у нас большой, многоэтажный, - стучал, говорят, по клавишам, и заработал себе болезнь Паркинсона. В его-то тридцать пять! Ай-яй-яй-яй-яй.
А я в свои семьдесят ничем не болею.»
«4.04.0X. … Машину я сама не видела. Бог миловал.
Впрочем, в Бога я не верю. Я росла в семье атеистов. Но у Нострадамуса прочла, что с этой машиной придет зло. Большое зло. Я это и на себе ощущаю. Всякий раз, когда я задумываюсь о машине, - я обязана задумываться о таких вещах, как интеллигентный человек. Интеллигенция ведь всегда славилась тем, что опережала свое время.
Так вот, всякий раз, когда я задумываюсь о ней, у меня подымается давление. И начинает сильно болеть голова.
Это мигрень. Она начала мучить меня после тридцати. Вы знаете, всю голову стягивает стальным обручем. Шевельнуться не могу. Лежу, и думаю об этой машине, пока не усну. После сна боль уходит…»
«6.04.0X. Я пыталась говорить с владельцами машин, но вы ведь знаете современную молодежь. Она не хочет слушать ничего. Ни-че-го. Приходится говорить «извините за беспокойство» и удаляться.
В последнее время мигрень начала мучить меня все чаще. Боль адская. Вы знаете, голову стягивает стальным обручем так, что нельзя и шевельнуться.»
«7.04.0X. Я лежу, и думаю о машинах и владельцах машин. Я их ненавижу. Я не замужем. У меня никогда не было детей. Конечно, были у меня кавалеры. Достойного мужчину не встретила. Да, и где в наше время встретишь достойного мужчину. Все какие-то грязнули.
Я с детства приучена к порядку, не потерпела бы рядом с собой грязнулю.»
«8.04.0X. …Мне кажется, что все владельцы машин грязнули. Они сутки проводят с машиной, им некогда мыться. Их дети и жены не виноваты. Но они все заодно.
Есть хорошая пословица: «Муж и жена – одна сатана» и «Яблоко от яблони недалеко падает».
«9.04.0X.
 6.00
Сегодня голова нестерпимо болит. Попробовала принять аскофен – не помогает. Я лежу, и думаю о машинах. Этих мерзких и грязных чудовищах.
Если бы не машины, меня бы не мучила эта адская боль.
Я должна убить хотя бы одного владельца машины. Хотя бы одним владельцем станет меньше.
7.00
У меня в доме очень хорошие ножи. Остро заточенные. Я пользуюсь точильным камнем.
Уважаю людей, у которых ножи в доме хорошо заточены. Это означает, что они приучены к порядку. Люди с плохо заточенными ножами, как правило, неряхи. И грязнули.
9.00
Я возьму нож с зеленой рукояткой. Зеленый цвет успокаивает. А я должна вести себя абсолютно хладнокровно. Во имя Дела. Так всегда ведут себя интеллигентные люди: во имя Дела они готовы жертвовать собой.
13.00
Только что была на кухне. Куда-то пропал мой нож с зеленой рукояткой.
Это воры. Владельцы машин нечисты на руку. Могут украсть у вас все, что угодно. Как я их ненавижу. Как адски болит голова.
Придется брать с собой другой нож.
21.00
Выше этажом, надо мной живет семья владельцев машины. Я слышала, что у них даже не одна, а целых две машины.
0.00
Я была у них. Да. У меня язык не поворачивается сказать, чем они там занимались.
Они лежали на кровати.
Однако, все по порядку. Дверь в квартиру была открыта.
Нет, я ошибаюсь. Мужчина открыл мне дверь. Он был в грязном халате. Я вежливо попросилась пройти. Очень вежливо. И представляете, какое отсутствие воспитания: он впустил меня, и молча ушел в комнату. Я постояла немного в коридоре: я же интеллигентный человек, не могу нагло войти в дом. Но их не было слышно, и мне пришлось войти в комнату.
Они…я даже не могу описать вам, чем они занимались. Он ползал по ней, как грязный червяк. Руками. Пальцами.
Я почувствовала, как я ее ненавижу.
Я заколола их обоих, его и машину.
Тремя ударами, насквозь.
Крови было, конечно, много. Клавиши разлетелись по всей кровати.
Я выполнила свой долг. Как интеллигентный человек.
Боже, как разламывается голова.
Маг Егоров
После убийства Егоров отбывал длительную командировку. По работе. Семь ночей подряд ему снился сюжетный сон.
Егоров был технарем и мечтал когда-нибудь написать качественное фэнтези.
Ночь первая
Егоров в потертых синих джинсах и белой рубашке шагает по солнечной поляне. Он идет вперед, не оглядываясь, пока не наступают сумерки. «Сумерки – время Силы, - вспоминает Егоров из Кастанеды. – В сумерки нужно быть внимательным к ее видимым проявлениям». Что-то извне заставляет его взглянуть вниз. Он видит под ногами газету «Правда» от 14 февраля 1984 года. «Ух ты-ы, это знак, - думает Егоров, - да в этот день я впервые женился. На Соньке». Он разрывает газету на части и медленно сжевывает. Его начинает тошнить. «Лучшее, конечно, впереди…Ихтиандр, Ихтиандр, погоди!» - срифмовывается у него в голове.
Ночь вторая
Егоров в черной мантии  идет по солнечной поляне. Идет весь день, без отдыха и остановок. Наступают сумерки. Егоров нервничает: он шел на работу, и никуда не попал. Он смотрит под ноги, и понимает, что шел не по поляне, а по полю из человеческих костей. «Странно, - думает он. – Должно быть, это какая-нибудь древняя стоянка человека». Егоров присматривается, поднимает одну из костей, самую маленькую, нюхает ее, пробует на вкус. «Солоноватая, - отмечает он про себя. – С горчинкой». Егоров вертит ее во рту, смакуя. Вдруг кость проскальзывает в глотку, и летит вниз по пищеводу.
Одновременно с этим ноги его проваливаются во что-то топкое и вязкое, и Егорова засасывает вниз.
Ночь третья
Егоров в белой мантии и шляпе обходит болото. Он очень спешит, но для того, чтобы идти дальше, нужно обойти болото.
Егоров не один. За ним идут три его жены в таких же белых мантиях: Соня, Нино и Мария. Лица их мертвецки-синие. Они движутся за ним, как зомби. «Мертвые, - думает Егоров, - а держат меня, как балласты». Егоров решает, что надо бы как-нибудь избавиться от них. Он разворачивается в их сторону, и спрашивает сердито:
- Что вам от меня надо?
- Тебя, - отвечают они хором.
Егоров подходит к первой жене, - Соне, и вступает с ней в сексуальную связь. «Фу, мертвечина», - держится в его голове во время соития. Остальные жены ожидают своей очереди.
- Ах, - кричит Соня в финальном удовольствии, и растворяется в воздухе.
- И нас, и нас, Егоров, - молят Нино и Мария.
Егоров проделывает с ними то же, что и с Соней, и они исчезают. Теперь Егоров может обходить болото спокойно, без нервов.
Ночь четвертая
Егоров просыпается в большом городе с многоэтажками и толпой быстрых машин. На нем та же белая мантия и шляпа.
Он смотрит на часы: 8.00 утра. Пора на работу. Да, сегодня монтаж рекламного ролика для компании «ЖСП», лекции по технике и технологии СМИ…В его голове быстро складывается детальная картина дня.
«Стоп! – думает он. – Я же непонятно где». Егоров вдруг понимает, что этот город гораздо крупнее того провинциального, в котором он живет. Это мегаполис. Егоров всю свою жизнь мечтал перебраться в такой город, но решил для себя, что будет повиноваться естественному ходу вещей. И, как он это называл, «не переть против универсума».
В его голову начали вплывать вопросы: «Интересно, что это за город? Надолго ли я здесь? Найду ли я работу по своей специальности? С собой ли мои документы?» Егоров пошарил в карманах, и нашел лишь мятое свидетельство о разводе со своей последней женой.
«Ну, да ладно, - подумал Егоров. В конце-то концов, для профессионала документы – это не главное», - и двинулся в сторону шоссе. Голосовал он недолго: притормозила черная «Волга». Егоров заглянул в окно, и сказал:
- До ближайшей телекомпании. Сколько?
- Садись, - крикнул шофер, не поворачиваясь.
Егоров сел в машину, и увидел в машинном зеркале лицо шофера: оно было цвета спелой сливы. Егоров в ужасе проснулся.
Ночь пятая
Егоров выныривает из черной «Волги» вместе с шофером. Они заходят в холл огромного многоэтажного здания, садятся в лифт. Шофер жмет на кнопку 13. «Символично», - думает Егоров, хотя в его жизни число 13 не имеет ни положительной, ни отрицательной нагрузки.
- Каждый этаж выполняет свои функции, - объясняет шофер. – Первый этаж – приемные покои; второй – этаж ознакомления с порядками; третий – этаж мертвецов.
- А тринадцатый? – не в силах слушать, спрашивает Егоров.
- Тринадцатый, - задумывается шофер, с трудом перескакивая через стопку последовательно уложенных в памяти названий – этаж созидания.
- Созидания чего?
- Как чего? – замешкался шофер, и почесал затылок. На его синих щеках проступил слабый румянец. – Я и сам не знаю, чего. Моя функция – довезти. Я довез, и баста. А дальше ты у них спрашивай. – И он указал пальцем вверх. – У них, на тринадцатом, и спрашивай.
Ночь шестая
Егоров сидит в тюремной камере, в белом костюме. Напротив него, за столом – тучный мужчина в очках. На столе лежит кипа бумаг.
- Ко мне тут поступило ваше дело, - говорит мужчина, перебирая в руках бумаги.
«Следователь, - думает Егоров. – Сейчас будет допытываться, почему я убил Марию».
- И я думаю, ваша кандидатура нам подходит. Вы еще молоды, снова неженаты, - сказал он, и лукаво подмигнул глазом. – Ответственны. Вы трудоголик. А нам, магам, ой как нужны трудоголики.
Вы знаете, магия созидания – вещь непростая. Иной раз мертвяков не уговоришь жить вместе с нами. Но – развел он руками – на то мы и маги, чтобы мочь делать то, что простым смертным не под силу. Две природы, - живая и мертвая, две материи, знаете ли, всегда воевали.
Наша задача – находить компромисс, идти на взаимоуступки.
Ну, вы так уже сделали свой первый шаг, - улыбнулся он. – Я имею в виду ваших бывших жен.
- Но я их не убивал, - занервничал Егоров.
- Ну, что вы. Я как раз об обратном. Вы приняли их мертвыми. И не просто приняли. Вы их очень даже приняли. – И он снова сально улыбнулся. То же самое вы будете делать со всеми остальными мертвыми женщинами. В этом и будет заключаться ваша работа.
Еще раз поздравляю вас с новой должностью Магистра белой магии созидания Живого и Мертвого.
Ночь седьмая
Егоров сидит напротив длинноволосой Марии. Кожа Марии бледно-синего цвета.
- Что же ты, Мария, разве ты не удовлетворена? – спрашивает Егоров.
- Удовлетворена, - тихо отвечает Мария.
- Почему же ты не уходишь?
- Я хочу понять, за что же ты меня убил, Егоров.
- За что, за что, - отвечает Егоров, смутившись. – За то, что работать мешала.
- Ну вот, теперь ты в новой должности. И что же, не мешаю я тебе? А, Егоров?
- Как же, мешаешь.
- И ты снова убъешь меня, Егоров?
- Снова убъю.
- Но тебя же за это с работы уволят. Должности денежной лишат.
- Ну и пусть увольняют. Не нравится мне в этом большом городе. Слишком здесь суеты много. Никогда не знаешь, со сколькими мертвяками сегодня придется дело иметь.
Куда лучше у нас. Проснешься, заглянешь в органайзер – и весь день по расписанию.
Егоров проснулся.