Первый сон
Я захожу в комнату. Под ногами, как всегда мешается кошка. Однако их две. И обе не мои. Из-под кровати вылезает еще одна или один, неизвестной системы, одно пошарпанное. Только лыжная палка может меня спасти. На балкон. Откуда пришли, туда и изыди. Победителя, по возвращению, ждал, сидя на диване, сюрприз. Я вспоминаю свой первый сон в жизни, который мне удалось запомнить. В родном детском саду, все возбуждены, радостно встречают странного гостя. Он идет в окружении ребят. Лысый, зеленый, с перепонками на ногах. После него остаются мокрые следы. Окруженный детьми, смотрит мне в глаза. Мне страшно. Я не могу понять его взгляда.
- Узнал все-таки, - говорит гость.
- Я тогда тебе только один сон оставил. Не знаю пока, сколько в этот раз. И мы с тобой месяц будем встречаться. Все увидим и услышим. Гадости жизни. Вещи, которые ты видел, но просто не задумывался. Жизнь проста и порой гадка.
Я удивляюсь, он ведет себя по-хозяйски. Не волнуется, не смущается. Уверенно говорит.
- Тебе нравится “Мастер и Маргарита”. Так вот, имя мое пусть будет созвучно Булгаковскому Воланду. Зови меня просто – Борланд. Мы будем и путешествовать. Увидим заморские страны. Мою планету. Не знаю, почему тебе этого так хочется?
- Что же мы такого увидим и услышим? – ухмыляюсь я.
- Да ты, много чего еще не знаешь. Вот, например, сколько осталось существовать человечеству? Любая форма жизни существует от одного, отведенного ей, падения астероида до другого. Или почему Зенон не смог, на самом деле, догнать еле дышащую черепаху? Хотя бежал и дышал быстрей черепахи в десять раз. Вмешался Эйнштейн. На разных скоростях по разному происходят деформации расстояния и времени. В общем, постарел Зенон. Силы у него кончились и желание.
Он встал, подошел к окну. В это время за окном что-то ухнуло.
-Посмотри, какой сильный демографический взрыв.
- Где? – я подошел к окну.
- Не видно уже. Ветер сильный. За дом все удуло.
Я заметил, у него из ноги вылезали черви.
- Это они меня от гангрены спасают. Да, и поесть всегда можно. Мяса в них больше, чем в вашей колбасе. А, ты ничего. Возмужал, подрос, почти постарел. Вон какая борода – совсем седая. Он подмигнул мне своим правым, чуть косящим глазом, и исчез.
- Ну, что ж? – подумал я. – Путешествия, они может и ничего, - и, в свою очередь, не исчез, а проснулся.
Второй сон
Я лежу, туго спелёнатый, в детской кроватке. Толи она большая, толи я маленький. На душе нестерпимо мерзко. Лежу, не двигаясь, тупо уставившись в потолок. Надо мной появилось большое лицо мамы. Она что-то говорит. Ничего не понимаю, да и всё безразлично. Пошли шлепки по щекам. Ну, опять. Ну, что тебе надо? Живой я, живой. Ну, хорошо, сейчас заплачу. Подожди, дай сосредоточиться.
Для меня только что всё стало понятно. Вся эта знакомая, но перевёрнутая обстановка. Это, наводящее ужас, пятно на стене. Я увидел над собой, на потолке, насекомое. Я знаю – это таракан. Кацарида, кокроуч, кукарача, как угодно. Здесь это таракан. Я ясно сознаю, что до этого кошмара я был тараканом. Я был свободным тараканом, вольным как птица. А что? В принципе, приходилось и летать. Это вам кажется, что я падаю, я так летаю. Именно тараканом. Это так естественно. Ведь при реинкорнации из живого в живое, когда насекомых в сотни тысяч раз больше чем людей, ни один человек не пройдёт мимо возможности побыть тараканом.
С болью вспоминаю вспышку света, парализовавшую меня. А потом, с испуга, ничего не видя, я побежал. Надо было лежать неподвижно – как сейчас. Потом этот приближающийся палец. Он мгновенно вырос и закрыл всё небо. Это для вас стены. Для нас что стены, что потолок, что пол - это всё небо. Вот откуда это ужасное пятно на стене. Я уже ничего не успеваю сделать. Я осознаю это. Я только глазами, потом всем телом, запоминаю отпечаток этого пальца.
Я знаю, что надо потерпеть. К пяти годам моя старая память исчезнет. Я уже никогда не вспомню, что был тараканом. Я привыкну ко всем вам. А сейчас главное не смотреть ни на чьи пальцы, чтобы неожиданно, вдруг, не сойти с ума.
Третий сон
Я совсем маленький, почти крошечный, вполовину нынешнего. Я никогда не видел столько много воды. Меня очень долго транспортировали сюда, обещая показать что-то интересное. И я медленно начинаю догадываться, что это что-то, где-то рядом. Очень много воды. Она блестит, слепит глаза. – Папа, что это? – Это море сынок. – Папа, я не понял, что это? - Это море. Его голос почти не изменился, но это для неопытного уха. – Ну, что это? Что это?- твержу я отрешённо-задумчиво. Я чувствую на затылке руку, которая берёт меня за волосы. На лице я чувствую мокрое и солёное. Меня куда-то окунают. – Это море, это море, это море. – Папа, что это было? – говорю я по инерции. Но отец уже упокоился, он знает, что минут через пять до меня всё же дойдёт. – Иди искупайся, - говорит он мне.
Я ныряю на задержку дыхания. Сначала, как всегда на 30 секунд, потом на минуту. А потом уже на рекорд. Пока он – три минуты двадцать три секунды. Отец ходит с секундомером по берегу. Когда я выныриваю, я вижу, всё изменилось. На небе вырос ядерный шампиньон. На берегу я вижу вместо людей много дымящихся углей. Множество головёшек, выставив вперёд руки-сучки, двигаются к воде со стороны, где раньше был город. Они падают в воду, шипят и выделяют много дыма. Я всматриваюсь в головёшку с вплавленным в неё секундомером. Я пытаюсь узнать в этом чёрном, потрескавшемся лице, черты отца. И боюсь этого. Оно со скрипом зашевелилось, ссыпая с себя чёрный пепел. Да, да, вот они открываются эти косящие глаза. Я уже понимаю, что это сон, и начинаю успокаиваться. Я почти рад этим глазам. – Что это было? – спрашиваю я у них. Они улыбаются своими обуглившимися уголками и отвечают. – Это был пример того, что зла не существует, а есть отрицательное добро. – А разве это не одно и тоже? – спрашиваю я. – Конечно, нет. Зло – это, локализованное в коротком промежутке времени, отрицательное добро. Зло не может сменить знак, свою направленность. У него просто не хватит времени. А отрицательное добро – это часть добра без знака, потому как это локализованное во времени всеобщее добро. – Что это было? –спрашиваю я. – Как, что было? Это я говорил речь. Ты не слышал? Если бы мы не сделали вам Херосимы и Нагасаки, вы бы не испугались, и не ограничили круг владеющих ядерным оружием. Арабы, китайцы, африканцы – вот кто может сделать вам большие пустыни Гоби и Сахару. Это не сковородку соседу доверить.
- Это вы убили моего отца, - я решительно сделал шаг, с намерением разбить большую головёшку на сотню маленьких.
Четвертый сон
В этом сне мой сын уменьшился до размеров шестилетнего, и в моей бороде исчезла седина, а так всё по старому. Когда мы, переодевшись, входили в бассейн (как они любят говорить – непосредственно ванна), увидели малоприятную картину. Навстречу нам несли носилки. На носилках лежало, неловко уложенное тело. Плечами оно лежало на боку, тазом - нет, ногами - на другом боку. С краю, на носилках, лежали копыта. Тело, как при переломе позвоночника, дёрнулось и сбросило копыта.
- Допрыгался, - услышал я. – Что его потащило на самый верх?
С судейской вышки на нас, выпучив глаза, свистел странный человек со всклокоченными волосами. Перед тем как прыгнуть в воду, я увидел, что ему несут подносы. На них было: полбуханки хлеба, большая тарелка супа, второе блюдо, по-моему, что-то гороховое. Всё это он сваливает в одну громадную тарелку, размешивает и кричит: - А компот?
Проплыв свою норму, два раза по 50 метров, я окончательно устал. И тут я услышал крик. Всклокоченный, косоглазый, кричал мне голосом Андрюши Бочарика: “Ты что, сайгак, глаза отморозил? Смотри, что твой сопляк делает.”
Ага, вот он заканчивает подъём на пятиметровую вышку.
- Слезай, - кричу я. Сын вздрагивает и делает вид, что не слышит, и уже продвигается к обрыву. Это страх зовёт его, желая позабавиться с ребёнком. Я знаю, что он не сможет не остановиться, что он не сможет прыгнуть, и пытаюсь остановить его на полпути.
- Слезай, или это твой последний бассейн.
Конечно же, страх действует по обычной, самой простой, детской схеме. Он останавливает его на краю и даёт взглянуть на себя. Он убирает прозрачную воду и показывает кафельное дно, до которого теперь немногим более десяти метров. Всё – он выпал из этого мира. Он видит только глаза страха, которые ему показаны в виде дна. Он не может найти соответствия между двумя своими состояниями, разделёнными пятью секундами. А для зрителей он становится открытой книгой, когда каждое движение, даже слабое шевеление, читается громко вслух. Через полминуты он, со стеклянными глазами, идёт к лестнице.
- Стоять, - слышу я крик у себя за спиной. Это, весь увешанный секундомерами и свистками, пожиратель адской смеси. – Ты мешаешь подъёму спортсменов. Прыгать немедленно.
- Это мой сын, - говорю я.
- Во-первых, - он делает паузу и смотрит на меня снисходительно. – Мужик должен сначала думать что делать, а потом делать не думая. Во-вторых, нельзя приучать страх побеждать тебя. А в-третьих, что-то скользко сегодня. Он откусил палец на руке и стал приделывать его к ступне. – Во, теперь другое дело, намного устойчивее.
Я снова смотрю на вышку. Он там уже несколько минут. Его страх всё ещё борется с бесстрашием других. Он на краю. Его губы что-то шепчут, перебирают. Считает. Три уже прошло, значит до десяти. Ноги готовятся к прыжку, подседают. Счёт кончился, оставляя его в этом положении. Наверное, я тоже многое не смогу. Не смогу смешивать компот с супом, не смогу откусывать пальцы.
Опять я слышу голос. - А в-четвёртых, ребёнок обязательно должен всё попробовать. А взрослый должен проконтролировать. Ребёнку необходимо спрашивать у отца, что такое хорошо и что такое плохо. А отец должен не заниматься словоблудием, а дать ему попробовать. Незнание вызывает интерес. Интерес вызывает желание. Неправильно исполненное желание – неправильную привычку. А далее черта характера, образ жизни, сама жизнь. Дай ребёнку вживую понять, что такое курение, алкоголь, наркотики, убийство. Но так, чтобы ему потом было плохо. Мы должны помочь ребёнку. С этими словами он подошёл к воде. И его стошнило туда, ещё не переварившимся горохом.
- Теперь вода уже не прозрачная, ему будет легче.
Мне стало противно. Тоже подступила тошнота, потянуло к ванне бассейна. В это время я услышал, что кто-то плюхнулся в воду.
Пятый сон
Мы вдвоём, не спеша, идём по улице. На нём монашеская одежда, что за ерунда – на мне тоже.
- Что же, пора поговорить про религию и её церкви.
- Давай, - думаю, - какая мне разница.
- Есть религии, которые говорят, что бог он внутри человека, а не снаружи, как у всех. Но церковь они оставили. Сейчас мы в неё войдём и посмотрим, зачем она им нужна.
- Как это внутри, а не снаружи? – спрашиваю я.
- Видишь ли, существуют законы природы. Есть, которые касаются непосредственно человека. Это: продолжение рода, не убей, возлюби ближнего – их достаточно много. Они закладываются в карму человека, и за их нарушение расплачиваются здоровьем. Я не знаю, карма это, не карма. Вот посмотри, у меня есть чудесные очки. Я в них в карты играю. Каких только дефектов не бывает? Я в них вижу насквозь.
Я взял у него очки. Сразу, внутри всех прохожих стали видны голубенькие старички. Они махали друг другу руками, умудрялись обмениваться рукопожатиями. И постоянно стучали молоточками по печени, сердцу, коленкам, своего носителя.
- Видишь, какие голубые и наглые. Это они правят миром, а не вы. Единственное средство против этого гада – это его обмануть. Искренне убедить, что ты раскаялся и больше не будешь. Вот тебе уже и есть одно значение церкви. Вдвоём со святым отцом, проще старичка надуть.
Тем временем мы входим в церковь. На дверях вывеска - Держи карман шире. На заднем дворе вывеска - Заправка аккумуляторов.
- Что за аккумуляторов? – интересуюсь я.
- Обычных, главное, чем они их заправляют. Когда люди собираются вместе и объединяются одной целью, происходит рождение нового существа. Оно подчиняется иным законам и обладает другими свойствами. Это другой мозг. Видел бы ты, как синхронно плывёт стая рыб. Людям нужны эти фестивали, карнавалы, клубы. И церкви, особенно в деревнях. Так вот в церкви, как в родильном доме, тоже рождаются существа. И, наконец, доходим до аккумуляторов. Существо-общество – это огромный источник энергии. Ты слышал, в спорте есть феномен своего поля. Это энергия существа, хоть и с низким КПД, используется для победы любимой команды. Надо только научиться заряжать аккумуляторы. Вот и ещё одно значение церкви – это люди, которые здесь занимаются зарядкой аккумуляторов. Они и библии пишут позапутаннее - только непонятое притягивает людей. Ну вот, в общем-то всё, - Борланд замолчал.
- Как всё? – засомневался я. – А, как же борьба с дьяволом? Вечная борьба добра и зла? Что церковь, этим никак?
- Нет ничего. Один блеф. Это даже не бой с тенью. Нет добра и зла. Добро для одних – это зло для других. Во-первых, субъективность. Во-вторых, это ещё и пространственно-временное понятие. Раз ты непонимающе выпучил глаза, привожу пример. Человек приговорён к казни. Казнь сама по себе – это зло. Но он порешил за 10 лет 59 человек. И ещё порешит, только разреши. Вот уже зло переходит в добро. Но уже 20 лет во всех соседних странах запрещена смертная казнь. С их позиции, мы всё равно возвращаемся ко злу. А всего лишь раздвигали пространственно-временные границы.
Борланд посмотрел на меня и задумчиво сказал.
- Да, туповат ты сегодня не по погоде. Ты, конечно, делаешь одно добро? Ладно, наглядный пример.
Он хлопнул в ладони. Я лежу на животе, на краю огромного каменного колодца. Держу в руках что-то тащащее меня вниз. Я гляжу туда. За одну руку у меня держится мой сын, за другую – дочь. Я уже понимаю безысходность положения. Никого рядом нет, долго мне не выдержать, обоих мне не вытянуть. Напряжение и страшная боль. Левая кисть – она слабее. Сейчас разожму. Сын тяжелее – сейчас отпущу. Сын наследник – он должен жить. Но я больше люблю дочь. Я не могу больше.
- А больше, наверное, и не надо, - говорит Борланд. Мы стоим рядом, колодца нет.
- Ты не смог раздвинуть субъективно-пространственно-временную границу. Не смог определить, какой вариант выбрать. Вариантов было не мало. Разжать левую руку, или правую. Разжать обе, чтобы не сделать, вдруг, из оставшегося ребёнка психопата. Не разжимая рук, упасть втроём, чтобы не стать психопатом самому. А жаль, надо было досмотреть.
Шестой сон
Я еду в почти пустой электричке. Нас в вагоне человек пять. За окном темно и, по-моему, холодно. Это последняя электричка. Часа через полтора мы приедем. Через полтора часа случайные попутчики перестанут быть попутчиками. Будут только случайными. А через три часа будет трудно припомнить кого-нибудь из них. Я вспоминаю увиденное сегодня. Калека, без ног по колено и без рук по локоть, очень активен в живой очереди за пивом. Отсутствие конечностей, пожалуй, не стесняет, а лишь несколько затрудняет вести оживлённый спор. Может за то, кто где стоял, или кто что сказал. В ход идут: культяпки, зубы, голова. Я его знал раньше. Знал и боялся. Это было большое, свирепое существо, крупнее этого раза в два. Тюрьма по нему плакала горькими слезами, и неоднократно. Если бы из очередной тюрьмы он не вернулся в таком виде, обязательно кому-нибудь ускорил прощание с этим миром. И что это? Зло на одном становится добром на многих? Наказание предупреждающее преступление, или оно уже было заслужено?
Я протягиваю билет контролёру для проверки. Почему-то у него на руке красная повязка с надписью “ДНД”. Я возвращаюсь к своим мыслям. Почему на этом человеке лежит печать необузданности и наказания? Какая печать лежит на мне? Мне, семнадцатилетнему, хочется это знать заранее.
Так, похоже, у нас в вагоне начинается полемика. На билете одного пассажира записан номер не его студенческого билета. Он объясняет, что билет покупала жена, по своему документу. Контролёр считает, что наличие студенческого ничего не решает - цифры-то не те. Надо платить полную стоимость. Постепенно дело дошло до штрафа, который тоже был уплачен. Потом приобрело неожиданный оборот. На остановке состав был задержан, появился милиционер. Преступника просят выйти в ночь, и остаться в ней, может быть до утра. А есть ли здесь зал ожидания? Я сидел как парализованный, не способный поверить в происходящее. Я сижу оплёванный и чувствую себя куском навоза. Плевки висят на моей одежде. Я пытаюсь стряхнуть их, и не пойму, что противнее. Плевки или навоз? На скамью, напротив, садится контролёр. Я вижу его повязку со свастикой. Что меня ждёт плохого? Кирзовые сапоги ставятся на край моей скамьи. Я вижу, как в сапоге пульсирует палец. Я не знаю азбуку Морзе. Мне это ничего не говорит. Ни за что не подниму глаза. Не взгляну в лицо. Оно неожиданно срыгивает на сапоги. Глаза машинально поднимают взгляд к лицу. Попался. Конечно же, я уже знал, что увижу. Знал, примерно с того момента, когда увидел пульсирующий сапог. Эти красные, косые глаза. Уж больно мне до боли знакомые.
-А ты правильно всё сделал, - говорят они мне. - Вмешиваться совсем и не надо было. Совесть твоя должна быть свободна от глупостей. Можешь сделать Relax. - Сомневаюсь я, - говорю про себя, пытаясь сбросить плевок с циферблата часов. Это уже не слюни, а сопли какие-то. Они цепляются за щели, как бы втягиваются во все отверстия часов. Эх, мои японистые. Конечно, это обман, что часы водонепроницаемые, или это касается только воды? Надо говорить про всё. Не сказав всего, ты, в итоге, обманываешь другого. И обманываешь себя, что не обманываешь никого.
- Эй, словесный жонглёр, ты что, уснул? Ты не хочешь узнать, за что он получил? Он прерывает мои мысли в самом начале полёта. - Сегодня утром он утопил пятерых котят. Пять маленьких, пушистых, беззащитных комочка. Тёща попросила, говорит, что рука у неё не поднимается. Врала. Ковры вон как бойко выколачивала. Понять можно. На улицу их не выбросишь, дома не оставишь. Всё ясно, да и человек он не плохой. Да вот, видишь ли, наказание должно идти в ногу с преступлением. Иначе нарушится мировая гармония. И твоё вмешательство, здесь ничего не решало.
- Так что же, мне так и сидеть, даже если будут кого-то убивать. ?
- Сидеть, а что же не сидеть? Можно постоять, походить. Даже и прилечь можно.
- И что же, не вмешиваться, когда будут убивать мою мать, моих детей? Красный левый глаз посмотрел вглубь себя. Правый косой вообще не среагировал на маневры левого.
- Ладно, я пойду, - сказал он как-то устало. - Конечно, не вмешивайся. Только тогда твоё наказание будет побольше сегодняшнего.
Седьмой сон
Читаю студенческие конспекты, сидя в холле института математики, пытаюсь что-нибудь понять. Это у меня получается хуже, чем у людей игра за теннисным столом. Хотя и про них нельзя сказать, что они сильно играют. В руках кручу-верчу ученический треугольник. Совершенно не знаю, куда его пристроить. То он упирается в щёку, то острый конец его оказывается в носу, то ковыряется в зубах. Когда он упёрся в глазное яблоко, от стола мне в лоб летит теннисный шар. Почему он мне показался пугающе тяжёлым? Пытаясь уклониться, я делаю головой движение вниз-вперёд, и, наконец-то одеваюсь на треугольник. Яблоко только казалось твёрдым. Оно струйкой стремится из-под века. Я подставляю ладонь, желая не запачкать всё тут вокруг, и с надеждой, может быть, удастся что-нибудь сделать. С печалью в оставшемся глазу, я смотрю в ладонь. Там содержимое куриного яйца. Вот он желток, белок. Нет, тут уже ничего не сделать. Ко мне подбегает маленький косоглазый человек в клетчатом пиджаке. Он нагло заглядывает в ладонь, достаёт из кармана солонку. Солит и быстро спрашивает.
- Сальмонолезом случайно не болели?
Не давая мне опомниться, со словами, зараза к заразе не пристаёт, он всасывает в себя то, что я всю жизнь считал своим и надеялся спасти. Проглотив, я уже не знаю что это было, человек вытер платком губы и сказал:
- Успокойтесь, теперь ничего сделать нельзя. Скажите, зачем вам собственно два глаза? Вы не знаете, почему существуют именно два глаза?
Потеряв сначала белок и желток, а потом надежду, теперь я начинаю успокаиваться. Конечно, не твоё же сожрали, - думаю я. А клетчатый быстро продолжал:
- Вот сейчас вы, наверное, почувствовали разницу. Теперь ваш нос сужает вам обзор. Вообще они очень связаны глаз и нос. Неправильно - ухо-горло-нос. Там ещё должен быть глаз. Вы пробовали дышать через глаза? Зря не пробовали. Там же прекрасные канальчики для отвода слёз из глаз в нос. Давайте расширим вам обзор и уберём ваш нос? Хотите, я его откушу?
Я понял, что Борланд сегодня шутить не настроен, и быстро закрыл нос чистой рукой.
- Ну, ладно, что вы так затряслись? Не хотите, как хотите. Вы уж не подумайте, что я сегодня голодный. А между прочим, как вы считаете, почему человек дрожит? Правильно, колебания тела приводят к его согреванию. Зачем поднимается температура?
Своим оптимистическим напором, который делал беседу доверительной, он всё-таки втянул меня в разговор.
- Чтобы уничтожить внутри тела микробы, - выдохнул я.
- Зачем человек чихает?
- Очищает дыхательные пути.
- Зачем потеет?
- Чтобы спастись от жары.
- Значение страха перед смертью?
- Увеличить длину жизни.
Вопросы пошли в ритме детектора лжи. Глупо, но интересно.
- Почему от испуга кричат?
- Чтобы испугать напавшего.
- Зачем на голове волосы?
- Защищают голову от перепадов температуры и ударов.
- А женщинам это значит больше нужно?
- Обязательно, - подыграл я ему.
- Почему покрываются пупырышками?
Тут он меня сильно озадачил. Мне просто пришлось гадать.
- Может быть, на холоде физическое тело сжимается и под кожей проступают головки корней волос?
И тут же перешёл в наступление.
- А вот ты скажи, зачем человек зевает?
Борланд был явно не доволен сменой ролей
- Зевает? Зевает, чтобы в ответном зевке увидеть, что во рту у собеседника. Что я тебе, энциклопедия? Книги надо читать. Хочешь, лучше я тебе скажу, есть ли жизнь на Марсе? Это ни одна книжка тебе не сообщит.
- Скажи.
- А, что так вяло?
- Скажи, скажи.
- Есть жизнь, но мало. Трое наших наблюдателей. Уничтожают все другие зачатки жизни.
Я сделал последнюю на сегодня попытку.
- Что-то хотел про разогретый свинец спросить, да забыл. А, вот, бывали , на самом деле, американце на Луне или нет?
- Как тебе сказать? Ты видел голливудское кино “Скалолаз”? Там всё снималось в одной комнате, и Сталоне ни разу не приподнялся со стула. Так вот, этот стул они привезли с обратной стороны Луны. Тебе не кажется странным, что существует невидимая сторона? Как тонко, расчётливо подобраны скорости вращения. Я тоже принимал в этом участие. Ладно, циклопистый инвалид, терпи до утра свою одноглазость. Кстати, мы оба промолчали о главном. Зачем человеку мучительное стремление к осуществлению желаний? Заметил ли ты, что осуществление желаемого лежит вне человека, и поэтому, как потом оказывается, совсем не нужно?
Восьмой сон
Сон, вдруг неожиданно, без предупреждения, становится очень похожим на компьютерную игру. Точно, точно, я это уже видел – это DOOM. Или что-то в этом роде. Над головой заморгала надпись START… START. Потом – КОРИДОРЫ ВЛАСТИ … КОРИДОРЫ ВЛАСТИ. И я, то с пистолетиком, то с ружьишком, то просто с вилкой, бегаю по лабиринту. Шлёпаю направо и налево попадающих под руку монстров. Я, вообще-то, не люблю убивать, но тут приходится – они такие страшные. Медленно надвигаются на меня, шатаясь. Я их пух-пух. Вспышка красная. Если близко их подпустишь, то понимаешь, что это за вспышка. Кровь с рук и лица смахнёшь, и дальше. Кровь от них летит на плакаты, висящие на стенах. Что там сегодня пишут?
- Власти вместо воздуха нужны деньги.
- Деньги и власть кормят тщеславие.
- Богатые опять, тоже плачут.
Чушь какая-то. А вот ещё висячий бред.
- Естественный отбор отбирает естественно кого.
- Лучше всего спиваются в коридорных банкетах.
Бах-бах из ружья по этой белиберде. Что интересно, чем больше я убиваю монстров, тем больше я становлюсь похожим на них. Лица своего не вижу, а лохматость рук явно повысилась. А мне уже и приятно убивать. Как-то уже легко и комфортно.
Без этих же нигде не обходится. Под лозунгом “Вся власть Советам” стоит почётный караул. Та-та-та по ним из нагана. Наделаю им дырок в будёновках. А то кипит их разум возмущённый, а крышка закрыта. Опять читаю лозунги.
- Все пишем два заявления: о приёме и увольнении. Первое с числом.
- В отпуск все ходим со второго числа, скажу какого, месяца.
Сворачиваю в коридор с названием ВЛАСТЬ НАД ВРЕМЕНЕМ. В руках у меня, вместо пулемётов, появляется будильник. Поворачиваю стрелки и, окружающие меня, замедляют своё движение. Вот они совсем замерли. Я хожу вокруг них, понимая, что они меня не видят. Я слишком быстр для их глаз. Я могу делать с ними всё что захочу. А вот этому хмырю, нагулявшись по коридорам, мне хочется не просто пощекотать в носу, а уже и плюнуть туда. Девушек я могу подёргать за волосы и, кх-кх, тем же будильником приподнять юбку. Всё зависит от того, сколько ты бродил по коридорам. Заглядываю в боковой коридор. Да тут целый стадион. На старте стометровки Грин, Бен Джонсон, Льюис, Алан Уэлс, Кристи, Борзов, Крауфорд, и даже эти, с чудными фамилиями Бамбюк и Равеломанансоа. Дорожек двадцать наверное. Сейчас я их сделаю, нигеров быстроногих. В два раза увеличить скорость своих биологических процессов будет достаточно? Не хотелось бы очень сильно побивать мировой рекорд. Потом обязательно настольный теннис, бокс. В боксе, в два раза, наверное, маловато, не люблю, когда меня бьют.
Старый будильник, в моих руках, превратился в современный пульт с кнопками ПРОШЛОЕ и БУДУЩЕЕ. Конечно же, прошлое. Они там, в будущем, надо мной смеяться будут. А в прошлом, я с пулемётиком, над ним нахохочусь.
Интересный коридорчик – ЧТЕНИЕ МЫСЛЕЙ. Всю жизнь мечтал иметь власть над другим, зная всё, что он думает. Или побродить по головам прохожим. В моих словах не будет сомнения. Я буду знать, что сказать, чего вам надо.
Опять эти плакаты:
- Этот коридор только для умеющих отказывать.
- Легко отказывающий пребывает в счастливой неискренностью с собой.
Нет, это для меня очень сложно, я сюда не пойду. Вот это попроще.
- Если тебя хвалят – принижай, принижают – хвали.
В руке у меня новое орудие – волшебная спичка. Это я знаю, это я читал. Если спичку сломать, она перед своей смертью исполняет твоё желание. Это грозное оружие в надёжных руках. Я знаю что делать, и что будет. Первое желание – чтобы было много спичечных коробков. Потом приобретение материальных благ и удивительных способностей для своего организма. Когда этим насыщаешься, будешь искать наслаждение во власти над другими. Ой, куда это я свернул? Читаем указатель.
- Отказ от власти – это власть над собой.
- Самоубийца – не имеющий власти над собой.
Ну, вот и приехали. GAME OVER…GAME OVER.
Девятый сон
Совсем как-то уж темно. Надо выбираться домой. Где я? Как далеко от дома? Такси, такси – вот решение проблемы. Традиционное чёрное лондонское такси. Я натыкаюсь на него в темноте. Цвет и округлые формы нашего “Запорожца”, делают его похожим на катафалк. Спасаясь от начинающегося дождя, я быстро плюхнулся на заднее сидение. Мы медленно трогаемся, хотя я не нахожу водителя в салоне. Но мы двигаемся, через дождь, пусть и очень медленно. Так, дверная ручка осталась в руке. Влип, очкарик. Остановка. Из окна появляется волосатая рука, поворачивает руль, и мы опять двигаемся. Стена, ворота с надписью “Cemetery of life”. Волосатая рука снаружи открывает дверь машины.
- Вас просили доставить. Вы уж извините, мотор сломался, пришлось толкать. Вам туда, - указывает он на ворота.
- Туда, вроде, мне ещё рано, - сопротивляюсь я.
- Не бойтесь, хуже не будет. Хуже мы делаем себе сами.
Невероятно но, делая шаг в темноту за ворота, я попадаю в ярко освещённый зал. Тысячи свечей с разных сторон, делают тебя человеком без тени. Навстречу мне спешит с распростёртыми объятиями, с такой же огромной улыбкой, наш дорогой Борланд. Он в смокинге, с чёрной бабочкой, набриолинен – опять это дурацкое несоответствие обстановке. Я вижу гроб. В нём лежит мой дед. Странно, но он дышит. Его грудь изредка приподнимается и опускается. Я же знаю, что он мёртв.
- Это что, какая-то периодическая внутренняя химическая реакция? – неудержавшись, спрашиваю у Борланда.
- Нет, это плазмоид по привычке выполняет свои функции. Он при жизни тела выполнял функции: дыхательные, двигательные, запоминание и всякой там ерунды. Через девять дней он перестанет имитировать дыхание. Пётр выполнил свою задачу. Вырастил достойного плазмоида. Отложил куколки других плазмоидов, и хорошо заботился о них.
- А, что такое, собственно, плазмоид?
- Плазмоид? Ну, ты хоть слышал про биополя?
- Слышал, слышал, их недавно какими-то приборами зафиксировали. Какое-то свечение у всех над пальцами существует.
Борланд сплюнул на пол. – Тьфу ты, что тебя постоянно тянет на электрические лампочки? У сложного организма – сложный плазмоид, покруче формулы ДНК. Пойдём дальше, я покажу эти поля.
Мы входим в зал с двадцатью углами. Здесь вдоль стен, по часовой стрелке, двигаются люди. Проходя мимо углов, они меняют свой цвет.
- Смотри внимательно. Ты видишь, как плазмоиды меняют цвет? Каждый угол имеет свой фильтр. Ты всех людей видишь под разным углом. Первый угол – угол обиженности № 1. Смотри, какой он тёмно-синий, как утопленник. Видно очень сильно ты его обидел. Он аж усох. А этот голубенький, как огурчик. Следующий угол – угол обиженности № 2. Здесь цвет меняют те, кто тебя обидел. Да-а-а. Что я тебе могу сказать? Зря ты на них обижаешься. Расстраиваться можно, обижаться нельзя. От обид портятся плазмоиды, черствеют. А, вот угол зависти №1. Тут меняют цвет, кто тебе завидует. Цвета меняются от белого до чёрного. Белая зависть, она полезна – это стремление к совершенству на примере другого. А того негра тебе нужно бояться. Следующий – угол зависти №2. Ну, тут у тебя есть серенькие и негроиды. Правда не с синевой, а скорее арабы. Но всё равно – это плохо. Далее идут два угла плохих мыслей.
- Подожди, подожди, - прерываю его я. – Ты хочешь сказать, что плохими мыслями мы можем портить плазмоиды?
- Конечно, когда вы спите, плазмоиды встречаются и такое друг другу говорят, так портятся от этого. Если тебе кто-нибудь приснился, значит ты застукал встречу плазмоидов.
- Ну, а как мне контролировать свои мысли. Я не могу хорошо думать про человека, если он мне неприятен.
- Успокойся, я тебе дам совет. Тренировочное упражнение. Ты ставишь своего неприятного, мысленно вон на ту сцену. Мысленно заставляешь его улыбнуться и запеть добрым голосом твою любимую песню. Лицо должно сиять и песня журчать, струиться, успокаивать.
И тут Борланд посмотрел на меня удивлённо, потом захохотал, и размахивая руками и ногами, кувыркаясь, полетел в сторону сцены.
Десятый сон
Прохожу я как-то однажды мимо шестнадцатиэтажного дома. И что-то заставило меня посмотреть вверх. На голову стремительно летела бутылка. Всей моей хвалёной реакции хватило на то, чтобы сдвинуть тело на 10 сантиметров от места падения. Так, голову я уже не опускаю. Боковым зрением вижу спешащего ко мне человека.
- Что же Вы так? – говорит он. – Вам придётся доплатить за неудавшуюся попытку.
- О чём Вы собственно? – спрашиваю я, поглядывая в небо.
- Постойте, разве Вы не заказывали на двенадцать часов?
- О чём Вы говорите? Что заказывал? Бутылкой по голове?
- Вот именно бутылкой. Значит, это были не вы. Извините за беспокойство.
- И что, такой заказ дорого стоит? – вдруг ляпаю я.
Вижу, собеседник сразу оживился.
- Это всё зависит от этажности, степени естественности, от количества свидетелей. Хотя последнее не обязательно, у нас всё солидно.
Я уже никуда не спешу. Я понял, что пришёл.
- Расскажите подробней, наверное, я ваш потенциальный клиент.
- Хорошо. Очень жаль, что Вы ничего о нас не слышали. Это сейчас очень модное движение. У нас уже организован свой региональный клуб. Членами его становятся те, у кого пробит череп. Самые почётные наши члены, у кого это произошло случайно, в естественных условиях. Большинство из нас – это оформлявшие пробивной заказ падающей бутылкой. Есть категория, которую мы называем “стразы”. Они делают это в клиниках, на заказ, аккуратненько, без осколков. Они это скрывают, потому как, это низшая каста. Мы их всё равно всех знаем.
- Ну и как, дождик через дырку не заливается? – поинтересовался я.
- Нет, что вы, сейчас делают очень модные пластинки. Эй, ребята, идите сюда.
Он помахал рукой. Подошли несколько человек. Они все, как и первый, в чёрных кожаных куртках и чёрных очках.
- Вот у этого, смотри, пластиковая пластина. А здесь уже приличнее, модные сейчас керамические. Всё подбирается под цвет кости. Бывают прочные, металлические. Кто богаче, делает золотые. Некоторые, только ради золотых, делают заказ на пробитие. Между прочим, усилиями нашего клуба, сейчас в стране налаживается выпуск сменных пластинок с названием “Неделька”. Мой взгляд не отрывается от одного из этой группы. Это мальчик лет 10-12.
- Что же он у вас такой молодой, - спрашиваю я. – Может, ему рановато интересоваться модой?
- Трудно сказать, молод человек или стар, пока он жив. Этот мальчик очень стар. Ему осталось жить меньше двух лет. А вот этот, седой – совсем юн. Он будет жить до 95 лет. Это нам Анна Кирьянова предсказала по звёздам.
- Вы что, верите предсказателям?
- Нет, но Аня сейчас такая модная. Да и пластинка уж больно сильно гноится.
Он надавил пальцем на пластину на голове у мальчика. По волосам у того потекла белая струйка.
- Ничего, на следующей неделе мы его отправляем в Париж. Это ведь оттуда приходит мода. Там будут показательные броски с Нотр-Дам или с Эйфелевой башни, не знаю точно.
После этой струйки, мне что-то стало не по себе. Я решил закруглять разговор.
- Почему вы все в кожаных куртках, как комиссары? Это тоже мода?
- Нет, пожалуй, тут другое. Видите ли, кожа хранит дух убиваемого животного, его последний крик, боль. Это так необходимо в нашем клубе.
- Ну да, - сказал я, и про себя добавил. – Очки можешь не снимать, я знаю кто ты.
2000 г.